Превыше всего

Глава 13

У ее сына были черные волосы и голубые глаза. Он родился крупным, с длинными ручками и ножками, и это даже испугало Кэтрин. Она поделилась своими страхами с Бертой, на что та лишь посмеялась, и заверила, что все будет нормально, когда малыш подрастет.

Из-за болезни у Кэтрин сначала было мало молока, но они пригласили из деревни кормилицу. Состояние молодой матери улучшалось день ото дня.

— Просто чудо! — восклицала приходившая каждое утро Мэг.

Берта при этом что-то бормотала, поднимая глаза к потолку.

— Скорее правильный уход, — говорила она затем. Мэг хитро хмурилась, показывая, что она-то разбирается в этом получше и что не забыла, как Берта отправила ее домой в ту ночь.

Кэтрин улыбалась. Она чувствовала, что силы к ней возвращаются, и была благодарна всем, кто помог ей и ее детям. Девочка и мальчик росли и, слава Богу, выглядели вполне здоровыми. Маленький Роберт чуть ли не с первых дней стал выказывать себя истинным сыном своего отца. Он требовал, чтобы его кормили непременно каждые два часа, хотя Кэтрин была уверена, что у кормилицы достаточно молока и малыш вряд ли испытывает голод. Если он не кушал и не спал, то настаивал на том, чтобы кто-нибудь с ним занимался, и громким, сердитым плачем выражал недовольство, оставаясь хоть на минуту один в люльке, перешедшей ему от Джули.

Кэтрин возилась с малышом самозабвенно. Все, что она любила в графе, хотя и боялась признаться в этом даже себе, она видела теперь в крошечном Роберте. Она с гордостью разглядывала черные кудряшки на маленькой головке, рассматривала его постепенно темневшие, так же как и у Джули, глазки. Они становились все более осмысленными и следили за каждым ее движением, совсем как когда-то глаза Фрэдди. Уверенность малыша, что все должны нянчиться только с ним, тоже досталась малышу от отца. Даже в прикосновениях к его нежной, коже и в том, как Роберт дотрагивался до ее губ своими длинными пальчиками, угадывался сын графа Монкрифа. Кожа мальчика была такой же бархатистой и приятной, а волосы такие же мягкие и шелковистые.

Кэтрин любила в своем нежданно зачатом и тайно рожденном ребенке все. Она могла часами сидеть, держа на руках спящего младенца, уткнувшегося маленькой головкой между ее плечом и шеей. Она ощущала настоящий восторг, чувствуя его дыхание возле своей груди, которую так любил целовать Фрэдди. Истинное удовольствие доставляло ей мыть его, одевать, разговаривать с ним, хотя малыш не понимал ни одного слова. Каким-то странным образом любовь к ребенку, изменила и ее отношение к графу. Она теперь испытывала даже что-то похожее на благодарность за то, что он изменил ее жизнь, дал ей узнать, что такое настоящая страсть, и подарил ребенка.

Поначалу она опасалась, что Джули будет ревновать к малышу, как это часто бывает у детей. Но девочка души не чаяла в своем маленьком братике и готова была часами играть с ним. Она учила его переворачиваться, а потом и садиться. Роберт отвечал ей полной взаимностью. Стоило Джули отбежать от него, как он оглашал дом громким плачем. О том, чтобы уехать, Кэтрин уже и не думала. Беpта стала для них как мать. С каждым днем силы Кэтрин прибывали, а у старой женщины убывали. Чтобы не расстраивать Берту, Кэтрин не заводила разговоры об их весьма неопределенном будущем и старалась дарить ей свою любовь и заботу. Она взяла на себя все посильные ей домашние хлопоты и очень уставала. Несмотря на это, сон не сразу приходил к ней, и она часами лежала в тишине, вглядываясь в смутные очертания спящих детей. В это время она думала об их отце, но что именно, не знал никто.

Вдовствующая графиня Монкриф в течение всего путешествия сидела с поджатыми губами, не проронив ни слова. Ее горничная Дженни очень устала и была голодна, но предпочитала помалкивать. В голове графини, словно рассерженные пчелы, роились невеселые мысли, касающиеся в основном старшего сына. Дженни тихо, чтобы этого не заметила госпожа, вздохнула.

В Мертонвуде осталась лишь немногочисленная прислуга. Когда они приехали, графиня большую часть утра провела со старым садовником, и Дженни могла поклясться что темой разговора были отнюдь не розы. Горничную разбирало любопытство. Ей очень хотелось узнать, что же опять произошло с графом, из-за чего взгляд графини стал таким рассеянным и задумчивым, а губы сошлись в одну прямую линию. Такой она видела графиню последний раз несколько лет назад, когда молодой граф соблазнил юную, только что окончившую школу девушку.

Дженни не сомневалась, что вовлечена в безнадежное дело, которое затеяла графиня, пытаясь исправить очередную ошибку графа. Граф Монкриф обладал невероятной способностью делать деньги и создавать постоянные проблемы в общении с людьми. Горничная вздохнула. Она работала у графини более двадцати пяти лет и хорошо знала Фрэдди. Она сочувствовала женщине, имеющей несчастье быть матерью человека, чье имя часто мелькает в разделе скандальной хроники лондонского «Наблюдателя». Обвинения в адрес графа иногда были совершенно беспочвенны, но он был из тех людей, вокруг которых постоянно крутятся слухи и сплетни.

Когда Фрэдди было двенадцать лет, например, случилась история с горничной. Никто не мог и подумать, что мальчик в таком возрасте может проявлять столь заметный интерес к особам прекрасного пола, а тем более графиня. Иначе она бы не держала в служанках столь миловидных девушек. В школе, в которую он поступил в тринадцать лет, пристрастие Фрэдди сохранилось. Его наставники отмечали блестящие способности мальчика, но основное содержание их писем графине сводилось к перечислению ужасных похождений юного донжуана со своими многочисленными подружками. Большую часть каникул, когда Фрэдди приезжал домой, графиня проводила в бесполезных разговорах с сыном о его поведении и в переговорах с его преподавателями, которым обещались солидные суммы, чтобы юный граф Латтимор мог снова вернуться в школу, затем появилась Моника… Дженни даже вздрогнула, и графиня недовольно посмотрела на нее. Дженни слабо улыбнулась и отвернулась к окну, стараясь прогнать мысли о тех днях, когда имя Латтиморов, словно холодным плотным туманом, окутала скандальная слава.

Моника — молодая обожаемая жена Фрэдди — была не в состоянии оставить без ответа ни одного вожделенного мужского взгляда, как другие женщины не оставляют без внимания новую модную шляпку, попавшуюся им на глаза. Моника набрасывалась на понравившегося ей мужчину, как паук на муху, попавшую в его сети. Она относилась к графине не как к свекрови, а как к сопернице. Может, так оно и было, кто знает? По крайней мере погибла Моника вместе с отцом Фрэдди во время несчастного случая, который произошел, когда они в карете возвращались из Оксфорда. Почему они оказались вместе и что делали в Оксфорде, никто достоверно не знает. Также неизвестно, чем они занимались в Мертонвуде, где провели несколько недель. Ни граф, ни его мать никогда не обсуждали при посторонних этот вопрос. Это была их совместная тайна, которую они хранили в себе. Может быть, этим и объясняются их отношения друг к другу.

Графиня, как никто другой, относилась к необузданным выходкам сына с пониманием и даже сочувствием. Кто знает, может, она чувствовала, что Фрэдди просто необходимо любым способом отвлечься от страшной душевной раны?

Сама графиня с тех пор довольно сильно изменилась. Она уже не была той светской женщиной, озабоченной только своей внешностью, нарядами и семейным очагом. Она стала интересоваться жизнью и делами, происходящими за пределами ее благоустроенных усадеб. Переживания, связанные с трагической гибелью мужа, явно пошли ей на пользу. А вот о Фрэдди этого не скажешь. Его поведение день ото дня становилось все более безнравственным.

Дженни прекрасно понимала, что их ранний отъезд из Лондона и натянутое молчание графини во время всей поездки, было связано с каким-то новым неблаговидным поступком графа. Но Дженни предпочла благоразумным сдержать свое любопытство. Если графиня захочет рассказать ей об этом, то она сделает это сама.

В свою очередь, Мириам Латтимор не сомневалась, что горничная прямо сгорает от нетерпения узнать о случившемся. Для нее не было секретом, что Дженни относится к графу, мягко говоря, с неодобрением. Порой поступки Фрэдди шокировали и ее саму. Никакими словами нельзя было выразить душевное состояние графини. В ней вспыхивали обида и злость на сына, на саму себя. Она испытывала к нему жалость и не знала, как ей себя вести в подобном случае. Фрэдди всегда был добрым, но очень часто скрывал это в собственных интересах и проявлял свою доброту в поступках, которые совершал, не афишируя свое участие в них. И никогда не был деспотом.

О том, что сын поглощен какими-то розысками, графине рассказал Дункан. Он с недоумением поведал об огромных суммах, которые тратятся для того, чтобы разыскать какую-то женщину, и об умопомрачительной награде, назначенной тому, кто ее найдет. Когда Дункан упомянул о ребенке, графине стало все ясно как дважды два. Во всей этой истории виновата она. Она сама настояла, чтобы Фрэдди навестил дочь. Мириам не желала, чтобы сын относился к семье с таким же презрительным равнодушием, как ее муж. Законнорожденная Джули или нет, девочка должна знать, кто ее отец. У нее были самые благие намерения. И вдобавок она почти целый год не интересовалась ни ребенком, ни молодой женщиной, которую, по всей вероятности, он сейчас с таким отчаянием разыскивает. А ведь встретились они именно благодаря ей!

Конечно же, речь идет о той самой симпатичной провинциальной девушке, которая так понравилась графине своей простотой и неиспорченностью. Она с такой самоотверженностью бросилась на помощь мальчишке, который обокрал ее, а потом горько рыдала, узнав о его смерти. И такая девушка благодаря Мириам встретилась с Фрэдди, который познал предательство близких и любимых им людей, разуверился в искренности чувств, за которыми, по его мнению, скрывается интерес только к его богатству и знатности, потерял веру и способность сострадать. Ничего хорошего от встречи столь разных натур ждать не приходилось.

О Боже, что же наделал граф! Это было первое, что она услышала от растерянного Майкла.

Джон остановил запряженных в карету лошадей у небольшого деревенского дома. Во дворе никого не было кроме маленькой девочки, сидевшей на ступеньке возле дубовой двери. Мириам вышла из кареты и направила к дому, с осторожностью ступая по круглым гладким булыжникам, которыми была выложена дорожка. Она остановилась перед малышкой, которая смотрела на нее с подозрением человека, редко видящего незнакомцев, и искренним детским любопытством. На девочке был желтый халатик, затянутый в талии тоже желтым, но более ярким пояском. Пышные золотистые волосы украшали ее круглое личико. Она напоминала Селесту, но быстрые зеленые глаза обнаруживали явное сходство с Фрэдди. Когда Мириам подошла, малышка поднялась на ноги, готовая убежать в любую секунду, и замерла, переводя взгляд с графини на лошадей, застывших как вкопанные по команде Джона. Кто заинтересовал ее больше — незнакомая пожилая леди или лошади, угадать было трудно.

— Здравствуй, — мягким голосом поздоровалась графиня, стараясь не вспугнуть девочку. — Тебя зовут Джули?

Малышка, оторвав глаза от лошадей, кивнула. Мириам чуть было не бросилась к ней, но благоразумие и мудрость удержали ее от этого порыва. Это была ее внучка, но графиня совсем не знала, что делать и как вести себя дальше. Неожиданно девочка взяла инициативу в свои ручки.

— Мама! — громко закричала она и скрылась внутри дома.

На мгновение Мириам пришла в замешательство, затем успокоилась, увидев перед собой повзрослевшую ставшую еще красивее Кэтрин. Молодая женщина молча остановилась в дверях, продолжая вытирать руки о фартук. Она сразу узнала гостью. По спине пробежали холодные мурашки, но лицо осталось совершенно спокойным. Ее не испугал этот визит. Она знала, что рано или поздно ее найдут. Вот и нашли! То, что Фрэдди послал вместо себя графиню, удивило ее и в то же время принесло облегчение.

— Он наконец проявил здравый смысл, — сухо сказала Кэтрин. — Вы приехали защищать его?

— Если вы имеете в виду моего сына, — спокойно ответила Мириам, — то он не знает, что я здесь.

Это удивило Кэтрин по-настоящему.

Дженни стояла за спиной графини и ждала дальнейшего развития этой драмы. Она только что вышла из кареты и подошла к ним. Вдруг она резко повернулась и, забыв о своем положении благовоспитанной горничной, а порой и доверенного лица знатной дамы, в раздражении метнулась к карете, едва не запутавшись в своей юбке. Графиня словно не видела этого. Ее внимание было поглощено маленькой девочкой, выглядывающей из-за спины Кэтрин. С непосредственностью ребенка, чувствующего себя под материнской защитой в безопасности, Джули засунула в рот пальчик и внимательно смотрела на незнакомую женщину, не подозревая, что перед ней ее родная бабушка.

— Как она похожа на Фрэдди! — произнесла графиня, страстно желая обнять малышку и прижать ее к себе.

Но она понимала, что сначала надо познакомиться с ней и завоевать доверие девочки.

— Ваш сын так не думает, — ответила Кэтрин. Она отошла в сторону и пригласила гостью в дом.

Удивление, появившееся на лице графини, показывало, что ей нужны объяснения. Но у Кэтрин не было ни сил, ни настроения.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ваш сын не скрывал, что она недостойна быть его дочерью! — резко произнесла Кэтрин. — Я не могла изменить его мнение, графиня.

— Я считаю, что матери моего внука больше подходит называть меня по имени. Зови меня, пожалуйста, Мириам. — Она положила руку на плечо Кэтрин и почувствовала, как та вздрогнула от ее слов.

— Вы знаете? — с трудом выговорила Кэтрин.

— Да. Но Фрэдди знает о сыне не больше, чем о вашем пребывании здесь, Кэтрин.

— Слава Богу! — Кэтрин облегченно опустилась на маленький стул возле камина.

Несмотря на теплую погоду, в очаге аккуратно лежали дрова, чтобы не бегать за ними во двор, когда они понадобятся. Это говорило о присутствии в доме хорошей хозяйки. Графиня заметила это сразу. В этом небольшом домике было чисто прибрано — даже самый придирчивый взгляд не обнаружил бы и пылинки, — все лежало на своих местах и сияло чистотой.

— Если он вас не прислал, то почему вы здесь? — Мягкий, чуть растерянный взгляд Кэтрин смягчил этот не слишком деликатный вопрос. Было ясно, что он вызван страхом и неопределенностью, которые до сих пор мучили Кэтрин.

— Взглянуть на моих внуков и, конечно, на тебя. Предложить помощь. — Графиня присела на небольшой старый стул рядом с камином.

— Вы не расскажете ему?

— Я думаю, в настоящее время говорить с моим сыном весьма неразумно, — спокойно ответила Мириам. — Я не уверена, что смогу сохранить спокойствие при этом разговоре. Мне кажется, что я теряю сына. Неужели мой сын превратился в такое чудовище?

— Для того, чтобы появился ребенок, нужны двое, Мириам. Не стоит уменьшать мое участие.

Кэтрин невольно улыбнулась при этих словах. Уж слишком странный получался разговор — она защищает Фрэдди перед его матерью!

— Все это так. Но ты была слишком молода и глупа. У тебя еще не было жизненного опыта. Фрэдди — другое дело. Он воспользовался твоей неопытностью.

Кэтрин посмотрела в глаза графине, но возражать не стала. Действительно, она моложе Фрэдди, но не такая глупенькая, какой считает ее графиня по доброте душевной. И она, конечно, не станет убеждать графиню в обратном. Ей совсем ни к чему знать, что она сама, будто какая-нибудь девка, согласилась вступить с ним в связь на определенных условиях. Обо всем, что тогда было, лучше всего помалкивать. Свои чувства всегда можно скрыть с помощью юмора.

— Скажи, — спросила графиня, наклоняясь к Кэтрин, — почему ты утаила от меня, что ты дочь барона?

— Это что-нибудь меняет?

— Ты говоришь о своей работе? — Кэтрин кивнула, и, как поняла Мириам, вполне искренне.

— Нет, я ясно видела, что тебе необходимо было куда-то устроиться. Но это бы изменило отношение Фрэдди к тебе.

— Но это еще более чудовищно, мадам! Я предпочитаю думать о нем как о простом гуляке коте, чем о напыщенном, чувствующем свое превосходство перед простыми людьми высокородном коте.

Мириам прыснула, а затем и вовсе расхохоталась в полный голос. «Ох, Фрэдди, — подумала графиня, — что же ты наделал?» Сидящая напротив молодая женщина была самой подходящей парой для него: умная, обладающая чувством юмора и по-настоящему красивая.

С рождением сына Кэтрин необыкновенно похорошела и расцвела красотой зрелой женщины. Овал лица сделался более четким, в глазах появилась материнская нежность и глубина, губы пополнели, отчего улыбка стала еще очаровательнее. Груди соблазнительно налились, а талия сохранила девичью стройность. Изменилось и ее отношение к жизни. Она стала мудрее и оценивала все происходящее с позиции опытной женщины. Пропала ее врожденная застенчивость. Она была почти на краю смерти и теперь твердо знала, ради чего стоит жить и что надо ценить, а не предаваться наивным, несбыточным мечтам. Кэтрин поняла, что упрямство и воля — это не одно и то же. Она многое передумала и надеялась, что больше не совершит ошибок в своей жизни.

Джули осторожно выглянула из-за стула и сделала несколько маленьких шажков в сторону графини, но, заметив ее пристальный взгляд, снова спряталась за спину Кэтрин. Через несколько минут девочка набралась храбрости и выглянула из своего убежища. Мириам, стараясь не смотреть на девочку, достала из своей сумочки небольшой яркий сверток и положила его на ручку кресла. Кэтрин улыбнулась мудрому решению графини. Джули должна была сама решить, как ей поступить. Кэтрин смотрела на Мириам и принимала непростое для себя решение. Она встала, вышла на минуту в другую комнату и вернулась с четырехмесячным сынишкой. Только что проснувшийся Роберт хлопал глазками, крутил головкой с полными щечками и выглядел необычайно забавно и мило. Кэтрин протянула малыша Мириам. Графиня посмотрела на Кэтрин благодарным взглядом.

Мириам прижала маленькое теплое тельце к своей груди, и на глазах ее — впервые за многие годы — блеснули слезы. Роберт решил, что время просыпаться еще не пришло, опустил головку на плечо бабушки и мирно засопел. Кэтрин взглянула в лицо Мириам и поняла, что даже чувства к Джули не шли ни в какое сравнение с теми, которые испытывала графиня в этот момент. Все разделявшие их возрастные и социальные барьеры исчезли, богатство и знатность были забыты. Мириам превратилась просто в бабушку, держащую на руках своего внука, — реальное доказательство того, что жизнь продолжается и будет продолжаться вечно. Она словно возвратилась в то далекое прошлое, когда вот так же держала на руках маленького Фрэдди. У младенца были точно такие же чуть вьющиеся черные волосики, упругое тельце с необычно большими ручками и ножками. Его длинные пальчики так же требовательно сжимались в кулачки, как бы заявляя на весь мир: «Мое!» Осторожно поддерживая одной рукой спинку малыша, Мириам нежно разглаживала его волосики. Она горячо благодарила Бога за то, что он дал ей возможность дожить до этого счастливого дня. То ли окончательно освоившись, то ли из чувства детской ревности, Джули покинула свое укрытие и направилась к бабушке. Сделав несколько шагов, она на мгновение остановилась, затем смело шагнула вперед и облокотилась о колени Мириам. Графиня подумала, что ни один самый счастливый момент ее жизни не доставлял ей такого наслаждения, которое она испытала сейчас. Мириам приняла твердое решение, что сделает все от нее зависящее, чтобы Кэтрин жила в достатке и была счастлива. Фрэдди, не женившись на ней, поступил как последний осел. Но это его личное дело. Она сделает так, что эти дети будут частью ее семьи, и не важно, что они родились вне брака. Их отцу придется расплатиться за свои грехи и кое-чему научиться.

— Скажите мне, Мириам, как вы разыскали нас? И откуда вам стало известно о моем отце?

— От Дункана, дорогая. Это мой стряпчий. Он знает всю Англию вдоль и поперек. Подозреваю, что он связан с какими-то правительственными секретными службами. По крайней мере такая работа очень подошла бы этому негоднику. Однако он хорошо поработал сейчас. Ему удалось утереть нос всем этим людям, которых нанял Фрэдди.

— Фрэдди?

— Разве ты не знаешь, дорогая? Это единственное дело моего сына, которое я одобряю. Он начал искать вас сразу же, как вы убежали. Я должна похвалить тебя, ты поступила очень хитро. Кому придет в голову искать вас здесь?

— Хитрости здесь меньше всего, Мириам. Так сложились обстоятельства, — призналась Кэтрин, вспоминая ужасную пургу, сквозь которую она пробиралась сюда.

— Ты понимаешь, конечно, поскольку у тебя нет законных прав на Джули, он может отобрать ее у тебя. — Графиня понизила голос до шепота, чтобы ее слова не услышала маленькая девочка, которая стояла рядом, не сводя глаз с яркого свертка.

— Это не так.

Кэтрин поднялась и вышла в соседнюю комнату, где хранилась дорожная сумка, с которой она убежала из Мертонвуда. Вернувшись, она, ни слова не говоря, протянула графине аккуратно сложенную в несколько раз бумагу. Пока та читала, Кэтрин отнесла Робби в спальню и уложила его в люльку. Когда она снова вошла в комнату, Мириам сворачивала документ, ругая про себя сына за упрямство и раздумывая, что сказать Кэтрин.

В конце концов раздражение пересилило чувство такта, и она сказала:

— Этот документ не стоит ни времени, ни бумаги, затраченных на его составление. Буду откровенной, тебя попросту одурачили. Иначе это никак не назовешь. Мой дорогой сынок использовал весь дар своего убеждения и, не сомневаюсь, пообещал солидное вознаграждение своему поверенному. В общем, эта бумага… этот контракт, — она смолкла на мгновение, подбирая наиболее точные формулировки, — не имеет юридической силы и, следовательно, ни к чему не обязывает Фрэдди. Если совесть ему позволит, он сможет нарушить вашу договоренность.

— Почему? — воскликнула Кэтрин, и ее глаза сузились от удивления.

— Потому, дорогая, что ты женщина. К тому же в момент составления документа ты была несовершеннолетней и незамужней. Но даже если бы ты была замужем, этот документ имел силу только за подписью твоего мужа. Сама ты не имела права заключать какие-либо соглашения.

— Но это несправедливо!

— Наверное, но таков закон. Возможно, когда-нибудь он изменится, но пока власть в мире принадлежит мужчинам. Даже я, графиня и мать взрослых детей, не могу предпринять что-либо серьезное без официального одобрения или хотя бы согласия Фрэдди. Раньше право распоряжаться моим состоянием принадлежало мужу, теперь моему сыну.

— Как же вы выдерживаете?

— Есть много способов, дорогая. Достаточно много способов, — улыбнулась графиня.

Джули подошла к графине поближе. Мириам повернулась к девочке и протянула ей сверток. Малышка вынула изо рта палец, шаловливо улыбнулась, схватила подарок и, спрятавшись вновь за спину Кэтрин, принялась его разворачивать.

— Я не могу понять, почему он до сих пор не оставит нас в покое? — произнесла Кэтрин, которую сообщение графини не на шутку встревожило и разозлило. — Это тем более странно, что он считает Джули неполноценной, чуть ли не уродкой.

На лице Мириам удивление смешалось с любопытством.

— Не понимаю, о чем ты говоришь? — наконец спросила она и посмотрела на внучку. Она действительно не понимала. Мириам не видела никаких странностей в Джули, которые отличали бы ее от других своих сверстников.

— Взгляните на ее пальцы, — тихо посоветовала Кэтрин. Графиня взглянула на ручки Джули и явно разгневалась. — Фрэдди просто болван! — не сдержалась Мириам и пожалуй, впервые в жизни вопреки всем правилам вслух обругала собственного сына и главу семьи.

— Я начинаю думать так же. — Губы Кэтрин разошлись в легкой улыбке.

— Мне остается только извиниться за то, что произвела на свет человека, начисто лишенного здравого смысла, дорогая, — вздохнула графиня. — Уверена, что корни этого поступка следует искать в семействе его отца.

Они посмотрели в глаза друг другу и улыбнулись.

— Что ты собираешься делать дальше, дорогая? Фрэдди скоро отыщет вас.

Неожиданно Мириам почувствовала страх. Она не сможет защитить Кэтрин от упрямства своего сына.

— Дункан, — ответила она на вопросительный взгляд Кэтрин. — Дункан обязательно расскажет ему, — произнесла она ледяным голосом, предназначенным для ее стряпчего.

— Но ему-то какое дело до меня и до всего этого? — Кэтрин еле сдерживала свой гнев.

— Дункан отличается очень развитым и весьма своеобразным чувством долга. Он считает, что Фрэдди должен знать об этом. Можешь меня винить, но я позволила этому упрямцу сопровождать меня в Мертонвуд. Сегодня утром он уехал обратно в Лондон. Я взяла у него обещание, что он ничего не предпримет, пока я не поговорю с тобой. Но это ненадолго. Несмотря на нашу многолетнюю дружбу, он не откажется от своего намерения.

— Я не могу уехать сейчас, Мириам. Здесь остается Берта.

Графиня взглянула на нее вопросительно.

— Она очень больна. Боюсь, что жить ей осталось недолго. Я не смогу бросить ее, когда она так нуждается в моей помощи.

— Разве у нее нет родственников?

— Есть. Но мы тоже стали ее семьей. — Голос Кэтрин сделался твердым. — Она помогла мне в самую трудную минуту и никогда ни в чем меня не упрекала.

— А я упрекала?

— Нет.

Кэтрин поднялась и посмотрела в лицо графине. Перед ней сидела дама из высшего общества, знатная и богатая, но смелая и решительная женщина, способная к состраданию и жалости. Мириам понравилась ей с первого взгляда. Но если сначала Кэтрин боялась, что на графиню могут повлиять и заставить отказаться от ее намерений, то теперь она знала, что сделать это невозможно.

— Я не могу ничего изменить, но я не хочу, чтобы моя жизнь зависела от вашего сына. Если он хочет начать борьбу со мной, я готова бороться с ним. Я больше никуда не убегу, я устала бегать и прятаться.

— А Роберт? Он обязательно заинтересует Фрэдди. Ведь у графа Монкрифа до сих пор нет наследника. Ты подумала об этом, Кэтрин? — мягко спросила графиня. — Фрэдди не откажется от своего сына.

— Это мой сын, а не его!

— Разве не ты говорила, что для появления ребенка нужны двое? — немного ворчливо, но с мягкой улыбкой напомнила Мириам.

— Я не хочу обвинять вашего сына в двуличности, — произнесла Кэтрин довольно громко, и это насторожило Джули. Малышка попятилась и вцепилась в подол материнской юбки, не выпуская из руки полуразвернутый сверток. — Я была глупа и получила хороший урок. Я не обвиняю Фрэдди за его высокомерие, деспотизм и убеждение, что мир создан для его развлечений. Я даже не виню его за холодное отношение к собственной дочери из-за того, что у нее небольшой физический недостаток. Но хочу вас предупредить, мадам, от возможной ошибки относительно моих чувств к вашему сыну. Он может делать все что угодно, хоть перевернуть весь мир, моих детей он все равно не получит. Никогда! — Кэтрин блеснула глазами, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего графу Монкрифу.

Графиня начала готовиться к отъезду и пообещала приехать, как только сможет. Кэтрин проводила ее к постели Берты. Пожилые женщины несколько долгих мгновений смотрели друг на друга молча, затем помаленьку начался разговор, полный весьма нелестных эпитетов для Фрэдди и вздохов по поводу судьбы Кэтрин и ее детей. От взгляда Мириам не укрылась смертельная бледность и худоба Берты. Она поняла, что значит непрерывный кашель собеседницы, но Мириам ни словом, ни взглядом не показала этого. В конце беседы графиня склонилась над постелью и, глядя в покрытое болезненным румянцем лицо Берты, взяла ее худые руки в свои ладони. Глаза их встретились.

— Спасибо вам, — коротко произнесла на прощание Мириам. Большего и не требовалось. Жесты и глаза гостьи уже сказали старой Берте все, что было нужно. Графиня поняла и оценила то, что она сделала, и благодарила ее за заботу о ее внуках, за предоставленный им в страшную непогоду кров, за душевный мир, который обрела здесь Кэтрин.

— Я была ей очень рада, — ответила Берта, глаза которой весело блеснули, а губы дрогнули в чуть заметной улыбке.

Кэтрин проводила Мириам до кареты, в которой восседала надутая Дженни. Обуреваемый примерно теми же чувствами, что и горничная, Джон выглядел крайне несчастным. Кэтрин кивнула ему, но он сделал вид, что не заметил этого, и отвернулся. Сердиться на эту молодую женщину у него особых причин не было, но так уж получилось, что каждое ее появление сопровождалось серьезными неприятностями.

— Как дела у Джереми? — спросила у Мириам Кэтрин.

Графиня взглянула на нее с удивлением:

— Ах да, ты же ничего не знаешь! Джереми сам влип в скандальную историю, разговоры о которой, боюсь, смолкнут не скоро. — В глазах Мириам было больше юмора, чем осуждения. — Они с Бет Томсон убежали в прошлом году. Ее отец, герцог Гранбари, грозился отказаться от дочери, пока не узнал, что скоро станет дедушкой. Сейчас все целуются и полны любви друг к другу. У герцога никогда не было сына, и Джереми вполне заменил его. Любимая и единственная дочка Бет прощена, а для будущего внука герцог, по-моему, готов приобрести в подарок оставшуюся часть Англии, остальное ему уже принадлежит.

«Младшему внуку графини бедность явно не грозит в отличие от старших», — подумала Кэтрин и тут же сердито одернула себя. Она прекрасно понимала разницу в положении этих детей. Графиня поймет ее желание защитить их, но это мало что изменит.

— Я рада за Джереми, — искренне сказала Кэтрин. Она вспомнила ссору, состоявшуюся между братьями. — Полагаю, теперь он вполне счастлив?

— Совершенно. Его только огорчают напряженные отношения с Фрэдди.

— Ваш старший сын умеет портить отношения с людьми, — заметила Кэтрин.

— Признаюсь, дорогая, — вздохнула графиня. — Мне кажется, что мои дети словно сговорились поскорее отправить меня в могилу. Мелисса оказалась такой же упрямой, как и ее братья. Это из-за нее я должна вернуться в Лондон. Еще не закончился ее первый бальный сезон, а она уже убедила себя, что по уши влюблена в одного маркиза. Если все получится, как я задумала, — Мириам вновь глубоко вздохнула, — они поженятся через неделю, и Мелисса станет степенной матроной. К сожалению, ее чувства весьма непостоянны и к моему возвращению объектом ее пылкой любви может быть уже другой.

Кэтрин с улыбкой подумала, что ей в самом деле повезло с Мириам, несмотря на ее острый язычок. Более того, она чем-то напоминает миссис Роберте, которая судила об окружающих, исходя из самых высоких требований веры, а тех, кто, по ее понятию, не соответствовал им, глубоко презирала, забыв о христианской терпимости.

В общем, и Кэтрин, и Мириам остались довольны встречей. За все время у них лишь один раз возникла размолвка. Перед тем как сесть в карету, графиня вложила в руку Кэтрин небольшой кошелек. Кэтрин растерялась, взяла его, но тут же попыталась вернуть деньги обратно.

— Ты не поняла меня, Кэтрин. Это деньги для Берты. Она не должна ни в чем нуждаться. Ты можешь нанять себе помощницу. А когда будет необходимо, ты сможешь послать кого-нибудь за мной.

Мириам говорила твердо и откровенно. Несколько минут, проведенных у постели больной, подтвердили слова Кэтрин о скорой смерти Берты. Но она убедилась и в другом. Берта по-матерински любила Кэтрин и ее детей.

Слова графини подействовали на Кэтрин, и она молча убрала кошелек в карман фартука.

— Когда придет время, дай мне знать, Кэтрин. Мы вместе подумаем, что вам делать дальше. Я бы не хотела потерять своих внуков. Обещай, что не исчезнешь снова.

Это Кэтрин могла пообещать твердо. Она устала скрываться и задолго до приезда Мириам Латтимор решила, что никуда больше не побежит. Она улыбнулась и прикоснулась щекой к щеке графини. Они оказались на удивление близкими людьми. У нее и у этой великосветской дамы много общего: обе горячо любят своих детей и хотят оградить их от неприятностей, обе готовы пойти ради своих чад на любые жертвы.

— Я не исчезну, — произнесла Кэтрин и отступила.

Обещание было дано. Союз заключен.

Дункан Маккоркл в отличие от многих других не испытывал ни страха, ни неприязни к графу Монкрифу. Он, слава Богу, видел Фрэдди еще в пеленках, а затем постоянно помогал Мириам решать проблемы с ним, которых становилось все больше и больше с каждым годом. Дункан знал все слабости Фрэдди и относился к ним с пониманием. Он любил Фрэдди почти как отец и, честно говоря, мог бы им быть. Дункан не имел громкого титула, и родители Мириам не считали его подходящей партией для своей дочери. Несмотря на свое происхождение, он многого добился в жизни, имел влияние и связи в обществе.

Четвертый граф Монкриф относился к взрослеющему сыну с недоверием и подозрительностью. По мнению Дункана, связано это было не только с быстрыми успехами Фрэдди в бизнесе, но и с его взглядами. Молодой человек не закрывал глаза на проблемы бедняков, но в то же время весьма скептически относился к благотворительной деятельности. Он преступал общепринятые нормы поведения и никогда не брал на веру расхожие истины. Фрэдди старался изменить мир своими руками, не дожидаясь, когда он изменится сам, пройдя через хаос и войны. Пятый граф Монкриф тратил немало времени, сил и денег на проведение необходимых реформ, ничего не разрушая. Его страстных выступлений в палате лордов ждали с интересом и немного побаивались. Графа никогда по-настоящему не интересовало чужое мнение о его взглядах. Он был слишком независим, слишком верил в свои собственные силы. Фрэдди многого добился в жизни, но и многое потерял.

Он не испытывал ни к кому особой душевной привязанности и считал это само собой разумеющимся. Постепенно граф Монкриф отдалился от общества. Дункан считал это одним из недостатков Фрэдди, который всегда казался бесстрастным и слегка отстраненным от жизни. Фрэдди был уверен в своем знании людей, воспринимал их как некие механизмы, которые действуют определенным образом, и видел разницу только в сложности этих механизмов. Сам Дункан с этим был категорически не согласен. Давным-давно он сумел понять одну важную и простую тайну людей: именно неопределенность и непредсказуемость человеческой природы делает жизнь такой интересной.

Вопреки ожиданиям Дункана граф повел себя совершенно неожиданно. Он думал, что Фрэдди будет разгневан, однако тот держался спокойно и говорил ровным голосом. Граф стоял спиной к собеседнику и глядел в окно на огромный сад, очевидно, скрывая свои истинные чувства. Наблюдательный Дункан заметил крепко сведенные на груди руки графа Монкрифа, нарочитую мягкость его тона и некоторую напряженность позы.

Дункану было странно видеть графа в доме, где все говорило о Мириам. Он мог представить Фрэдди сидящим в своем кабинете в одной из башен усадьбы Монкрифов. Именно из этого замка, построенного из белого кирпича и обломков скальных пород, управлял граф своими владениями.

— У нее все в порядке?

Вопрос был задан приглушенным голосом, невольно выдававшим состояние Фрэдди.

— Судя по тому, что мне удалось узнать, да, — ответил Дункан и тут же сообразил, что проговорился. Через некоторое время ему еще придется выслушать кое от кого нелестные слова в свой адрес. Но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Что сделано, то сделано. К тому же неизвестно, захочет ли Мириам вообще разговаривать с ним после всего.

— А дети? Как они? — Голос Фрэдди вздрогнул, выдавая какие-то мучающие его чувства. Но это не было похоже на гнев или огорчение.

— Они, насколько я понял, совершенно здоровы.

— Его имя… Как его назвали?

Необычный вопрос, не так ли? Дункан с удивлением начал понимать, что Фрэдди просто не может сосредоточить свои мысли на чем-то одном. Это графу Монкрифу было совершенно несвойственно.

— Роберт.

Дункан положил на колени несколько бумаг, отобрал из них одну и прочитал.

— Роберт Артур. Второе имя в честь ее отца, полагаю.

— Ты говорил, что он был бароном…

Теперь многое стало ясно. Вот откуда образованность Кэтрин, ее любовь к лошадям и умение обращаться с ними. Она с детства видела хороших коней в отцовской конюшне. Черт побери, выходит, что у ее отца была конюшня не хуже, чем у графа Монкрифа! Фрэдди вдруг показалось, что он слышит такой знакомый голос Кэтрин. Граф отвернулся от окна. Раздался хруст сломанного пера которое он машинально крутил в руках. Дункана удивила синева под глазами графа и его изможденное лицо, словно он провел не одну бессонную ночь, что и было недалеко от истины. Дункан внимательно посмотрел в глаза Фрэдди. В них были смертельная усталость и пустота. Веки графа утомленно опустились, губы вздрогнули и напряглись. Дункан всерьез усомнился в правильности своих намерений.

— Благодарю за ценную информацию, — произнес граф. — Я не забуду этой услуги.

— Я пришел сюда не за вознаграждением, — ответил Дункан с каменным лицом.

— Я в этом не сомневаюсь и тем более благодарен за твою откровенность. Моя мать знает о нашей встрече?

— Пока нет, — признался Дункан, со страхом думая о том, что Мириам, конечно, узнает, причем весьма скоро.

— Тогда давай договоримся не сообщать об этом разговоре ей как можно дольше, хорошо? — Граф улыбнулся, но в глазах его не было веселья.

— Могу обещать только, что я в это дело больше вмешиваться не буду, Фрэдди, — заявил гость совершенно искренне. Он уже и так сделал достаточно.

— Хорошо, — произнес Фридрих Аллен Латтимор. — Наверное, настала пора наконец вмешаться мне.

Он еще раз угрюмо улыбнулся и с удивлением подсмотрел на сломанное перо, которое все еще держал в руках. Дункан подумал, что его молодой друг многое бы отдал сейчас за то, чтобы в руках у него оказались не остатки пера, а что-то другое. Точнее кто-то.