Приглушенные страдания

Глава 6

Амалия

Тогда

Он очнулся.

Он. Очнулся.

Ошеломлённая, я выскальзываю из кровати и натягиваю халат. На самом деле мне не положено передвигаться; недавно я перенесла операцию на ушах, и моя голова вся забинтована. Я устала и двигаюсь медленно, хотя моя операция была вчера. Я должна была отдыхать. Но он очнулся. Он пришёл в себя. Я повторяю эти слова снова и снова в своей голове, благодаря всех, кто слушает, за то, что они позволили ему пройти через это.

Я выхожу из комнаты и направляюсь прямо по коридору к лифту, нажимаю кнопку и захожу внутрь. В основном я могу свободно передвигаться по отделению, но я совершенно уверена, что мне не положено подниматься в другую зону. И всё равно, мне нужно его увидеть. Его мать сказала моей матери, что он очнулся и хорошо реагирует, и что ему разрешены посетители.

Никто ничего не говорил обо мне.

Итак, я отправляюсь туда сама.

Добравшись до его этажа, я выхожу и иду по коридорам. Здешние медсестры привыкли ко мне, я навещаю его каждый день, но его не было больше недели. Они сказали, что иногда при подобных травмах организм сам себя исцеляет, защищает.

Я добираюсь до его комнаты и делаю глубокий, прерывистый вдох, затем вхожу внутрь. Его мать стоит у его кровати, и в тот момент, когда я вхожу, она поворачивается и смотрит на меня. Презрение на её лице заставляет меня хотеть уйти в себя, но он заслуживает того, чтобы я была здесь, и ничто из того, что она может сказать или сделать, этого не изменит. Я избегаю её взгляда и смотрю на него.

И у меня перехватывает дыхание.

У него нет повязок на лице или шее, и впервые я вижу степень его повреждений. Его кожа красная, в рубцах, местами шелушится, часть волос обгорела. Он почти неузнаваем. Черты его лица не пострадали, но кожа сильно повреждена. Я не могу заставить себя отвести взгляд, и я уверена, что он видит ужас на моём лице.

Но это не из-за того, как он выглядит.

Это из-за того, что я сделала.

Он что-то говорит, и на его лице появляется выражение, которого я никогда у него не видела и никогда не думала, что увижу. Ненависть. Чистая, необузданная ненависть. Он смотрит на меня так, словно хочет вскочить с кровати и убить меня прямо здесь, в больнице. В его глазах плещется презрение, раскалённое докрасна презрение и разочарование. Отвращение. Гнев.

Он презирает меня.

Моя нижняя губа дрожит, и я говорю тихо. Я не слышу себя, тем более сейчас, когда на мне повязки, но я надеюсь, что мои слова звучат отчётливо.

— Мне так жаль, Кейден. Это всё моя вина. Если я могу что-нибудь для тебя сделать.

— Убирайся!

Мне не нужно это слышать, чтобы ясно прочесть по его губам. Он кричит это, сжав кулаки, наклонившись вперёд на кровати, и выглядя так, словно произносить эти слова, причиняет ему абсолютную боль.

Я знаю, что он выкрикивает их. Я это прекрасно вижу.

— Убирайся. Выйти. Убирайся.

Он выкрикивает это снова и снова.

Я киваю и быстро отступаю, слёзы катятся по моим щекам.

Я поворачиваюсь и выбегаю из палаты по коридору, случайно врезаясь в сестринский пост, когда от резкого движения теряю равновесие. У меня звенит в ушах, слепой, злой звон, и я не могу думать. Я зажимаю уши руками и качаю головой туда-сюда.

«Заставь это прекратиться. О, боже. Заставь это прекратиться».

Белокурая медсестра помогает мне.

Она подходит, кладёт руку мне на плечо и легонько встряхивает, пока я не поднимаю на неё взгляд. Я в панике. Я не могу дышать. Я умираю. Я чувствую, что весь мой мир смыкается вокруг меня. Жужжание в моих ушах превратилось в пронзительный рёв, и тошнота скручивает мой желудок. Медсестра опускается на мой уровень, смотрит мне в глаза и говорит:

— Дыши.

Я могу прочитать это слово достаточно ясно.

Она повторяет его снова, и снова, и снова.

Пока я не начинаю дышать.

Это занимает некоторое время, и каждый вдох ощущается как огонь, наполняющий мои лёгкие, но постепенно я начинаю дышать глубже, успокаивая своё бушующее сердце, останавливая рвоту, которая продолжает угрожать вырваться наружу. После того, как я перестаю задыхаться, медсестра улыбается мне, мягко, по-доброму. Она берёт меня за руку и крепко сжимает её, перегибаясь через стойку и поднимая телефонную трубку.

Она, наверное, звонит медсестре из моей палаты, чтобы та пришла и забрала меня.

Я рада, потому что не думаю, что мои ноги смогли бы сейчас двигаться, даже если бы я этого захотела.

Кейден ненавидит меня.

Он меня ненавидит.

И его лицо. Я сделала это. Я только что фактически разрушила всю его жизнь.

Как, чёрт возьми, я когда-нибудь это исправлю?

Амалия

Сейчас

Мои пальцы скользят по клавишам, и я улыбаюсь Скарлетт и Айзеку. Скарлетт поёт в наушниках, прижавшись ртом к микрофону, а я играю на заднем плане с Айзеком. Мы играем с песней. Сегодня здесь весь звукозаписывающий персонал, а также Сьюзен, которую я не видела с тех пор, как мы вернулись домой с гастролей. Работа над альбомом сейчас в самом разгаре, песни пишутся, записываются и дорабатываются. Снимаются видеоролики. Создаются обложки.

Это действительно так.

Вот в чём всё дело.

Первая песня, над которой мы работаем — «Обжигающий Виски», которую Скарлетт начала писать по дороге. Песня вдохновлена Мавериком, и, хотя я на самом деле не слышу, как она поёт её, я чувствую мелодию в своей игре, и я чувствую любовь в том, как она закрывает глаза и покачивается, напевая строки, над созданием которых мы обе так неустанно трудились.

Конечно, звукозаписывающий персонал что-то дорабатывает, но в основном мы всё придумали до того, как представили это им. У Скарлетт было определённое звучание, которое она хотела услышать в песне, и она не собиралась позволять им его менять. Она сказала, что любую другую песню, которую она напишет для альбома, они могут менять сколько душе угодно, но не эту.

Она также попросила, чтобы она стала её новым синглом.

Это будет невероятно.

Маверик этого ещё не слышал. Она хочет, чтобы это было сюрпризом. В ближайшие недели у нас запланировано несколько живых концертов в Денвере. Скарлетт любит давать несколько домашних концертов, когда она здесь. Мы также готовим концерт для ежегодной ярмарки, где сотни тысяч людей увидят наше выступление вживую в течение четырёх дней. Это прекрасная возможность, и я так рада быть её частью.

Скарлетт поднимает руку, останавливая нашу игру, и поворачивается ко мне.

— Мне не нравится припев. — Она хмурится. — Я имею в виду, мне нравятся эти слова, но мне просто не нравится, как они звучат. Есть какие-нибудь предложения?

Я поджимаю губы.

— Можем мы сыграть это ещё раз? И ты не возражаешь, если я спою ноты, чтобы лучше прочувствовать, как они звучат?

Скарлетт радостно кивает.

Я написала музыку, и она попробовала её, и ей понравилось, но мне трудно полностью понять, чего она хочет, не услышав её. Когда я пою, я слышу это и чувствую намного лучше. В основном, именно так я познакомилась с её стилем, играя и напевая её песни снова и снова, пока не узнала их, как свои пять пальцев.

Я закрываю глаза и начинаю играть, позволяя музыке окутывать меня. Затем я пою про себя, вникая в суть песни, пытаясь точно понять, чего, по её мнению, ей не хватает.

— Обжигающий, о, как пламя. Обжигающий, о, неукротимый. Твоё сердце поймало моё в ловушку там, перед восходом солнца, и мне потребовалось так много времени, о, милый, так много времени, чтобы осознать это… что ты был моим огнём, моим виски, моим обжигающим желанием.

Я знаю, чего мне не хватает, в тот момент, когда я перестаю петь и мои глаза распахиваются.

— Это последний куплет! Мой огонь, моё виски, моё обжигающее желание. Он должен быть выше, его нужно затянуть ещё немного. На данный момент он поётся слишком медленно.

Я смотрю Скарлетт в глаза, а она просто смотрит на меня. Лицо ничего не выражает. О боже. Я обидела её. Я бросаю взгляд на Айзека, он тоже смотрит на меня. Здорово. Я только что вляпалась по самое не хочу. Я никогда не хотела её расстраивать. Не прозвучали ли мои слова слишком резко? Я быстро пытаюсь исправить свою ошибку.

— Прости, Скарлетт. Я не пыталась быть грубой или оскорбительной. Я вообще ничего не смыслю в музыке, и…

— Ты умеешь петь.

Я так ясно читаю слова по её губам, но они всё равно сбивают меня с толку.

— Прости что?

— Ты умеешь петь?

Её руки поднимаются вверх, и она хлопает в ладоши, снова и снова, затем подбегает, на мгновение прижимая ладонь ко рту, прежде чем наклониться вперёд и положить руки мне на плечи.

— Амалия, ты умеешь петь! Почему ты не сказала мне, что у тебя такой потрясающий голос?

Я пою?

Я никогда раньше не пела, ну, я определённо пела сама для себя, но каждый звучит хорошо сам для себя. Фортепиано всегда было моей страстью. Я никогда ни разу не задумывалась о пении. Может быть, она просто старается быть милой. Скарлетт подумала бы, что любой человек звучит хорошо, если бы она его достаточно любила.

— Нет, — говорю я, качая головой. — Нет, я не умею петь.

— Ты умеешь петь! Это было так… невероятно! То, как ты это спела, то, как твой голос уловил эти слова. Всё получилось именно так, как звучало в моей голове, и теперь я знаю почему, потому что это вдохновлено твоей музыкой. Ты написала это к версии, которая была у тебя в голове, и я только что услышала её, и она мне понравилась. Но что мне понравилось больше всего, так это то, что ты умеешь петь! И ты невероятна!

Я качаю головой, щёки у меня розовеют.

— Честно… нет…

— Айзек, — говорит Скарлетт, и мы оба смотрим на Айзека.

Он кивает, не сводя с меня напряжённого взгляда.

— Ты умеешь петь, Амалия. Если не считать Скарлетт, это, чёрт возьми, лучший голос, который я слышал за очень долгое время, а музыка — это моя жизнь.

Они просто ведут себя мило. Верно?

Я не умею петь.

Или умею?

Дверь открывается, и входит Сьюзен, за которой следует ещё один из продюсеров альбома, Стив. Взгляд Сьюзен падает на меня, и она улыбается, что для неё редкость.

— Что ж, Амалия, должна сказать, я потрясена. Ты очень хорошо скрывала этот невероятный талант.

— У тебя красивый голос, — говорит мне Стив.

Скарлетт бросается к Сьюзен и начинает что-то бессвязно ей говорить. Я наблюдаю за ними, за их быстрым разговором, перебрасывающимся туда-сюда, и наконец Сьюзен кивает, достаёт свой телефон и уходит со Стивеном на буксире. Я бросаюсь к Скарлетт.

— Что ты только что сделала?

Она улыбается, широко, сильно, гордо.

— Я просто спросила её, можем ли мы записать несколько песен вместе, чтобы мы обе пели, для альбома. Это добавит свежую искру, что-то невероятное. Она собирается поговорить с моим лейблом и продюсерами и посмотреть, разрешат ли они включить в одну или две песни тебя и твой голос.

Я пристально смотрю на неё.

— Но… Я не могу… Я не умею петь.

— Ты умеешь, Амалия.

— Не профессионально. Скарлетт, я слышу себя не так хорошо, как обычный человек. Я не узнаю, правильно я пою или неправильно, я просто выставлю себя дурой и испорчу твой альбом.

Я несу чушь.

Потому что я нервничаю.

Я играю на пианино. Я не пою.

— Амалия, послушай меня, — говорит она, кладя руки мне на плечи, не сводя с меня карих глаз. — Ты чувствуешь музыку. Ты чувствуешь её прямо своей душой, и именно поэтому, когда ты закрыла глаза и запела тогда, ты не пропустила ни единого такта. Потому что ты доверяешь себе. Ты доверяешь музыке. И ты доверяешь своим ощущениям. Ты не подведёшь меня, ты никогда не сможешь меня подвести. Если они согласятся, не могла бы ты просто попробовать что-нибудь со мной, просто попробовать? Если нам это не понравится, это не обязательно должно быть в альбоме. Ты всё равно будешь играть для меня, но, пожалуйста, посмотри, сможем ли мы это сделать?

Я смотрю на неё, мою лучшую подругу, и знаю, что сделаю для неё всё, что угодно.

Что плохого в том, чтобы попытаться?

Я сглатываю и киваю.

— Хорошо, я попробую, но Скарлетт, если тебе покажется, что это неправильно, пожалуйста, не дави на меня.

— Я обещаю! О, я так взволнована!

Она наклоняется вперёд и обнимает меня, и я отвечаю тем же, улыбаясь Айзеку через её плечо.

Моя жизнь только что приняла несколько неожиданный оборот.

Похоже, в последнее время она часто этим занимается.

И я не уверена, что возражаю.

Амалия

Сейчас

— Байкеры.

Это первое слово, которое Кейден говорит мне, когда я захожу в его чайную позже, тем же днём. Я на седьмом небе от счастья, услышав, что лейбл Скарлетт готов услышать песню, если мы споём её вместе и рассмотрим для альбома. Я думала, ничто не сможет испортить мне настроение, но в ту секунду, когда я вхожу сюда, нависает тёмная туча, и я мгновенно понимаю, что моя мама разговаривала с Кейденом и его матерью.

— Что, прости? — спрашиваю я его.

Он свирепо смотрит на меня.

— Я здесь, застрял, ни с кем, а ты где-то там, развлекаешься с байкерами!

Будь проклята моя мать за это.

Как она посмела?

Она точно знала, к чему приведёт рассказ Кейдену о чём-то подобном, и всё же решила сделать это в любом случае. Потому что она получает своего рода удовлетворение от того, что унижает меня, причиняет мне боль. Я не могу доверять даже своей собственной матери. Это причиняет глубокую боль.

— Я ни с кем не развлекаюсь, Кейден. Они защищают меня после нападения на меня. Вот и всё.

— Тогда почему один из них приехал и забрал тебя, расстроил твою мать, отчитав её, а затем посадил тебя на свой байк и увёз? Это не защита. Ты теперь байкерская шлюха?

Я вздрагиваю.

— Прекрати это. То, что я делаю, — не твоё дело. Ты ясно дал понять, что я тебе безразлична, так почему же тебя волнует, что я делаю?

— Я всегда знал, что ты никогда не найдёшь никого лучше меня. Ты не заслуживаешь лучшего, чем я, после того, что ты сделала. Но ты могла бы проявить хотя бы немного уважения. Я здесь страдаю, а ты наслаждаешься лучшим временем в своей жизни. Отправляешься в турне, катаешься с каким-нибудь крутым байкером. Тебе приятно осознавать, что я в ловушке, в то время как ты летаешь на свободе?

Он знает, что причиняет мне боль. Он знает это, и именно поэтому он это делает.

Он тычет меня прямо в мои больные места.

— Я даже не могу устроиться на работу, — усмехается он. — Ты можешь преследовать свои мечты, но я не могу.

— Знаю, — тихо отвечаю я. — Я знаю, и мне жаль, Кейден. Ты это знаешь. Я говорила тебе это тысячу раз. Ты знаешь, я никогда не прощу себя за то, что с тобой случилось, но ты мог бы найти работу, ты мог бы выйти в люди, ты выбираешь не делать этого.

Неправильные слова.

Я узнаю это в тот момент, когда они слетают с моих губ.

Его лицо краснеет, и он начинает сердито кричать.

— Я выбираю не делать этого? Я выбираю не делать этого? Я выгляжу как грёбаный монстр. Я не могу ходить даже в лучшие дни. Я застрял здесь, живу в депрессии, один, чертовски напуганный, а ты где-то там наслаждаешься своей жизнью и заставляешь себя чувствовать лучше, приходя сюда. Это работает, Амалия? Тебе от этого становится лучше?

— Прекрати это, — кричу я.

— Ты лучше спишь по ночам? Зная, что я здесь, но ты навещаешь меня каждый день, так что всё в порядке? Это облегчает твою вину?

Я зажмуриваю глаза и делаю глубокий вдох.

«Не делай этого, Амалия. Не позволяй ему этого сделать».

Я открываю глаза и стараюсь сохранять спокойствие.

— Ты злишься. Сейчас не лучшее время для меня находиться здесь.

— Я надеюсь, что каждый грёбаный раз, когда ты смотришь в зеркало, ты видишь это… — он тычет пальцем себе в лицо. — Я надеюсь, это преследует тебя во сне. Это всё твоя вина. Ты разрушила мою жизнь. Ты, чёрт возьми, погубила меня. Я надеюсь, член твоего парня делает тебя счастливой. Подумай обо мне в следующий раз, когда будешь кататься на его байке, подумай о том, что ты, блядь, натворила!

Он кричит так громко, что в комнату вбежала его мать. Она встаёт передо мной.

— Убирайся из моего дома. И больше не возвращайся.

Слёзы катятся по моим щекам, но я делаю, как она просит. Я поворачиваюсь и убираюсь к чёрту из её дома.

Я бегу к своей машине и уезжаю оттуда так быстро, как только могу. Я не знаю, куда мне идти. Не знаю, что я собираюсь делать. У меня голова идёт кругом. Моё сердце бешено колотится. Мой желудок переворачивается. Я в панике, прошло много времени с тех пор, как я чувствовала ту отчаянную пустоту, от которой мне хочется свернуться калачиком и сдаться.

Моё зрение затуманено от слёз, и я плачу так сильно, что не издаю ни звука. Мне страшно. Я знаю, что нахожусь на том этапе, когда просто не могу больше терпеть. Мне нужно сбежать. Уже полдень, у меня ещё есть несколько часов, поэтому я еду на ранчо Скарлетт. Я надеюсь, что она там, но в то же время я этого не делаю.

Я не знаю, смогу ли я и дальше сдерживать всё это.

Когда я приезжаю, вокруг, как всегда, слоняется несколько байкеров. Смотрителям сначала это не понравилось, но я думаю, что они стали получать удовольствие от своей шумной компании. Я выскальзываю из машины и пытаюсь остановить слёзы, но в этом мало смысла. Они поймут, что я плакала, как только увидят меня. Я паркую свою машину прямо у конюшни и выхожу.

Я знаю, что у Скарлетт есть несколько хороших лошадей. У неё также много земли. И мне нужно проветрить голову. Я выросла среди лошадей, я знаю их, и я не боюсь вывести одну из них на прогулку. Итак, это именно то, что я делаю. Я вылезаю из машины и захожу в конюшню, оглядывая всех лошадей. Скарлетт сказала мне, что все они спокойны, поэтому я подхожу к ближайшей из них, серому мерину с большими карими глазами. Он сразу же наклоняется, чтобы обнюхать меня, и я знаю, что это он.

Я нахожу седло, уздечку, а потом вывожу его и принимаюсь за работу. Один из дежурных байкеров, Мейсон, заходит, когда я заканчиваю на полпути. Ему, наверное, где-то за тридцать, и, как и остальные, он невероятно хорош собой, в каком-то тихом, пугающем смысле. Внешне он грубый, с неровным шрамом, пересекающим его щеку, и самыми голубыми глазами, которые я когда-либо видела у мужчины. Иногда, при правильном освещении, их можно было принять за голубоватый оттенок серебра. У него длинные тёмные волосы, заплетённые в косу по спине. Я не уверена в его происхождении, но его внешность поразительно сочетается друг с другом.

— Привет, Мейсон, — говорю я ему, когда он останавливается и кладёт большую, мускулистую руку на круп коня.

Он не вздрагивает.

— Амалия, — говорит он, не сводя с меня глаз. — Ты собираешься прокатиться?

Я киваю.

— Да. Скарлетт здесь?

Он качает головой, прищурив глаза.

— Ты уверена, что в состоянии прокатиться?

Я сглатываю.

— У меня был тяжёлый день, но, конечно, здесь безопасно кататься? Я не буду уезжать далеко, просто пройдусь по большому загону, чтобы размяться. Я умею ездить верхом, если ты об этом спрашиваешь.

— Я это вижу, — говорит он мне, переводя взгляд на лошадь, затем снова на меня. — Ты справляешься с этим, как какой-нибудь профи, но уже почти закат…

— Пожалуйста, Мейсон. Я далеко не уеду. Я вернусь не больше, чем через час. Тебе никогда не нужно было просто проветрить голову? Тебе знакомо это чувство, которое дарит тебе твой мотоцикл? Это то чувство, которое вызывают у меня лошади.

Он почти не улыбается, но его глаза немного светлеют.

— Когда ты так ставишь вопрос, вряд ли можно спорить. Ладно, но, ради любви к моим яйцам, возвращайся вовремя.

— Спасибо.

Он смотрит на меня ещё секунду, затем поворачивается и уходит. Он уходит, а я продолжаю свою миссию, седлая лошадь. Когда я заканчиваю, я нахожу шлем и пару ботинок и вывожу его наружу. Я машу Мейсону, направляясь к большому загону и открывая ворота. Моё сердце бьётся так бешено, от смеси предвкушения и боли, которую я испытала ранее. Я не могу дождаться, когда выпущу этого коня на волю в загоне и хоть на мгновение забуду обо всём на свете.

Заперев ворота, я забираюсь ему на спину и немного провожу его вокруг. Он послушен и делает всё, о чём я его прошу. Почувствовав себя увереннее, я заставляю его перейти на рысь, описывая восьмёрку и несколько кругов, разогревая его, прежде чем решаю, что пришло время размять ему ноги. Я направляю его к загону, который тянется на многие мили, и хорошенько пинаю.

Он отзывчив и сразу же переходит на лёгкий галоп.

Моя боль проходит, и я улыбаюсь впервые за последние часы. Я вдыхаю прохладный воздух, который касается моего лица, и позволяю своим лёгким расширяться и втягиваться, вбирая его глубоко в своё тело. Конь, которого я решила на сегодня назвать Сильвер, становится всё быстрее и быстрее. Переходя с галопа на рысь. Мы летим по загону, и я чувствую радостное возбуждение. Как будто ничто в мире не могло тронуть меня.

Теперь я знаю, почему эти люди так сильно полагаются на свои байки.

Такую свободу трудно найти где-либо ещё.

Когда я добираюсь до конца загона, я оглядываюсь назад. Дом — не более, чем крошечное пятнышко вдалеке. Моё сердце бешено колотится, моё тело дрожит, и я не хочу разворачиваться и возвращаться назад. Я оглядываюсь по сторонам. Скарлетт сказала мне, что через её владения проходят сотни конных троп. Она позаботилась об этом. Поэтому я спрыгиваю с Сильвера и открываю ворота, выходя туда, где земля становится бесконечной.

Ничто не огорожено забором.

Я забираюсь обратно, и мы едем по ближайшей тропинке к загону. Сначала он просто пробирается сквозь несколько густых деревьев, но постепенно местность становится немного гуще. Дует мягкий ветер, и вид открывается невероятный. Вдалеке, над деревьями, я вижу горы. Роскошные горы. Я несколько раз закрываю глаза, осторожно и глубоко вдыхая. Медленно моё тело расслабляется, и я впервые снова могу думать.

Сильвер встаёт на дыбы.

Это возникает из ниоткуда, как вспышка молнии. Я наклоняюсь вперёд, когда его ноги снова касаются земли, но он тут же вскакивает обратно. Затем он начинает пятиться назад, фыркать, подпрыгивать из стороны в сторону. Я держусь, и мои глаза бегают по сторонам. Он чего-то боится.

— Эй, парень, — говорю я ему, пытаясь успокоить.

Он мотает головой из стороны в сторону, и краем глаза я вижу, как пушистый зверёк выскакивает из кустов и перебегает дорожку. Я не вижу, что это такое, оно движется так быстро, но этого достаточно, чтобы привести Сильвера в бешенство. Он пятится быстрее, и я натягиваю поводья, разворачивая его и решая увести его оттуда к чёртовой матери. Он явно не привык к тропам. Я начинаю пытаться вывести его, когда он снова встаёт на дыбы, на этот раз так сильно, что я отлетаю назад.

Я приземляюсь на землю, плашмя на спину, крича от боли, когда моё и без того чувствительное тело ударяется о землю. Сильвер стрелой исчезает за деревьями, прежде, чем я успеваю что-либо сделать, чтобы остановить его. Я кричу, но это бесполезно, он же конь. Вряд ли он остановится. Я пытаюсь приподняться, но моё тело корчится в агонии. Я запыхаюсь и не могу дышать. Я не знаю, сломано ли что-нибудь и смогу ли я вообще ходить.

Я начинаю плакать, страх и паника смешиваются в моём теле и вырываются наружу. Я лежу так некоторое время, плачу, отчаянно пытаясь заставить всё это исчезнуть. А потом я беру себя в руки. Я должна попытаться встать, и мне нужно выйти на открытое место, потому что, если я останусь здесь, солнце сядет, и я застряну. Ужас, который я испытала бы, оказавшись здесь одна ночью, не имея возможности ничего слышать, стал бы для меня концом.

Я уверена в этом.

Я перекатываюсь на бок, пытаясь приподняться, но боль в рёбрах невыносима. Я причинила им изрядный вред, когда меня похитил Трей, так что они уже чувствительны. И моя лодыжка пульсирует, что заставляет меня думать, что я её подвернула. Тем не менее, я стискиваю зубы и поднимаюсь в положение стоя, вскрикивая, когда надавливаю на ногу. Да, определённо вывихнута. Я смотрю вниз, и она уже набухает.

Нехорошо.

Интересно, как далеко я на самом деле зашла по этому пути? Я думаю, что это было намного дальше, чем я предполагала. Я не вижу выхода из-за деревьев, я не вижу загонов Скарлетт. Моё сердце бешено колотится, и я делаю один мучительный шаг за другим, подпрыгивая так сильно, как только могу, хотя каждый раз, когда я это делаю, мои рёбра протестующе ноют.

Такими темпами мне потребуется далеко за полночь, чтобы вернуться домой. Я могу только надеяться, что кто-нибудь заметит моё отсутствие. Мейсон знает, что я здесь, и наверняка предупредит кого-нибудь, если я не вернусь через несколько часов. Я надеюсь, с Сильвером всё в порядке. Побежит ли он домой? Будет ли он ждать дальше на тропе? Я очень, очень надеюсь, что он не пойдет в противоположном направлении и не заблудится или, что ещё хуже, не получит травму.

Я бы никогда себе этого не простила.

И мне действительно сейчас больше ничего этого не нужно.

Чувства вины.

Стыда.

Я продолжаю идти, и с каждым шагом солнце медленно начинает опускаться за горы, с каждой секундой становится немного темнее. Если я смогу, по крайней мере, выбраться с этой тропы и вернуться в загон, по крайней мере, я буду знать, что буду в безопасности. Здесь, за заборами, защищающими загон, может случиться всё, что угодно.

И когда зайдёт солнце, я не услышу, как кто-то зовёт меня.

Я не хочу их слышать.

И я не смогу их увидеть.

У меня отнимут две самые важные вещи.

Я должна выбраться отсюда.

Быстро.