Принц

Глава 10

Север

Прошлое

Мэн. Кингсли ненавидел Мэн. Погоду, людей, абсолютное отсутствие чего-либо. Чего-либо, ради чего стоит жить. Ненавидел. Презирал. Не мог найти ничего, что компенсировало бы его пребывание в этом месте.

Почему же он тогда не мог перестать улыбаться в последнее время?

В этом году весна пришла рано. Снег начал таять и коричневые и зеленые ростки лесной почвы снова доказали свою жизнестойкость. Через неделю после окончания зимы, весенняя лихорадка поразила школу и весь студенческий состав, все сорок семь воспитанников высыпали на один плоский пятачок земли, взяв с собой бейсбольные и футбольные мячи. Футбольные мячи?

Кингсли закатил глаза. Он покажет этим глупым американским мальчишкам настоящий футбол. Из-под своей кровати в общей спальне, он достал футбольный мяч и взял с собой на газон. Другие мальчишки бросали Фрисби и мячи для американского футбола друг другу, а Кингсли стоял в одиночестве в стороне и начал набивать мяч коленями. Ради забавы он поменял ноги, перекидывая его с колена на лодыжку, слева направо, а затем обратно. Когда прошло несколько минут, и мяч не остановился, не упал на землю, вокруг начали собираться зрители. Аудитория сокурсников начала дразнить его, бранить, пытаясь помешать его концентрации. Но Кингсли не замечал этого, однажды он проделывал этот трюк больше часа. По какой-то причине ему думалось лучше, когда он набивал ногами футбольный мяч. Его разум очищался, и все, о чем он беспокоился, исчезало: его родители исчезли сейчас, его стареющие и беспокоящиеся о нем дедушка и бабушка, его сестра, Мари-Лаура, пробивающаяся балерина в Париже. Она постоянно писала ему письма, залитые слезами письма, которые он едва мог читать. Ее горе, ее отчаяние… она клялась, что сойдет с ума, если не сможет увидеть его в ближайшее время. Он почти верил ей.

Но когда он был наедине с футбольным мячом, она и все остальные исчезали. Почти все.

Одно лицо отказывалось исчезать из сознания Кингсли. Одно невыносимо красивое лицо, которое, он заметил краешком глаза среди лиц других воспитанников школы. В отличие от них, Стернс не освистывал его или не делал ничего, чтобы повредить его концентрации. Но одни только его глаза, которые просто пристально глядели на юного француза, чуть не заставили Кингсли допустить ошибку.

Левое колено. Правое колено. Правое колено. Левое колено. Кингсли продолжал подбрасывать, продолжал дышать. Просто, чтобы вызвать восторг у публики и, возможно, слегка впечатлить Стернса, Кинг подбросил мяч в воздух и отбил его головой обратно на колено. Он принял удар снова и дал мячу «отдохнуть» секунду на затылке, перед тем как отправить его в полет и снова и снова отбивать коленями.

Правое колено. Правое колено. Левое колено. Левая лодыжка. Правое колено.

- Ты вообще умеешь играть в футбол, Кинг? – спросил Кристиан. - Или ты только свои шары гоняешь изо дня в день?

- Я умею играть, - сказал Кингсли, не вдаваясь в подробности. Он мог больше, чем играть. В Париже, он был лучшим в своей школе. Ему уже предложили выступать за футбольный клуб Пари Сен-Жермен и он имел твердое намерение присоединиться к ним, как только достигнет совершеннолетия. Но это было до несчастного случая, до Мэна. - Проблема в том, что здесь нет никого, кто смог бы сыграть против меня.

- Сожалею. Мы все американцы, - подтрунивал Кристиан. - Мы играем в настоящий футбол.

Кингсли рассмеялся.

Левая лодыжка. Правая лодыжка.

- А вам и нужно сожалеть. Однажды против меня выступила вся команда, пытаясь помешать мне забить гол. Тем не менее, я сделал это.

- В самом деле? - вопрошал Дерек. - Целая команда?

- Было такое ощущение, что так, - сказал Кингсли, усмехаясь. - Но какое это имеет значение? Никто из вас не знает, как играть. Так что я просто буду играть с самим собой.

Он подмигнул Кристиану и в течение нескольких минут разговор велся только вокруг шуток о мастурбации.

Правое колено. Правое колено. Правое колено. Левое. Охи. Ахи. Подколки. Смех.

- Я знаю, как играть.

В шоке от наступившей тишины, Кингсли упустил мяч. В одночасье все двадцать учеников повернули головы в сторону Стернса.

- Ты умеешь играть в футбол?

Кингсли поднял футбольный мяч с земли. Слова Стернса ошеломили всех настолько, что ни один человек не подтрунивал над Кингсли за то, что тот уронил мяч после почти десяти минут набивания.

- Я ходил в школу в Англии.

Стернс сбросил пиджак и начал засучивать рукава. Кингсли мог только таращиться на него, на его запястья, которые он медленно открывал с каждым отворотом манжеты.

- Но… ты играешь на фортепиано.

Кингсли понятия не имел, что хотел этим сказать, но, по его мнению, музыкант не может быть спортсменом. Стернс не ответил. Он скрестил руки на груди и ждал. Все сохраняли молчание. Кингсли физически ощущал в воздухе атмосферу напряженного ожидания. Он не знал, что сказать, что сделать. Стернс поднял бровь, а в его серо-стальных глазах Кинг заметил то, чего раньше не видел - веселье.

Мало того, что Стернс ясно осознавал, какое неудобство причинял Кингсли, он также и наслаждался этим. Это веселье раздражало Кинга. Хуже, чем раздражало, оно его просто бесило. Кем был этот парень, который получал удовольствие, заставляя людей чувствовать себя неудобно? Что же он за садист такой? Стернс поднял светлую бровь на миллиметр выше. В уголках его идеальных губ притаилась улыбка.

- Школу в Англии, oui? - спросил Кингсли.

- Oui, - отозвался Стернс.

Бровь медленно двинулась еще выше. Весь его рот растянулся в улыбке.

- Это объясняет твой пафосный акцент.

По толпе пронесся всеобщий вздох. Кингсли понял, что он, наверняка, самый первый ученик, который когда-либо возразил Стернсу. Хотя бы только потому, что, скорее всего, Стернс никогда ни с кем не разговаривал.

- И кто мы такие, чтобы говорить с пафосными акцентами? - спросил Стернс, используя преувеличенно псевдо-французский акцент. Акцент прозвучал как естественная манера речи Кингсли. Он мог говорить по-английски без своего французского произношения, но это так изматывало его, что он редко заморачивался. Тем более, девушки млели от его французского говора. Жаль, Стернс казался невосприимчивым к его чарам.

- Très Bien, - сказал Кингсли. – Так ли ты хорошо играешь, как говоришь?

- Мы можем это выяснить. Бросай мяч. - Стернс сделал шаг вперед.

- У нас нет поля.

- Придумай что-нибудь.

Кингсли огляделся по сторонам. Им действительно не нужно поле, так как у них не было даже команд. Все, что действительно было нужно двум игрокам, это забить гол в ворота.

- Деревья… - Кингсли кивнул в сторону деревьев в конце поля. – Это наши ворота. Я постараюсь забить. Ты попытаешься меня остановить.

- Ты сказал, что против тебя выступала целая команда и ты все равно забил. Конечно, ты можешь выстоять против меня одного.

- Bien sûr.

Само собой, он мог. Нападение было его сильной стороной.

- Тогда бросай мяч.

Стернс сделал еще шаг вперед. Собравшиеся ученики сделали шаг назад. Кингсли не мог поверить, полностью поверить, что это происходит на самом деле. Вся школа наблюдала в благоговейной тишине.

Он опустил мяч на землю.

Сначала Кингсли боялся, что соперник его обманет. Стернс и бровью не повел, лишь пристально смотрел на него. Кингсли поднял левую ногу в готовности ударить по мячу.

Стернс опередил его. Мяч покатился по полю, и благодаря отточенным рефлексам и тренировкам, Кингсли последовал за ним. Стернс не отставал от него, не пускал к мячу. Кингсли считал, что эта игра будет простой. Ни один пианист, невзирая на то, насколько он высокий или устрашающий, не в состоянии составить ему хоть сколько-нибудь серьезную конкуренцию. Но у Стернса длиннее ноги, острее внимательность и какие-то невероятные спортивные способности. Они бежали по полю плечом к плечу.

Как раз тогда, когда Кингсли думал, что контролирует мяч, Стернс выбивал его из-под ног и завладевал им снова. Кинг никогда не играл с кем-то настолько агрессивным прежде, агрессивным и спокойным. Ужасающая комбинация. Ужасающая, но и одинаково волнующая. Он никогда еще не был так близко к Стернсу. Он мог слышать его дыхание, громкое, но размеренное. Он мог чувствовать аромат его кожи с запахом зимы и легким оттенком тепла. В разгар такой ожесточенной борьбы за мяч у Кинга не было ни одной резонной причины заметить, что у Стернса были необычайно темные ресницы для того, кто имеет настолько светлые волосы. Но он заметил. Он заметил все.

Они приблизились к двум деревьям, которые определили, как ворота. Кингсли выбросил вперед ногу, вернул мяч, и одним изящным ударом послал тот к деревьям. Теперь его не остановить. Он начал улыбаться. Но Стернс вошел в раж. Благодаря преимуществу в длине ног он опередил высокую, изогнутую траекторию полета мяча, и, вытянув руки, поймал его, прежде чем тот успел пройти между стволами.

Собравшаяся толпа взорвалась смехом и восторженными возгласами. Кингсли мог только ошарашенно пялиться на Стернса, который, безмятежно улыбаясь, держал мяч одной рукой.

- Нельзя быть вратарем и защитником одновременно. - Кингсли свирепо посмотрел на него.

- Почему нет? Ты не устанавливал каких-либо правил. Ты просто обозначил ворота и сказал мне помешать тебе забить гол. Сказано-сделано.

- Это нечестно.

- Тогда мы сделаем это снова.

Стернс подбросил мяч и отбил его лодыжкой, а затем коленом. Правая нога. Правая нога. Правая лодыжка. Правая нога.

Кингсли молча смотрел. Стернс не просто хорошо управлялся с футбольным мячом, он был так же хорош в этом, как и сам Кингсли.

- Нет, - сказал он. - Я не хочу больше играть.

- Потому что ты проиграл? - спросил Стернс, подбросив ногой мяч в воздух и поймав его одной рукой.

Каждое движение, которое он делал, казалось, предназначено для того, чтобы ослепить своей абсолютной непринужденностью. Кинг мог творить волшебство на футбольном поле, но он должен был пахать как проклятый за каждое очко. Стернс же едва вспотел.

- Потому что нет смысла. Ты будешь играть, как тебе нравится и выигрывать независимо от того, что я делаю.

- Возможно. Но если ты установишь правила, я буду им следовать.

Кингсли покачал головой, выхватил мяч в воздухе и направился к общежитию.

- Новое правило - найди кого-нибудь другого на роль проигравшего.

Кингсли покинул поле, все взгляды были устремлены на него, пока он уходил. Но ему было плевать на них. Его заботило только то, что Стернс наблюдал за ним. Кингсли даже не знал, откуда взялась эта вспышка гнева. Стернс был прав, Кинг не устанавливал никаких правил. Но все равно, Стернс приводил его в бешенство. Он был идеальным. Кингсли никогда не встречал никого умнее, красивее, талантливее... он казался нереальным, как ангел или какое-то мифическое существо. Кингсли ненавидел Стернса за это, за его красоту, его совершенство, желая и жаждая его в то же время. Злость на поле была не совсем злостью, понял Кингсли, когда добрался до комнаты общежития и рухнул на кровать. Это было разочарование.

Разочарование усугубилось после того, как проходили минуты и Кингсли проигрывал весь сценарий в голове, смотря на потолок комнаты и считая трещины на штукатурке. Это мог быть его шанс, наконец, стать ближе к Стернсу. Ведь Стернс никогда не говорил ни с кем, кроме священников, никогда не общался с кем-либо из учеников. Крайне редко он говорил с кем-то из одноклассников, и то, если только смельчак заговаривал с ним первым. И вот Стернс добровольно присоединился к нему поиграть в футбол. И Кингсли все испортил.

- А ты хорош.

Кинг повернул голову в сторону источника голоса. В дверях комнаты стоял Стернс. Пожав плечами, Кингсли снова посмотрел на потолок. Сердце забилось в его груди быстрее, дыхание участилось. Он заставил себя не думать о причинах.

- Как и ты. Ты много играл в Англии?

Стернс шагнул за порог и подошел к кровати Кингсли.

- Да. Но я не играл уже давно. Мне было десять, когда я покинул ту школу.

Со стоном, Кинг выпрямился и скрестил ноги.

- Вот почему все тебя ненавидят, ты же знаешь. Потому что ты так чертовски идеален. Ты не играл в футбол семь лет, и ты лучше меня. Меня уже присмотрел “Пари Сен-Жермен”. А ведь это профессиональная команда.

Стернс ничего не сказал поначалу. Кингсли ждал и смотрел.

- Все ненавидят меня?

Он не казался обиженным, когда задал вопрос, но Кингу сразу захотелось вернуться назад во времени и взять слова обратно. Он хотел забрать все обратно: демонстрацию своего нрава на поле, злые слова, разочарование, которое приближало его ближе и ближе к критической точке каждый день.

- Non, pas du tout, - сказал Кингсли, взрываясь шквалом французского. По некоторым причинам, он чувствовал, что по-французски мог извиниться красноречивее. - Никто тебя не ненавидит. Я сказал это в запале. Мне просто жаль, что я сам не ненавижу тебя.

Стернс подошел еще ближе. Он сел на кровать напротив Кингсли.

- Почему тебе жаль, что ты не ненавидишь меня? – Стернс смерил его прямым взглядом, и Кингсли еще раз отметил темноту, пышность его ресниц и то, как они заставляли его серые глаза казаться еще более непроницаемыми.

Кинг вздохнул. Он уронил футбольный мяч на пол между ними. Мягко коснувшись носком мяча, он позволил тому откатиться к Стернсу. Стернс поставил ногу сверху на него, останавливая.

- Что ты такое? - спросил Кингсли, не зная, что он подразумевал под этим вопросом, но нуждаясь в ответе. Стернс, казалось, понял вопрос, даже если сам Кингсли - нет.

Он вздохнул и легонько пнул мяч, так что, тот мягко покатился обратно к Кингу.

- Отец Пьер, священник, который преподавал мне французский язык, у него была теория насчет меня.

- Она о том, что ты - образчик Второго Пришествия Христа? Если так, то я уже слышал это.

Стернс ничего не сказал, только впился взглядом в Кингсли, сжав губы в тонкую, неодобрительную линию.

- Извини. Серьезно, расскажи мне его теорию. Я хочу знать.

- Отец Пьер обладал фотографической памятью. Он заучил Библию полностью на французском и английском языках. Он смог вспомнить почти все, что он когда-либо читал десятилетия назад, один лишь раз взглянув. Удивительно.

- Так что, у тебя фотографическая память?

Стернс покачал головой.

- Нет, вовсе нет. У меня нечто другое. Если я делаю что-то один раз, делаю это хорошо, я знаю, как сделать это совершенно, почти интуитивно. Если я ударю по мячу, мое тело понимает игру. Я разучил гаммы на фортепиано и как-то знал, как играть. Отец Пьер верил, что у меня фотографическая мышечная память.

- Футбол задействует ноги. Пианино - руки. Теория отца Пьера не объясняет, почему ты так преуспеваешь в изучении языков.

Кингсли пнул мяч и отправил его обратно к Стернсу.

- Нет, объясняет. Язык - это мышца.

Стернс сказал слова просто. Конечно. Конечно, язык был мышцей. Но подтекст этих слов… Стернс мог однажды использовать язык для чего-то другого – возможно, поцелуя – и он навсегда запомнит, как идеально целоваться…

- Я соврал, - тихо сказал Кингсли. - Я действительно ненавижу тебя.

Стернс лишь снова улыбнулся.

- Почему?

- Ты… - Кингсли остановился. - Я слишком много о тебе думаю.

- Да, это проблема.

Стернс откатил мяч ему еще раз.

- Oui. Une Grande Probleme. Мне следовало бы думать о стольких вещах, школе, моей сестре в Париже, моих родителях, Терезе, Кэрол, Сьюзан, Жаннин…

- Кто они?

Кингсли улыбнулся.

- Подружки.

Глаза Стернса слегка расширились от удивления.

– Все они?

Кивнув, Кингсли ответил:

- Oui. Или были. Прежде, чем я приехал сюда. Хотя они пишут мне письма. Замечательные, ужасные письма. Я мог бы продать их в этой школе и заработать достаточно денег, чтобы заплатить за свое обучение здесь. - Кингсли выразительно поиграл бровями, глядя на Стернса. - Эти девчонки хотят меня. И я хотел их.

- Хотел? В прошедшем времени?

- В прошедшем времени. Oui. Я едва ли сейчас могу вспомнить, как они выглядят. Я хочу верить, что забыл их из-за того, что произошло. Но это не так.

Кингсли взглянул на Стернса, а затем обратно на пол. Он едва коснулся мяча кончиком пальца, и мяч прокатился между ног Стернса.

- Что с тобой случилось?

- Футбольная команда. Американский футбол, не настоящий футбол, - пояснил Кингсли. - У меня была девушка, красивая девушка. И у нее был брат. Очень большой брат. Он узнал, что мы были вместе, что я лишил невинности его милую сестренку…

Кингсли чуть не рассмеялся вслух, просто говоря эти слова. Тереза? Невинная? Эта девушка раздвинула ноги для половины школы, прежде чем он добрался до нее. Но Тереза не просто раздвигала ноги для Кингсли, она влюбилась в него. И когда он переспал с другой следующей ночью, тогда она пошла плакаться к своему брату.

Кинг рассказал Стернсу всю историю: о руке на его затылке на стоянке за стадионом, о семерых футболистах, которые окружили его, о ноже, который Трой вонзил ему в грудь, но порез оказался косым, что в конечном итоге и спасло ему жизнь.

- Нож? Тебя порезали? - Стернс склонил голову набок и посмотрел на Кинга долгим, загадочным взглядом.

- Ах, да. Ты еще не видел шрам? - Кингсли сдернул футболку через голову. Он подошел к другой кровати и сел рядом со Стернсом. - Прелесть, правда?

Развернувшись к Стернсу, Кинг продемонстрировал рану на своей груди. Порез в основном зажил, после аккуратного шитья и лечения, но двухдюймовый длинный белый рубец все еще украшал кожу над его сердцем.

Стернс ничего не сказал, он изучал шрам. Медленно, он поднял руку и кончиком пальца погладил его от края до края. Кингсли не шевелился, не позволяя себе ни двигаться, ни дышать.

Как он мог? Стернс дотрагивался до него. Слова отдавались эхом в голове: Стернс дотрагивался до него... Стернс дотрагивался…

Кингсли наклонился вперед и прижался губами ко рту Стернса. И на один прекрасный миг Стернс разрешил им находиться там.

Как только этот идеальный миг прошел, Кингсли оказался на спине, с руками над головой, с запястьями, плотно и прочно вжатыми в матрас. Стернс схватил его за запястья так сильно, что Кингсли, подумал, будто услышал, как что-то треснуло внутри его руки.

- Прости, - выдохнул он. – Я не знаю, что…

Он старался вырваться из железной хватки Стернса, но никакие усилия не могли освободить его. Стернс возвышался над Кингсли, стоя одним коленом на кровати, и одной ногой на полу, вдавливая его все глубже и глубже в матрас. Лицо Стернса зависло всего в шести дюймах от его собственного. Боль в запястьях, страх в его сердце, все угрожало вызвать у Кингсли панику. Но, несмотря на панику, он почувствовал еще что-то, странное спокойствие, чувство капитуляции. Кинг настолько сильно хотел Стернса, что был бы рад позволить тому сделать с ним что угодно, даже убить его.

- Прости, - повторил Кингсли. - Я…

- Замолчи. - Стернс выговаривал слова холодно, спокойно, и Кинг немедленно подчинился. Он приподнялся снова, и Стернс толкнул его обратно вниз с еще большей силой. - Прекрати дергаться.

Кингсли замер. В ожидании.

Он осознал, что за всю свою жизнь никогда не был так возбужден. Глядя в глаза Стернса, Кингсли заметил, что его зрачки были чрезмерно расширены. И совершенно бледная кожа Стернса слегка покраснела. Старания на футбольном поле не вызвали у пианиста и половины той реакции, в сравнении с той, что появилась от того, что он удерживал Кинга на постели.

- Ты играешь в очень опасную игру, Кингсли. - Понизил голос Стернс.

Когда он высказал прямую угрозу, каждый нерв в теле Кингсли напрягся.

Он молчал, как было приказано. Палец Стернса переместился и коснулся точки пульса на правом запястье Кингсли. Прикосновение было настолько удивительным, настолько неожиданно нежным, что Кинг застонал от удовольствия. Негромкий стон, едва слышный. Но Стернс ясно расслышал его; его глаза снова расширились.

- Ты не боишься меня. - Утверждение без вопросительной интонации, но все же Кингсли услышал под этими словами вопрос. - Почему?

- Нет ничего, что бы ты мог сделать со мной сейчас, чего я не хочу.

Стернс осмотрел Кингсли с головы до ног, будто понимая, что в данный момент перед ним лежит не человек, а инопланетянин.

- Что ты такое? - Стернс задал тот же вопрос, который задавал ему Кингсли, но у того ответ был гораздо проще.

- Я француз.

Стернс сделал глубокий, но судорожный вдох. Закрыв глаза, он вдавил Кингсли на один миллиметр глубже в матрас, прежде чем, наконец, отпустил его запястья.

Кинг заставил себя принять сидячее положение, пока Стернс шел к двери.

- Ты действительно убил мальчика в твоей бывшей школе? - крикнул он ему вслед, отчаянно пытаясь сделать что-нибудь, сказать что-нибудь, чтобы заставить его остаться.

- Да.

Стернс остановился на пороге.

- Что он сделал?

Кингсли зашагал к двери, но взгляд Стернса заставил его замереть на полпути.

- Он поцеловал меня.