Принц

Глава 34

Север

Прошлое

Страх, который на тот момент казался иррациональным, страх, который едва ли не сдерживал Кингсли от того, чтобы войти в часовню, доказывал собой, что был выше всякой веры. Месяц спустя после того дня, как Мари-Лаура приехала в школу Святого Игнатия и впервые увидела Сорена, они рука об руку с Кингсли вернулись в часовню. Полночь двадцать первого… дата, выбранная Мари-Лаурой. «Его день рождения», - сказала она улыбаясь. И самая длинная ночь в году, добавил Кингсли, смотря на свою сестру, пока она не покраснела. Покраснела... его сестра, в постели у которой побывало половина Парижа, на самом деле, покраснела.

- Ты мог бы придумать лучший день для свадьбы? - наконец спросила она, и живот Кингсли стянуло.

Сейчас он ждал в притворе часовни. Глянув на часы, он оплакивал последнюю минуту до полуночи.

Она выглядела прекрасно, этого отрицать он не мог. Красивее, чем когда-либо видел. Метель заперла всю школу в ловушку в долине. Не было ни единого шанса купить свадебного платья. Вместо него, она надела одно из своих собственных и старые кружева с алтарной одежды, вшитые вручную в качестве шлейфа и фаты. На ней не было макияжа, поскольку косметика закончилась неделю назад, и ей не удалось поехать и купить новую. Ее чистое лицо никогда не светилось так ярко, никогда она не выглядела настолько невинной. Невинной… почти девственной. Ее руки переплелись. Нервы? Его сестра, которая практически ничего не носила, танцуя на сцене перед десятками тысяч зрителей на протяжении двух лет в Парижской балетной труппе? Нервничала?

Кингсли взял ее за руку и держал. Ее пальцы ощущались ледяными.

- Ты боишься? - спросил он, пытаясь симулировать поддержку, любовь, хотя под его спокойной внешностью таилась ярость.

- Oui... очень.

Она вдохнула и выдохнула. Белое облачко окружило ее лицо, словно ореол. В часовне практически невозможно было сохранить тепло зимой, но она настояла, чтобы они поженились в церкви. Кингсли молил о короткой церемонии, иначе до рассвета, все они умрут от переохлаждения.

- Тогда почему ты выходишь за него? - спросил он с более искренним волнением в голосе, чем намеревался. Но Мари-Лаура, потерянная в своих мыслях и страхах, не заметила этого.

- Я никогда не встречала никого похожего на него. Я никогда... я люблю его. - Она повернулась к Кинсгли и яркость ее улыбки принесла свет и тепло в холодную, освещенную свечами часовню.

- Ты знакома с ним один месяц.

- Это не важно. Я полюбила его с того момента как увидела. И я сказала ему об этом.

- Он тоже сказал, что любит тебя? - спросил Кингсли, боясь ответа. Сорен никогда не говорил ему этих слов, хотя они слетали с уст Кингсли каждый раз, когда Сорен входил в него. Он говорил Сорену «я люблю тебя» почти так же часто, как и «я ненавижу тебя». Не важно, что именно он говорил «люблю» или «ненавижу» когда для Кингси они значили одно и то же. Они говорили «я твой несмотря ни на что». Но он знал, что Сорен любил его. Ему не нужны были слова, только синяки и шрамы и воспоминания о соединении их тел в самые глубокие ночные часы, когда даже Бог сдавался и отправлялся спать. И Мари-Лаура... на свои деньги Сорен привез Мари-Лауру к Кингсли. Это была любовь. И впервые, Кингсли хотел, чтобы Сорен любил его меньше.

Она покачала головой.

- Non. Не такими словами. Но он сказал нечто лучше, чем «я люблю тебя». Он сказал «мы можем пожениться». Он ни на секунду не замешкался. Словно ждал, когда я скажу, что люблю его, и тогда бы он смог спросить.

- Что ты имеешь в виду...

- Шшш... - Мари-Лаура прижала палец к губам. У алтаря появился огонек, была зажжена одинокая свеча. - Пора.

Она протянула руку, Кинсгли взял ее. И в полной тишине, кроме кратких вздохов Мари-Лауры, Кингсли проводил сестру туда, где их ждали Сорен с Отцом Генри. Отец Генри, как и обычно, улыбался. Как и Мари-Лаура. Но Сорен с Кингсли не улыбнулись, когда посмотрели друг на друга. Кингсли искал в глазах Сорена какое-то извинение, намек на объяснение, предложение или план, который бы объяснил это безумие. Но он ничего не видел в глазах Сорена… совершенно ничего.

Улыбка Мари-Лауры стала еще шире, когда Отец Генри начал говорить. Кингсли слышал его голос, но его разум не мог понять ни единого слова. Снова повисла тишина, и Кингсли понял, что он только что задал вопрос.

- Я выдаю, - ответил он, вспоминая, что у него была одна реплика во всем этом фарсе - Отец Генри спросил кто выдает эту девушку замуж за этого мужчину. «Я выдаю» - два слова. Все что Кингсли надо было сказать. Видеть, как прах тел его родителей хоронили в серебряных урнах было менее болезненным, чем эти два слова. Он знал, что должен быть рядом с Мари-Лаурой, так как она была единственной женщиной в школе Святого Игнатия, ей больше некого было просить выступить в качестве сопровождающего. Но Кингсли не мог этого сделать, не мог стоять со своей собственной сестрой. Он перешел на сторону Сорена. Мари-Лаура даже не заметила его перемещение.

Служба продолжалась. Не будет никакого исповедания. Мари-Лауру только прошлым вечером крестили. Для Сорена она была новообращенной и стала католичкой, чтобы их союз был благословлен Церковью. Что бы сказал отец Кингсли если бы был жив, увидев это? Мсье Огюст Буасоньё, гордый потомок гугенотов, он бы скончался в часовне от одного вида, как его дочь становится католичкой и выходит за католика. Теперь Кингсли посчитал смерть отца благословением. Лучше быть мертвым, чем переживать это. Он тоже желал о смерти. Если бы только у него с Сореном была последняя ночь вместе… Кингсли умолял бы Сорена убить его. И он знал, что в его любви и власть и милосердие, Сорен бы удовлетворил эту просьбу.

Кингсли вернулся в тот момент, когда отец Генри с улыбкой обратился к Сорену и Мари-Лауре.

- Пусть Господь Всемогущий, с этими словами благословения, объединит ваши сердца в нескончаемую связь чистой любви.

Собравшиеся студенты и священники, единственные гости пропели в унисон торжественное, - Аминь.

Аминь... да будет так.

Только Кингсли и Сорен не произнесли аминь.

Отец Генри кивнул Сорену, который взял Мари-Лауру под руку. И вместе они покинули часовню. Впервые за этот адский день, Кингсли ощутил милосердное прикосновение Бога. По какой-то причине - уместной или по требованию жениха – между новобрачными не было никакого поцелуя.

Кингсли шел свинцовой поступью позади отца Генри к притвору. Сорен и Мари-Лаура ждали в тени у двери. Сорен снял пиджак и отдал его Мари-Лауре. Будто он отдал ключи от своего королевства, она не могла перестать улыбаться от еще большей любви и благодарности. Кингсли тошнило от одного её вида.

- Отец Генри, не отведете ли вы ее в нашу комнату? - спросил Сорен, Кингсли ждал у гробницы Девы Марии.

Шок промелькнул в широко распахнутых янтарных глазах Мари-Лауры. Сорен успокоил ее страхи улыбкой.

- Я скоро приду, - пообещал он. Ее улыбка вернулась, отец Генри накинул на нее еще одну накидку и вывел девушку на холод.

Почти минуту Сорен и Кингсли стояли, не говоря ни слова, пока студенты и остальные священники выходили из часовни на улицу. Ни один из них не высказал поздравлений Сорену. Ни один даже не взглянул в их сторону. Зависть... всеми ими руководила зависть. Одна идеальная девушка появилась среди них и все ее обожали. Но все же она выбрала того, кого все они боялись. Последним вышел Кристиан, друг Кингсли, он повернулся и посмотрел на него.

- С тобой все в порядке? - губами произнес Кристиан, не удостоив Сорена взглядом.

Кингсли кивнул. Кивок был ложью.

- Нет. - Наконец заговорил Сорен, как только они остались наедине в часовне. –Нет. Не в порядке.

- Я сделал это для нас Кингсли, - сказал Сорен.

- Хотел бы, чтобы ты не делал этого.

- Это поможет нам.

Кингсли выдохнул, и вышедший воздух стал плотным на холоде. Он выглядел так, будто дышал огнем.

- Она не наша. Помнишь нашу мечту? Девушка безумнее, чем мы оба взятые. Зеленые волосы и черные глаза.

- Черные волосы и зеленые глаза, - исправил Сорен. - Неукротимая.

- Но не приручаемая. - Кингсли вспомнил каждое слово из их мечты. - Мы собирались разделить ее.

- Потому что одного мужчины ей никогда не будет достаточно.

- Несвятая Троица.

Как только последний студент покинул часовню, Кингсли взял Сорена за руку.

- Ты знаешь, что я из богатой семьи. И как ни старался, мой отец не смог зачать еще одного сына. В возрасте двадцати одного года я получу доступ к своему трастовому фонду. Но если я женюсь, я унаследую его немедля.

- Ты женился на моей сестре, чтобы получить свои деньги?

- Нет. - Сорен повернулся и посмотрел Кингсли в глаза. - Я женился на ней, чтобы они были у нас. У меня и у тебя. И у нее, конечно же. Я знаю, как сильно ты ее любишь, как сильно ты скучал по ней. Теперь мы все можем быть вместе.

- Она думает, что ты любишь ее.

- Она поймет. Если она наполовину умная и понимающая как ты, она увидит разумность в этом соглашении.

Глаза Кинглси округлились. Понимающая и умная? Эти слова произнес Сорен? Сколько раз Сорен удерживал его и с презрением шептал, каким никчемным был Кингсли, каким бесполезным? Сорен по-настоящему в это верил?

- Она моя сестра.

- Знаю. И я знаю, как ты заботишься о ней. У меня нет намерений... - Сорен замолчал, и слова, которые он не произнес, сказали все, что нужно было услышать Кингсли.

- Ты не будешь?

- Я не могу... Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой. – Впервые за несколько дней на его губах появилась едва заметная улыбка.

- Ты можешь... - он мог, если причинит боль Мари-Лауре. Если будет обращаться с ней, как и с Кингсли с насилием и пренебрежением, избивая ее и унижая, подвергая каждому виду сексуальной деградации, тогда они бы могли стать любовниками. Но только потом.

- Я не буду. Она меня не интересует в таком плане. Только ты.

Надежда наполнила сердце Кингсли.

- Только я? Почему?

Легкая улыбка Сорена расползалась по всему его лицу. Кингсли едва мог дышать от этого зрелища. Даже Мари-Лаура, пылающая от любви и свадебного сияния, не выглядела так прекрасно как эта улыбка.

Сорен ласково прижался ладонью к левой щеке Кингсли, и он закрыл глаза, наслаждаясь единением кожи Сорена и своей. Сколько еще пройдет времени, прежде чем он снова ее почувствует?

- Ты еще спрашиваешь? - прошептал Сорен.

- Да.

Сорен больше не говорил, но Кингсли ощутил прикосновение его губ к своим. И тогда он понял истину. Сорен не женился бы на Мари-Лауре если бы любил ее. Сорен женился на Мари-Лауре потому, что любил его.

Кингсли ощутил нежелание Сорена, когда тот отстранился. Подобный поцелуй всегда был предшественником бурной ночи. Страстный Кингсли не знал страсть, пока не приехал в католическую школу и не узнал о страстях Христовых. Страсть до Сорена едва ли ассоциировалась с похотью, сексуальным голодом и удовольствием. Теперь она вышла на новый уровень, обрела истинное значение. Теперь страсть была тем, что он испытывал к Сорену. И страсть была тем, что Сорен делал с ним.

- Я должен идти, - сказал Сорен и Кингсли открыл глаза.

- Я понимаю.

- Я знал это. Она тоже поймет... так или иначе.

- Ты расскажешь ей о себе? - спросил Кингсли.

- Она твоя сестра. Ты сам как думаешь? Сказать ей? Или нет?

Мари-Лаура будет раздавлена, узнав за какого человека она вышла замуж, но еще больше будет раздавлена, если он не прикоснется к ней не объяснив почему.

Перед Кингсли стоял выбор. И он знал правильный ответ.

- Не говори ей, - сказал он. - Не сейчас.

- Если ты считаешь, что так будет лучше.

- Считаю, - соврал он, не смотря в глаза Сорену.

Он поднял взгляд и увидел, что Сорен смотрит на дверь часовни, глядя на нее будто на врага, который должен быть побежден.

- Ты не хочешь идти к ней.

- Нет, - ответил Сорен. - Я хочу остаться с тобой.

- Тогда останься со мной. Останься навсегда.

Сорен снова прижался к его губам и поцеловал его глубоким, медленным поцелуем, поцелуем чистого господства. Он завершил поцелуй и выпрямился во весь рост. Кингсли никогда не видел его более привлекательным и более несчастным.

- Вот почему я женился на ней, Кингсли. Чтобы я смог это сделать.

Поцелуй все еще обжигал губы Кингсли, момент все еще висел в воздухе, словно финальная нота фортепианной сонаты.

Сорен отвернулся и сделал один шаг, но остановился, развернулся и резко прижал Кингсли к стене часовни. Первый поцелуй был своего рода извинением от Сорена, второй - объяснение. Но этот поцелуй, третий и последний, был нападением. Кингсли позволил Сорену прикусить его губы, вонзить пальцы в его горло...

- Пощады... - прошептал Кингсли под зубами Сорена. Сорен немедля остановился.

- Просишь пощады? Или благодаришь? - спросил он. (Прим. merci (фр. «спасибо»),меrcy (англ. «пощады!»))

Кингсли поднял руку и вытер кровь с губ.

- Разве это имеет значение?

Сорен покачал головой.

- Нет.

Сорен оторвался от Кингсли и ушел в самую длинную ночь в году. Конечно, так или иначе Мари-Лаура поймет, даже если Сорен не расскажет о себе. Так было лучше для всех. Деньги означали свободу - свободу делать все, что они пожелают. Для Кингсли и Сорена они значили, что молодые люди могли быть вместе, не боясь, что подумают другие. Для Мари-Лауры... Кингсли не знал, что они будут значить для Мари-Лауры, но определенно что-то между тонким, как любовь и материальным, как деньги, она могла выбрать позже.

Да... конечно она поймет...

Bien sûr.

Но она не поняла.

***

Кингсли стоял с Мари-Лаурой в крошечной кухне в гостевых покоях, которые они заняли с Сореном. Святые отцы Святого Игнатия пообещали, что она может остаться до конца учебного года, пока Сорен будет заканчивать первый год обучения. Насколько студенты боялись Сорена, настолько священники любили его. Кингсли знал, что отец Генри сделает что угодно, чтобы удержать Сорена в школе Святого Игнатия, даже усыновит его, если потребуется. И Мари-Лаура нашла себе применение. Она пытала мальчишек французским, помогала отцу Альдо готовить на всех. Девушка каждый день работала в библиотеке, расставляя книги и подбадривая мальчиков продолжать работать, продолжать учиться, продолжать читать. Вскоре она стала идеальной женой учителя. И все же...

- Я не понимаю. Я думала, он любит меня, - сказала Мари-Лаура Кингсли, пока осторожно расставляла кружки в шкафчик.

Кингсли услышал в ее голосе страдание, печаль.

- Что такое? Вы поругались?

Он старался выразить в голосе любопытство и легкость. Он ненавидел себя за то, что испытывал легкость от ее боли. Но мысли о том, как Мари-Лаура спит в одной постели с Сореном каждую ночь вызывали у Кингсли приступы ревности. Это он должен быть в постели с Сореном, а не она. Он жаждал их ночей в эрмитаже, засыпать и просыпаться рядом с телом Сорена.

- Non, мы не поругались. Я ругаюсь. Он слушает. Я могла бы просто выцарапать ему глаза, а он будет просто сидеть и слушать. - Она покачала головой, и слезы начали катиться по ее щекам. Кингсли встал и положил руку ей на плечо. Он ничего не говорил, только ждал. - Кингсли, он не прикасается ко мне. Никогда. Ни разу. Ни в нашу брачную ночь, ни до, ни после. Никогда.

Кингсли мог заплакать от облегчения. Он боялся, что Сорен, как и любой другой мужчина, повстречавший Мари-Лауру, поддастся ее красоте.

- Он сложный. - Совесть грызла Кингсли. - Попроси его объяснить, почему он не хочет быть с тобой... может, тогда ты поймешь.

- Я не хочу понимать. - Она поставила кружку с таким грохотом, что та разбилась о столешницу. - Я хочу, чтобы мой муж прикасался ко мне.

Мари-Лаура сползла на пол, и ее хрупкое тело содрогнулось от волны постигшей ее печали. Кингсли опустился на колени рядом с ней и крепко обнял сестру.

- Прости...

Он не знал, что еще сказать. Что еще он мог сказать? Как сильно он любил Сорена, он все же не мог видеть, как несчастна его сестра. Они должны рассказать ей… или как-то показать.

- В чем дело? - прошептала Мари-Лаура. – Что со мной не так?

- Ничего. Абсолютно ничего. - Кингсли поднял ее заплаканное лицо и улыбнулся ей. - С тобой все в порядке. Это он. Обещаю, это он.

- Есть... - она сделала паузу, чтобы подавить рыдание. - Есть кто-то еще?

Кингсли слегка напрягся. Что ему ответить на это? Он должен рассказать ей о Сорене. Но он не мог. Сорен сказал, что объяснит ей, когда настанет момент. Как сильно Кингсли любил свою сестру, так же он был предан Сорену с той ночи в лесу.

- Кингсли... - Мари-Лаура прижалась ладонями к его лицу и смотрела на него с еще большей темнотой и решимостью, чем его младшая сестра, по его представлениям, была способна. Каким-то образом она ощутила, как его трясет от страха, страха, что он расскажет без разрешения Сорена. - Он твой друг. Расскажи мне, что ты знаешь. Есть кто-то еще?

- Может быть.

Она выбралась из его объятий и встала.

- Мари-Лаура... в чем дело? Что...

Ее спина стала натянутой как струна. Лицо стало жестким как гранит, наполнявший окружающие их холмы. Ее глаза сверкали. «Может быть...» Эти слова разожгли огонь в глазах Мари-Лауры. Они горели так ярко, что Кингсли опасался за свою безопасность. Такая ярость могла испепелить весь мир и оставить лишь прах за собой.

- Если это правда... если есть кто-то еще... тогда, если я должна, я обойду весь мир...

Она перестала дышать. Слезы прекратились. Она посмотрела на Кингсли, но смотрела не на него, а сквозь него.

- Мари-Лаура?

Кингсли едва узнавал ее.

- И я убью эту суку.