Принц

Глава 20

Север

Настоящее

Кингсли обернулся и очутился лицом к лицу с улыбающимся призраком из прошлого.

- Mon Dieu, - выдохнул он, в мгновение ока узнавая стоящего перед ним человека.

- “И это обещание, которое Он дал нам, есть жизнь вечная.” 1-е от Иоанна 2:25.

Кингсли вытаращил глаза в немом изумлении. Черная ряса, белый воротник и тридцать лет не сделали это лицо неузнаваемым.

- Кристиан?

- Теперь Отец Кристиан Эллиот. Помнишь? Или ты не читаешь рассылку наших выпускников?

Кристиан и Кингсли обнялись как братья. Кристиан был первым из мальчиков в школе Святого Игнатия, который подружился с ним и единственный, кто попробовал найти его после того, как Кингсли покинул школу.

- Боюсь, я пренебрег возможностью передать мой новый адрес комитету выпускников.

Кингсли потрепал Кристиана по щеке.

- Приятно видеть тебя снова. Выглядишь ужасно.

Его старый друг от души рассмеялся и повернулся вокруг своей оси.

- Что? Тебе не нравится?

Кингсли покачал головой с отвращением.

- Да ты примкнул к Божьей армии. Как ты мог? Я принимаю это как личное оскорбление.

- Отцы в школе Святого Игнатия ставят своей целью превратить одного студента из каждого класса в иезуита. Радуйся, что это был я, а не ты.

- Им бы не удалось взять меня живым, mon frère* (брат/монах).

Какое-то время они смотрели друг на друга, затем снова рассмеялись. Годы между ними, и такие разные пути, что они выбрали, исчезли в одно мгновение.

- Не могу поверить, что смотрю на Кингсли Буассонё. Честно говоря, я думал, что увижу тебя снова только на небесах.

- Там меня точно не будет.

Кингсли сверкнул своей дьявольской улыбкой.

- А ты ни капли не изменился. В отличие от меня. Это не справедливо. Я постарел на тридцать лет за тридцать лет. Почему ты нет?

- Я француз.

- Конечно. Я уже и забыл. Я видел Стернса... отца Стернса несколько лет назад. Он сохранился даже лучше, чем ты.

Кристиан благодушно улыбнулся. Кинг понимал, что тот пытался подцепить его, упоминая о Сорене. Священники никогда не прекращали свои игры разума. Не то, чтобы он возражал. Это было одним из их лучших качеств.

- Думаю, он продал душу дьяволу за такое лицо, как у него. Ты можешь увидеть его сегодня, если тебе угодно. Он здесь со мной.

Глаза Кристиана округлились.

- В самом деле? Вы двое по-прежнему…

- Семья. Моя сестра умерла, да. Но мы с ним по-прежнему близки. Были трудные времена... в течение нескольких лет.

Они двинулись в сторону Эрмитажа.

- Ты уехал сразу после того, как... все произошло. Куда ты отправился?

- Во Францию, - просто сказал Кингсли, и стал ждать. Кристиан больше ничего не сказал. Со вздохом, Кингсли продолжил. - Я вступил во Французский Иностранный Легион. Определенно не Божья армия.

- Я слышал о Легионе. Меня абсолютно не удивляет, что ты оказался именно там. Интересную униформу вы, легионеры, носите.

Он одарил Кинга беглым оценивающим взглядом.

- Видел бы ты меня, когда я не пытаюсь слиться с толпой.

Для поездки в школу Святого Игнатия, Кингсли отказался от своей обычной одежды: сапог для верховой езды и костюма Викторианской или Регентской эпохи черного или серого цвета. Он оставил вышитые шелковые жилеты, милитари жакеты и свои шейные платки в шкафу. Сегодня он надел простой костюм от Армани - черный и однобортный. Один из его сотрудников сказал ему, что он выглядел бледно и не опасно в таком виде — как раз то, что нужно.

- Я оставил Легион много лет назад ради Манхэттена.

- До меня дошли слухи, что ты стал бизнесменом. Стоит ли мне спрашивать, какого рода этот бизнес?

Кингсли хлопнул Кристиана по плечу.

- Non.

Смеясь, Кристиан открыл дверь Эрмитажа. Кингсли остановился на пороге, вдруг не желая входить внутрь. Так много воспоминаний... все из них яркие, но не все из них хорошие.

- Ты можешь зайти. На самом деле здесь нет призраков. Отец Генри говорил так, только чтобы отпугнуть младших мальчиков. Опасная местность… ох, Кинг. Прости меня.

Кингсли шагул в Эрмитаж, не желая, чтобы прошлое возымело над ним еще больше власти, чем уже есть.

- Кристиан, прошло тридцать лет. Я могу вынести упоминание о ней и ее смерти. Поверь мне. Согласись, мы вряд ли бы остались друзьями с этим блондинистым монстром?

- Не могу поверить, что вы двое были друзьями даже тогда.

Кристиан махнул рукой на стул, и Кингсли уселся на него с благодарностью. Он скучал по своим сапогам для верховой езды, по их эластичной коже и поддержке. Эти туфли... ему нужно будет дать задание одному из своих помощников сжечь их в ту же минуту, как только он вернется в таунхаус.

- Не то, чтобы я дурно отзывался о другом иезуите, но он сложный человек. Трудно себе представить, как с ним вообще можно дружить.

Кингсли услышал незнакомую ноту в голосе Кристиана. Он не мог поначалу определить, что это, потому что не часто слышал ее. Ноту... осведомленности. Кингсли прищурился и решил выяснить точно, что именно тот думал, что знал.

- С ним непросто сблизиться. Но, тем не менее, как только ты это сделаешь, тебе воздастся, - сказал Кингсли, искусно закидывая приманку Кристиану в ответ.

Кристиан поставил чайник на плиту. Кингсли оглядел Эрмитаж и увидел, что Сорен был прав насчет ремонта. Тридцать лет назад, когда они с Сореном использовали этот коттедж для своих тайных встреч, здесь не было ничего, кроме грубого деревянного стола, стула и гниющей кучи дров у кишащего пауками камина.

- Я помню эту хижину, Кристиан. Это была адская дыра в наши дни. Теперь, похоже, над этим местом поработал дизайнер с Пятой авеню. Сочетающаяся мебель? Кожаные кресла? Бог мой, да ты роскошно живешь для священника, - съязвил он.

Кристиан широко улыбнулся.

- Не жалуюсь. Я отказался от женщин ради этой работы. По крайней мере, мне дали неплохое жилище.

- Как давно был ремонт?

- Вскоре после того, как твой друг Стернс пожертвовал нам свой щедрый дар. Он был заброшен. Некоторое время тут жили беженцы из Канады.

- Беженцы из Канады?

- Или беженцы из Америки, направляющиеся в Канаду. Каждый год у нас есть такие постояльцы. Эта долина соединяет две дороги.

- Здесь смертельно опасное место. Никто не знает этого лучше, чем мы.

Кристиан кивнул.

- Несколько умерли, пересекая эту местность. Мы стараемся хоть как-то контролировать ситуацию. Но люди проникают сюда незаметно. Целая семья спала в этой хижине, когда мы пришли, чтобы начать перестройку.

- Уверен, отцы позаботились о них.

- Мы стараемся. Чаю?

- Да, спасибо.

Кингсли взял чашку у Кристиана, который сидел напротив него возле камина.

- Ах, вот и французский. У тебя еще есть акцент, но я соскучился по языку.

- Я никогда не потеряю акцент. Он помогает мне оплачивать счета.

Кристиан снова улыбнулся.

- Ты был прав. Я действительно не хочу знать, в каком ты бизнесе. Уверен, ты держишь его подальше от ваших отношений с отцом Стернсом.

Кингсли приподнял бровь. Его губы дрогнули от усилий сдержать улыбку.

- Bien sûr.

Они попивали чай у камина, как два английских джентльмена, не считая того, что один был иезуитским священником, а другой - французским грешником.

- Могу я спросить, что привело вас сюда? - спросил Кристиан, изучая Кинга поверх края своей чашки.

- Призраки прошлого.

Кингсли перевел взгляд на холодный камин и еще раз обдумал свои слова. Именно Кристиан сделал тот снимок, который отправили ему и Сорену. Возможно, он что-то знал.

- Поскольку ты теперь священник, я могу верить, что все, что я скажу останется только между нами.

Возможно, если бы он сказал немного правды, Кристиан открыл бы даже больше.

- Ты можешь сказать мне что угодно. Для меня большая честь услышать твою исповедь.

- Только не отпускай мне мои грехи, s’il vous plaît. Я буду скучать по ним, а они - по мне.

- Даю слово. А теперь скажи... кто же тот призрак, который привел тебя сюда после стольких лет?

- Хотел бы я знать, mon frère. Mon père. - Кингсли подмигнул Кристиану. - Ты помнишь фотографии, на которых были запечатлены все мы?

Кристиан нахмурился, его глаза расширились от воспоминаний.

- Да, конечно. Мне же подарили камеру на Рождество. Думал, что проведу всю свою жизнь, делая обложки для National Geographic.

- С животными, конечно же. Не женщинами-аборигенами?

Кингсли удивленно приподнял бровь и Кристиан слегка покраснел.

- Я бы отправился туда, куда они послали меня. Да, я помню эти фотографии. Я пытался взять такой ракурс, чтобы в кадр попали все.

- Ты сделал один снимок со мной и отцом Стернсом. После уроков. Я помогал ему проверять контрольные работы его учеников по французскому.

- Я не помню подробностей. Мы были в библиотеке?

- В часовне.

Кингсли помнил каждую деталь того дня. Он и Сорен подрались в эрмитаже. Сильно подрались, как они имели обыкновение делать. Юный Кинг был бурным, страстным, и по больше части отчаянным с Сореном, так, он получал от него больше ласки. Сорен, тогда, как и сейчас, был холоден, спокоен, рассудителен... а его безмятежное выражение лица приводило Кинга в еще большую ярость. Кингсли подстрекал Сорена, отчаянно нуждаясь в любой реакции от него. Наконец, он получил ее. Сорен бросил его на койку и привязал его запястья к металлической раме. В течение получаса, он трахал его в полной тишине и без всякой пощады, одной рукой зажимая рот Кингсли, чтобы заглушить его стоны, и другой рукой обхватывая шею, чтобы удержать его на месте. После секса, ноги Кингсли тряслись от подавляющей силы оргазма, что Сорен выжал из его тела.

Они вернулись в школу и занялись делами, как обычно, Кингсли был снова умиротворен. В пассивном блаженстве он сидел у ног Сорена, пока они тихо просматривали стопку домашних работ по французскому, обводя ошибки и внося исправления. На полу рядом с креслом Сорена, помогая ему с работой, Кингсли чувствовал себя даже ближе к Сорену чем, когда они познавали плотские радости их романа. Так было до его встречи с Джульеттой.

- Часовня. Да. Я вспомнил. Я боялся вам помешать. Вы говорили по-французски друг с другом. Немного. Вы, казались, спокойными, погруженными в работу. Я надеялся сделать фото, чтобы никто из вас не заметил.

- Мы заметили. Но не подали виду.

Кристиан допил чай и наполнил следующую чашку.

– Значит, мое фото вас двоих... и что с того?

- Кто-то прислал мне его по почте. Оригинал.

- Кто?

Кингсли покачал головой.

- Вот это действительно вопрос.

- Какие-нибудь идеи на этот счет?

- Ни одной. Оно было отправлено анонимно. В качестве угрозы или предупреждения... или, возможно, банальной провокации.

- Угрозы? Разве секрет, что ты и отец Стернс были вместе в школе?

Кингсли снова что-то услышал в голосе Кристиана. Тот что-то знал. Возможно, он даже не догадывался о своих знаниях. Но Кингсли выяснит это.

- Не секрет, что мы вместе учились в школе. Non. – Кингсли ждал и позволил тишине между ними, заполнить комнату, словно прибывающей водой.

- Твоя сестра... - начал Кристиан и остановился.

Кинг ничего не ответил. Он видел сотни людей, близких к тому, чтобы сорваться, и знал это выражение в их глазах. В этот момент Кристиан стоял, балансируя на краю скалы, скалы вроде той, что убила Мари-Лауру. Не нужно сейчас ничего не делать, надо просто позволить ему упасть.

- Ты и Стернс…

- Что насчет нас?

Кристиан уставился на свои сцепленные руки.

- Она пришла ко мне однажды... в слезах. Она сказала, что думала, будто Стернс, что ее муж был влюблен в кого-то другого. Она сказала, что он никогда не…

- Притрагивался к ней.

Кристиан встретился глазами с Кингсли.

- Я не поверил ей. Кроме священников и нас здесь никого не было. Она была единственной девушкой на много миль вокруг. И даже если бы было иначе, разве можно влюбиться в кого-нибудь больше, чем в нее?

- Он мог, - сказал Кингсли, не сумев сдержать оттенок гордости в голосе.

Он, возможно, уже потерял первенство своей любви для Сорена в сравнении с чувствами к его Малышке, но когда-то именно Кингсли был победителем.

- Он любил тебя. - Кристиан сказал эти три слова так, словно обнаружил Святой Грааль. - Всю свою жизнь я задавался вопросом… смерть Мари-Лауры - это как рана, что не зажила. Почему она умерла. Что заставило ее... ты и Стернс. Я подозревал, но никогда не верил.

- Что ты подозревал?

Качая головой, Кристиан оглядел комнату, словно никогда не видел ее прежде.

- Свадьба. Я наблюдал за вами тремя. Мари-Лаура не могла перестать пялиться на него. Конечно. Она была невестой. Но ты не смотрел на нее, на твою собственную сестру, которая выходит замуж. Ты смотрел на него. И он...

- И он смотрел на меня.

- Господи Боже…, - его старинный друг поставил чашку чая обратно на стол и уставился на него. Он пробежал пальцами сквозь волосы, или то, что от них осталось и потер свое лицо. Его руки повисли по бокам, и он выпрямился. - Перед окончанием школы… перед летними каникулами... тебя отнесли в лазарет. Ты…

- Non. Это не так. Это не было... мне сложно объяснить.

- У тебя было так много подружек.

Кингсли встал и подошел к Кристиану.

– У меня до сих пор их много. Как там в том стихе? “Нет ни еврея, ни грека, нет ни раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского ибо все вы одно в постели Кингсли”?

Он потрепал Кристиана по щеке в снисходительной манере. Его друг вздрогнул, поймал себя на том, что вздрогнул, а затем рассмеялся.

- Это должно быть какой-то перевод “К Галатам”* (Прим. Послание к Галатам — книга Нового Завета, написанная апостолом Павлом и адресованная христианской общине Галатии), который мне не знаком.

- Это мой личный перевод. С тобой все в порядке, Кристиан? Выглядишь немного бледным.

- Я справлюсь. Может быть. Я пытаюсь, уложить в голове все это... хотя, некоторые вещи обрели смысл. Стернс всегда был таким отчужденным.

- Просто так получилось... мы были всем друг для друга. В эту школу, кроме медсестры, не ступала ногой ни одна женщина.

- Медсестра Джен, в возрасте девяноста лет и весом в сто девять килограммов.

- Exactement. Точно.

- И твоя сестра, - напомнил ему Кристиан.

- И моя сестра.

- Значит, кто-то отправил тебе мою фотографию, где вы со Стернсом. А ты и Стернс были…

- Мы были любовниками, Кристиан, - поддел Кингсли. – Ты священник, а не девственник.

Кристиан одарил его полуулыбкой.

- Правда. Ты говоришь “были”. Это действительно дела минувших дней. Он священник сейчас. Он не может…

- Не беспокойся о le prêtre. Он и я далеко в прошлом. Его прихожане поклоняются ему почти так же, как Богу. Он никогда не предавал их доверие.

- Хорошо… это хорошо. Я никогда бы не рассказал, конечно. Я не могу рассказать ничего из этого никому. Но я буду лучше спать, зная, что ваше прошлое в прошлом.

- Так и есть. Или было. Кто-то знает о нас. Или думает, что знает.

- Были какие-то другие угрозы?

- Были инциденты. Кое-что было украдено из моего дома. В детскую спальню отца Стернса вломились. Но я не могу говорить об этом.

- Ты думаешь, - начал Кристиан, и остановился. - Я имею в виду, вы были на скале, где нашли Мари-Лауру.

- Я был там, да.

- Зачем?

Кингсли уставился на Кристиана.

- Je ne sais pas. Я не знаю. Воздавал дань уважения. Она была всем для меня после смерти родителей. У меня почти не было отношений с бабушкой и дедушкой, которые взяли меня к себе. Они любили меня, потому что я был их внуком, и ни по какой другой причине. Но Мари-Лаура, она сделала все, чтобы приехать в Америку, чтобы быть со мной. Pourquoi?

Кристиан посмотрел на него пустым взглядом.

- А почему ты спрашиваешь? - повторил Кингсли.

- Я не уверен. Просто мысли. Ты не думаешь, что кто-то считает, будто ее смерть не была несчастным случаем? Что если кто-то подумал… если кто-то обвинил вас? Без обид, но я помню ее первый день здесь лучше, чем помню твой первый день здесь. Черт возьми, лучше, чем я помню мой собственный.

- Я почти не обиделся. Я никогда не встречал ей равных по красоте. Ты думаешь, что…

Кристиан подошел к окну скита и отодвинул занавеску. Он указал на горный хребет, где Кингсли и Сорен стояли менее часа назад.

- Что случилось в тот день, Кинг?

- Она была зла на меня. Она убежала. Она упала и разбилась о скалы.

- Упала… или прыгнула?

Кингсли не смог встретиться взглядом с Кристианом. Священник задал ему тот же вопрос, который Кингсли задавал себе с того момента, как увидел внизу разбившееся тело своей сестры.

- Она прыгнула… мне кажется. Но я не могу сказать наверняка. Она сменила веру, когда они с отцом Стернсом поженились. Ей могло быть отказано в католическом погребении, если бы она совершила самоубийство. Mais…

Кристиан посмотрел на него с глубоким состраданием.

- Ты говорил, что вы повздорили. Что было причиной вашей ссоры?

Кингсли застонал и сжал переносицу.

- Она… Мари-Лаура…

Он обнаружил, что на мгновение не в состоянии продолжать. Разговоры о том времени, о смерти Мари-Лауры, наполняли его чувством, которое он редко - если и вообще когда-либо испытывал - стыдом.

- Она застукала отца Стернса и меня вместе. Она увидела нас.

- О Боже. - Кристиан поднял руку ко лбу. - Это происходило между вами и после того, как он женился на ней?

Кингсли кивнул.

– У меня и Мари-Лауры не было ничего, ни цента за душой. Мы хотели остаться в Америке, остаться вместе, но не могли. Ей нужно было возвращаться в Париж, к своей балетной труппе. Я не мог ее снова потерять. И Стернс, он предложил идеальное решение. Если бы он женился, то получил бы трастовый фонд, что его отец создал для него - миллионы долларов после его двадцать первого дня рождения или на следующий день после его свадьбы, в зависимости от того, что наступит быстрее.

- Значит, она знала, что этот брак только на словах.

- Ты же видел le prêtre. Ты помнишь, как он выглядел тогда - почти так же красив, как и сейчас. Она согласилась на брак и сказала, что поняла, что все было только ради денег. Но она любила его.

- Она любила его, а мы его ненавидели.

- Потому что вы не знали его. Я любил его. Тот, кто знает его, любит. Если его не любят, значит его не знают.

Кристиан продолжал смотреть на Кингсли.

- Ты все еще любишь его, мой друг.

Кинг попытался посмотреть в глаза Кристиану и не смог.

- Это единственный грех, который я позволю отпустить мне.

Кристиан подошел к нему и мягко положил руку на лоб Кингсли.

- Любовь - не грех. Это единственная вещь, из всех, что ты сказал мне, которую я не хочу тебе отпускать.

Смеясь, Кинг снял руку Кристиана со лба и оттолкнул ее. Тридцать лет исчезло с одним игривым жестом. Они были мужчинами сейчас, но все еще мальчиками.

- Он знает? - спросил Кристиан.

Он сел за кухонный стол и отодвинул чашки в сторону.

- Да. Он всегда знает. Я любил его, когда мы были подростками, и он никогда не отвечал мне взаимностью. Ни тогда. Ни сейчас. Не таким же образом. Или, возможно, таким же образом, но не так сильно.

- Тогда, он не должен был использовать тебя.

- Peut-être. Может быть. Но даже если бы ты сказал, что тогда он не любил меня и никогда бы не полюбил… - Кингсли снова расплылся в греховной улыбке, - …я бы не стал ничего менять.

- За исключением смерти Мари-Лауры, конечно.

Это утверждение прозвучало, как вопрос, и Кингсли был вынужден ответить на него.

Если бы Мари-Лаура не умерла, как бы они жили сейчас? Она и Сорен до сих пор были бы в браке. Что бы это означало для них обоих? Сорен хотел попытаться построить жизнь с Мари-Лаурой. После того, как он понял, что его молодая жена действительно любила его, он был полон решимости быть хорошим мужем для нее. Их брак не был консумирован в течение нескольких месяцев после свадьбы. Сорен ждал подходящего момента, чтобы сказать ей о своих потребностях, что только причинение боли смогло бы удовлетворить его.

Он выложил этот план Кингсли. И тогда они боролись еще жестче, чем в тот день, когда Кристиан сделал их фото. Кинг сходил с ума от ярости и горя при мысли о Сорене с кем-либо еще, особенно с его собственной сестрой. Любой другой брат защищал бы честь сестры, отказываясь разрешить ее садисту мужу сказать ей, что он должен будет ее бить, если они когда-нибудь станут любовниками. Но страдания Кингсли были только за себя одного. Если Мари-Лаура хотела боли, у нее был весь мир для этого. Но жестокость Сорена принадлежала Кингсли.

Он угрожал Сорену, пригрозил рассказать всем в школе о том, что они были любовниками. Глупая, пустая угроза, что не имела бы никакого влияния, даже если бы Кингсли пришлось пойти на это. Трастовый фонд Сорена уже принадлежал ему. Теперь он и Мари-Лаура были богаты. Вольны идти, куда им заблагорассудится. Кинг боялся больше всего на свете, что Сорен и Мари-Лаура уйдут и оставят его позади.

Сорен оставался спокойным во время худшей из истерик Кинга, и в конце, когда тот исчерпал себя от горя и гнева, Сорен взял лицо Кингсли в свои руки и поцеловал. И этот поцелуй превратился в нечто большее. Когда рубашка Кингсли соскользнула с его плеч и приземлилась с шорохом на землю, Сорен опустил голову и впился зубами в ключицу Кингсли, заставляя того застонать от удовольствия и боли и чувства огромного облегчения и… вот тогда Мари-Лаура застала их врасплох. И хотя ее сердцу оставалось биться еще лишь несколько минут, пока она мчалась через лес, Кингсли знал, что это и был тот самый момент, когда она действительно умерла.

- Конечно, - ответил он сейчас, но не был уверен, что говорит правду. Будь Мари-Лаура живой, Сорен стал бы учителем фортепиано или профессором колледжа, и его призвание к священству осталось бы без ответа. Кингсли знал, что без Сорена, он был бы покойником. На протяжении более чем десяти лет после того, как он и Сорен расстались, Кинг жил самой опасной жизнью, которой мог. Он бежал от смерти, как он бежал в ту ночь от Сорена, в надежде, что будет пойман и взят. До тех пор, пока они не воссоединились, Кингсли не находил цели, причины жить.

И Элеонор… Нора… Малышка Сорена. Она тоже могла бы покоиться в могиле, в шести футах под землей, не появись Сорен в ее жизни. Заманчиво, признался себе Кингсли. Мир без Норы Сатерлин - ему почти хотелось посмотреть на это.

- Я имею в виду только то, что произошло между отцом Стернсом и мной в подростковом возрасте. У меня нет никаких сожалений о том, несмотря на то, что теперь он священник. И очень набожный.

- Но не слишком набожный, чтобы показываться в общественных местах с тобой.

Кристиан улыбнулся.

- Вряд ли это общественное место. Да и сейчас он, скорее всего, читает мессу в часовне с отцом Альдо.

- Ах, отца Альдо давно нет. Венулся в Южную Америку. Теперь он спасает души южного полушария.

- Уверен, студентам не хватает его стряпни.

- Всем нам не хватает. Только Мари-Лауре удавалось приготовить крем-брюле лучше. Ради него можно было умереть.

Кингсли тяжело вздохнул.

- Возможно, именно поэтому она умерла.

Кристиан поджал губы и посмотрел на него наполовину с весельем, наполовину с отвращением.

- Ты ненормальный. Ты понимаешь это, да?

- Ты священник или психолог? Я не совсем уверен, что хуже.

- Я и то и другое. - Кристиан уселся на край кухонного стола. - Магистр богословия и психологии. Кандидат психологических наук. Священники должны быть психологами. Особенно в школе для проблемных мальчиков. И не нужно быть доктором наук, чтобы увидеть, что ты по-прежнему глубоко скорбишь о своей сестре. Каждая твоя маленькая шутка об этом - еще одно доказательство.

Кингсли чуть не пошутил еще раз, но остановил себя. Кристиан был прав. Зачем отрицать правду?

- Bien sûr. Конечно, я до сих пор скорблю о ней. В последнее время больше, чем последние годы. Пребывание здесь не помогает.

- Из-за этого гораздо труднее забыть, я уверен.

- Разговор с тобой помогает. Признаю, что в большой мере за ее смерть был ответственен я.

Кристиан покачал головой.

- Не уверен, что так было на самом деле. Самоубийство… является тягчайшим из всех грехов. Убить другого, это убить одного человека. Убить себя - это убить всех людей. Увидеть своего мужа со своим братом, ужасно? Да. Абсолютно ужасно. Но убить весь мир за это? Возможно, там происходило что-то гораздо большее.

- Большее?

Кристиан опять встал и начал наматывать круги по маленькому помещению. Кингсли помнил эту его привычку. Кристиан никогда не мог усидеть на месте. Он должен был ходить и ходить, если нужно подумать.

- Фотография тебя и Стернса, та, которую я сделал, была отправлена анонимно. Ты принял это как угрозу.

- Это угроза. Другие инциденты… они тоже представляют собой угрозу. Детская кровать отца Стернса была сожжена дотла. Из моего офиса был украден документ. Этот документ содержит частную информацию о Стернсе. Информацию, которая может навредить ему. Он этого не заслуживает. Если кто и заслуживает того, чтобы быть священником, это он.

- Что ж, если ты так говоришь, я верю тебе. Значит, все эти угрозы имеют отношение к частной жизни Стернса. Мари-Лаура умерла там, на той скале. И угрозы… все эти угрозы…

- Все они связаны с ним, да. Мы знаем это.

- С кем еще они связаны?

- С тремя людьми. Только три человека, с которыми он когда-либо был, и это все, что я могу сказать.

- Только три? - Кристиан ухмыльнулся и Кингсли мельком увидел озорного подростка, которого знал. - Тогда даже я обставил его.

Кинг выдохнул через нос и уставился на голые поленья у камина, где он и Сорен как-то ютились под одеялами вместе, чтобы согреться, в морозный зимний вечер. Кингсли никогда раньше не был так благодарен за холода.

- Я просто не знаю, кто бы посмел причинить ему…

- Кингсли, я собираюсь рассказать тебе кое-что, и я не хочу, чтобы ты меня ненавидел за это.

Кинг вскинул на него острый взгляд.

- Расскажи мне.

- Я ненавидел Стернса. Еще когда мы были в школе. Я не использую слово ненависть необдуманно.

- Я знаю, что ему завидовали.

- Завидовали и ненавидели. Он был лучше, чем все остальные. И нет, я не говорю, что он думал, будто был лучше, чем мы. Я не верю, что он так думал. На самом деле он был лучше, чем все мы - умнее, красивее, да до сих пор красивее, чем любой человек, которого я когда-нибудь видел. Он мог выучить новый язык быстрее, чем я мог выучить новую мелодию на гитаре. Он играл на пианино, как Бог. И местные священники поклонялись ему. И когда твоя сестра, самая красивая девушка из всех, кого когда-либо видели, приехала в гости, именно он был тем, в кого она влюбилась и вышла замуж. Тридцать лет назад я хотел его смерти.

- А сейчас?

Кристиан покачал головой.

- Подростковые гормоны и тоска. Теперь я могу только восхищаться им. И немного беспокоиться за его прихожан.

- Не волнуйся. Они находятся в лучших руках. Но о чем ты говоришь?

- Я говорю, что кто-то явно ненавидит Стернса. Все еще ненавидит его. Если кому-то известно что-то о тебе и о нем, о Мари-Лауре... если кто-то любил ее даже больше, чем я, и обвинил Стернса в ее смерти…

Кристиану не было нужды продолжать. Мотив, который ускользал от Кингсли все лето, после того, как он обнаружил свою свору ротвейлеров накачанными наркотиками и что документ об Элеонор исчез, вдруг все стало ясно. Первой любовницей Сорена была его собственная сестра Элизабет. Его вторым любовником был Кингсли, студент, когда тот сам был учителем. Запретный плод во многих отношениях. И его Элеонор, его истинная жена намного больше, чем Мари-Ларуа, ей было только пятнадцать лет, когда Сорен и она влюбились друг в друга. В пятнадцать лет она была его прихожанкой.

- Кристиан, ты можешь быть прав. Кто-то мог быть влюблен в Мари-Лауру, влюблен достаточно, чтобы искать возмездия для отца Стернса даже после всего этого времени. Ты дружил со всеми в школе. Кто еще был в нее влюблен?

Кристиан тяжело вздохнул. Он подошел к небольшому письменному столу и открыл средний ящик. Из него он достал фотографию в рамке и понес ее Кингсли. Кинг взял фото и уставился на него. Дыхание перехватило в горле, и он не мог сглотнуть. Из рамки на него смотрела девушка, едва ли двадцати лет. Ничем, кроме избитых фраз невозможно было описать ее красоту; шелковые красновато-коричневые волосы, медные глаза в обрамлении бесчисленных ресниц, веселая улыбка, что не вполне отвечало тому неземному взгляду. Она была танцовщицей с изящной шеей и руками, и оливковым цветом лица как у ее брата.

- Ma soeur… - Кинг прикоснулся кончиками пальцев к стеклу.

Он перевел взгляд от фотографии к Кристиану.

- Кто был влюблен в нее? - повторил Кристиан. – Кингсли… мы все были.