Принц

Глава 17

Север

Настоящее

Пристальный взгляд Кингсли был нацелен на Сорена лишь мгновение, прежде чем он, покачав головой с явным отвращением, ушел глубже в лес. Он услышал шаги за спиной и не повернул назад. Сегодня Кингсли не бежал, но ему и не особенно хотелось быть пойманным. Прошло тридцать лет с тех пор, как он проходил по этой опасной, густо заросшей деревьями местности, которая сменялась внезапными обрывами. Даже спустя такое количество времени, его ноги сохранили память о столь многих прогулках этой тропой. Через полчаса он пришел к гребню горы с видом на крутой каньон.

- Mon Dieu… - выдохнул он.

После всего этого времени… конечно, нет. Но вот он, по-прежнему здесь.

- Еще в обиходе. - Сорен подошел и встал рядом с ним. - Они отремонтировали его. Там довольно симпатично внутри.

- Наш эрмитаж [фр. Ermitage - уединенное место; одинокий дом]?

В сердце Кингсли хлынула давняя любовь, и он простил Сорена вполне достаточно для того, чтобы засмеяться.

- Наш эримитаж. Он никогда не был по-настоящему нашим, ты же знаешь. Мы просто прозвали его так.

В нижней части каньона стояла крошечная лачуга из камня. Сто лет назад первые иезуиты, которые пришли в деревенский Мэн, построили сначала часовню, затем жилые помещения, и, наконец, скит для отца Чарльза, который принял обет молчания.

- Довольно симпатично… - повторил Кингсли. Само собой, они перестроили его после того, как мы перестали им пользоваться. Всегда так. Боже мой, какая это была адская дыра.

Сорен тихо рассмеялся.

- Несомненно. Но идеально подходила для наших целей.

- Oui, - Кингсли согласился. - Parfait.

Эрмитаж был их убежищем, после возвращения Кингсли в школу, когда он и Сорен продолжили то, на чем остановились. Кингсли оторвал взгляд от домика, где он уступал свое тело Сорену тысячами способов так много лет назад. В сотне ярдов от лачуги, маячил громадный замшелый утес. Целую минуту Кингсли смотрел на него. Только когда он почувствовал руку на шее сзади, нежную руку, нежное прикосновение, совершенно доброе и без скрытого мотива он зажмурился и отвернулся.

- Это было там?

Сорен опустил руку. Кингсли стало не хватать ее, в ту же секунду, как она исчезла.

- Oui. Прямо там. Она так неудачно приземлилась... - он остановился и сглотнул. Ему нужно моргнуть снова, чтобы стереть стоявший перед глазами образ тела своей сестры. – Ее лицо…

- Je sais, - прошептал Сорен. – Я знаю.

Конечно, он знал. Мари-Лаура приходилась сестрой Кингсли, но, когда она умерла, она была женой Сорена. Мари-Лауре исполнилось только двадцать, она была балериной из Парижа.

- Мы убили ее, mon père.

- Я давно освободил тебя от любого чувства вины, Кингсли. Ты сам должен научиться освобождать себя.

- У нее не осталось лица, когда ее нашли. - Он повернулся к Сорену. - Мир воображает, что я красивый, ты красивый, твоя Элеонор прекрасна, но мы ничто по сравнению с тем, какой была Мари-Лаура. Я, ее брат, не мог порой отвести от нее глаз. Все тускнело рядом с ее лицом. И когда она умерла, когда мы убили ее…

У нее не было лица. Совсем. Вследствие падения ее череп был размозжен и лицо напрочь отсутствовало. Ее опознали лишь по обручальному кольцу.

- Она побежала. Она упала. Ты не толкал ее. И не я.

Сорен говорил слова тихим голосом, подходя ближе. Как же Кингсли хотелось сделать шаг назад и прижаться к Сорену. Однажды, когда они были подростками, стоя в лесу и вглядываясь в ночное небо, Сорен обернул руку вокруг груди Кингсли. Жест был простым, бездумным, даже не ласковым, только собственническим. И он спас душу Кингсли. Чтобы почувствовать это снова с Сореном, Кингсли бы утроил свои капиталы и отдал бы все до последнего пенни.

- Она любила тебя, - сказал Кингсли. – И она доверяла мне.

И она увидела их. Вместе.

- Пойдем, - сказал Сорен. – Нам нужно возвращаться.

- Ты иди. – Улыбнулся ему Кингсли. - Я хочу остаться еще на минуту.

Сорен поднял руку и слегка сжал длинные волосы Кинга, прежде чем опустить их и уйти.

- Конечно.

Стоя в одиночестве, на вершине холма, Кингсли смотрел то на скалы, где умерла его сестра, то на эрмитаж. Им следовало быть там внутри, ему и Сорену. Если бы они были в эрмитаже, она бы никогда не увидела их. Все, чего Кингсли когда-либо желал от Сорена, чтобы тот хотел его так же сильно, как той ночью в лесу. Сорен никогда больше так не терял контроль с ним. Ох, Сорен причинял ему боль, жестоко обращался с ним, ломал его. Но он сохранял спокойствие, контролируя, приручал свой голод, направлял и сдерживал его. Кингсли жаждал страха, который он чувствовал в ту первую ночь. Поэтому он подстрекал Сорена, бросая вызов его власти. Наконец, Сорен поддался и потащил Кингсли в лес. Ревность привела Кингсли к вспышке ярости. Сорен женился на его сестре, и Мари-Лаура внезапно, казалось, полюбила его больше, чем своего собственного брата. И как женатый мужчина, Сорен спал в постели Мари-Лауры, в то время как Кингсли в очередной раз спал один. Ему нужно было подтверждение, что Сорен по-прежнему вожделел его, как никого другого. И он добился этого. Только уже в этот раз звезды были не единственными свидетелями.

Кингсли осторожно спустился вниз по извилистой дорожке, которая вела к скиту. Но прежде чем пойти к домику, он повернулся и пошел к скале.

В последний раз, когда ему довелось смотреть на нее, она была окрашена в красный цвет кровью сестры. Тысячи ветров и тысячи дождей смыли ее кровь, позволив камням снова стать серыми и зелеными. Кингсли положил ладонь на холодный камень. Мари-Лаура… Как хорошо было просто произнести ее имя, чтобы допустить, даже если только для себя, что она жива. Она должна быть живой. Он давно простил Бога за смерть своих родителей. И смерти его дедушки и бабушки были едва ли осколком по сравнению с пулевым ранением в сердце, которым стала родительская смерть. Но смерть Мари-Лауры разрушила его. Она взорвалась у него внутри, как бомба. Все рухнуло, и осталась только оболочка. Он упивался смертью после этого. Пока не пришел Сорен и не вернул его снова к жизни.

- Ma soeur, - прошептал он.

- Ты должен знать, Кингсли, она ушла не по-настоящему.