Глава 27

Когда экипаж Пен остановился перед особняком на Гросвенор-сквер, было уже темно. Фасад почти не освещенного дома неясно вырисовывался на фоне неба.

Пен не переступала порог этого дома с тех пор, как ушла от мужа. Ей был тогда всего лишь двадцать один год.

– Уходя от графа, – сказала она Шарлотте, – я ушла и из этого дома. Помню, он еще стоял на балконе и смотрел, как я ухожу... Он не позволил мне взять с собой ни денег, ни единого украшения из тех, что мне же дарил, ни одного платья, что он купил. Я взяла только то, с чем пришла к нему.

– Он хотел, чтобы ты страдала без денег. Он, наверное, думал, что будешь вынуждена вернуться к нему.

– Я и сама бы ничего не стала брать у него. Если б он не позволил мне взять и мои вещи, я ушла бы от него в единственном платье, которое было на мне. Норн не понимал, что мне не нужны его подарки.

Лакей Пен спрыгнул с козел и помог дамам выйти из кареты. Переступая порог дома, Пен снова вспомнила, как уходила отсюда много лет назад.

В тот день шел нескончаемый дождь, но на душе у Пен было солнечно. Ощущение неожиданной свободы, казавшейся необъятной, пьянило ее, кружило ей голову. Пен не шла, а почти летела к карете, которая должна была забрать ее из этого мрачного места в дом Леклера. А у кареты стоял Джулиан. Он тогда вызвался сопровождать ее, решив, что ему удастся лучше объяснить причину разрыва графини с мужем, чем ей самой.

– Мы были так молоды. – сказала Пен. – Джулиан очень рисковал тогда, что встал на мою сторону против Глазбери. Я и представить себе не могла всей степени риска.

Пен позвонила в колокольчик.

Дверь открыл чернокожий лакей в парике и ливрее. Хотя и прошло много лет, Пен узнала его. Негр вежливо кивнул ей. Судя по выражению его глаз, он тоже узнал Пен.

– Цезарь! – Пен вошла в прихожую. – Я так рада видеть вас! Цезарь был одним из слуг, которых Глазбери привез с Ямайки много лет назад. Все эти годы Цезарь и его брат Маркус неизменно служили у графа, следуя за ним повсюду.

– Я тоже рад видеть вас, мэм! – произнес лакей, принимая у дам плащи. Взгляд его, однако, не выражал ни радости, ни каких-либо иных чувств.– Цезарь, – спросила Пен, – вам известно, когда приедет племянник графа?

– Никак нет, мэм. Мы пока не получали от него вестей.

Цезарь неизменно разговаривал со всеми отрешенно-формально. Ни его лицо, ни глаза почти никогда не выражали никаких эмоций. Подобная отстраненность нетипична для слуг, но Цезарь, как и другие чернокожие, служившие графу, очевидно, знали, что глаза – зеркало души. Слуги всегда стремились к тому, чтобы в этом зеркале ничего не отражалось.

– Цезарь, – сказала Пен, – я пробуду здесь несколько часов. Мне нужно кое с кем поговорить, в том числе и с вами. Кстати, скажите, кто еще сейчас здесь есть из тех, кого я знаю? Ваш брат здесь?

– Нет, мэм. Маркус уже успел найти себе другое место. Кроме меня и кухарки, здесь, кажется, нет никого, кого бы вы знали. Все слуги с тех пор уже давно поменялись, мэм.

– Какой кухарки? Джулии?

– Да, мэм.

– Она сейчас здесь?

– Да, мэм, на кухне. Одно время она жила в Уилтшире. Когда же его сиятельство стал жить в основном здесь, Джулия перебралась сюда.

– Я хотела бы ее видеть. Но не посылайте за ней! Я пойду сама.

Чтобы пройти на кухню, надо было спуститься по лестнице вниз. По пути Шарлотта взяла Пен за рукав.

– Пен, этот Цезарь – один из бывших рабов, как и Клео?

– Да, но Цезарь и его брат, кажется, не возражали против своего рабства. Они были очень преданы графу. Это, пожалуй, единственные слуги, которым граф мог доверять целиком и полностью. Он всегда брал их с собой, куда бы ни ехал. Другие слуги, как правило, жили в основном в Уилтшире.

– Но ведь даже до принятия закона об отмене рабства англичанам разрешалось иметь рабов лишь в колониях! В Англии рабства и тогда не было. Ступив на землю Англии, любой раб автоматически переставал быть рабом и мог быть разве что слугой. А слуга у нас имеет полное право уйти от хозяина по своей воле.

– Вскоре после того, как я ушла от графа, Джулиан вынудил его сказать им об этом. Фактически он выторговал мою свободу у графа, припугнув его тем, что донесет о том, что граф против закона держит людей в рабстве. Откуда рабы могли знать, какие в Англии законы?

– Законов они могли не знать, но неужели они не видели, какие здесь нравы? Мне кажется, если б я была рабыней, Пен, и попала вдруг в общество свободных, не могла бы я не почувствовать, что это общество свободных. Я бы сделала все, чтобы стать свободной!

– Если они и после этого не ушли от графа, значит, таков был их выбор. В конце концов, у графа они пользовались большими привилегиями, можно даже сказать, некоторой властью. Зачем им было бросать такое место?

– Как ты думаешь, Цезарь знал, что на самом деле произошло с Клео?

– Боюсь, что не только Цезарь, но и все слуги понимали, что это никакое не самоубийство.

– И молчали. Трусы!

Пен остановилась и посмотрела на сестру.

– Да, трусы. Но и я была такой же трусихой, Шарли. Я не оправдываю себя, но ты не знаешь, что это такое, Шарли, – жить в постоянном страхе. Страх способен убить все в твоей душе, убить саму душу. Не дай тебе Бог когда-нибудь испытать это, Шарли!

В кухне две молодые женщины в углу чистили какие-то большие кастрюли. У плиты сидела старая мулатка в простом коричневом платье, заплатанном переднике и красном платке, из-под которого выбивались седые пряди волос. Глаза женщины были закрыты, но, судя по ее виду, она не спала.

– Джулия! – окликнула ее Пен.

Старуха посмотрела на нее и сделала жест рукой молодым женщинам. Оставив свои кастрюли, те исчезли. Упираясь руками в колени, старуха с трудом стали подниматься.

– Сидите, Джулия, – поспешила остановить ее Пен. – Я сейчас сяду рядом с вами. – Взяв табуретку, она села рядом со старухой.

Та посмотрела на нее. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Такой же, как у Цезаря. Как у Клео. Рабы еще с юного возраста учатся не выражать своих эмоций. Научишься чему угодно, если от этого зависит, выживешь ты или нет.

Шарлотта встала рядом, но так, чтобы не слишком бросаться в глаза Джулии. Пен представила ее. Старуха поздоровалась без интереса.

– Решили вернуться, мэм? – обратилась Джулия к Пен все с тем же безучастным выражением в глазах и в голосе. – Теперь, когда он умер? Впрочем, вы пробудете здесь недолго, до приезда нового хозяина. – Судя по слабой нотке, все-таки проскользнувшей в ее голосе, Джулия сомневалась, что новый хозяин будет чем-то лучше прежнего.

– Нет, Джулия, я не буду здесь жить. Просто пришла по делам.

– Я могу спросить, по каким, мэм?

– Хочу поподробнее узнать об обстоятельствах смерти графа. Мне сказали, что слуги ничего не видели и ничего не знают. Но позвольте, Джулия, в этом усомниться.

Джулия меланхолично потерла глаз.

– Мы действительно ничего не знаем, – все тем же отрешенным тоном проговорила она. – Мы все спали, мэм.

– И дворецкий тоже спал?

– Дворецкого в ту ночь хозяин и вовсе отпустил. Вообще-то хозяин часто принимал гостей, которых слуги не видели.

– Не может быть, чтобы Глазбери позволил себе остаться совсем без слуг! Насколько я его знала, он ни минуты не мог прожить без того, чтобы ему кто-то не прислуживал. А где же был Цезарь?

Старуха почему-то ответила не сразу.

– Цезарь действительно прислуживал ему в тот вечер, – сказала она. – Но к тому моменту, как пришел посетитель, Цезарь уже спал.

Пен пристально посмотрела старухе в глаза, ища хоть какие-нибудь проблески эмоций за завесой тупого равнодушия.

–Джулия, я должна вам кое-что сказать. Клео больше нет. Я узнала об этом месяц назад.

Во взгляде старухи по-прежнему трудно было что-либо прочесть.

– Что ж, теперь девочка на небесах. Там ей лучше, чем здесь. Добрый Господь взял ее к себе.

Взяв кочергу, Джулия пошуровала ею в плите. На мгновение пламя осветило ее лицо. Пен показалось, что в глазах старухи мелькнул все же какой-то огонек. Но это было не сожаление о смерти несчастной девушки и не радость о том, что сейчас она на небесах.

Это была радость о том, что Клео наконец-то отмщена: ее мучитель мертв.

– Я уверена, что Джулия чего-то недоговаривает, – сказала Пен. – Ей что-то известно!

Они с Шарлоттой сидели одни в спальне Глазбери.

– Во всяком случае, – кивнула Шарли, – как мне показалось, она не жалеет о смерти графа. И я, признаться, не могу ее за это осудить.

Пен обвела взглядом спальню. Мебель здесь, как и во всем доме, была старомодной, украшенной фальшивой позолотой в вычурном стиле прошлого века. Глазбери не любил что-то менять в своем доме. Он не доверял чужому вкусу, полагаясь на свой. Хотя многие нашли бы его пристрастия в интерьере, мягко говоря, своеобразными.

Обстановка в спальне: кровать, большой ковер на стене, даже приземистая скамейка, не слишком бросавшаяся в глаза, – все вокруг почему-то подавляло Пен своей массивностью.

Рядом со спальней находилась гостиная.

– Не осуждай меня, Шарли, – проговорила Пен, открывая массивные двери в гостиную. – Я тогда была другой, совсем по-другому смотрела на жизнь. Это было так давно, словно и не со мной.

Гостиная тоже была большая, с множеством диванов, массивных кресел, шкафов, выполнена в таком же старомодном стиле. Подобная мебель могла принадлежать лишь человеку, любящему подчеркивать свое богатство и влиятельность.

При первом же взгляде на гостиную Пен могла с уверенностью сказать, хотя и не была в ночь смерти графа, что с тех пор здесь успели тщательно убраться, чтобы ничто не напоминало о трагедии. Пен прошлась по комнате, надеясь найти хоть что-нибудь, что могло бы ей дать ключ к разгадке.

– Может быть, – предположила Шарлотта, – его отравил кто-то из слуг? Подсыпали что-нибудь в ужин.

– Если слуги, то почему именно сейчас, а не много лет назад? Яд был обнаружен в одном из бокалов, стоявших на столе. Вряд ли Глазбери стал пить на пару с кем-то из слуг! Это не в его духе. Скорее, к нему все-таки кто-то приходил.

– Но этот кто-то никогда не признается, что приходил к нему. Возможно, граф сам ждал этого человека и хотел сохранить его визит в тайне, если отпустил дворецкого.

– Возможно, этот таинственный посетитель и сам хотел сохранить свой визит в тайне. А если так, то он объявится, даже если и сможет привести неопровержимые доказательства, что убийца все-таки не он.

– Увы, скорее всего найти настоящего убийцу действительно будет сложно. – Шарли зачем-то открыла ящик туалетного столика. – Ты, кстати, не знаешь, насколько тщательно обыскивали дом? Не нашли ли здесь чего-нибудь, что проясняло бы суть дела? Какой-нибудь записки, например.

– Не знаю. Надо было полюбопытствовать, когда я разговаривала с мистером Найтриджем, да что-то не додумалась. Вероятно, он и сам позаботился о том, чтобы дом тщательно обыскали. Если бы что-то такое нашлось, он бы сообщил мне!

– Да уж, как же, позаботился! – фыркнула Шарли, почему-то невзлюбившая Найтриджа чуть ли не с первого взгляда. – Искал так тщательно, что не мешало бы после него еще раз перерыть дом!

Подойдя к самому большому гардеробу, Шарли открыла его и стала рыться в вещах графа. Фраки, жилеты – все, как обычно. Шарли отодвинула вешалки с фраками в сторону и вдруг застыла словно вкопанная.

– Что такое? – удивилась Пен. – Что ты там увидела?

– Да так, ничего... – Шарли поспешила вернуть фраки на место.

– Дай-ка посмотреть! – Подойдя, Пен снова отодвинула фраки.

То, что она увидела, заставило ее похолодеть: веревки, кожаные ремни, плетки, еще что-то, напоминавшее орудия пыток.

– Ну что? – усмехнулась Шарли. – Кто был прав? Тщательно же работал твой Найтридж, нечего сказать!

– Ну, может быть, в шкаф он не лазил... Мог ли он представить, что обнаружит здесь такое?

– А не мешало бы ему слазить и в шкаф! Пен поспешила закрыть гардероб.

– Кажется, я догадываюсь, – проговорила она, – кто приходил к графу той ночью. Я могу себе представить, каких гостей принимал Глазбери втайне от всех, даже от слуг. Наивно было бы думать, что, лишившись меня и Клео, он смирился с тем, что у него больше не будет партнерш, с которыми он мог бы удовлетворять свои извращенные желания. Поэтому он в последнее время предпочитал жить в Лондоне. Здесь ему легче было найти продажных женщин, готовых за деньги исполнить любую прихоть клиента.

Шарлотта посмотрела на нее.

– Ты еще не имеешь полного представления о степени извращенности твоего мужа, Пен.

– Ты о чем? – удивилась та.

– После того, как с твоей подачи проделки Глазбери стали одной из главных тем светских сплетен, нашлись и те, кто, как оказалось, знал кое-какие подробности, неизвестные тебе. Твое предположение о том, кто бы мог убить графа, может вполне оказаться верным. С той лишь поправкой, что это могла быть и не женщина. Как выяснилось, его сиятельство не брезговал и мужчинами. И не обязательно этот человек приходил к нему за деньги. Есть немало таких, что готовы делать это и без денег, по собственной воле.

Пен разговаривала с Цезарем в библиотеке. Разговор с негром был наедине. Шарлотта на время осталась в гостиной.

Это был высокий и крупный мужчина. Еще внушительнее он выглядел в ливрее и парике. Пен вспомнила, что Глазбери нравилась импозантность Цезаря. Граф считал: лакей у такой важной птицы, как он, и должен выглядеть внушительно. В вышколенной манере Цезаря графу виделась подобострастность. Пен же привыкла видеть в солидности чернокожего слуги свидетельство гордого и независимого характера.

Глядя на Цезаря, Пен не могла определить, сколько ему лет. Сорок, пятьдесят? Седина в волосах, возможно, выдала бы возраст Цезаря, но пышный парик совершенно скрывал шевелюру негра. А может, и шевелюры давно нет? Только лысина? Белому человеку нелегко определить возраст чернокожего. Джулия, например, выглядит лет на шестьдесят. А может быть, на самом деле ей уже все девяносто?

– Цезарь! – начала Пен. – Я не стану терзать вас вопросами, потому что знаю: вы на них все равно не ответите.

– Воля ваша, мэм.

– Моя воля, Цезарь, в том, чтобы вы выслушали меня и хотя бы немного призадумались. Я все-таки уверена, что вы знаете, кто приходил к графу той ночью. Возможно, вы не признаетесь, боясь, что вас сочтут сообщником. Или вы не хотите порочить репутацию графа. Или еще что-нибудь. Но я уверена, что и вам, и Джулии известно больше, чем вы сказали мне.

– Мы не лгали вам, мэм.

– Но и не говорили всей правды. – Пен подошла к Цезарю вплотную. – Из-за вашего молчания, Цезарь, невинный человек сейчас сидит в тюрьме. Если его казнят, виноваты в этом будете вы!

Цезарь молчал. Судя по его виду, смерть какого-то белого, будь то граф Глазбери или адвокат Хэмптон, мало волновала его.

– Вы помните Клео, Цезарь?

Эти слова каким-то образом подействовали на негра. На мгновение в глазах его что-то такое живое мелькнуло, но сразу погасло. Уже в следующее мгновение-взгляд Цезаря снова затянулся пеленой безразличия.

– Так вот, Цезарь, от графа ее спас не кто иной, как Джулиан Хэмптон. Вы знали об этом? Еще до того, как я ушла от графа, Джулиан добился, чтобы Глазбери оставил Клео в покое и вообще больше никогда не смел проделывать подобные вещи ни с кем из слуг. Это он заставил графа не скрывать от вас, что вы больше не рабы с тех пор, как ступили на землю Англии. Это Джулиан спрятал Клео у женщины, которая заботилась о ней все эти годы. Он регулярно давал Клео деньги на жизнь. Назовите мне хотя бы еще одного человека, кто бы так много сделал для Клео и для всех вас! И вот теперь своим молчанием вы обрекаете его на виселицу. А он ведь дал вам свободу!

Цезарь отвел взгляд, тупо уставившись на мраморную каминную плиту.

Последние сомнения оставили Пен: этот человек действительно знал больше, чем хотел говорить. И спасти Джулиана Пен могла только одним способом – заставить Цезаря говорить. Говорить о том, что ему известно.

– Цезарь, судьба мистера Хэмптона сейчас в ваших руках. Если вы все-таки желаете его спасти, должны пойти к мистеру Найтриджу и рассказать ему, что же случилось той ночью. Какие-то детали можете опустить, если боитесь чем-то навредить себе, но главное вы все-таки должны рассказать.

Негр снова перевел взгляд на Пен, но смотрел как-то странно, словно сквозь нее. Губы его были плотно сжаты.

Пен готова была выть от злости, готова была броситься на Цезаря с кулаками. Всего нескольких его слов могло бы хватить для спасения Джулиана, а он молча стоял перед ней, и Пен никаким способом не могла добиться от него правды. Из страха ли, из гордости или из-за того, что Пен ни в грош не ставил, Цезарь оставался глух к ее мольбам.

Если завтра Джулиану суждено быть повешенным, Пен никогда не простила бы этого ни себе, ни этому бесчувственному болвану.

Потеряв терпение, едва сдерживая себя, Пен направилась к дверям.

– Хорошо, Цезарь! – произнесла она, уже совершенно не владея собой. – Если ваше молчание будет стоить мистеру Хэмптону жизни, я не успокоюсь, пока не докопаюсь до истины! Чего бы это ни стоило, я узнаю, что же произошло той проклятой ночью и какова в этом ваша роль!

Загрузка...