Рай с привкусом тлена

Вель сегодня с утра так и не заходила, упрямец Аро заперся у себя, Зверь занят тренировками, разве что Лей заглянет изредка да обронит скупую новость. У всех теперь дел невпроворот, один я валяюсь тут бесполезным куском дерьма.

— Почем мне знать. Я ко всем вам нянькой не нанималась, — уходя, огрызается неприязненно. — Вот пойди и узнай.

— И пойду! — сообщаю уже закрывшейся двери.

И правда, отчего не пойти. Свесить с края постели одну ногу, другую. Приподняться на локте, сцепив зубы от боли в ребрах, толкнуть неуклюжее тело вверх. И кто там сравнивал Лей с тюленем?

Когда делаю первый шаг от кровати, с унынием понимаю, что не отказался бы от трости: опираться на раненую ногу все еще больно. Кое-как, держась за мебель и стену, ковыляю до двери. Открываю ее и приваливаюсь лбом к косяку, переводя дух. Отдышавшись и переждав приступ головокружения, пересекаю коридор наискосок, но останавливаюсь в нерешительности: не знаю, какую из дверей выбрать. Комнату девчонок я знаю, Хаб-Ариф живет через стену от меня. Остается еще три до тупика. Наугад толкаю первую: не заперто.

На кровати у окна лежит вниз лицом Аро. Худая мальчишечья спина обнажена, над правой лопаткой цветет алым цветом свежий ожог. По-девичьи тонкие руки с едва наметившимися бугорками мускулов доверчиво обнимают подушку. Невольно вздыхаю. Мальчишкой непременно надо заняться. В нем есть зачатки храбрости и воли, есть недюжинный ум, но этого мало: в этом жестоком мире необходимо уметь за себя постоять.

Но не сейчас. Закрываю дверь, несколько шагов — и толкаю следующую.

Первым делом встречаюсь глазами с Сай. Девчонка испуганно вскакивает, роняет шитье, что мгновение назад лежало у нее на коленях.

— Тихо, тихо, — успокаиваю я, хотя у самого от усилий заходится сердце. — Чего всполошилась? Я пришел повидать ребят.

Кроме худосочной смуглянки Сай, в комнате находятся еще двое, и оба лежат. Кйос, возле кровати которого сидела девчонка, смотрит на меня настороженно, словно я застал его за непотребным занятием. Еще один парень мне незнаком. Весь перехваченный бинтами, он спит лицом вверх, вытянув вдоль тела увитые старыми шрамами руки. Торопливо подобрав шитье и не проронив ни слова, Сай упархивает из комнаты. Мне не до нее: сажусь на освободившееся место и долго смотрю Кйосу в глаза. Парень мой взгляд выдерживает с честью.

— Ну, как оно? — нарушаю тишину негромким вопросом.

В темно-карих глазах лиамца лихорадочный блеск, на лбу болезненная испарина, но на скулах играют желваки, и мышцы на плечах заметно напрягаются. Готовится к взбучке, не иначе.

— Сойдет, — цедит сквозь зубы.

— Вот и славно, — легко соглашаюсь я. Следующий вопрос обдумываю долго. — Чего ты хотел от этого боя, парень?

— Победы, — говорит почти без запинки и вгрызается взглядом мне в лицо — угадал ли ответ?

— Победы, — повторяю задумчиво. — А что говорил тебе Зверь перед поединком?

Полный решимости взгляд парня гаснет, словно залитый водой костер.

— Прикрывать его и не высовываться. Не дать себя убить. Не бить врагов насмерть.

— Выходит, воинская дисциплина тебе незнакома. Кем ты был до того, как попал в рабство?

— Никем, — хмурится неприязненно. — Пас коз в предгорьях.

Искренне изумляюсь, оглядывая внимательней крепко сбитого, поджарого и жилистого парня.

— Этакий-то молодчага?

— Я подростком был, — угрюмо оправдывается Кйос. — Вместе с козами меня и взяли.

Невольно содрогаюсь, почему-то подумав об Аро.

— Стало быть, драться тебя научили годы рабства?

— Вроде того.

— И тебе это нравится?

— Что?

— Морды бить на Арене.

— Все лучше, чем спину гнуть в полях или гнить на галерах.

А этот лиамец, пожалуй, мне нравится. На тренировках он всегда немногословен, зато схватывает науку на лету. Хаб-Ариф не ошибся, когда выбрал его в парный поединок.

Но бахвалиться силой — это одно, а мне нужно другое. Понять, что у юнца на уме.

— Ты почем знаешь, что лучше? Бывал на галерах?

— Не бывал, но слыхал. Долго там не живут.

— А у нас, что ли, долго?

Он прекрасно понимает, каких «нас» я имею в виду. Тех, кто начал и окончит свою жизнь на Арене.

— Может, и недолго, — соглашается он, обдумав ответ. — Зато мы умираем с честью.

— Дурак, — добродушно заключаю я.

Набычивается еще пуще, сердито зыркает исподлобья. И молчит.

— Это все, чего ты хочешь от жизни? Умереть с честью?

— А что, есть варианты? — теряет всякий страх юный наглец.

— Предположим, что есть. Чего бы ты хотел, если бы мог выбирать?

Долго буравит меня взглядом, смахивает со лба капельки пота, облизывает пересохшие губы, но в конце концов отвечает:

— Побеждать раз за разом.

— Зачем?

— Чтобы остаться у госпожи.

Приподнимаю бровь. Что за новость?

— Госпожа милосердна, — поясняет он торопливо в ответ на мой невысказанный вопрос. — Над нами не стоят с кнутом и хорошо кормят.

— Предположим. Но ты ведь не можешь побеждать бесконечно.

— Бесконечно мне и не надо.

— Вот как? И какого же чуда ты ждешь?

На этот раз юнец не торопится с ответом. Долго и с явным подозрением приглядывается ко мне, справедливо ожидая насмешек. Мои ребра немилосердно ноют от долгого сидения на жестком стуле, но я терпеливо жду, когда он соизволит выдать свой страшный секрет.

— Следующего Боя за свободу, — решается он наконец.

Невольно хмыкаю, услышав ответ. Вот оно что. А парень не так уж и безнадежен. Малость горяч и тщеславен, но это поправимо.

— Хочешь всех убить и одержать победу? И думаешь, что сможешь?

Он слегка прищуривается, в его глазах читается вызов.

— Ты же смог.

Не могу не признать, что его ответ приходится мне по душе.

— Тебе придется убить всех. Его, — киваю на лежащего в беспокойном беспамятстве Золда. — Тирна. Зверя. Меня. Ты уверен, что сможешь?

— Ты же смог, — повторяет упрямо, но без прежней уверенности в голосе. Стыдливо отводит взгляд.

— Ну, предположим, — вновь киваю я, предвкушая желанный момент откровения. — Победишь ты всех нас, а дальше что?

— Получу свободу, — совсем тихо отвечает он.

— Разве я ее получил? — удивляюсь притворно.

— Другие же получили. А ты сам виноват. Господа ждали покорности, ты же облил их презрением, — выдает юнец неожиданно, за что получает еще один плюс в моем мысленном списке его достоинств. — Был бы умнее — не сидел бы здесь.

— Так ты видел, — с мрачным удовлетворением понимаю я.

Мою победу и мой позор, мое бесславное распятие на диске, так же, как и мое неожиданное спасение.

— Видел. И понял.

— Понял он, — насмешливо фыркаю. — Говоришь, что умнее меня, а сам повторяешь мои ошибки.

Он недоуменно таращится на меня, воспаленные глаза нездорово сверкают.

— А что, если мы со Зверем тоже ждем этого Боя? И что, если в этом Бою не будет проигравших среди рабов?

— Лихорадка у меня, а бредишь ты, Вепрь, — юнец дерзит, но в темных глазах читается пытливая надежда.

Бросаю настороженный взгляд на новенького, Золда, которого сквозь забытье беспощадно терзает жар. Но нет: похоже, спит беспробудно.

— Сейчас ты будешь молчать, а я — говорить. И только попробуй открыть рот прежде, чем я закончу.

И я говорю. Долго, едва слышно. Отчаянно надеясь на то, что Кйос поймет меня правильно. Если я в нем ошибся, значит, сам подписал хорошему, в сущности, парню смертный приговор.

Когда с большим трудом, переводя дух после каждой пары шагов, возвращаюсь к себе, моя еда уже совсем остыла. Сажусь на постели и медленно, ложка за ложкой, глотаю холодный суп, вкус которого сейчас кажется мне восхитительным.

Похоже, и в этот раз я оказался прав.

Я вижу твое сердце

И вдохновлю тебя своим

(Bell X1)

Осторожный стук в дверь нарушил тишину моего уединения, и после приглашающего оклика на пороге возник смущенный Аро.

— Госпожа. Вы велели зайти.

— Входи и закрой за собой дверь.

Аро, чье имя теперь значится в приходском списке горожан Кастаделлы, одет, как и полагается свободному гражданину. На нем темно-горчичные штаны из плотного сукна, щегольской пояс с медной пряжкой, новые ботинки и белая рубашка с отложным воротником и широкими рукавами, на сей раз застегнутая как полагается, на все пуговицы. С безотчетным удовлетворением я отметила, что сквозь привычную рабскую покорность и вечный испуг в поведении Аро и его манере держаться стала проскальзывать тень немого упрямства — в пику всему господскому миру.

— Как ты себя чувствуешь?

Аро вздернул острый подбородок и повел плечом — и в этом жесте угадывалась ребяческая бравада.

— Превосходно, госпожа.

Я с трудом подавила улыбку.

— Что ж, рада слышать. У меня к тебе есть деловое предложение. Садись, так нам обоим будет удобнее.

Аро послушно сел, слегка скривившись от боли: видимо, ткань рубашки соприкоснулась со свежим ожогом на спине. Чувствовалось, что внутреннее напряжение в ожидании разговора не отпустило его. По-прежнему считая меня госпожой, он едва ли ждал чего-то хорошего. Я не стала изводить его неизвестностью.

— Джай весьма высоко оценил твои способности к счету. А у меня всегда были трудности с математикой. Вот и опять, составляя смету на закупку мебели для бараков, ошиблась и не учла стоимость перевозки и пошлину в казначейство. Случается, что я путаюсь в цифрах: число моих рабов растет, и каждую неделю надо заново рассчитывать, сколько денег придется тратить на их содержание. Мои доходы от выигрышей не постоянны, а ведь мне следует быть экономной и предусмотрительной. А ведь еще строительство, займы, налоги… Одним словом, ты мог бы помогать мне с цифрами?

Аро неуверенно заглянул в раскрытую на столе хозяйственную книгу, где я делала записи о доходах и издержках и вела необходимые расчеты. По правде говоря, математика давалась мне не так уж тяжело, как я пыталась расписать, но мне казалось важным занять парнишку полезным делом.

— Не знаю. Надо посмотреть. Могу я взять эту книгу с собой? Здесь все на северном наречии, я еще путаюсь в словах…

— Разумеется, — торопливо согласилась я. — Если не сочтешь эту работу чрезмерно затруднительной, я могла бы нанять тебя в качестве своего казначея и счетовода. И назначить недельное жалованье. На первых порах немного, но если дела пойдут хорошо, то и жалованье твое увеличится.

В правдивых глазах Аро вспыхнула живейшая заинтересованность. Казалось, даже докучающая боль от ожога отошла на второй план.

— Благодарю, госпожа, — церемонно поклонился он. И где только научился? Неужели и тут Лей постаралась? — Дайте мне срок до завтрашнего вечера, и я постараюсь разобраться.

Тучи скрыли небо, солнце светит тускло

Без тебя нет смысла, без тебя всё пусто

Вечер гонит мысли, ветер гонит листья

Вместе с месяцами, что ушли из жизни

Дни сменяют ночи подступью извечно

Без тебя не проще, без тебя не легче

Прости (Бумбокс)

День догорел. Я лениво наблюдаю за тем, как темнеет прямоугольник неба за распахнутым окном, как одна за другой на нем появляются звезды. С надеждой прислушиваюсь к тишине за гобеленом, но что-нибудь расслышать мешает беспорядочный хор неугомонных цикад. Вель любит цикад. В их раздражающем верещании ей слышится едва ли не колыбельная. Я тоже стараюсь их полюбить, ради нее. Но я бы многое отдал за то, чтобы услышать ночное уханье филина, далекий волчий вой, доносящиеся из бескрайнего леса. Выйти в морозную ночь в одной рубахе и исподних штанах. Увидеть, как ярко искрит под луной скрипучий снег.

В Аверленде сейчас уже зима. Я теперь с трудом припоминаю, каково это — зябнуть на крепком ночном морозце. Пить горячее вино перед жарким костром в походе, куда меня брали с собой — искать зимние берлоги не в меру расплодившихся медведей и брать их, сонных, на шкуры для меховых одежд. Отец непременно стал бы рассказывать нескончаемые охотничьи байки, а мать после возвращения растирала бы мне окоченевшие руки жестким суконным полотенцем.

Размечтавшись, я не сразу заметил, как гобелен у дальней стены шелохнулся. Вель, тихая и легкая, как тень, проникла в мою комнату через тайный ход, сбросила расшитый шелком халат и в одной тонкой рубашке скользнула мне под бок.

— Нет, так не пойдет, — бормочу полушепотом, утыкаясь носом в еще влажные после купания волосы на макушке. — Сколько ты еще будешь дразнить меня? Разденься.

— Тогда я замерзну, — Вель зябко поводит плечами под моей ладонью.

Мне никогда не понять, как северянка из Аверленда умудряется мерзнуть душными, жаркими ночами юга.

— Я тебя согрею, — обещаю бездумно. Сейчас я готов пообещать ей что угодно, лишь бы ощутить тепло ее тела без преград.

С притворным недовольством она высвобождается из захвата моей руки и сбрасывает с себя последние покровы. Змеей проскальзывает обратно, приникает ко мне тесно: бок к боку, бедро к бедру; обвивает руками шею и целует в губы. Распущенные волосы шатром падают вокруг, скрывают от любопытных звезд наши лица. С наслаждением отвечаю на поцелуй, прослеживаю ладонью изгиб женской спины, узкую талию, жадно сжимаю доступную ягодицу. Чувствую, как ее мягкая грудь задевает мою, дразнит твердой вершинкой кожу. Единственной рукой подталкиваю Вель выше, разрываю поцелуй только для того, чтобы как следует зацеловать ее всю: шею, ключицы, грудь. Так, как она любит. Ее пальцы ласкают мое плечо, осторожно ощупывают шрамы, накрывают горкой затвердевший сосок. Мои пальцы заняты делом ниже: гладят, сминают, проникают, заставляют ее сладко стонать.

«Наконец-то, — проносится в голове последняя разумная мысль. — Наконец-то все как надо».

====== Глава 31. Игра в поддавки ======

Комментарий к Глава 31. Игра в поддавки глава пока не бечена

Рука, только что освобожденная из лубков, выглядит синюшно-бледной, дряблой и кажется в два раза тоньше, чем левая. Пожалуй, это самый унылый период в исцелении после переломов. Знаю, что вскоре мышцы окрепнут и рука вернет свою силу, но смотреть на это без омерзения невозможно.

— Сожми мои пальцы. Только не сломай, — велит Гидо, обхватывая ладонью мою ладонь.

Подчиняюсь, чувствуя легкую боль в предплечье. Старик выглядит удовлетворенным.

После он медленно, дюйм за дюймом прощупывает всю кость от запястья до локтя, с особым вниманием — в месте перелома.

— Здесь болит?

— Немного.

Гидо хмурится. С досадой думаю, что моему «немного» он давно научился не верить.

— Что ж, будем надеяться, что к костной мозоли не приросли мышцы, — бормочет он себе под нос, но я все равно ничего не понимаю.

— Что-то не так? — выглядывает из-за тощего плеча Гидо встревоженная Вель.

— Время покажет, — уклончиво отвечает хитрый старикашка и тут же начинает сыпать нудными наставлениями: — Чтобы восстановить руку полностью, за ней необходим тщательный уход. Ежедневный массаж — я покажу, какой, — чем чаще, тем лучше. Солевые ванны с крепким настоем костолома, затем гретые морские камни, выкладывать вот так, — Гидо рисует на руке несколько невидимых дорожек из воображаемых камней. — После прогревания мазь из слез горного камня и розового масла, а на ночь — обертывания из морской полыни под плотной повязкой.

— А когда мне тренироваться между всеми этими припарками? — раздраженно огрызаюсь я.

— В ближайший месяц — никаких тренировок! — Гидо корчит до смешного грозную рожу. Видимо, упрямство на моем лице выглядит слишком явным, потому что старик поворачивается к Вель и обращается уже к ней: — Это очень серьезно! Ему нельзя перегружать руку, пока кость окончательно не укрепится и мышцы не восстановят свой тонус. Ведь это правая рука, ему с ней еще полжизни жить!

Невольно прыскаю в кулак, изо всех сил давя в себе неуместный хохот. Вель смотрит на меня с укоризненным недоумением, и я отворачиваюсь, чтобы не засмеяться еще громче. Лучше им обоим не знать, что за дурацкие мысли лезут мне в голову.

— Ребрам по-прежнему нужен покой. Тугие повязки, никаких резких движений. Руки выше плеч пока не поднимать. Упражнения для спины я расписал здесь, — Гидо сует клочок бумаги почему-то не мне, а Вель, словно это она должна выполнять эти упражнения. — Спину ни в коем случае не перегружать!

— А еще он хромает, — жалуется Вель.

Гидо хмурится, заставляет задрать штанину, прощупывает бедро.

— Ничего не поделать. Разрублены мышцы. Как бы надежно они ни затянулись, боль будет давать о себе знать. Пробуйте массажи и компрессы — рецепт я напишу.

— Благодарю вас, дон Зальяно. Не соблаговолите ли посмотреть остальных моих людей? Вам не придется далеко идти: тех, кто нуждается в уходе, я разместила в комнатах здесь, на этаже.

— Непременно, донна Адальяро. Сегодня я свободен до самого вечера. Еще я хотел бы повидать Аро, если позволите.

Пока Гидо неторопливо и педантично складывает инструменты в лекарский саквояж и негромко переговаривается с Вель, я поправляю на себе одежду и искоса наблюдаю за ними обоими. В курчавых волосах Гидо, кажется, еще прибавилось седины. Теперь сложно было бы сказать, какого цвета когда-то были его волосы. В глазах много грусти, из их уголков разбегается множество морщин. Он выглядит уставшим.

Вель, напротив, как будто расцвела. Лицо округлилось и разрумянилось, пышет здоровьем. Глаза наполнены живым блеском, движения, прежде нервные и порывистые, стали размеренными и спокойными. За тот месяц, пока ей приходилось ездить без меня на Арену, она приобрела манеры истинной великосветской дамы. Иногда мне кажется, что коварная интриганка Лей поит ее какими-то колдовскими эликсирами: изо дня в день Вель становится все красивей и притягательней. По ночам ощущаю в ней все больше глубокой женской страсти, и это будоражит так, что днем я едва могу дождаться следующей ночи.

Но сейчас они оставляют меня одного так равнодушно, будто бы для них я интересен лишь как объект лечения, а не как живой человек. Ну и ладно. Мне есть чем заняться. В воздухе по ночам уже ощутимо тянет сыростью: приближается сезон дождей. Мне следует проверить, как идут внутренние работы в бараках и насколько усердно тренируются те одиннадцать человек, которых упорство и сила Зверя собрала на нашей собственной арене.

— Нам скоро придется покупать еще одну телегу для рабов. В этой они уже едва умещаются, — пробурчал Диего, глядя на длинную вереницу закованных в цепи полуобнаженных мужчин, которым Вун помогал забраться в повозку. Правда, его недовольство едва ли было искренним.

— Я уже думала об этом и попросила Аро внести покупку телеги в список будущих издержек, — ответила я, убирая невидимую пылинку с парадного мундира мужа.

Диего поморщился. Он всегда морщился, когда я упоминала Джая или Аро, и к этому я уже привыкла. И если его нелюбовь к Джаю была отчасти объяснима, то чем ему не угодил Аро… Нет, я не могла этого понять.

Около месяца миновало с того дня, когда я воспользовалась советом Джая и как бы невзначай пожаловалась мальчику на трудности с ведением хозяйственной книги. Аро отвлекся от своих рисунков, потянулся к записям и почти мгновенно произвел необходимые вычисления. С тех пор я назначила его своим счетоводом с настоящим жалованьем — пока скромным, ведь мальчику следовало сперва научиться распоряжаться личными деньгами. Жалованье я выплачивала по пятницам, и каждую субботу Лей приходила ко мне и укоризненно качала головой: Аро опять ходил на рынок и накупил на все деньги книг по алхимии и полную сумку мешочков с какой-то вонючей пылью и бесполезным мусором.

Несмотря на их странную дружбу с Джаем, на тренировочную площадку Аро носа не казал. Свободное от работы время он просиживал у себя в комнате, сжигая целые пинты свечного масла и изводя огромное количество бумаги на рисование воображаемых механизмов; либо забивался куда-то в отдаленные уголки сада и мастерил что-то из камней, деревяшек, железок и той самой «пыли», которая вызывала столько негодования у Лей. После таких вылазок он возвращался перепачканным с головы до пят, и бедной Сай приходилось тратить целую уйму мыльной пасты, чтобы выстирать его одежду.

Но я не разделяла недовольства Лей. Меня радовало, что Аро нашел себе занятия по душе, пусть я совершенно не понимала их. Эти увлеченные занятия все дальше уводили его от ужаса прошлых лет, а главное, приучали к свободе — свободе заниматься тем, чего хотел он сам.

Лей, словно истинная мать-настоятельница, по вечерам вытаскивала Аро и Сай побродить босиком по морскому берегу, в то время как мы с Диего прогуливались по аллеям на набережной среди почтенных господ. Нередко Лей зазывала с собой и Хаб-Арифа. С этих вылазок они приходили умиротворенные и счастливые, надышавшиеся морем и свободой, и мне нравилось видеть восторженный блеск в темных бесхитростных глазах Аро.

— А этот что здесь делает? — вырвал меня из раздумий голос мужа, на этот раз по-настоящему недовольный.

Я оглянулась и увидела Джая, который вместе со всеми пытался забраться в телегу. Несмотря на то, что ему всего несколько дней назад сняли лубки, его руки были скованы цепями за спиной и пристегнуты к ошейнику, как и у остальных рабов. Я вздохнула: никак не могу привыкнуть к этим дурацким правилам безопасности. Но он хотя бы одет.

— Джай побудет на смотровой площадке, понаблюдает за поединками. Ведь он тренирует людей и несет за них ответственность.

— Ответственность за них несем мы, а этот просто пытается придать себе важности, — ворчливо возразил Диего и прикрикнул на рабов-телохранителей: — Пристегните их хорошенько, каждого!

Я отвернулась, чтобы не видеть, как еще не до конца окрепшего Джая будут пристегивать в неудобной позе к железным скобам в полу телеги.

Этот день на Арене был один из моих нелюбимых: когда соперников для бойцов определял жребий. За последний месяц я уже научилась приглядываться к чужим рабам и кое-кого из них запомнила. Самые опытные, сильные и ловкие бойцы принадлежали, как правило, либо дону Верреро, либо дону Ледесме. С ними осторожные игроки предпочитали не иметь дела. Донне Эстелле ди Гальвез принадлежали, в основном, новички, которых она выставляла против других новичков, но владела она и парочкой умелых воинов. Впрочем, несмотря на заверения Хаб-Арифа, что он способен их отвоевать, выступать против бойцов этой леди я ему запретила.

Однажды я осознала, что со мной теперь тоже считаются. Диего поначалу был недоволен тем, что ко мне подходят люди не из нашего, правящего круга, договариваются о ставках, выспрашивают о моих планах, желают выкупить моих рабов или же, напротив, предлагают выбрать их бойцов для следующих поединков. Однако со временем муж стал относиться к такой моей популярности спокойнее и даже отчасти гордился этим.

Сегодня первым выпало сражаться Тирну. Это был уже третий его бой под моим именем, и сегодня он снова не подвел своих учителей. Его поединок на мечах добавил в нашу армию еще одного новичка, совсем юного парня с ошалевшими, полубезумными глазами.

Следующим в рукопашном бою предстояло выступить Эйхо, смуглому уроженцу островной части Халиссинии. Этот парень появился у нас вместе с Золдом, и поскольку его ранения были легкими и позволили раньше приступить к тренировкам, сегодня Хаб-Ариф рискнул впервые выставить его на бой. Джаю, как я знала, не нравилась эта идея: он считал этого юношу недостаточно подготовленным. Именно поэтому перед поединком с участием Эйхо я волновалась особенно.

И было из-за чего. Его соперник, удивительно светлокожий, хоть и не отличался особой мощью телосложения и физической силой, зато обладал проворством и ловкостью пантеры. На первых атаках преимущество, казалось, было за более крупным и жилистым Эйхо, но вскоре удача ему изменила. Противник быстро раскусил его ухищрения и, умело контратакуя, загнал Эйхо к бортику, молниеносным движением сдавил предплечьем горло и прижал лицом к песку. Я подскочила с места, издав вопль отчаяния: впервые кто-то из моих людей потерпел поражение. Но что это? Какая-то странная заминка дала Эйхо возможность извернуться из, казалось, железного захвата, перехватить лодыжки светлокожего соперника и опрокинуть его навзничь, как безвольную куклу. Неловко взмахнув руками, боец практически без сопротивления позволил себя обездвижить. Победа досталась Эйхо.

Я села на место и в недоумении посмотрела на Диего.

— Он поддался, — нахмурился муж. — Невероятно.

— Что? — я непонимающе моргнула. — Как поддался? Зачем?

Диего не ответил, лишь нахмурился еще больше и подозрительно покосился в мою сторону.

Толпа разгневанно зашумела. Растерянный Эйхо, поднявшись на ноги, озирался вокруг и не мог понять, что за переполох случился на трибунах. Помощники распорядителя остановили бой, но победу Эйхо, вопреки ожиданиям, не присудили. Распорядитель, посовещавшись с наблюдателями, следящими за соблюдением правил, нахмурил брови, многозначительно переглянулся с сидящим в привилегированной ложе доном Вильхельмо и поднес к губам рупор.

— Многоуважаемые господа! Увы, многие из вас видели, и совет наблюдателей подтвердил: победа подложная. Этот раб, — распорядитель указал на побледневшего бойца, — нарушил правила, намеренно сдавшись. Какими бы ни были его причины, — мне показалось, что распорядитель бросил быстрый взгляд в мою сторону, — но подобное нарушение недопустимо и карается немедленной смертью.

— Смертью?! — воскликнула я, едва не подскочив на месте. — Но за что?! Ведь это всего лишь игра!

— Игра должна быть честной, — с каменным лицом, не глядя на меня, произнес Диего.

— Победившему выигрыш не засчитывается. Если будет установлена его причастность, он будет наказан плетьми, а его господин за подлог уплатит неустойку.

Кровь, ударившая было мне в лицо, теперь отхлынула от щек. Эйхо накажут?! Да по какому праву?!

— Успокойся, — услышала я голос Диего и ощутила его ладонь на своей руке. — Если он невиновен, я не позволю его наказать.

— Что… что они делают?! — задыхаясь от сдавившего горло ужаса, прошептала я.

Подняли решетку; сквозь нее несколько рабов уже вкатывали на арену огромный деревянный диск. Чувство дурноты всколыхнуло желудок: я узнала этот диск. Именно на нем должен был умереть Джай, когда я впервые увидела его; именно на нем на моих глазах умер мучительной смертью разорванный на части невинный человек.

— Нет. Нет. Нет, — я затрясла головой, будто в падучей болезни. Выдернув руку из ладони мужа, рывком поднялась. — Это невозможно, я этого не допущу!

— Вельдана, сядь, — жестким тоном приказал Диего. — Не позорь меня снова, прошу.

Как на беду, я случайно поймала взгляд приговоренного к смерти бойца. Он смотрел прямо на меня, и в его широко раскрытых глазах — светлых, не темных, как я сразу этого не заметила! — светилась безнадежная мольба. Меня окатило ледяной волной осознания: Святые Угодники, да этот безумец действительно сдался Эйхо намеренно, не иначе как хотел стать моим рабом!

Я решительно обернулась к Диего, который вновь цепко держал меня за руку.

— Тогда сделай что-нибудь! Хотя бы раз воспользуйся своей властью! Хотя бы раз заступись за жизнь человека, чтобы этого не пришлось делать мне! Пообещай им что угодно: что я выкуплю его за любые деньги, что он больше никогда не примет участия в боях, соври, что это мой сводный брат — что угодно, чтобы сохранить ему жизнь!

Губы Диего сложились в тонкую нить, красивое лицо исказила гримаса злости. Что ж, яснее ясного: он не станет заступаться. Не станет потакать очередной прихоти взбалмошной жены-северянки…

— Хорошо, — неожиданно произнес он, с видимым усилием разжав губы. — Только прошу тебя: останься здесь и сохраняй спокойствие, иначе ты все испортишь.

Словно во сне, я заставила себя опуститься на мягкий бархат дивана. Диего, расправив плечи и гордо вскинув голову, вышел из ложи. Неторопливо, с непередаваемым достоинством благородного человека подошел прямиком к ложе Вильхельмо. Мой взгляд лихорадочно метался между ними, поглощенными неслышной беседой, и происходящим на арене. Несчастного виновника уже распяли на диске, а веревки от его запястий и лодыжек привязывали к огромным шипастым колесам. Неумолимая машина смерти готова была поглотить очередную свою жертву.

— Скорее же, скорее! — шептала я вслух, вновь переводя взгляд на мужа.

Он уже возвращался ко мне. Так же чинно, неторопливо, чеканя шаг в начищенных до блеска сапогах. По его лицу, сохранявшему каменное выражение, невозможно было понять, удалось ли ему добиться справедливости. Однако Вильхельмо не сделал никакого знака распорядителю, чтобы остановить казнь.

Я ринулась навстречу мужу и вцепилась дрожащими пальцами ему в плечи.

— Ты… ты…

— Увы, — сухо произнес он, отводя глаза. — Его казнят. Вильхельмо прав: подобные прецеденты должны пресекаться незамедлительно и без исключений. Посуди сама: если один раз оказать милость нарушителю, за ним последуют другие: договорные бои, поддавки, фальшивые победы… Идея игр на Арене потеряет свой смысл, зрители откажутся делать ставки.

— Ты струсил, — выдохнула я потрясенно. — Струсил! Ну что ж, тогда я …

— Нет, — резко одернул меня Диего. — Нет. Ты не станешь вмешиваться. Мало того, что ты снова опозоришь мое имя, ты еще навлечешь на себя подозрение. Тебя обвинят в мошенничестве — якобы ты всеми правдами и неправдами желаешь заполучить чужих рабов. Об Адальяро уже и так ходят нехорошие слухи: наши бойцы до сих пор не знали поражений…

Протяжный вопль боли донесся до моих ушей. Невольно обернувшись на звук, я увидела, что мускулистые рабы уже привели в движение адские колеса, натягивая веревки. Трибуны одобрительно зашумели. Я сглотнула вязкую слюну: смотреть на жестокие мучения человека, разрываемого заживо, было невыносимо, но глаза будто прикипели к отчаянному взгляду приговоренного.

Он смотрел на меня.

Очередное напряжение сильных безжалостных рук, едва уловимый поворот колес — и крик боли казнимого превратился в высокий, нечеловеческий визг. Мое сердце остановилось.

— Не смотри, — дернул меня Диего за край рукава. — Вельдана, ты слышишь?

Его слова привели меня в чувство. Я наконец-то сумела сомкнуть веки, облегчая резь в сухих глазах. Ладони сами собой закрыли уши, но вопли несчастного прорезались сквозь пальцы, сквозь громкий возбужденный гул толпы, сквозь глухую пульсацию крови в моих собственных венах.

Я не могу ему помочь.

— Пойдем, — прорвался в мое сознание голос Диего.

Он обнял меня за плечи и настойчиво увлек за собой, выводя прочь из ложи. Каблук скользнул по краю каменной ступеньки, я неловко оступилась, но была подхвачена сильными руками мужа. Ступая вниз, я шаталась, словно матрос под хмелем, будто потеряла опору под ногами, оглушенная страшными криками боли и кровожадным, требовательным рокотом толпы.

Я бесполезна.

Визг захлебнулся — человек сорвал голос? Я вскинула глаза, и тут же отвела их от кровавого зрелища на диске. Случайно наткнулась на тревожный взгляд Джая на смотровой площадке.

Я ничего не могу сделать.

Живот свело судорогой, к горлу резко подступила тошнота, и я закрыла ладонью рот.

— Скорее! — приговаривал Диего, уже почти волоча меня на себе.

Он втолкнул меня в прохладу узкого коридора уборных, и вовремя: у каменной чаши для умывания меня вывернуло наизнанку.

Я жалкая.

— Погоди, я подам воды.

Через мгновение у моего лица оказался небольшой медный ковш с изогнутой ручкой. Дрожащими пальцами я зачерпнула горсть воды, но так и не донесла ее до лица: спазм скрутил мои внутренности еще раз.

Страшась поднять глаза на мужа и увидеть брезгливость на его лице, я дождалась, пока желудок успокоится, и только тогда кое-как умылась и прополоскала рот.

— Вам нужна помощь, господин? — послышался за спиной робкий девичий голос.

— Да, — с отчетливым облегчением произнес Диего. — Моей жене нездоровится. Помоги ей привести себя в порядок и выведи наружу подышать, а потом позови меня.

Девушка — разумеется, она оказалась рабыней, смуглой и черноглазой — в самом деле помогла. Усадив меня на каменное сиденье с брошенной поверх бархатной подушкой, ловкими движениями она обтерла мое лицо невесть откуда взявшимся чистым платком, поправила выбившиеся из прически волосы, обмахнула моим же веером, поднесла под нос крохотный флакончик с ароматической нюхательной смесью, шустро сбегала за стаканом холодной воды с лимоном и, пока я приходила в себя, расторопно привела в порядок изгвазданную мной каменную чашу. Благодаря ее хлопотам я и в самом деле почувствовала себя лучше. Откинувшись затылком на каменный подголовник спинки, окинула взглядом ее стройную фигурку и только теперь заметила под скромным рабским платьем небольшой, но уже заметно округлившийся животик. Спросила чужим, сиплым голосом:

— Ты служишь дону Вильхельмо?

Плечи девушки резко приподнялись, будто она защищалась от удара бичом.

— Да, госпожа, — тихо ответила она. — Я рабыня господина Верреро.

— Как тебя зовут?

— Тея, госпожа.

— Тея, — повторила я бездумно.

Что говорить дальше, я не знала. Рабы, принадлежащие Вильхельмо, — впрочем, как и многие другие рабы — вызывали во мне острую смесь сочувствия и ощущения собственной беспомощности.

Я не могла выкупить всех рабов у Вильхельмо. Всех рабов Кастаделлы, а тем паче Саллиды. Здешний мир таков, что одни люди имеют безграничную власть над другими, используют их для утоления собственных прихотей, срывают на них злость, пытают и убивают на потеху толпе. Мои усилия спасти хоть кого-нибудь — лишь ничтожная капля в океане несправедливости, унижений и боли.

Как живет эта девушка? Чего она боится? Роняет ли по ночам слезы в подушку? Желанно ли ее дитя? Любит ли она отца своего будущего ребенка? Жив ли он? Ответа на эти вопросы я не знала, да и не стоило мне их знать.

Не стоило спрашивать у нее даже о том, обижает ли ее хозяин. Что я могла бы сделать, будь так?

Невыносимо захотелось, чтобы Лей вдруг оказалась рядом. Уткнуться носом ей в плечо, вдохнуть пряный запах притираний, которыми она умащивает кожу, услышать ее спокойный, убаюкивающий голос.

— Принести вам соленых оливок, госпожа?

— Что? — я непонимающе моргнула. — Оливок? Зачем?

— Они помогают унять тошноту, — виновато потупилась Тея. Я вновь скользнула взглядом по небольшой округлости ее живота.

— Ах… не знала этого. Пожалуй, нет, обойдусь. Прости, Тея, что тебе пришлось возиться со мной, — устало произнесла я, отпив еще один живительный глоток подкисленной воды.

Девушка замерла и робко бросила на меня испуганный взгляд.

— Это ничего. Такое иногда случается с благородными дамами. Не все могут смотреть на кровь.

— И все же они идут сюда, смотреть на кровь.

В темных глазах Теи мелькнула смешинка, но она быстро опустила длинные ресницы.

— Что? Я сказала что-то не то?

— Простите, госпожа, — с неподдельным испугом рабыня бросилась на колени, коснулась лбом пола. — Простите, я ничего такого…

— Прошу тебя, Тея, встань. Я не сержусь на тебя, да ты и не сделала ничего, чтобы меня рассердить. Мне действительно непонятно, зачем сюда ходят женщины.

— Чтобы смотреть на мужчин, — тихо ответила Тея, поднимаясь с колен, но не смея поднять глаз.

Ах. Ну конечно же. Как я об этом не подумала. Где же еще благородная донна сможет увидеть столько красивых, налитых силой полуобнаженных мужских тел? Не на улицах же Кастаделлы.

— Ты… видела, что сейчас случилось на арене?

— Видела, госпожа. Я ведь прислуживаю здесь, навидалась всякого.

— Знаешь… то есть знала этого человека?

Тея посмотрела на меня исподлобья, словно не понимая, о ком я говорю.

— Казненного? Да, госпожа. Его звали Рико. Когда-то он принадлежал дону Вильхельмо, а потом его выиграл в поединке раб дона Ла Калле.

Проговорив это, Тея вновь отвела глаза и прикусила губу. Я поняла, что девушка знает гораздо больше, чем говорит, но винить ее в этом я не могла.

— Почему он так поступил? Почему решил сдаться?

Уж не знаю, на что я надеялась, рассчитывая получить от нее честный ответ. Тея пожала плечами и смолчала, уронив взгляд в пол. Вздохнув, я задала другой вопрос.

— Марио Ла Калле — кажется, это один из сенаторов?

Память услужливо нарисовала образ невысокого мужчины средних лет с глубоко сидящими, вечно прищуренными маленькими глазами и щегольскими короткими бакенбардами — его я видела на нашей свадьбе. Дважды вдовец, в третий раз он женился на молоденькой черноглазой донне; кажется, тогда она была уже на сносях.

— Да, госпожа. Вам уже лучше? Хотите, провожу вас к выходу?

— Будь так любезна, — согласилась я и поднялась с каменного сиденья.

На душе все еще лежал тяжелый камень, но желудок уже не бунтовал. Я позволила Тее вывести себя из круглого здания Арены и жадно вдохнула жаркий, почти горячий, но все же свежий воздух улицы.

— Госпожа, ваш супруг просил позвать его, когда я выведу вас наружу. Могу я?..

— Конечно, Тея, благодарю тебя. Моего супруга зовут Диего Адальяро, он сенатор. Наша ложа первая справа от центрального прохода…

— Я знаю, госпожа.

— Знаешь? — удивилась я, но тут же догадалась: Тея прислуживает на Арене, а стало быть, ей знакомы все здешние завсегдатаи.

— Знаю, ведь он ваш супруг, — тихо ответила она.

Я озадаченно посмотрела на нее. На этот раз смело взглянув мне в глаза, Тея еще тише, едва слышно добавила:

— Наверное, вас знает каждый раб в Кастаделле, донна Адальяро. Даже те, кто вас никогда не видел.

— Что?.. — изумленно ахнула я. — Но… как? И почему?

— Да продлит Творец ваши дни на земле, — Тея внезапно встала на колени, склонилась до земли, коснулась кончиками пальцев подола моего платья, но тут же тихо поднялась и ускользнула в темноту каменного коридора.

Когда Диего появился рядом и заботливо тронул меня за плечо, я все еще пыталась осмыслить произошедшее.

— Тебе лучше, дорогая?

— Да… да, вполне, — рассеянно кивнула я.

— Хочешь уехать? Я могу отменить поединки с нашими рабами и сейчас же забрать их домой. Заплатим неустойку, но ничего: твое самочувствие для меня важнее.

— Спасибо, Диего, — я благодарно положила ладонь на его предплечье и чуть сжала пальцы. — Но не стоит. Если… если там закончилась… казнь, я вернусь на место.

Как бы то ни было, но каждую субботу наша маленькая армия пополнялась новыми бойцами; Джай не простит мне проволочки. Да и судьба Эйхо тревожила: следовало убедиться, что его не обвинят понапрасну и он вернется домой вместе со всеми.

— Как пожелаешь, дорогая, — Диего мягко привлек меня к себе и поцеловал в лоб. — Как пожелаешь.

Широкополая соломенная шляпа падает на глаза, но поправить ее со скованными за спиной руками нет возможности. Хорошо хоть она есть, эта шляпа, да и плечи не жжет палящее солнце: я одет, в отличие от остальных рабов. Затылок ломит: растрясло телегой на каменистой дороге, но мне почти не мешает. Бывало и хуже.

Стараюсь рассмотреть сквозь низко надвинутые поля шляпы верзилу-горца, которого выиграл сегодня Зверь. Всю дорогу тот смотрит в одну точку на дне телеги, лицо с россыпью нехитрых татуировок словно закаменело. Сломлен поражением?

Другие-то побежденные — что сытые коты: переглядываются беспрестанно; несмотря на сочащиеся кровью порезы у некоторых, рожи едва ли не трескаются в попытке сдержать довольные улыбки. Тут впору задуматься: а все ли они проиграли честно?

Нет, никто из них не подставился так явно, как тот распятый бедолага, но еще пара-тройка таких беспроигрышных суббот, и на госпожу Адальяро станут косо смотреть.

Горец же явно стремился победить. И ему удалось бы, не примени Зверь, уже лишенный дыхания и почти поверженный, хитрую подсечку в почти безвыходном захвате. Всего мгновение замешательства стоило верзиле победы: Зверь довершил дело болезненным зажимом, вывихнувшим сопернику плечо и едва не сломавшим кисть. Лечиться придется долго, зато у нас теперь есть по-настоящему сильный боец.

Телега останавливается у раскрытых ворот поместья. Как вовремя: затылок, то ли от пережитого напряжения, то ли от жары, разболелся не на шутку. Впереди скрипит дверца кареты; немолодой раб-привратник помогает выбраться сначала красавчику, потом Вель.

Она сегодня сама не своя. Рассеянно скользнув взглядом в нашу сторону, что-то говорит рабу, затем муженьку и бредет в дом. Нас отцепляют от железных креплений и всех гуськом ведут к тренировочному городку. Лишь там, заперев ворота ограждения, одного за другим наконец освобождают от оков.

Левое плечо горца уже заметно больше правого. От меня не ускользает то, как он морщится, избавившись от кандалов. Потирает опухшую кисть, тянется к плечу, но отдергивает руку, сжимает губы в нить и вновь роняет взгляд наземь.

— Займись новобранцами, — бросаю я Зверю. — А я поговорю с твоим.

Горец даже не поворачивается, когда его целиком накрывает моя тень.

— Эй. Я слышал, тебя зовут Жало?

Медленно, словно нехотя, он поднимает голову и удостаивает меня презрительным взглядом.

— Слух у тебя завидный.

Решаю пропустить мимо ушей не слишком дружелюбный ответ.

— А твое настоящее имя?

— Тебя не касается, — в его голосе слышится неприкрытая злоба.

— Как скажешь, — пожимаю плечами. — Болит? Думаю, скоро приедет лекарь. Идем, покажу, где ты теперь будешь жить.

Горец не ведет и бровью. Отхожу в сторону, приглашая следовать за собой, но упрямец не двигается с места. Бритая голова лоснится от пота. Наверняка ему жарко, наверняка хочет пить.

— Изволишь вначале как следует зажариться? — с легким раздражением интересуюсь я.

На этот раз он делает шаг в мою сторону, и я уже не оглядываюсь, иду дальше, останавливаюсь у крайнего барака. Толкаю грубо сколоченную дверь, подхожу к окну, сдергиваю с него рогожку, защищающую приятную прохладу комнаты от жгучего солнца. Становится светлее.

Две простые лежанки, напоминающие широкие лавки, стоят вдоль выбеленных известью стен узкой комнаты. Еще две нависают над ними. Между лежанками втиснут крохотный низкий стол, к стене у входной двери прибиты несколько полок — вот и все нехитрое убранство. Рабам, не имеющим ничего, кроме кандалов и жалкого подобия жизни, большего и не требуется.

Когда-нибудь здесь будут ночевать четверо, но пока нас не так много, горец может занять всю нору один. Для бойцового раба это неслыханная роскошь.

Жало, не дожидаясь особого приглашения, заходит внутрь и садится на постель.

— Как тебе хоромы? — все-таки пытаюсь завязать беседу.

Безразличный взгляд горца упирается в стол. Это упрямое молчание начинает раздражать не на шутку.

— Что такой мрачный? Боишься наказаний? Не бойся, тебя тут не тронут. Если только не вздумаешь бузить.

— Наказаний? — он надменно кривит губы. — Никто уже не сможет наказать меня так, как я наказал сам себя.

— В чем дело? — спрашиваю уже серьезней и кладу ладонь на его здоровое плечо. — Говори начистоту.

Он резко бьет ребром ладони по моей руке, сбрасывая ее. Правое предплечье пронзает тупая боль, напоминая о недавнем переломе. Слепая ярость мгновенно застилает разум. И хотя ребра все еще опасно тревожить…

…Мне удается ничего не сломать в этой узкой, как гроб, комнатушке, когда я впечатываю строптивца лицом в дощатый пол, упираю колено между его лопатками и, нисколько не щадя, заламываю оба его запястья к его же затылку. Он глухо рычит от боли: недавняя стычка со Зверем не прошла ему даром, но время для церемоний закончилось.

— Не советую распускать руки, — шиплю сквозь зубы прямо над его ухом. — Опасно для жизни.

Ломота в ребрах толчками разливает по венам яд, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вгрызться зубами в татуированную ушную раковину и не вырвать ее с мясом из упрямой башки.

— Ты здесь главный? — хрипит он и сучит ногами, мигом растеряв свое высокомерное презрение.

— А хоть бы и так. — Острая боль в затылке вторит пульсации в боку, и я еще сильнее вжимаю колено в позвонки распластанного подо мной горца, дергаю запястья. Уже начинаю его не любить. — Я задал вопрос. И хоть ты недавно хвалил мой слух, я что-то не расслышал ответа.

— Слезь с меня, — сдавленно стонет он. — Я скажу.

Медлю, будто раздумывая над его просьбой, однако вскоре отпускаю его и сажусь на свободную постель. Многострадальный затылок глухо ударяется о край верхней лежанки, и я от души разражаюсь бранью. Почему нельзя было сделать гребаную полку повыше?

Жало — ему, однако, как нельзя подходит это прозвище — неловко поднимается, сплевывает на пол кровь из разбитой мною губы и садится напротив. Понурив бритую голову, угрюмо произносит:

— Я должен был победить.

— Кого? Зверя?

— Его. Если бы не зевал, если бы дожал до конца — уже был бы свободен.

— Свободен? — настороженно щурюсь. — То есть как?

— А вот так, — огрызается он, но тут же тревожно косится на меня — не нападу ли снова? — Хозяин обещал мне свободу, если выиграю для него Зверя.

— Хм. — Припоминаю клеймо на его спине — буква «Л», окольцованная сцепленными звеньями цепи. — Твой хозяин — дон Ледесма?

— Был, — он утирает красный от крови рот тыльной стороной ладони и вновь утыкается взглядом в пол.

— Зачем ему Зверь? — спрашиваю задумчиво, скорее сам себя.

— Не знаю. Мне не докладывали.

— Что ж, — поднимаюсь осторожно, чтобы снова не вломиться башкой о деревянные нары. — Свой шанс ты потерял. Придется подождать, пока представится другой.

Произношу это не без доли ехидства, желая отомстить за презрение, за неласковый разговор, за колючего ежа в ребрах, за раскалывающийся затылок. Ответа, разумеется, не жду, но голос Жала останавливает меня у двери:

— Я не могу ждать… Я не могу…

Оборачиваюсь изумленно. Растопыренные пальцы горца судорожно скребут по лысине, будто хотят проникнуть в мозг, обнаженный торс раскачивается взад-вперед, на пол капает кровь вместе с тягучей слюной.

— Почему?

— У меня там жена, дети… я не знаю, что с ними… живы ли… мне надо домой… я не могу здесь… не могу…

Под левой лопаткой кольнуло что-то острое, похожее на жалость. Еще один боец, страстно жаждущий вернуться на волю, кажется, скоро примкнет к нашему братству. Какое-то мгновение колеблюсь, не вывалить ли ему все и сразу.

Но я мстительная сволочь. Ответь он добром на протянутую руку помощи — я бы уже подарил ему надежду. А пока — пусть поварится как следует в своей тоске. Тем ценнее будет для него выстраданная свобода.

====== Глава 32. Ветер перемен ======

Комментарий к Глава 32. Ветер перемен глава пока не бечена

Распахнутое окно вырезало из ночного неба небольшой прямоугольник, ограниченный бездушной оконной рамой. На нем сочувственно подрагивали и расплывались нечеткими каплями несколько потерянных звездочек.

Потерянных, отставших от своих счастливых товарок, что беззаботно гуляли по обширному небосводу, вместо того чтобы заглядывать в мое одинокое окно.

Кто-то волен делать, что вздумается, а я вынуждена мириться с неизбежным и довольствоваться лишь этим подобием свободы: окном, пусть теперь и без решеток, в котором день за днем, ночь за ночью, до конца жизни буду видеть одно и то же. Клетку, из которой невозможно сбежать.

Всхлипнув и утерев вновь набежавшие слезы, я подобрала под себя ноги и спрятала лицо в коленях. Несвободная, бесполезная, беспомощная, я чувствовала себя бесконечно одинокой, как и эти заблудившиеся в небе звезды…

Скрипнула дверь, заставив вздрогнуть. Лей приготовила меня ко сну, напоила успокоительным мятным отваром и ушла, а значит, это мог быть только Джай. Я слышала его ровное дыхание в ночной тишине, слышала осторожные, но все равно тяжелые шаги. Слышала, как он опустил задвижку на внешней двери. Несколько мгновений спустя шаги приблизились, мягкая постель просела под немаленьким весом, и я ощутила у виска горячее дыхание.

— Госпожа сегодня не в духе? — низко заурчало над ухом.

Его голос, тихо рокочущий, как перекатывающиеся в горном водопаде камни, подействовал успокаивающе.

— Ненавижу субботы, — вздохнула я.

Вздохнул и Джай. Сильная рука обвила спину, заставила прислониться к горячему плечу.

— Чего убиваться-то? Все живы, почти здоровы, и ладно.

Я отпрянула от него в изумлении. Неужели все мужчины настолько бездушны?

— Ты шутишь?! Живы? А как же тот бедолага, которого разорвали на части у всех на глазах?

Джай недовольно засопел и упрямо сжал губы. Терпеть не могу, когда он так делает. В такие моменты, как сейчас, его лицо становится жестоким и колючим, под стать вечно холодным серым глазам.

— Он сам виноват. Выдал себя, как мальчишка. Дураки на Арене не выживают.

— Но зачем? Зачем?.. — я затрясла Джая за плечи, сминая на нем рубаху.

— Зачем — это ясно, — невозмутимо ответил он, сгреб в ладонь мою руку и поднес к губам. — Хотел, чтобы ты была его госпожой. Вопрос не в том, зачем, а в том, почему он так сглупил. Выглядело, будто он не знал, с кем дерется, пока не увидел татуировку на спине Эйхо… И это в момент чистой победы! Вполне очевидно, что результат боя не засчитали.

— Его убили! Убили! Цинично и жестоко! И никто не заступился за него!

— Он знал, на что шел, — холодно ответил Джай. — Никто не мог ничего сделать, и ты бы не смогла. Таковы правила. Мошенничество в поединках карается смертью.

— И ты так спокойно говоришь об этом?!

— А как я должен об этом говорить? — он раздраженно дернул плечом и поморщился. — Прости, но лицемерие не входит в число моих пороков. Парень дурак. Мне его жаль, но он сам виноват.

— Никто не заслужил такой смерти! — сквозь слезы воскликнула я.

— Никто, — согласился он и вытер большим пальцем мокрую дорожку с моей щеки. — Но ведь мы хотим бороться с этим, верно? Ты не можешь спасти всех. По крайней мере, не сейчас. Не так, выдергивая одного за другим из-под рук палача.

Я всхлипнула и отвернулась. Джай все говорил правильно, но… я не чувствовала его близости. Хотя чего я, собственно, хотела? Чтобы он рыдал здесь над погибшим парнем вместе со мной?

— Там была девушка, Тея. Рабыня Вильхельмо. Ты с ней знаком?

— Нет, — равнодушно произнес он и потянул меня на себя. — Девушки Вильхельмо меня не слишком интересовали. А что?

— Она сказала, что все рабы Кастаделлы знают меня. И хотят попасть ко мне…

Джай замер, и я замерла в его руках. Сильное сердце на миг сбилось с ритма.

— Это может быть проблемой, — тихо сказал он. — И ее надо обдумать.

— Я во всем виновата, — всхлипнула я. — Опять все испортила…

— Нет, — горячее дыхание коснулось подбородка, шеи. — Это не твоя вина. Но было бы неплохо, если бы ты не демонстрировала свое милосердие так очевидно. Я знаю, тебе сложно, но…

Губы Джая скользнули по шее вниз, к краю ворота. Это было так неуместно, так не вовремя, так… цинично. Сожалеть о смерти человека и наслаждаться радостями жизни…

— Прости, я не могу, — отвернувшись, я легонько, но твердо оттолкнула его и отодвинулась к краю кровати. — Не сегодня.

Недовольство Джая осязаемо разлилось в терпком ночном воздухе.

— Я думал, мы должны использовать время с толком, — упрямо проворчал он.

— Полагаю, что… — слова застряли у меня на кончике языка, и я сглотнула. Ох, не так должен был случиться этот разговор. Не в такой момент, не при таких обстоятельствах… — Что в этом уже нет необходимости.

— О чем ты?

Некоторое время он оторопело смотрел на меня, а потом в его глазах отразилось понимание.

— Ты понесла? — произнес он без улыбки.

Я невольно поежилась, хотя вечер еще только-только начал приносить желанную свежесть. Почему-то я ожидала от Джая более теплой реакции… Но по его лицу невозможно было определить, рад ли он вообще.

— Да, вероятно… Лей говорит, что стоит еще подождать, чтобы убедиться… но я чувствую.

— Крас… твой муж знает?

— Нет, — я тряхнула головой. — Пока никто не знает. Только Лей и… ты.

Джай шумно, с натугой выдохнул, будто все это время не дышал. Шевельнулся. Мне показалось, что он отодвинулся дальше, и от этого на глаза снова навернулись слезы: в такой момент он хочет оставить меня одну…

В следующее мгновение правую ступню накрыло теплом, а левой лодыжки коснулись горячие губы. Поднимая край рубашки все выше и выше, он неторопливо покрывал поцелуями мои ноги, согревая заодно и мою душу.

— Госпожа моя… — шептал он едва слышно, задевая губами ставшую вдруг очень чувствительной кожу, — это лучшее, что я мог услышать сегодня… твой сын все изменит…

Твой сын, — больно кольнуло где-то под сердцем. Твой сын, не наш. Губы Джая уже подбирались к коленям, когда я попыталась отстраниться и не дать ему продвинуться дальше.

— Не надо, Джай… Прости. Я не хочу.

— Не гони меня, — он удержал мои колени силой и коснулся их лбом. — Прошу тебя, Вель. Только не сейчас.

Часть меня упрямо сопротивлялась тому, что происходило между нами. В ушах все еще звенели отголоски страшного предсмертного крика, услышанного мною на Арене. И еще это короткое, но такое жестокое — твой сын! — встало между нами незримой, но прочной стеной…

В то же время другая часть меня уже таяла под ласковыми, настойчивыми прикосновениями Джая, заставляла закрыть глаза, забыть о тревогах, откинуться на подушки и отдаться волнам тепла, что поднимались по ногам выше и выше, вслед за обжигающими поцелуями.

Его губы коснулись внутренней стороны бедра, влажно прихватили кожу, а край рубашки пополз еще выше. Я и не заметила, как лицо Джая вдруг оказалось между моих непристойно разведенных колен. В замешательстве я попыталась свести ноги и оттолкнуть его, но бедра лишь приподнялись выше, соприкоснувшись с плечами Джая, а моя ладонь беспомощно скользнула по его голове, зарывшись в отросшем ежике жестких волос. Сгорая от стыда, я догадалась, что он собирается делать, но было поздно: его губы и язык приникли к сокровенному, пуская дрожь по всему моему телу. Я задохнулась — от неожиданности, от смущения, от бесстыдных поцелуев, и от жаркого, тягучего удовольствия, бороться с которым была уже не в силах. Ошеломленная, я потерялась в ощущениях: казалось, что все мое естество рвется в клочья, разбивается на мелкие осколки, но тут же собирается вновь, перерождаясь в глубоком, цельном осознании единства — с ним. Близким, желанным, родным…

Зов плоти погасил последние проблески разума, тело жило само, сливаясь с телом мужчины — в страстном, всепоглощающем безумии. Оглушенная, подчиненная им всецело, я ловила губами его исступленные поцелуи, обнимала коленями его бедра, отдавалась ритму нашей любви — до конца, пока сладкая судорога не заставила меня выгнуться дугой в жарких объятиях.

Мыслей не стало.

Лишь много позже, когда лихорадочная пляска наших сердец замедлилась, и я лежала, уткнувшись лицом в плечо Джая, а он по обыкновению перебирал мои волосы, пришел на ум давно мучивший меня вопрос.

— Джай… что будет с нами дальше?

Могучее плечо шевельнулось под щекой. Спустя целую вечность, будто превозмогая лень, он ответил:

— А что дальше? Ты родишь сына. Мы отвоюем свободу для рабов. Все будет хорошо.

Я слегка покусала распухшие от неистовых поцелуев губы.

— А еще дальше? Совсем потом? Я останусь с Диего и малышом, а ты уйдешь? Уедешь на север?

Мне показалось, или ровный ритм сердца под моей ладонью на короткий миг сбился? Нет, пожалуй, лишь показалось…

— Поглядим, — после затянувшейся паузы неохотно ответил Джай. — Может, я здесь еще пригожусь. А ты не забивай себе голову глупостями. Кто знает, что там будет дальше? Так какой смысл задаваться вопросами, на которые нет ответа?

Внутри все тоскливо сжалось. Пространный ответ Джая нисколько не прояснил ситуацию и не уменьшил моих тревог.

Но он снова был прав: какой смысл пытаться просчитать свою судьбу наперед и тревожиться о том, что еще не случилось?

Пробуждаюсь рано, еще до рассвета — опять от кошмара. В коротком, неспокойном сне успела мелькнуть перед глазами вся минувшая жизнь. Плачущая мать, не желавшая отпускать меня на войну, дергала за рукава мундира, больно вцепляясь в правое предплечье. Немолодой подвыпивший капрал визжал, брызгая слюной в лицо, что отправит меня под трибунал за неподчинение приказам. Мучительно, до боли в затылке пытался вспомнить, какой приказ капрала я нарушил, и откуда-то выплыли картины кочевого поселения южан, которое нам предстояло вырезать: кочевники мешали дислокации и могли поднять крик, выдав нас лагерю неприятеля.

Капрал как-то незаметно превратился в смуглого халиссийца, что накинул мне на шею вонючий мешок и сдавил завязками горло. Я и рад был бороться с ним, да не чувствовал рук. От ужаса, что успел их потерять, меня будто разбил паралич. Но в следующий миг я очутился на огромном деревянном диске, и руки все еще были при мне. Как и ноги. Правда, привязанные к огромным колесам. А передо мной стояла печальная Вель с младенцем на руках, и лицо того младенца было все в татуировках, с двумя зубастыми пастями. «Это твой сын», — сказала она, протягивая младенца мне. Распятый, я не мог его взять, но Вель не сдавалась, приблизила его почти вплотную, а младенец вдруг разинул обе свои зубастые пасти и вгрызся ими в мой правый бок…

Вырываюсь из сна и еще долго таращу глаза на бледнеющую луну. Никаких младенцев и зубов: просто я лежу на правом боку, подмяв под ноющие ребра онемевшую руку, а вокруг горла почему-то обвилась смятая ночная рубашка. Медленно, чтобы не разбудить Вель, поворачиваюсь на спину, растираю одеревеневшую руку, а после осторожно выпутываюсь из тонкого, влажного от пота шелка. Поворачиваюсь на левый бок: Вель мирно спит ко мне спиной, подложив под подушку обе ладони. Тонкая простынь сползла до половины, открывая взору изгиб узкой спины и крутую линию бедра. Не могу удержаться: придвигаюсь ближе, прижимаюсь к ее спине, вернувшаяся к жизни рука перехватывает теплое тело, ладонь накрывает упругий холмик груди.

Тихий бессознательный вздох разгоняет по застывшим венам кровь. Она здесь — такая близкая, расслабленная, желанная, — и все же мне ее отчаянно не хватает.

— Джай? — она сонно потягивается, слегка поворачивается ко мне, накрывает мою руку своей. — Что случилось? Еще так рано…

Не могу говорить, но прикусываю осторожно мочку ее уха. Губы скользят по щеке, находят приоткрытый рот, жадно целуют.

Рука спускается ниже, к мягкому животу. Вель сладко стонет, спеленутая мной, когда я беру ее сзади. Теплую, податливую.

Меня уносит. Ее губы что-то шепчут, но я не слышу ничего, кроме собственного шумного дыхания.

Много позже она лежит на спине, разметав по подушке длинные волосы, и снова спит. Обнаженная, прекрасная. Моя ладонь покоится у нее на животе, закрывая его от первых утренних бликов, проникающих через окно.

— Люблю тебя, — шепчу бессвязно ей в макушку. Губы путаются в россыпи волос. — Это мой сын. И ты будешь моя. К дьяволу красавчика.

Карета тихо скрипела и мерно покачивалась на неровной мощеной дороге. Месса закончилась, когда солнце встало уже высоко, и теперь духота наполняла тесное замкнутое пространство. Только в последнее время она не сухая и колючая, как сразу после моего приезда, а вязкая и влажная. Казалось, влага вот-вот начнет сочиться с каждого пальмового листа, с каждого придорожного камня, даже с плотных бархатных занавесок на окнах кареты. От интенсивного обмахивания веером занемела кисть, но ничто не помогало. Хотелось немедленно стащить с себя не только тяжелый, липнущий к вспотевшей коже шелк, но и саму кожу.

— У тебя не осталось глотка воды? — умоляюще обратилась я к мужу. — Мне кажется, я умру от жары.

Диего молча отцепил поясную флягу из плоской высушенной тыквы и протянул мне. Я жадно припала к инкрустированному позолотой узкому горлышку, к которой уже прикладывалась сегодня несколько раз. Карету тряхнуло, и несколько капель подкисленной воды скатились по подбородку, упали на грудь. Даже не поднимая глаз, я ощутила на себе цепкий взгляд Изабель, сидевшей напротив.

— Не так уж и жарко, — подала она голос, лениво помахивая веером. — С моря веет прохладой.

— Наверное, я слишком тепло оделась, — допив последние капли и утерев губы платком, отозвалась я.

Каждое слово отнимало жизненные силы, которые еще оставались во мне после долгой и изнурительной мессы, но совсем проигнорировать свекровь казалось невежливым.

— Диего одет поплотнее тебя, но выглядит свежим, — парировала въедливая свекровь.

Ну и чего ей неймется? С чего ей вздумалось доставать меня с самого начала дня?

Волей-неволей я покосилась на выходной камзол Диего. Тот, надетый поверх накрахмаленной рубашки из плотного дорогого хлопка, и правда был застегнут на все пуговицы. А у горла красовался пышно завязанный бантом шелковый платок.

— Возможно, мне просто нездоровится, — сдалась я, не желая продолжать неприятный разговор.

— Я заметила, — странным образом оживилась Изабель. — И у меня на этот счет есть подозрения. Весьма приятные. Ты ничего не хочешь сказать нам с Диего?

Могла бы — убила бы свекровушку взглядом поверх кружевного канта веера. Тошнота, как вчера, подкатила к горлу, заставив меня выплюнуть в ответ ядовитое:

— Опять копались в моем грязном белье?

Изабель выпад проигнорировала, немало меня разочаровав. Невозмутимо поправив край перчатки, воодушевленно продолжила:

— Что поделать, если ты сама не хочешь нас порадовать. Значит, ты беременна.

— Это еще неизвестно…

— Уж поверь мне, дорогая. Я родила двоих детей и знаю, о чем говорю. Ты беременна, зачем же смущаться. Я пригласила на сегодня доктора Сальвадоре. Будь любезна, расскажи ему все без утайки. Нам всем нужен здоровый наследник.

Слова о здоровом наследнике почему-то расстроили не меньше, чем «твой сын» в исполнении Джая. Некстати вспомнилась дядюшкина радость, когда его любимая скаковая кобыла после нескольких неудачных попыток понесла от породистого племенного жеребца.

Хотя, собственно, чего я хотела. Для этого меня сюда и заманили.

— Делайте что хотите, — махнула я рукой и откинулась на жесткую спинку сиденья.

Приехав домой, я велела служанкам искупать меня в прохладной воде и оставить в покое. После утренней поездки на мессу у меня совсем не осталось сил, и я хотела вздремнуть до обеда. Но когда меня вновь растолкала Лей, оказалось, что проспала я до самого ужина.

— Госпожа, доктор приехал, — сообщила она виновато.

Пришлось приводить себя в порядок, чтобы вскоре подвергнуться унизительной процедуре допроса бесцеремонным лекарем. Выспросив все интимные подробности моего самочувствия, он тщательно осмотрел белки моих глаз, зачем-то прощупал горло и приложил пальцы к яремной вене, дал понюхать подожженную лучину, пропитанную странно пахнущим ароматическим раствором, после чего заверил меня в том, что причин для беспокойства нет.

— Поздравляю вас, донна Адальяро. Скоро вы подарите господину сенатору очаровательного малыша. Но вы по-прежнему бледны и худосочны, вам следует лучше питаться и больше гулять на воздухе.

— Обязательно буду, — улыбнулась я сквозь силу.

Не говорить же ему, что в последнее время из-за участившихся приступов дурноты аппетит пропал настолько, что на еду теперь и смотреть невозможно. А на вечерних прогулках я едва передвигаю ноги.

— Утреннюю тошноту можно унять отварами мяты, — словно прочитав мои мысли, произнес доктор. — Можете обращаться ко мне за советом в любое время, когда вам вздумается. За сим откланяюсь, дорогая донна.

Дон Сальвадоре церемонно поцеловал мне руку и ушел. Наверняка прямиком из моих покоев пойдет докладывать свекрови о том, что ее догадки были верны…

Несмотря на отсутствие аппетита, к ужину все же довелось спуститься. И муж, и свекровь явно были в приподнятом настроении.

— С добрым утром, — беззлобно сострил Диего, помогая мне сесть.

— Выспалась, милая? — прощебетала свекровь.

— Простите, — только и смогла выдавить я. — Сама не знаю, как так получилось.

— Тем лучше, — удовлетворенно улыбнулся Диего. — Тебе понадобится ясность мысли, когда будешь писать письмо дядюшке.

— Письмо? Какое письмо? — растерялась я.

— Разве ты не хотела бы известить дядюшку и тетушку о таком радостном событии? — расплылась в добродушной улыбке Изабель. — Да ты ешь, ешь, не отвлекайся.

— Вот именно, — кивнул Диего, подкладывая мне в тарелку куропатку посочнее. — Обрадуй родных. А заодно напиши ему вот что. Городской Сенат очень внимательно рассматривает предложение Аверленда. На ближайшем созыве Сената Саллиды мы будем поддерживать многие пункты, позже я перечислю какие, чтобы ты ничего не упустила.

— И отмену рабства? — с замиранием сердца уточнила я.

Диего поморщился.

— Нет, это немыслимо. Но ты напиши так. Отмена рабства — это сущая нелепость. Она подорвала бы сам государственный строй Саллиды. Да и рабы, эти тупые животные — нет, этого писать не надо, — словом, рабы, сущие дети, не хотели бы оказаться на улице без пропитания. Они привыкли к тому, что о них заботятся хозяева и сами не хотят никакой свободы. Напиши, что здесь они вполне довольны жизнью. Что их кормят, поят, одевают, что работа им в радость и отдыхают они вдоволь.

— Но… это же ложь! — возмутилась я и гневно посмотрела в блестящие азартом глаза Диего.

— Отчего же ложь, милая моя? Разве кому-то из наших рабов плохо живется? Разве они умирают от болезней или от голода? Спроси вон хоть у Вуна — разве хотел бы он остаться без крова? Ты ведь сама купила раба и отпустила его на свободу, но он все равно пожелал жить у нас и трудиться на благо своих господ. Не забудь и об этом написать своему дядюшке. Кажется, ты хотела отпустить и свою рабыню, Лей? Ведь она отказалась, не так ли? Если напишешь об этом, не покривишь душой. Северяне должны знать, что они не должны ле… вмешиваться во внутреннюю политику страны, о которой они имеют весьма превратные представления.

— Ты шутишь? — изумленно воскликнула я. — А как же тот человек, северянин, которого вчера разорвали на части? А как же тот человек, которого истыкали стрелами у сенатора Гарриди? А девушка, которую Хорхе бил кнутом за то, что кормила свое новорожденное дитя? А Джай, которого незаконно удерживали в рабстве семь лет? А Аро — откуда тебе знать, как с ним обращался дон Вильхельмо? Мальчик боялся собственной тени, когда попал к нам!

— Саллиде нужна поддержка Севера, дорогая, — прохладней ответил Диего, поджав губы. — Это политика. И уверяю тебя, ты сделаешь все, что я тебе велю, иначе…

Он запнулся, многозначительно глядя на меня, и внутренности вдруг сжались тугим узлом от ужасной догадки.

— Иначе что?

Джай. Теперь, когда я понесла, он стал им больше не нужен. Они в самом деле могут сделать с ним все, что угодно, и теперь я никак не сумею им помешать…

— Не смейте… слышите… не смейте… — шевельнула я похолодевшими губами.

— Мне не хотелось бы ссориться, дорогая, — с натянутой улыбкой сказал Диего. — В такой прекрасный день. Просто будь умницей и напиши все, что я тебе скажу. И сделай это не откладывая, сегодня вечером.

К вечеру боевой настрой нашей немаленькой компании постепенно иссякает. Парни устали и все чаще поглядывают в сторону ворот в ожидании кормежки. Проследив очередной голодный взгляд Кйоса на частокол, хмыкаю и поворачиваюсь к Жалу.

Того, кажется, не интересует вовсе ничего. Правая рука у него на перевязи, но я не дал ему поблажки, сам встал с ним в пару и заставил орудовать левой. Увечный против увечного — вполне справедливо. Несколько раз он недурно меня достал, но не раскрыл и десятой части того, на что в самом деле способен.

Наконец слышится скрип ворот, и две кухонные рабыни вкатывают в загорожу тележку с несколькими пузатыми бочонками. С удивлением отмечаю, что их пропускает незнакомый мне страж в легком летнем мундире и с аркебузой за плечом.

— Все на сегодня, заканчиваем, — командую я, слыша восторженный гул голосов.

Учебные клинки и пики летят в корзины, от бочек с нагретой водой доносится плеск и довольное фырканье. Я тоже с удовольствием смываю с себя песок и пот, то и дело оборачиваясь на Жало. Тот угрюмо возит по себе мокрой тряпкой, больше размазывая грязь, чем омываясь.

— Тебе помочь? — шагаю ближе.

Жало бросает на меня убийственный взгляд, но язык свой сдерживает, лишь упрямо качает головой. Для меня он — загадка. Когда и как с ним лучше начать говорить?

Ужинаем все вместе. Еду нам всегда привозят отменную: много мяса, овощей, хлеба. Сегодня у нас поджаренная крупными ломтями морская рыба, сдобренный приправами по-халиссийски рис на пшеничных лепешках, молодые артишоки и даже засахаренные лимоны. Почему-то вспоминается Зур с его волчьим аппетитом — его бы сейчас сюда. Увы, ребята с лесопилки о такой сытной еде могут только мечтать…

Насытившись, мы запиваем еду холодным горьковатым настоем из горных трав и закусываем засахаренными дольками лимона. После большинство парней расходится по баракам, а мы со Зверем, Кйосом и Золдом дожидаемся, пока рабыни сложат грязную посуду на тележку, и идем вслед за ними к воротам. Девушки стучат железным кольцом по внутренней двери, и новый караульный отворяет им.

Да он там не один, их теперь пятеро: два знакомых мне мускулистых раба, которые сторожили нас прежде, и трое настоящих вояк в мундирах и с аркебузами.

— А вы куда прете? — тот, что открыл дверь рабыням и пропустил их наружу, грубо толкает меня дулом в грудь. — Назад.

— Мы ночуем в поместье, — раздраженно просвещаю новичка. — Пропусти.

Караульный неприятно щерится мне в лицо. Немолодой, через всю щеку тянется застарелый шрам, на левой руке не хватает мизинца. Явно бывший военный, списанный в запас после ранений.

— Ты ничего не попутал, раб? В поместье ночуют господа. Псам вроде тебя построена конура.

— Это ты что-то попутал, стрелок. Донна Адальяро будет очень недовольна, если не выпустишь нас, — во мне вскипает раздражение, но стараюсь говорить мирно, чтобы не схлопотать стволом по недавно сросшимся ребрам.

Свинцовой начинки я не боюсь: у него не хватит времени на то, чтобы поджечь фитиль, да и не стал бы он без нужды убивать господское имущество. О том, что бойцовые рабы ценятся куда дороже прочих, осведомлен чуть ли не каждый бродяга в Кастаделле.

— Довольство донны — забота дона Адальяро, — кривит губы в нехорошей ухмылке служивый. — А мне хозяин велел ясно: никого, кроме девок, не выпускать.

Только теперь начинаю понимать, в чем тут дело.

— Тебя нанял Диего Адальяро?

— Не твое песье дело, — вновь толкает меня аркебузой в грудь караульный, да так крепко, что из меня вышибает дух и я теряю равновесие. Если б не Зверь, стоящий за спиной, мог бы растянуться навзничь на твердых камнях.

Дверь в воротах захлопывается, гремят железные засовы.

— Ну дела, — произносит над ухом Зверь. — Идем, что ли, обживемся на новом месте.

Мои ногти впиваются в ладони с такой силой, что с них вот-вот закапает кровь.

— Сучий потрох, — шепчу сквозь зубы.

— Да ладно тебе, — дружески хлопает меня по плечу Хаб-Ариф. — Завтра наверняка придет Лей, расскажет госпоже, и все уладится.

Всхлипнув, я поставила под письмом, большей частью написанным под диктовку, свою подпись. Диего, даже не спрашивая разрешения, вынул бумагу у меня из рук, внимательно перечитал, удовлетворенно кивнул и милостиво разрешил запечатать.

— Завтра утром отправлю Вуна на пристань, — проговорил он, отбирая у меня письмо. — Надеюсь, твой дядюшка порадуется новости и не станет медлить с ответом.

Я не двигалась, молча глядя перед собой. Выходит, он с нетерпением ждал моей беременности еще и затем, чтобы использовать ее в политических целях.

— Почему ты так печальна, милая?

Спиной я почувствовала, как Диего шагнул ближе, а через мгновение ощутила прикосновение его губ к своей шее и невольно передернулась.

— Тебе показалось.

— Если хочешь, могу сегодня ночью составить тебе компанию, — вкрадчиво произнес он, повернул мое лицо за подбородок и нежно поцеловал в губы.

Я терпеливо дождалась, когда он отстранится, и повернулась к нему. Говорить о том, что слишком устала сегодня, после того как проспала целый день, было бы нелепо. Гнать мужа из спальни, находиться в которой он имеет полное право, было бы невежливо. Но не могу же я позволить ему остаться! Очень скоро ко мне придет Джай, и ситуация окажется крайне неловкой. Пришлось выкручиваться на ходу.

— Я бы хотела побыть в одиночестве. Но если ты настаиваешь, то можешь остаться.

Диего натянуто улыбнулся, но мне показалось, что в его глазах заплясали злорадные огоньки.

— Что ж, как пожелаешь. Просто знай: когда одиночество тебе надоест, дверь моей спальни всегда открыта для тебя.

Вскоре в покои проскользнули Лей и Сай. Расплели мне волосы, помогли вымыться, переодели ко сну. Мне показалось, что Лей непривычно грустна, но расспрашивать ее при Сай не хотелось, да и сама я чувствовала себя не слишком весело.

Свернувшись калачиком на постели, я закрыла глаза и стала дожидаться Джая. Мне просто необходимо было разделить с ним свою печаль, свое негодование и спросить у него совета: как подать дядюшке весть, что написанное в письме о рабстве вовсе не соответствовало действительности?

Вскоре мысли стали цепляться одна за другую, спотыкаться и уплывать в совсем странное русло. Джай все не шел. Так и не дождавшись его тихих шагов, я сама не заметила, как уснула.

====== Глава 33. Не по плану ======

Комментарий к Глава 33. Не по плану Глава пока не бечена

Утром я проснулась в одиночестве. Судя по несмятой подушке рядом с моей, Джай так и не приходил, и это открытие неприятно удивило. Я наскоро умылась, кое-как пригладила волосы и направилась через внутренние двери, скрытые гобеленами, в комнату Джая.

Пусто. Никаких следов присутствия кого бы то ни было: постель аккуратно убрана, стол и стул ровно на своих местах, не видно ни остатков завтрака, ни небрежно брошенной одежды.

Может, вчера они тренировались допоздна и решили не приходить на ночь в дом?

Подивившись, я вернулась к себе и через внешнюю дверь вышла в коридор. Кликнула Лей, ожидавшую в девичьей комнате.

— Джай и Хаб-Ариф уже ушли? — спросила я, когда она усадила меня в кресло и принялась расчесывать волосы.

— Они не приходили, госпожа, — тихо ответила Лей.

— Почему?

— Дон Адальяро вчера распорядился переселить всех бойцовых рабов из поместья в бараки.

— Ах вот как! — разозлилась я. — Почему же ты мне не сказала?

— Думала, вы знаете.

Когда я спустилась к завтраку, кровь во мне кипела подобно раскаленной лаве.

— Доброе утро, дорогая! — белозубо улыбнулся Диего.

— Доброе утро, Диего, матушка, — поприветствовала я змеиное семейство, усаживаясь на свое место.

— Как себя чувствуешь? — проворковала Изабель.

Одно и то же изо дня в день. И не надоело ей лицемерить?

— Прекрасно, благодарю.

— Аппетит появился?

Сегодня на завтрак подали овсяную кашу с орехами и сушеными фруктами, и желудок в самом деле не стал бунтовать.

— Не жалуюсь. Но давайте сразу начистоту. Почему без моего ведома из дома выселили моих рабов?

— А что им делать в доме? — подняла брови Изабель. — Насколько мне известно, их уже подлечили. Ты сама построила для них жилье, так зачем зря занимать комнаты? Скоро тебе понадобятся няньки, кормилицы, гувернантки, а бойцовым рабам в доме не место.

Намек более чем понятен. После того, как Джай выполнил свое предназначение, больше его ко мне не подпустят. Торжествующий взгляд Диего не оставлял в этом никаких сомнений.

Едва карета скрылась за поворотом дороги, Изабель велела Вуну запереть ворота и, подметая пышным подолом каменную дорожку, неторопливо направилась к дому. Я намеренно отстала от нее — немного, всего на пару шагов, чтобы у нее не возникло соблазна по обыкновению подхватить меня под локоть и увлечь за собой. Когда Изабель поднялась на веранду, я остановилась у палисадника и сделала вид, что любуюсь цветами гибискуса. Сейчас она войдет в дом, и тогда можно будет спокойно выйти на задний двор, а оттуда прямиком к тренировочному городку…

Не тут-то было.

— Куда-то собралась, дорогая? — прозвучал с веранды нарочито медовый голос.

От досады я больно прикусила губу. Свекровь решила поиграть со мной кошки-мышки? Ну уж нет, я не доставлю ей такого удовольствия и не стану унижаться, отчитываясь в своих намерениях.

— Всего лишь прогуляться по саду.

— Ох, как кстати. Тогда я составлю тебе компанию, — проворковала Изабель и спустилась обратно.

Пришлось сцепить зубы и выдавить из себя милую улыбку.

Вскоре я уже сполна расплачивалась за свою поспешную ложь. Свекровь до самого обеда утомляла меня нескончаемыми рассказами о собственных беременностях, родах и трудностях воспитания маленьких детей. Назидательных воспоминаний за всю ее жизнь накопилось раздражающе много. Я с трудом дождалась момента, когда она удалилась в свои покои на послеобеденный сон.

Лей куда-то запропастилась. Я отослала прочь услужливо возникшую Сай, выждала время и, убедившись, что звуки в поместье утихли, тихонько выскользнула из покоев. Радуясь, что удалось улизнуть из-под неусыпного ока свекрови, пробралась мимо молчаливых рабов-охранников наружу, миновала задний двор и… едва не налетела на невесть откуда взявшегося Хорхе.

— Куда-то торопитесь, донна? Составить вам компанию? — насмешливо искривил он тонкие губы и подкрутил ус.

— Занимайтесь своими делами, а в мои не суйтесь, — огрызнулась я и попыталась его обойти.

— Дела господ неразрывны с моими, я ведь управляющий поместьем, — хмыкнул он, преграждая дорогу, и с шутовской галантностью предложил мне руку.

Я отпрянула в сторону.

— Дайте пройти.

— Я вам не препятствую, — нагло отозвался Хорхе, меж тем вновь загораживая путь. — Всего лишь предлагаю сопроводить вас.

— Я не нуждаюсь в вашем сопровождении.

— Дон сенатор, однако, так не считает. Он справедливо полагает, что здоровье и безопасность его супруги слишком ценны, чтобы оставлять ее одну.

— Ах вот как? Так значит, даже по поместью я могу перемещаться только в компании надсмотрщика?

— Я управляющий, — с гаденькой услужливостью напомнил он. — Впрочем, если вы предпочитаете компанию вашей матушки, можете подождать ее пробуждения.

С языка так и норовила сорваться грубость, сдержаться стоило больших усилий. Хорхе, словно издеваясь надо мной, снова протянул мне согнутую в локте руку. Хотелось завыть от злости. Разыскивать Джая в сопровождении Хорхе никак не входило в мои планы, провалился бы усатый жук в пекло.

Руку Хорхе я проигнорировала и, развернувшись на каблуках, вернулась в дом. Стало ясно: меня велено стеречь всеми возможными способами и ни под каким предлогом не пускать на площадку. Разумнее всего было бы поговорить об этом с Диего, но как же не хотелось унижаться и выпрашивать у него свидание с Джаем!

Лей явилась чуть погодя, когда я, кипя от возмущения, мерила шагами спальню.

— Госпожа? Вы не спите? — растерянно моргнула она.

— Где тебя носит? — набросилась я на нее, будто она была причиной моих бед.

— Простите, госпожа, — низко поклонилась Лей. — Прачки попросили отнести белье в бойцовский городок, а там я заодно помогла собрать грязную посуду.

Я глубоко вздохнула, пытаясь унять раздражение, и села на кровать.

— С ними все хорошо?

— С кем, госпожа?

— С Хаб-Арифом. С Джаем. Золдом, Кйосом… со всеми.

— Да, они в порядке. Но… их не выпускают наружу.

— Уже знаю. Вот что, Лей… Мне сейчас к ним не попасть, поэтому прошу тебя позаботиться о руке Джая. Ему надо соблюдать процедуры, назначенные лекарем. Сможешь?

Поколебавшись, Лей неуверенно ответила:

— Как прикажете, госпожа.

— Если будет капризничать, скажи, что это мое распоряжение. И… и… пусть Хаб-Ариф тебе поможет, если что.

Как бы велико ни было мое негодование, однако сон все-таки сморил меня, стоило лишь прилечь на кровать.

Увы, вечером поговорить с Диего тоже не удалось. Он вернулся раньше, да не один, а в компании гостей: к нам пожаловал его друг Пауль с супругой. Впрочем, визит молодой четы пришелся весьма кстати: Лаура, милая и жизнерадостная женщина, сумела развеять скопившееся во мне раздражение. Чего только не обсуждали мы, сначала за ужином, а затем и в саду: и трудности во взаимопонимании между Аверлендом и Саллидой, и строительство нового флота, и грядущий сезон дождей, и розовощекого малыша Бенито и, разумеется, мою беременность. Главной же новостью стал приезд в Кастаделлу труппы столичных лицедеев, которые давали лишь несколько представлений — на ненавистной мне Арене, что здесь служила главным местом для публичных развлечений. Лаура настояла на том, чтобы в среду после захода солнца мы вчетвером непременно посетили заявленную лицедеями лирическую драму. Так, за разговорами, просидели мы далеко за полночь. Когда я наконец добрела до кровати, то заснула, едва Лей успела переодеть меня ко сну.

Завтрак я вполне закономерно проспала. Диего уехал прежде, чем я спустилась в опустевшую столовую. Доедая остывшее белковое суфле, поданное для меня заботливой Нейлин, я услышала краем уха, что Изабель и Хорхе собираются на плантации. Очень кстати! В предвкушении скорой свободы я некоторое время слонялась по саду и терпеливо дожидалась, когда же свекровь со своим сторожевым псом наконец покинут поместье.

Но вместо того, чтобы оставить меня в покое и просто уехать, Изабель разыскала меня в саду и, широко улыбаясь, озадачила просьбой.

— Душечка, не откажи своей матушке, будь любезна. Помоги рассчитать людей за работу. Хлопок собран, Хорхе должен готовить его к погрузке на корабль, а мне одной никак не управиться с расчетными книгами.

— Разумеется, — обреченно выдавила я.

Когда Хорхе помогал мне забраться в двуколку, его улыбочка казалась еще ехиднее, чем обычно.

Свекровь не солгала: работы и впрямь оказалось много. К вечеру цифры в моей голове перепутались настолько, что наотрез отказывались складываться и умножаться, и я очень пожалела, что не позвала с собой Аро. Зато Изабель выглядела довольной: весь хлопок удалось собрать в срок и почти за бесценок.

За день я настолько устала, что заснула, так и не встретив мужа из Сената, и бессовестно проспала до самого утра среды.

За завтраком все, кроме меня, пребывали в приподнятом настроении. Изабель рассуждала о том, как удачно все сложилось с отправкой корабля, и так рьяно благодарила меня за поданную идею с наемными работниками, что я почти поверила в ее искренность. Диего обещал приехать пораньше, чтобы забрать меня на представление. Даже не думала, что ему настолько интересны выступления лицедеев… В оживленных разговорах мне едва удалось улучить момент, чтобы поговорить о беспокоящей меня проблеме.

— Мне следует рассчитаться с доном Монтеро за строительные работы.

— Так в чем же загвоздка? — приподнял бровь Диего. — Рассчитайся.

— Прежде мне хотелось бы еще раз осмотреть площадку и убедиться, что все сделано так, как и задумывалось.

Диего упрямо вскинул подбородок.

— Не утруждай себя. Хорхе проверит.

— Хорхе сегодня весь день будет в порту, ты забыл?

— Ах, да. В таком случае, мама поможет.

— Разве мама знает, о чем я договаривалась с Монтеро?

— Тогда я сам проверю.

— Но ты будешь в Сенате.

— Сделаем это в субботу, после приезда с Арены. Подождет твой Монтеро несколько дней, никуда не денется.

Пока я подбирала слова, чтобы справедливо возмутиться, Диего промокнул губы салфеткой, поднялся и поцеловал меня в лоб.

— Мне пора, дорогая. Вчера ты оказала маме неоценимую помощь, а сегодня отдохни как следует и будь готова к моему приезду.

Отдохни как следует. Можно подумать, он и впрямь заботится о моем самочувствии! Я отчетливо ощущала себя мухой, попавшей в паутину хитрых пауков. После завтрака Изабель не оставила меня в покое: именно сегодня ей приспичило заняться обустройством комнаты, смежной с моей спальней, в качестве детской для нашего первенца. И опять она до обеда гоняла рабов и рабынь, раздавая распоряжения, а я вынуждена была слушать ее воодушевленные словоизлияния и бездумно кивать, потому что от моего мнения здесь, похоже, ничего не зависело.

Неусыпный надзор надо мной продолжался до самой пятницы. Понадеявшись на то, что сумела усыпить бдительность свекрови своим послушанием, я вновь дождалась послеобеденной тишины на нижнем этаже и повторила попытку выскользнуть из поместья, на сей раз через черный ход.

И мне удалось! К счастью, рабам-стражам пока не давали распоряжения не выпускать меня из дома. В любом случае, уж они-то не стали хватать меня за руки и загораживать путь, как прежде делал Хорхе. Оставаясь незамеченной, я добежала до ворот бойцового городка и… с удивлением заметила незнакомых стражей, вооруженных аркебузами. Выходит, моих людей не только держат под замком, но и стерегут, будто каторжников!

Совладав с первой растерянностью, я расправила плечи, подошла к воротам и дернула ручку калитки. Заперто.

— Откройте дверь, — распорядилась я.

— Прощенья просим, донна, но внутрь проходить не велено, — деликатно кашлянув, ответил стражник.

— Кому это не велено? Это мои рабы, перед вами жена хозяина поместья.

Караульный переступил с ноги на ногу, поправил за плечом аркебузу и смущенно потер переносицу.

— Я уж смекнул, донна, хоть нас и не знакомили. Но ваш дражайший супруг запретил впускать и выпускать всех, кроме кухонных рабынь и прислужниц.

— А вам не кажется, почтенный, что господ это распоряжение не касается? — начиная выходить из себя, процедила я.

— Так-то оно так, донна, — гнул свое стражник. — Но как тут уразумеешь, коли наказ такой имеется… Мы люди служивые, нам приказали — мы хозяйское слово блюдем.

— Немедленно пропустите меня к моим рабам, или я велю вас сегодня же рассчитать и прогнать со двора.

Стражник, все так же переминаясь с ноги на ногу, нахмурился.

— Это уж как вам вздумается, донна. Оно, конечно, неохота терять хорошее место: работка тут у вас непыльная, рабы, видать, поротые, смирные. Но пропустить вас все же не могу, нанять-то меня нанял дон сенатор, не его супружница.

Я не верила ушам и не могла вымолвить ни слова от возмущения. Стражник смутился еще больше, отвел глаза, неловко потоптался на месте.

— Не серчайте, донна, лучше с доном своим поговорите, глядишь, и решится миром. До вечера небось не разбегутся ваши рабы, мы тут за ними зорко бдим.

Вне себя от ярости, я вернулась в дом. Подумать только, мой муж, сенатор, рабовладелец, лишил меня права видеть собственных рабов! Нет, я больше не буду ходить вокруг да около и поговорю с Диего сегодня же после его возвращения.

После обеда даю людям небольшую передышку. Нас еще не слишком много, но уже сейчас заметно, как сами собой начинают образовываться отдельные группы. Недавние новички, еще не привыкшие к относительной свободе в пределах бойцового городка, стараются держаться друг друга, знакомятся ближе, говорят мало и косятся на остальных с напряженной настороженностью, которая постепенно, день за днем, уходит с их лиц. Молодежь из «старичков» держится уверенней. Парни, которых Зверь по-отечески кличет «желторотиками», улыбаются чаще, поддевают друг друга, петушатся перед новичками и пытаются всеми силами сохранить за собой призрачное главенство.

Жало неизменно сторонится всех. Получив свою долю кормежки, уходит подальше от остальных и угрюмо двигает челюстями, уставившись в одну точку. Я ни разу не видел, чтобы он обрадовался вкусной еде, улыбнулся кому-либо из собратьев или хотя бы довольно потянулся, закончив победой тренировочный бой. Даже в поединках, групповых или парных, он никогда не ощущается частью команды. Настоящий волк-одиночка…

Есть еще мы, «посвященные». Я, Зверь, Кйос, Тирн и недавно присоединившийся к нам невысокий крепыш по прозвищу Лис, из обитателей песчаных дюн у южных границ Халиссинии. Загребущие руки охотников за головами проникают повсюду, смешивая на рабовладельческих рынках разные племена и наречия, делая бывших врагов собратьями по несчастью…

Две кухонные рабыни собирают грязные тарелки в пустые бочки и неторопливо толкают тележку к выходу. Невольно замечаю, какими голодными взглядами провожают их парни. Порою кто-то из «старичков» пытается заигрывать с девушками и молодыми женщинами, появляющимися по эту сторону ворот, но, к счастью, пока никто не позволял себе опасных вольностей.

— Эх, покурить бы, — мечтательно вздыхает Зверь, щурится от солнца и присаживается рядом со мной в тени навеса. — Тысячу лет не держал во рту трубку, а охота подымить так никуда и не делась.

— Здоровее будешь, — бурчу я, смутно припоминая, как сам с боевыми товарищами курил халиссийский дурман в их проклятых бескрайних пустынях.

— И толку? — не унимается Зверь, поглядывая на меня. — Положить здоровье на Арене, на потеху толстозадым кровопийцам?

Его нытье, пусть пустое и беззлобное, вызывает необъяснимое раздражение.

— У нас с тобой вроде были другие планы и на наше здоровье, и на жирные задницы кровопийц.

— Я помню, не злись, — миролюбиво хлопает меня по плечу Зверь. — И все же, не замолвишь словечко насчет курева перед госпожой?

— Ты видал госпожу хоть раз с тех пор, как нас заперли здесь? — раздражение выплескивается через край, хотя Зверь в этом нисколько не виноват.

Он на миг умолкает, не спуская с меня прищуренных глаз. Но лишь на миг.

— Может, занята?

— Может, — отворачиваюсь и сплевываю горькую слюну на горячий песок.

Вель не показывается на площадке с тех самых пор, как перед нашим носом захлопнулись ворота. Может, и вправду занята, но раньше она заглядывала к нам почти каждый день, наблюдая за тренировками, а теперь ее любимое кресло на возвышении под парусиновым шатром пустует и припадает пылью. Чем она может быть так занята? Почему ее нисколько не волнует то, что мне и Хаб-Арифу закрыли выход в поместье? Неужели сейчас, когда она заполучила от меня ребенка, наши встречи для нее ничего не значат?

Каждый раз подобные мысли поднимают во мне волну злости. Теперь, когда я не видел Вель почти неделю, наш давний с ней уговор о восстании кажется ловушкой. Стараюсь гнать от себя мрачные подозрения, но с приходом ночи они начнут грызть меня с новой силой.

Завтра суббота. Так или иначе, мы должны увидеться, хотя бы мельком, если ничего не изменилось и мы все еще нужны на Арене.

— Ты чего такой смурной? — меж тем продолжает допытываться Зверь. — Случилось что?

— Пока нет, — бросаю коротко.

Очень хочется верить в свои слова. Не объяснять же ему, что снова чувствую себя тигром, запертым в клетке.

Со стороны ворот вновь доносится лязг задвижки. В калитку проскальзывают рабыни госпожи: Лей и Сай с какой-то ношей. Хаб-Ариф оживляется, улыбка обнажает белые зубы, когда он смотрит на свою женщину. Новая волна беспричинной злости, на сей раз смешанной с завистью, захлестывает меня с головой. Пусть сейчас и им несладко, пусть они не могут миловаться по ночам, но по крайней мере Лей приходит к нему, говорит с ним, прикасается к нему…

Встаю, отряхиваю штаны и ухожу подальше, к бочке с водой, делая вид, будто одолела жажда. Хотел бы не смотреть в их сторону, но помимо воли подмечаю улыбку Лей, быстрый поцелуй, многообещающий взгляд, брошенный на Хаб-Арифа. Слышу тихий, воркующий шепот. Отворачиваюсь, чтобы не рассвирепеть окончательно. Но, к моему удивлению, вскоре за спиной раздаются легкие шаги.

— Эй, повернись-ка!

Голос Лей, обращенный ко мне, звучит совсем иначе, словно в сладкий сироп внезапно налили горькой желчи.

— Чего надо?

— Пора заняться твоей рукой.

— С моей рукой все в порядке.

Пожалуй, ответ звучит грубо, но грубость эта напускная: сознание того, что Вель присылает рабынь позаботиться обо мне, приятно щекочет нутро. На языке вертится вопрос, почему же она сама не приходит, но перед Лей выворачивать душу не хочется.

— Будет в порядке, когда вновь сможешь крепко держать меч и выйдешь на Арену, а до тех пор умолкни и повинуйся.

Там, под лопаткой, где мгновение назад разливалось тепло, теперь поселяется мерзкий холодок. Значит, Вель беспокоится не столько обо мне, сколько о моих победах на Арене?

Девчонка Сай меж тем разжигает угли в небольшой жаровне, подогревает принесенную с собой морскую воду, размешивает в ней масла и отвары. Пока моя рука нежится в горячих ароматных припарках, Сай куда-то исчезает, а Лей раскладывает над тлеющей жаровней морские камни. Долго наблюдаю за ней исподлобья, и в конце концов не выдерживаю.

— Как она?

— Кто? — выгибает бровь Лей, будто и в самом деле не поняла.

Иногда хочется удушить эту наглую стерву. И как такая гадюка могла понравиться бесхитростному и прямому, как тренировочный столб, Зверю?

— Ты такой смешной, когда злишься, — вдруг усмехается Лей. — У тебя на лице все написано, будто в книге. Кстати, «она» в порядке. Жива-здорова. Приходил лекарь, подтвердил, что она в тяжести. Будто женщина этого и сама не знает.

Лей насмешливо фыркает, и моя злость, накопленная долгими днями ожидания, потихоньку гаснет. На ее место приходит уныние. Сам не знаю, что хотел услышать от Лей. Вроде бы и не сказала ничего плохого, а все же чего-то не хватает… Почти решаюсь спросить, почему госпожа не приходит, когда взгляд случайно падает в сторону, где сидит Кйос и… рядом с ним пигалица Сай!

На несколько мгновений приходит онемение. Оторопело наблюдаю, как Кйос принимает позу сытого кота, якобы ненароком поигрывает мышцами на груди, как лыбится, искоса глядя на девчонку. Она же с восторгом смотрит ему в рот, время от времени опускает ресницы, смущается… и снова смотрит блестящими от восхищения глазами!

И как я раньше этого не замечал?

Легкий хлопок по щеке приводит меня в чувство.

— Не пялься на них так, будто хочешь сожрать.

— Кхм… и давно это у них?

— Что — это? — ехидно щурится Лей. — Ничего такого не происходит.

— Она же еще совсем дитя!

Лей почему-то хмурится и отвечает уже без улыбки.

— Это дитя — рабыня, которой уже пришлось познать мужчину. И отнюдь не по своей воле. Пусть себе посидят, ничего с ними не сделается.

— Я думал… ей нравится Аро.

— Аро ей нравится. На прогулках у моря они — два сущих ребенка. Когда оба не заняты, он учит ее читать. Как брат сестру, — искоса смотрит на меня Лей.

Я могу только вздохнуть. Ничего не понимаю в делах сердечных. Женщины порою делают странный выбор…

Когда припарка остывает, Лей медленно, осторожно разминает мне мышцы на предплечье. Отголоски боли все еще мешают насладиться прикосновением женских пальцев, но вскоре становится так хорошо, что хочется застонать от удовольствия… Теперь я уже лучше понимаю Хаб-Арифа.

Закончив, Лей выкладывает на моей руке нагретые камни и бросает взгляд в сторону возлюбленного.

— Иди к нему, хватит возиться со мной, — роняю сквозь зубы.

— Ты побудешь сам? Я велю Сай, чтобы она присмотрела за тобой.

— Не надо, я не младенец. Поторопись, время на исходе.

Легко, словно степная лань, Лей поднимается и уходит по направлению к баракам. Ей даже нет нужды оборачиваться и манить Зверя: тот, выждав время и оглянувшись украдкой, идет в ту же сторону.

Я прислоняюсь спиной к шершавому бревну навеса и закрываю глаза. Вызываю в памяти образ Вель и представляю, как ее губы касаются моих.

Диего крепче перехватил мою руку на своем предплечье и ослепительно улыбнулся молодой паре, выгуливающей очаровательного малыша.

— На будущей неделе я собираюсь устроить прием для сенаторов. Мама теперь посвободнее, поэтому займется приготовлениями. Поможешь ей?

— Помогу, — кивнула я и возвратила улыбку полноватой женщине — кажется, супруге ювелира. Постепенно, во время наших вечерних прогулок, Диего знакомил меня с жителями Кастаделлы, и теперь многих из них я начала узнавать в лицо. — Маме действительно нужна помощь, или это очередной повод держать меня подальше от тренировочного городка?

Диего не подал виду, что мои слова смутили его.

— С чего ты взяла?

— Может быть, с того, что сегодня нанятые тобой аркебузиры, о которых ты позабыл мне рассказать, не впустили меня внутрь?

Он скосил глаза в мою сторону.

— Значит, ты все-таки ходила туда?

— Разумеется, ходила. И раз уж об этом зашел разговор, хочу узнать, что все это значит и почему я не могу видеть своих людей?

— Тебе сейчас нужно думать о ребенке, а не о рабах.

— Ребенок еще не родился, с чего мне о нем думать? А ведь завтра суббота, и я должна поговорить со своими людьми, обсудить предстоящие поединки…

— Вельдана, ты в самом деле считаешь, что это необходимо? — с легким раздражением в голосе осадил меня Диего. — Что-что, а в драках они смыслят получше тебя.

— Давай начистоту. Теперь я пленница в твоем доме?

— Глупости. Ты моя жена и хозяйка моего дома.

— Помнится, прежде у меня было больше свободы, как у хозяйки дома.

— Прежде ты не носила в чреве моего наследника. — Диего вздохнул, остановился и взял мои ладони в свои. — Я просто не хочу рисковать тобой.

— Ты ничем не рискуешь, — упрямо настаивала я. — Ведь мы уже говорили об этом. Ты сам позволил мне построить этот городок…

— Но теперь там слишком много бойцовых рабов, и беременной женщине не место среди этой дикой своры.

Меня охватило бессилие. Я отчетливо поняла, что переубедить мужа не удастся, он просто не желает слушать моих аргументов.

Не дождавшись от меня очередного упрека, Диего вновь переложил мою руку себе на предплечье и повернул в обратную сторону.

— Думаю, сегодня мы достаточно погуляли. Пойдем-ка домой, я устал.

Утро субботы заставляет меня понервничать. Мы готовимся к выезду на Арену, но почему-то за нами никто не приходит. Старые тревоги приобретают новые формы: мы теперь не нужны? Игры отменяются, нас всех распродадут на торгах, и о подготовке к восстанию придется забыть?

К счастью, на воротах лязгает засов, и я сам готов растерзать себя за малодушие. Мы все же едем на Арену, и, вероятно, совсем скоро я увижу Вель!

За распахнутыми воротами неожиданно появляется красавчик Адальяро, но Вель рядом с ним нет. Он самолично, с присущей ему брезгливостью, осматривает бойцов и отбирает тех, кто, по его мнению, способен сражаться. На них надевают кандалы. Остальных, кто еще слаб и не оправился от ран, аркебузиры грубо отталкивают назад. Внутри начинает закипать гнев, но я стараюсь держать себя в руках.

— Господин, — произношу смиренно. — Позвольте этим парням тоже поехать. Им будет полезно посмотреть на поединки.

— Когда будут способны побеждать, поедут, — удостоив меня презрительным взглядом, сквозь зубы цедит красавчик.

Последним заковывают Эйхо. Ступаю за ним следом, но Диего Адальяро жестом велит стражам заканчивать.

— Это все, — говорит он аркебузирам. — Вы двое — ведите этих псов к повозке, а вы оставайтесь на местах.

— Господин! — вновь подаю голос, стараясь дышать глубоко и ровно. — Вы забыли меня.

Резкий поворот кудрявой головы, перекошенное лицо красавчика, быстрый взмах хлыста — и шею обжигает боль. Едва успеваю наклонить голову, чтобы не схлопотать по лицу. Горжусь тем, что не поддался инстинкту и не выбросил руку на перехват, иначе…

— Я ничего не забываю, пес! — шипит над ухом благородный господин. — Я же сказал: едут те, кто может сражаться!

— Я могу, — выплевываю прежде, чем успеваю подумать.

Краем глаза замечаю, как Диего Адальяро вновь заносит хлыст, и опускаю голову ниже, подставляя плечи, однако удара не ощущаю. Удивленный, поднимаю глаза.

— Правда? — криво ухмыляется красавчик, ощупывая меня скептическим взглядом. — Что ж, тогда этого тоже в кандалы. И поживее, опаздываем!

Прежде чем успеваю сообразить, что наделал, на меня надевают ошейник, заламывают за спину руки и пристегивают сзади к цепи. Пока нас ведут к повозке, лихорадочно соображаю, что теперь делать. Вырвать бы самому себе язык! Если меня и правда сегодня выставят на Арену, придется сражаться, а я еще не готов. В руку еще не вернулась прежняя сила, поврежденные ребра мешают свободно двигаться, в таком состоянии я уязвим, как никогда… А ведь против меня наверняка выставят опытного, сильного бойца, не какого-нибудь сосунка!

Что я наделал? Почему позволил упрямству и желанию хоть мимолетом увидеть Вель опять взять верх над здравым смыслом и подставить под удар свой замысел?

Что ж, хоть чего-то я действительно добился: у кареты, что стоит перед повозкой, наконец-то вижу свою госпожу в светлом выходном платье. На миг наши взгляды встречаются, и я теряюсь, не понимая, что вижу в ее глазах: радость, вину, непонимание, тревогу, страх?

Еще миг — и она скрывается внутри кареты, а нас одного за другим впихивают в повозку.

Дальше все как в тумане: тряска в телеге под палящим солнцем, знакомый запах Арены, мелькание полуобнаженных тел… Жадно ловлю взглядом Вель и вижу, как наливается гневным румянцем ее лицо, когда она жарко спорит о чем-то со своим красавчиком.

Наконец помощники распорядителя уводят нас за решетку на разминочное поле. Зачитывают пары и порядок поединков, и меня в списке нет. Значит, Вель все же настояла на том, чтобы не дать мне совершить глупость…

Теперь могу спокойно заняться тем делом, ради которого я здесь. Вместе со Зверем, которому предстоит биться в заключительной серии поединков, наставляем ребят, обсуждаем особенности соперников, планируем тактику боев.

Увы, первая же схватка заканчивается неудачей: паренек из новичков, имя которого мне так и не удалось запомнить, допускает ошибку, открыв бедро мечу соперника. Раненый, он не в силах продолжать бой, озирается вокруг ошалевшими глазами и в конце концов сдается под серией уничтожающих ударов.

Я закусываю губу. Парню не повезло: соперник явно превосходил его опытом и умением. С другой стороны, в его поражении есть и польза: теперь Вель не станут обвинять в мошенничестве и договорных боях.

Тирн побеждает. Побеждает и Эйхо. Зато во втором отделении удача отворачивается еще от одного нашего: ловкача с южных островов по кличке Нырок. А я возлагал на него большие надежды…

К счастью, во второй серии поединков поражений больше не терпит никто из наших ребят.

Финальную серию открывает Жало. Его манера боя завораживает. Он уверенно находит слабые места соперника, превосходящего его ростом и крепостью, и безжалостно наносит один точный удар за другим. Не могу припомнить, чтобы он так выкладывался на учебных боях, но теперь убеждаюсь, что Жало — опаснейший противник, и Хаб-Арифу в самом деле повезло одолеть его в прошлый раз.

Победа Жало приносит нам великолепного бойца, и я остаюсь доволен.

Несколько следующих пар дают нам передышку: среди них нет наших людей. Затем наступает черед Кйоса. Его соперник внушает опасения, и я стараюсь напоследок вложить в голову парня хитрости, которые помогут ему победить. Он понятливо кивает, разминает широкие плечи, в его глазах я не вижу страха, и это вселяет в меня надежду.

За боем наблюдаем бок-о-бок со Зверем, вцепившись пальцами в прутья заградительной решетки.

— Молодец… — шевелит губами Зверь, и я вижу, как сокращаются мышцы на его могучих руках: в мыслях он там, на песке круглой площадки, дерется с противником вместо Кйоса. — Теперь левой… так… группируйся… закрывайся… атака, ну же!

Победа близка: Кйос заносит деревянную секиру для последнего удара, и тут случается непредвиденное. Противник изворачивается, бьет щитом по запястью лиамца — и у того вырывается вопль боли. Секира летит к каменному ограждению, Кйос не успевает закрыться и получает вражеским оружием по затылку. Трибуны взрываются кровожадным воплем: Кйос побежден.

Мои пальцы судорожно сжимают решетку. Зверь поворачивает ко мне побледневшее лицо.

— Нет… нет, только не он!

В груди разливается горечь. Только теперь понимаю, как дорожил этим заносчивым, хвастливым парнем. Как хотел видеть его победы, как надеялся встать с ним плечо к плечу в последней битве за свободу…

Побледневшего Кйоса выводят за решетку. Он держится за правую руку: видно, что несколько пальцев сломано. Прежде, чем успеваю о чем-либо подумать, прорываюсь к нему, молча сжимаю плечо, не обращая внимания на его конвоиров. Кйос изворачивается, словно в поединке, ускользает от стражей и обхватывает меня за плечи здоровой рукой. Сквозь гневные вопли стражей слышу его лихорадочный шепот:

— Мы еще увидимся, Вепрь. Я все помню. Я доживу. Ты не пожалеешь…

— Береги себя, — только и успеваю сказать, прежде чем лиамца грубо отрывают от меня и толкают в спину так, что он падает на колени.

На грудь словно наваливается каменная плита, но я заставляю себя собраться. Близится поединок Зверя.

====== Глава 34. Повиновение ======

Комментарий к Глава 34. Повиновение Глава пока не бечена

Мерное покачивание кареты усилило дурноту, одолевавшую меня с самого утра. Отодвинув бархатные занавеси на окне в надежде вдохнуть больше воздуха, я прислонилась виском к резной деревянной раме.

— Ты расстроена? — склонился над моим плечом Диего.

Я сделала глубокий вдох, чтобы подавить особо неприятный приступ тошноты, и заставила себя ответить.

— Сегодня я потеряла трех рабов.

— И получила вместо них целых восемь. К тому же, мы сорвали неплохие барыши на ставках, ты так не считаешь?

Диего красноречиво похлопал по кошелю на поясе, так, что в нем зазвенели монеты.

— Да, неплохие, — ответила я безучастно.

Разве мог он меня понять? Он не позволил мне подойти к моим людям и не дал перемолвиться даже словом перед их выходом на Арену, и вот теперь троих больше нет с нами. И Джая бы не было, если бы я не воспротивилась странному желанию Диего вытолкнуть на песок еще и его, уязвимого и не восстановившегося после тяжелых травм.

— Ну же, не расстраивайся. Подумаешь, парочка рабов. Зато дома тебя ожидает сюрприз.

Почему-то мелькнула мысль, что сюрпризом окажется письмо от дядюшки, — разумеется, напрасная. На ответ надеяться не приходилось: мое письмо к родственникам едва ли преодолело хотя бы половину пути в Аверленд. Конечно же, письма мне никто не вручил, да и Диего будто бы забыл о своих словах. Загадочно улыбающаяся за обедом Изабель заставила меня насторожиться, но и тут Диего сделал вид, словно ничего не происходит. После обеда он проводил меня в покои и не ушел, вопреки ожиданиям, а подвел меня за руку к большому зеркалу у комода.

— Закрой глаза, — попросил он.

Я подчинилась. Вскоре шеи коснулся холод металла. Теперь уж ясно, что за сюрприз он имел в виду.

— Можешь открыть.

Я послушно взглянула на себя в зеркало. Шею обхватывало великолепное ожерелье, усыпанное крупным жемчугом и сапфирами чистейшей воды. Красиво, но… в душе не шевельнулось ровным счетом ничего. Пришлось через силу выдавить улыбку и поблагодарить мужа за подарок.

— Нравится? — Диего обнял меня со спины, положил ладонь на живот и поцеловал в обнаженное плечо.

— Нравится, — вынуждена была признать я, хотя внутри все протестовало и против мужниных объятий, и против прикосновения мягких красивых губ к моей коже. — Очень.

— Это награда за то, что ты подарила мне надежду стать отцом. Надеюсь, теперь твое настроение улучшится. А когда родится наш сын, ты узнаешь, насколько щедрым я могу быть, — воодушевленно произнес Диего.

— Благодарю тебя.

Довольный, он взял мое лицо за подбородок и повернул к себе.

— Не поцелуешь?

Вспомнилась Лей и ее слова о том, что только любовью и лаской я смогу добиться расположения мужа. Любовью, которую на самом деле не испытываю к нему, как ни печально это признавать.

Сделав над собой усилие, я потянулась к его губам и закрыла глаза. Позволила раскрыть свои губы, впустила в рот настойчивый язык. Даже обняла Диего за шею, позволяя ему прижаться к себе теснее.

— Когда ты не дуешься, то нравишься мне гораздо больше, — оторвавшись от моих губ, произнес он с улыбкой.

— Я бы не дулась, если бы ты не держал меня взаперти.

Улыбка сползла с лица Диего.

— Ты опять о своем.

— Верни мне право видеться с моими рабами.

— С рабами? — недобро хмыкнул Диего, и в глазах его промелькнул затаенный гнев. — Или только с одним из них?

По спине прополз неприятный холодок.

— Диего, о чем ты?

— Ты знаешь.

— Если о Джае, то ведь ты сам хотел, чтобы я зачала от него дитя!

— Правда? — он насмешливо искривил губы. — А я помню другое. Я хотел, чтобы ты зачала дитя от Кима, а ты выбрала этого бешеного пса!

Внезапный приступ дурноты вынудил меня отвернуться. Но Диего обхватил пальцами мои скулы и вновь заставил смотреть себе в глаза.

— Да, я не хочу, чтобы этот раб прикасался к тебе. Он сделал, что от него требовалось, теперь самое время забыть о нем.

Губы стали внезапно сухими и горькими.

— Я вовсе не это имела в виду. Там, за частоколом, находится не только Джай. Сегодня у нас появились новички, неужели ты считаешь нормальным, что они не будут знать свою хозяйку?

Прищурившись, Диего долго изучал мое лицо, а затем все-таки разжал пальцы. Я невольно потерла освобожденные скулы.

— Если я разрешу тебе видеть других рабов, ты ведь будешь встречаться и с ним, не так ли?

— Разумеется, — твердо ответила я. — Он — их наставник. А я должна разбираться в играх, чтобы мои люди могли побеждать. Мы вместе будем определять готовность бойцов, выбирать соперников, обсуждать правила…

— Я понял, — раздраженно оборвал меня Диего. — Ты продолжишь упрямиться и изводить меня, пока не добьешься своего.

Некоторое время он мерил шагами спальню, а потом резко обернулся и приблизился вплотную.

— Хорошо, я разрешу стражам впускать тебя. Но у меня есть два условия.

— Какие? — не дыша, я провела языком по пересохшим губам.

— Пообещай, что больше не станешь отдаваться ему. — Невесело усмехнувшись, он добавил: — И никому другому.

— Обещаю. — Мой голос дрогнул, но я понадеялась, что Диего этого не заметил. — Что еще?

— Еще… тебе пора вспомнить, что я твой муж. От тебя не требуется оставаться со мной всю ночь, но вечера ты будешь проводить на супружеском ложе.

Горло сдавил тугой липкий ком. Вспомнились руки Диего, шарящие по моей груди, прикосновения Кима, развратные картины, что представали моему взору в спальне мужа. Но если это цена, которую я должна заплатить за возможность видеться с Джаем…

— Как пожелаешь, дорогой, — смиренно произнесла я. — Будь по-твоему.

После боя нас кормят обильно и сытно: упругие вареные моллюски, рассыпчатый дикий рис, кашица из спелого авокадо, фрукты. Но вкус еды не ощущается. Нет и привычного оживления во время ужина, слышен лишь глухой стук ложек о миски. Радости не видать даже на лицах сегодняшних победителей, каждый угрюмо смотрит в свою тарелку и избегает встречаться взглядом с соседом.

Побитые и местами окровавленные новички едят жадно и торопливо, с любопытством озираясь вокруг. Испуга в глазах не вижу: похоже, и впрямь попасть во владение семейству Адальяро считается большой удачей. В других домах проигравшим в первый день не светила даже кормежка, а ведь могли и плетьми отходить, и на позорный столб подвесить. Единственный страх новичков, который осязаемо струится в воздухе, читается в опасливых взглядах, касается будущего: их еще не клеймили, вдруг отдадут обратно?..