Разорванный круг, или Двойной супружеский капкан

28

— Мариночка, дочка, ну нельзя же так безответственно относиться к своему здоровью, — озабоченно сказал Григорий Анисимович, присаживаясь на розовый пуфик у постели дочери. — Как ты себя чувствуешь сегодня? Как спала?

— Спасибо, папа, — кротким голосом ответила Марина. — Уже все нормально, чувствую себя хорошо.

Этот ангельский голосок напомнил Григорию Анисимовичу белокурую девчушку, у постели которой сидел он ночи напролет, когда она металась в бреду с воспалением легких. Острая жалость кольнула сердце. Глупая девчонка… И красивая, и умница, а вот поди ж ты, что-то не получается у нее с личной жизнью. Хороший парень Максим, жила бы с ним да радовалась — квартира есть, деньги есть, чего еще нужно молодым? Родила бы ему пару внучат, как хорошо было бы! Ан нет! Вместо этого — то замкнутость, отчужденность, то истерики, и вот пожалуйста — нервный срыв, целый день вчера пролежала в постели. Ох, как крепко напугала отца и добрую Регину Васильевну. Видимо, и он виноват, что у дочери все время какие-то сложности, вовремя не подсказал, не проследил, не уберег ее от опрометчивых поступков. Надеялся, что она, его умница, сама все сделает правильно. Да, виноват, Григорий Анисимович, виноват, брат. Но не только он. Какого черта, спрашивается, этот пройдоха Савин полез к ней? Воспользовался его доверием, решил, что незаменимый и, значит, все можно! А самое главное — застрял на середине, и ни туда ни сюда. Уж если задумал увести чужую жену — так уводи, черт тебя подери! Уводи, чего бы это ни стоило! А он все выжидает да, как нашкодивший кот, поглядывает на Хозяина: знает или нет? Знает, на то он и Хозяин, чтобы все знать! Выжидает, понимаешь, совсем измучил девчонку, дурак! Жалость к дочери сменилась не менее острой злостью на своего подчиненного.

— Я рад, что тебе лучше, дочка, и очень прошу: отдыхай. Погуляй, сходи в театр или на концерт и ни в коем случае не спеши в банк, а то, я вижу, Савин замучил тебя работой. Пусть сам думает, как решить проблему, это его дело!

— Да при чем здесь Савин, папа! Савин очень хорошо ко мне относится, с уважением, считает отличным специалистом… Этот приступ не от работы, а… извини, я тебе сразу не сказала… — Марина виновато опустила ресницы.

— Ну-ну, скажи хоть сейчас. Ты же знаешь, дочка, я твой друг, всегда помогу. Все, что в моих силах, сделаю.

— Позавчера я была у Данилова. Хотела поговорить с ним, хотела, чтобы он вернулся ко мне.

— И что же? — насторожился Григорий Анисимович.

— Он выгнал меня, папа! Представляешь, эта скотина возомнил себя крупным писателем, даже разговаривать не стал! Уходи, между нами все кончено! Я просто не знаю, как домой добралась. Ехала с такой скоростью, что пешеходы обгоняли машину, потому что голова кружилась. Я сама, папа, сама приехала к этой подлой твари, и — такое оскорбление!

— Да, это плохо, — с сожалением покачал головой Григорий Анисимович. — Может быть, у него настроение было неважное, какие-то сложности приключились? Хочешь, я позвоню, поговорю с ним сам?

Глупая девчонка! Вот ведь как бывает: умница, отличница в школе, институт с красным дипломом закончила, а в простой житейской ситуации разобраться не может. По тому, с какой ненавистью говорила она о муже, нетрудно было понять, где он, Григорий Анисимович, допустил ошибку, воспитывая дочь. Она не умеет проигрывать. Если сама пришла, сделала милость, он должен простить… А если он не может и не хочет прощать? Этот парень, Максим, с характером!

Григорий Анисимович задумался. Конечно, жалко единственную, любимую дочь, но осуждать Максима он не мог. Только представил себе: а если б его супруга изменяла направо и налево, а потом взяла да и нахально укатила с директором банка в Женеву, он бы простил ее? Да никогда! Но кто-то же виноват, что его бедная дочка так переживает сейчас? Кто-то довел ее до такого состояния?!

Савин!

— Нет, папа, не нужно никому звонить, и вообще!.. Я сама с ним разберусь! — Марина выбросила из-под простыни руки, замахала ими, сжимая кулаки. Воинственно запрыгали под тонкой ночной рубашкой белые груди. Григорий Анисимович опустил глаза. — Я не намерена прощать ему оскорбления, не намерена!

— Ну-ну, успокойся, дочка, успокойся, — ласково попросил Григорий Анисимович. — В подобной ситуации лучший выход — поехать куда-то отдохнуть. Развеяться, забыть о неприятностях. Море, пальмы, солнце, шумная, веселая компания, а? Только скажи, куда бы тебе хотелось махнуть.

— В Крылатское, папа. Хочу побыть одна. У этой сволочи, Данилова, куча других женщин, а он, между прочим, все еще мой муж. Я не намерена терпеть такое!

— Ты точно знаешь? Видела?

— Я это чувствую!

Григорий Анисимович вздохнул.

— Мариночка, дочка… Тебе нужно понять одно: насильно мил не будешь. Ну, не хочет он — и Бог с ним! Ты же красавица, знаю, парни глаз оторвать не могут, когда мимо проходишь. Выбери себе самого лучшего и забудь Максима. Тебе ли печалиться о таких пустяках?

— Ты ничего не понимаешь, папа! — раздраженно огрызнулась Марина. — Дело совсем в другом. Меня оскорбили!

— Давай договоримся так, — предложил Григорий Анисимович. — Я подумаю, как тебе помочь, а ты выбери, куда поехать на отдых. Хорошо, дочка? Ну, поправляйся, Регина Васильевна присмотрит за тобой, а мне пора на службу.

Он поцеловал Марину в лоб и неторопливо зашагал к двери. Наказать Максима? Это можно, да за что ж его все-таки наказывать-то? Он был куда более примерным мужем, чем сам Григорий Анисимович в его годы. Терпел, надеялся, но всякому терпению есть предел. И этим пределом стал Савин!

Если бы она позвонила через день или два, если бы даже сегодня, но позже, вечером, он бы, наверное, по-другому воспринял бы этот звонок и настойчивое приглашение зайти в гости. Но она позвонила утром, разбудила его (и в эту ночь он уснул, когда уже стало рассветать, так и не найдя иного выхода из сложившейся ситуации, кроме как расстаться с Леной навсегда). И, едва услышав ее голос в телефонной трубке, сразу же вспомнил свои ночные мучения. Расстаться навсегда — все еще звучало в голове, но ее голос был таким грустным, что сказать об этом напрямую он не смог. Решил, что правильнее будет объявить об этом при встрече.

И вот теперь он сидел в ее комнате, там, где еще вчера утром они были так счастливы, проснувшись после чудесно-сладостной, упоительно-восторженной ночи, сидел и молчал, время от времени поглядывая на Лену. Похоже, и она плохо спала в эту ночь — бледная, синие круги под огромными черными глазами. Темно-коричневые вельветовые джинсы туго обтягивали ее соблазнительные бедра. Данилов старался не смотреть на них, ибо тотчас же в памяти вспыхивали волнующие видения: как они, ослепительно белые, с невероятной силой притягивающие его взгляд — не оторвать! — судорожно рвутся ему навстречу, и протяжный стон наслаждения срывается с губ Лены, и хриплое бормотание, и всхлипывание, и смех сквозь слезы… А он чувствовал себя настоящим мужчиной, сказочным витязем, сумевшим разбудить спящую принцессу, растормошить, увести ее, осторожную, стеснительную, скромную, в пугающий мир бесстыдных наслаждений. И восторг, и гордость, и желание сделать этот мир таким, чтобы она поверила в него, захотела бы снова и снова приходить туда вместе с ним, наполняли его грудь.

Всего лишь сутки минули, а он видел себя уже не героем, освободившим принцессу от летаргического сна, а дурачком, попавшим в хитроумно расставленные сети.

Невыносимо было смотреть на нее и думать об этом!

— Ну почему ты обижаешься на меня, Максим? — спросила Лена, судорожно комкая белый носовой платочек. — Я ведь не обижаюсь на тебя за то, что ты привел меня в чужую квартиру…

— Ты же знаешь, почему так вышло.

— И за то, что обманывал меня.

— Я не обманывал тебя, Лена.

— Ты говорил: все, что было между нами, — это любовь, это нельзя спланировать, нельзя повторить… — Она стыдливо опустила глаза. — Но я прочитала в твоем романе подробное описание всего этого. Получается, ты ведешь себя так со всеми своими знакомыми дамами? И всем говоришь, что это нельзя повторить?

— Я ни с кем себя так не вел, — нахмурился Данилов. — Это описание — фантазия, мне казалось, что именно так должны вести себя люди, безумно любящие друг друга. Так не было в жизни, но так должно было быть, если бы… Если бы! Ты была так прекрасна, что мне показалось — мы и есть тот идеал, который я придумал. К которому стремился, но так и не встретил в реальной жизни. В ту ночь так оно и было, но потом…

— Что же случилось потом?

— Я узнал, что ты встречалась со мной из-за денег. На самом деле ты ведь хотела встретиться по объявлению, но послала вместо себя Светлану. Однако поняла, что я не тот, за кого себя выдаю…

— Господи! — в ужасе воскликнула Лена. — Что за глупости ты говоришь, Максим?! Как ты смеешь… даже думать такое?!

— Знаешь, Лена, мужчина, конечно, должен обеспечивать свою семью, свою женщину всем необходимым. Обязан. Но любовь не должна зависеть от материального положения. Она выше этого. Есть любовь — будет и все остальное, это истина. А если есть деньги, будет и любовь — это ложь. В моей жизни было уже такое. Больше не хочу.

— Да что с тобой, Максим? К чему ты говоришь мне какие-то пошлые банальные истины? Теперь ты так думаешь, да? А я по-другому! Ты получил то, что хотел, и теперь пошел своей дорогой! Ты черствый эгоист, Максим! — Она всхлипнула, принялась нервно вытирать платочком влажные глаза.

— Ты знаешь, что у меня вышло три книги?

— Да… Светка сказала.

— Но ты ведь твердо заявила мне, что никогда не стала бы встречаться с человеком, который сочиняет ради денег. Я же именно такой человек. И тем не менее ты хочешь, чтобы мы встречались. Что все-таки заставило тебя изменить свое мнение?

— Господи, какой же ты дурак и зануда! — простонала Лена. — Я говорила это вообще, понимаешь? И до сих пор так думаю. А с тобой хотела встречаться не ради денег, не ради книг, а просто потому, что влюбилась в тебя… — Она зарыдала, прижав ладони к лицу. — А теперь… я не хочу… уходи… пожалуйста, уходи, Максим… Ох, какая же я дура… поверила тебе…

— Ну зачем же так категорично? Лена, давай не будем встречаться несколько дней, неделю… Подумаем. — Данилов поднялся, сунул руки в карманы белых брюк, шагнул к ней.

Все его домыслы и недавние убеждения враз показались ему жалкими, глупыми, подлыми. Зачем он это говорил? Зачем обидел красивую женщину, которая просто-напросто любит его? Которую и он любит? О чем тут размышлять, что выискивать?

— Уходи, Максим, уходи! — сквозь слезы закричала Лена. — Я ненавижу тебя, потому что больше никогда и никому не смогу верить! Оставь меня, умоляю!

Данилов попятился. Верить? А сам-то он верил ей? Пожалуй, нет. Где-то в подсознании все равно тлела мысль: если я придумал такую сумасшедшую любовь ради того, чтобы написать роман и заработать деньги, почему бы и ей не придумать то же самое — для достижения своей цели? Ведь на самом деле такого не бывает… А когда он услышал рассказ Светланы, тлеющая мысль вспыхнула страшным пламенем, сжигая его душу. И разум…

Но если такая любовь бывает? Была?

Он не знал, что делать. Сухой колючий комок застрял в горле, перед глазами запрыгали белые искры, словно солнечные блики на глади воды. Нужно было подумать, прийти в себя… Или — немедленно встать на колени и умолять ее о прощении?

— Уходи, уходи… — как в забытьи, повторяла Лена.

— Извини… — пробормотал Данилов. — Я ничего не соображаю. Ничего не могу понять. Пожалуйста, прости, не знаю, что на меня нашло… Я уйду, но позже позвоню тебе. Можно, Лена?

— Нет! — еще сильнее разрыдалась она. — Я ненавижу тебя!

Виновато склонив голову, он вышел на улицу, несколько минут постоял у ее подъезда, не зная, вернуться или уйти. Возвращаться было бессмысленно. Лена не пустит его в квартиру, да и сам он в таком состоянии не способен что-либо объяснить ей. И Данилов медленно побрел к автобусной остановке.