Разорванный круг, или Двойной супружеский капкан

2

К одиннадцати часам вечера в полутемном зале ресторана все посетители уже говорили в полный голос даже о самых интимных проблемах. На пятачке сцены худая, вульгарно размалеванная певица кричала во весь голос, тщетно надеясь пробиться к сердцам захмелевших посетителей, но голос ее тонул в коктейле крепких мужских басов и баритонов с вишенками женских взвизгов. И только золотые вуалехвосты в огромном аквариуме у окна оставались по-прежнему величавы и элегантны.

В отличие от людей.

— Ну давай, Макс, под лангетики еще раз — за тебя! — пробасил здоровенный детина в поношенном джинсовом костюме.

Курносый, с крупными чертами лица, злыми голубыми глазами и всклокоченной рыжей шевелюрой, он походил на уличного громилу. Хмурый швейцар поначалу даже не хотел пропускать его в ресторан, мол, не так одет. И респектабельные посетители нет-нет да и посматривали в его сторону с нескрываемым удивлением: а этот как сюда попал? Но, сталкиваясь со злым взглядом, поспешно отворачивались. Знали бы, что громила — вовсе не главарь банды рэкетиров, а всего-навсего писатель Юрий Алтухов, наверное, по-другому отнеслись бы к его вызывающему виду. Да кто ж теперь знает писателей в лицо, тем более если за последние три года у него не вышло ни одной книги?

Макс улыбнулся и поднял бокал.

Он-то был полной противоположностью Алтухову: среднего роста, худой, элегантно причесанный, с тонким прямым носом и тонкими губами, с внимательным взглядом умных карих глаз. В добротном сером костюме, белой рубашке с красным шелковым галстуком, заколотым золотой булавкой. Глядя со стороны, можно было подумать, что это «новый русский» пришел в ресторан со своим телохранителем. Но Макс, или Максим Данилов, тоже был писателем. Однако, в отличие от Алтухова, более удачливым — три его книги вышли за последний год, последняя всего две недели назад. Ее-то приятели сегодня и «обмывали».

— За тебя, — повторил Алтухов. — Хотя, честно говоря, мне совсем не нравится, что мы сидим в этом вертепе и обмываем твой халтурный роман.

— Я понимаю тебя, Ал, — улыбнулся Данилов. Больше десяти лет он знал Алтухова и не помнил, чтобы кто-то в узкой компании называл его по имени: Юра. Только — Ал. — Конечно, лучше бы мы сидели в дубовом зале ЦДЛ и обмывали твою книгу. Но это уже было, и не раз.

— Ты мне скажи серьезно — халтурку состряпал? Ведь нельзя за три месяца сочинить серьезный роман! Нель-зя!

— Если работать двадцать четыре часа в сутки, то можно, — уверенно ответил Данилов. — Ты попробуй, сам увидишь. Я же тебе предлагал не раз: напиши, подскажу тему, которая пройдет сейчас на «ура», сведу с издателями, и все будет отлично.

— Как я могу писать то, что пройдет сейчас? Я пишу только то, что душа прикажет! Раньше меня знали и уважали именно за это, а теперь долбаные демократы перевернули все с ног на голову!

— А ты вспомни получше, как ты писал раньше, — настаивал Данилов. — Об этом говорить нельзя, это непременно вычеркнут, а за это могут и посадить. Цензор-то в голове сидел, мешал работать.

— Не мешал, Макс, не мешал, а помогал! Если нельзя, значит, я должен подумать, какой образ найти, чтобы и сказать все, что хочу, и редактора не подставлять. Находил! Если как следует подумать, все можно сказать, абсолютно все! На том и стоит русская литература. Это и есть творчество, образное мышление. А сейчас что? Дерьмо! Что думают, то и брякают борзописцы, радетели народные! А почитаешь — ни образа, ни метафоры. Дерьмо, Макс, и не спорь со мной. Но если тебе нравится гробить свой талант — я не возражаю.

— Нравится, Ал. Ты знаешь, я даже втянулся в такой ритм работы. Три месяца пишу роман, отношу в издательство, еще через три месяца держу в руках книгу. Знаю, что она неплохо расходится, значит, люди покупают, читают, даже и в это непростое время. О чем же еще мечтать писателю?

— О творчестве, Макс! — рявкнул Алтухов.

— Творчеству нужен выход, иначе оно задохнется и протухнет, — заметил Данилов. — Ну что, выпьем еще раз за меня, или ты передумал?

— Почему передумал? Выпьем. — Алтухов решительно опрокинул содержимое своей рюмки, вытер губы бумажной салфеткой и отрезал сочный кусок свинины. Прожевал и махнул рукой. — С другим бы и разговаривать не стал, но тебя, Макс, мне жаль.

— А мне — тебя, — пожал плечами Данилов. — Чем ты занимаешься, Ал? Читаешь лекции в каком-то Гуманитарном университете, мучаешься, денег ни на что не хватает, а писать для читателей не желаешь. Ну и где тут логика?

— Не для читателей, а на потребу толпе.

— Толпа — это и есть читатели. И если у нее нет потребности в твоих книгах, тогда кому они вообще нужны?

— Раньше-то мои книги нужны были, а теперь совсем развратили народ бульварным чтивом! Ну и хрен с ними, с такими читателями! Ты хоть настоящий писатель, Макс, это я знаю, а большинство авторов дерьмовых теперешних романчиков? Щенок начитался Хэммета и сочинил свое: «Я его в челюсть — трах! А к ней под юбку — р-раз!» Орлы, мать их за ногу!

— Они твое место занимают, Ал. И ты сам уступил его. Если настоящие писатели сидят и думают о вечности, кто-то пишет романы. Их издают и читают. Все просто. Нужно сидеть и писать, вроде бы для читателей, на потребу публики, а на самом деле — то, о чем просит душа. Вот тебе и творчество, образность! А заодно и средства к существованию. Это же здорово, когда любимая работа еще тебя и кормит.

— Не пой-дет! — отрезал Алтухов. — Все это дешевка, Макс. Три-четыре тысячи баксов, которые они тебе платят, ничего не решают. И Пукера тебе за твои романы все равно не дадут.

— Премию Букера? Я о ней и не мечтаю. Чтобы ее получить, нужно быть либо писателем с былыми заслугами, либо низко и часто кланяться критикам, которые сейчас больше всего заинтересованы в том, чтобы вывести в люди своего человечка, а потом на весь мир кричать: это я его открыл, я нужный, нужный человек в литературе! Ищите меня, зовите меня, спрашивайте мое мнение, платите за него!.. Ладно, пусть они без меня доказывают свою нужность. Я просто делаю то, что умею лучше многих, честно зарабатываю себе на более-менее нормальную жизнь.

— А что такое — нормальная жизнь? — ухмыльнулся Алтухов. — Шастать по ресторанам, пить «Абсолют», закусывать осетринкой и выписывать шикарных шлюх? А я вот пью «Михайловскую» за шесть двести, закусываю салом с луком — и доволен. Вполне! Соседка по коммуналке бесплатно дает, еще и подкармливает, со стиркой помогает. Нормально! Нет, Макс, если уж продавать свой талант, свою искру Божью, то уж за другую цену. И знаешь что? Я придумал как.

— Поделись своими глубокими соображениями, — из вежливости сказал Данилов. Давно известно, что каждый неудачник отлично знает пути к богатству и славе, да только идти по ним почему-то не может.

Алтухов нагнулся, достал из потертого пластикового «дипломата» газету бесплатных объявлений «Из рук в руки». Данилов молча ждал, когда приятель раскроет секрет быстрого обогащения за счет продажи собственного таланта.

В эту минуту к столику подошел официант. В черном костюме, с черной «бабочкой» и гладко зализанными назад волосами, он почтительно положил перед Даниловым листок с расчетом, безошибочно угадав того, кто будет платить.

— Рассчитаемся?

Данилов посмотрел на Алтухова.

— Ты как, Ал? Водка у нас еще есть, закуска тоже. В конце концов, если что-то понадобится, сделаем еще один заказ, верно?

— Ты все правильно посчитал? — сурово спросил официанта Алтухов, сграбастав листок со столбиком цифр.

Официант не счел нужным отвечать. Он с первого взгляда понял, что этот вызывающе одетый и вульгарный тип здесь оказался случайно, ему бы на троих соображать у магазина, а он, видите ли, в ресторан приперся, лох!

— Ни хрена себе! — возмущенно воскликнул Алтухов. — Да здесь же две месячные зарплаты учителя! Послушай, Макс, у меня такое ощущение, что холуй просто накалывает нас. Я вот сейчас посчитаю, у меня в школе пятерка была по арифметике.

— Попрошу не оскорблять, — брезгливо поморщился официант.

— А я тебя и не оскорбляю, — сказал Алтухов, внимательно разглядывая цифры. — Холуй — это синоним слова «официант». То есть человек, который прислуживает другим людям. Ты прислуживаешь? Значит, холуй. Объяснить, что такое синоним?

— Ал, прекрати, — попросил Данилов, доставая из внутреннего кармана пиджака пачку стотысячных купюр.

— Я не намерен выслушивать оскорбления от всяких там… — крикнул официант. Видно, устал к концу рабочего дня.

— Я так и думал, — удовлетворенно констатировал Алтухов, закончив подсчет. — Холуй обсчитал нас на пятьдесят тысяч! Ты только представь себе, Макс, он не ждет, когда мы дадим на чай за культурное обслуживание, что вполне естественно при его должности, а требует: ну-ка, дайте мне пятьдесят тысяч! Да это не холуй, а самый настоящий бандит. Рэкетир! И он думает, что это сойдет ему с рук?!

Данилов торопливо отсчитывал деньги, стараясь не обращать внимания на Алтухова, размахивающего бумажкой с цифрами.

— Если я ошибся, могу пересчитать, — торопливо сказал официант, нервно подергивая уголок «бабочки». — Но если для вас пятьдесят тысяч — такая огромная сумма, нужно было…

— Ах ты тварь! — заорал Алтухов, вскакивая со стула. — Да я тебе морду сейчас набью за такие слова! Если холуй наглеет, он и рубля не получит лишнего, а если не понимает этого — нужно объяснить товарищу!

Он схватил официанта за грудки, легко оторвал его от пола и тряхнул так, что голова бедняги резко мотнулась из стороны в сторону. Данилов бросился к ним, с трудом оторвал Алтухова от его жертвы, усадил за стол и повел официанта в сторону, заново пересчитывая купюры.

Между тем в полутемном зале наконец-то зазвучал в полную силу голос певицы — это притихли посетители, с интересом наблюдая за происходящим.

Данилов отвел официанта в сторону, сунул ему в потную ладонь деньги.

— Здесь все, что ты посчитал. Извини, начальник, бывает.

— Да я сейчас скажу ребятам из охраны, они его по стенке размажут, козла! — зло выкрикнул официант.

— Я тебе заплатил по полной программе, — жестко сказал Данилов. — Ну а за причиненные неудобства держи еще, — он махнул перед носом официанта десятидолларовой купюрой и элегантным движением отправил ее в нагрудный карман пострадавшего. — Все нормально. Мой приятель немного перебрал, сам знаешь, бывает. Никаких обид. Лады?

— О чем речь, — пожал плечами официант. Деньги вернули ему душевное равновесие. Он даже улыбнулся и, хлопнув Данилова по плечу, посоветовал: — Найди себе телохранителя получше. Он же дубина стоеросовая, не умеет себя вести.

— Зато дело свое знает отлично, — улыбнулся в ответ Данилов и вернулся к столу.

Алтухов с мрачным видом уставился на него.

— Забудь, — сказал Данилов, наполняя рюмки. — Выпьем за тебя, Ал, а потом расскажешь мне про свою гениальную идею, как подороже продать свой талант.

— Да пошел ты! — махнул рукой Алтухов. — Тоже мне, демократ хренов! Его грабят, а он улыбается! Надоело все это. Мало того, что холуи наверху водят за нос Большого Папу, смеются над нами и ловят кайф от этого, так еще и малые холуи свое урвать с нас же хотят! Не жизнь, а малина…

Однако ж выпил, захрустел огурцом.

— А как насчет гениальной идеи?

— Да никак. Не хочу ничего рассказывать, Макс. Посмотрел на этого человечка, и тошно стало. Ноги тонкие, а жить-то хочется… Надо было в морду ему дать, может, задумался бы о смысле бытия.

Данилов взял со стола газету, принялся листать страницы.

— Не задумается, Ал, его уже не исправишь. Слушай, мне всегда нравились объявления о знакомствах. Просто балдею от пожеланий наших дорогих сограждан. Они все хотят того, чего не бывает на свете, представляешь? Вот смотри… «22 года, красивая, со стройной фигурой… желает встретить мужчину приятной наружности не старше тридцати, без вредных привычек, материально обеспеченного и с квартирой, для…» Ну, понятно для чего.

— Правильно желает, — буркнул Алтухов. — Давать по полной программе, но и получать — тоже по полной. Все мы к этому стремимся.

— Да, но таких мужчин в природе не бывает! — с улыбкой возразил Данилов. — Без вредных-то привычек!

— Идеал и должен быть недосягаем.

— Я уже несколько раз думал об этих нереальных желаниях, и знаешь, что хочу сделать?

— Дать объявление с советом думать о чем-то более реальном.

— Нет, другое! — Данилов с воодушевлением взмахнул рукой. — Хочу дать объявление примерно с таким текстом: «Писатель, зарабатывающий две тысячи баксов в месяц, пьющий, курящий и со скверным характером ищет красивую девушку, которая помогла бы ему тратить деньги». Как ты думаешь, отзовутся красавицы?

— Если они за бабки с неграми трахаются, почему ж не отозваться, — все так же мрачно сказал Алтухов.

— Давай проведем эксперимент и посмотрим, что из этого получится?

— Ничего не получится. — Алтухов закурил «Яву», с наслаждением затянулся и шумно выдохнул дым. — Во-первых, никто из нас не подходит под твое описание, у меня баксов нет, а у тебя характер нормальный, да и привычка вредная только одна — писать на потребу толпе. А во-вторых, будут звонить какие-то стервы, которым невтерпеж две тысячи баксов в месяц тратить. Ничего интересного я в этом не вижу, как, впрочем, и в твоем новом романе.

— Но попробовать-то можно? Подари мне эту газету, я завтра же отправлю объявление. А потом посмотрим, что из этого получится. Может быть — новый роман.

— Возьми. Ладно, Макс, не обижайся, ты же знаешь, я уважаю тебя, да что-то хреново на душе стало. Пошли-ка на свежий воздух. Похоже, я форму теряю, литр всего-то выпили, и под хорошую закусь, а чувствую себя неважно. И домой идти неохота. Опять с утра нужно думать, как прожить до зарплаты. Дерьмо все!

Данилов прикинул, что из выпитого литра граммов семьсот пришлось на долю приятеля, сам-то он пил осторожно, больше закусывал, поэтому и чувствовал себя вполне сносно. Но говорить об этом не стал.

Алтухов поднялся, взял свой «дипломат» и, покачиваясь, направился к выходу. Данилов, схватив со стола газету, бросился следом, глядя по сторонам, нет ли поблизости злополучного официанта. Не дай Бог встретится у Ала на пути — скандала не миновать.

Обошлось.

— Зачем тебе думать, как прожить до зарплаты? — сказал Данилов, когда они вышли в вечернюю духоту улицы. — Скажи, сколько нужно, я тебе одолжу.

— Не надо, сам разберусь.

— Тогда вот что. Завтра, как оклемаешься, звони мне и заходи. Сгоняем в издательство, я попрошу, чтобы тебе дали на редактирование какую-нибудь рукопись. Они неплохо платят… Дня три-четыре посидишь над двадцатилистовым романом — тысяч шестьсот твои. Договорились?

— Ладно, там видно будет…