Уже стоя перед зеркалом в комнате и завязывая ленту бантом на шее, я услышала настойчивый стук в дверь.


— Входите, — крикнула я и палочкой отперла замок.

— Амелия, этот козёл Джошуа… Ты в этом собралась идти? — Натсай замерла на полпути, оглядывая меня с головы до ног.

— Д-да, — я попыталась осмотреть свою спину в отражении через плечо. — А что такое? Где-то грязь?

— Слушай, давай без этих твоих шуток, там ведь будет Себастьян со своей… девушкой, — на последнем слове она скосила глаза в кучу. Я тут же зарделась, понимая, на что намекает подруга.

— Смотри, я вместо галстука повязала ленту, — я попыталась обворожительно улыбнуться и оттянула петлю банта на шее, чтобы продемонстрировать его Натти.

— Ты серьёзно? — она скрестила руки на груди, скептически глядя на меня исподлобья. — Ты классно выглядишь, я не спорю, но давай померим что-нибудь другое? Поинтереснее, а? — она аккуратно взяла мои дрожащие руки в свои. — Ого! Это что такое? Я раньше не видела… — и Натти принялась рассматривать кольцо с чёрной шпинелью {?}[минерал] на моём пальце. Делала она это с таким интересом, с каким могла только такая сорока, как она.

— Это… ну, что-то вроде семейной реликвии, — я осторожно поправила его кончиками пальцев. — Единственное, что осталось от родителей.


Удивительно, но при упоминании семьи в моей душе ничего никогда не ёкало, как об этом пишут в книгах или показывают в театре. Даже смерть профессора Фига и Лодгока вызывает во мне больше скорби, чем скупые воспоминания о семье. Это кольцо для меня — не более, чем красивая вещь, дорогая и не совсем подходящая мне по статусу и образу жизни.


— Очень красиво… — Натти заворожённо и чересчур трепетно крутила мою руку в разные стороны, пытаясь уловить на камне пробивающиеся сквозь витражи лучи уходящего солнца. — К такому кольцу обязательно надо надеть платье, ну никак не брюки и школьную блузку, ну Амели! — она почти подпрыгивала от досады, вскинув брови и сделав умоляющие глаза Лунтелёнка.


Конечно, я не могла ей отказать. Да и, признаться честно, сама люблю наряжаться: хоть я и редко, как правильно заметил чёртов Сэллоу, надеваю юбки и платья, но обожаю мерить их у подруг. Полёты на мётлах и игра в квиддич не очень сочетаются с такой одеждой, что поделать? Зато я всегда стараюсь красиво завязать волосы или надеть понаряднее блузку, чтобы скучные школьные брюки не выглядели так уж уныло.


Натти радостно захлопала в ладоши и убежала к себе в гостиную за, как она сказала, «ящиком Пандоры». Мне ничего не оставалось, кроме как терпеливо ждать и наворачивать круги по комнате. В её отсутствие я успела распсиховаться из-за того, что не могла найти подходящий гребень или заколку, чтобы красиво собрать волосы. Грёбанный Сэллоу, чтоб его! Пусть только попробует что-то сделать с ней, и я его…


— Вот, принесла! — изрядно запыхавшаяся подруга с целой кучей вещей в руках буквально ввалилась в комнату, тут же заняв всю мою кровать невероятно красивыми тканями. Глаза сумасшедше разбегались от обилия цветов, узоров и вышивки.

— Мерлин… — прошептала я на выдохе одними губами, не решаясь дотронуться до одежды. — Откуда у тебя такая красота? Я никогда в жизни не видела ничего подобного, Натти!

— Это одежда с моей родины, там любят яркие цвета и причудливые узоры, потому что считается, что «женщина — цветок в саду» {?}[известный афоризм “A woman is a flower in a garden”], — она улыбнулась, и её глаза блеснули гордостью.


И действительно, сейчас я в полной мере обратила внимание на наряд подруги: тёмно-синее длинное платье с оборкой у шеи. Рукава полупрозрачные, на них вышиты какие-то замысловатые узоры, похожие на цветы. Заметив мой изучающий взгляд, она радостно покрутилась, демонстрируя яркий жёлтый бант на пояснице.


— Мерлин! Какая красота, Натти, я сейчас расплачусь! — я ахнула, прислоняя ладони к алеющим щекам. Мне такие яркие вещи могли только сниться даже в маггловском мире. Тёмная кожа подруги так красиво сочеталась с этой тканью, что было просто не оторвать глаз: её чёрные кудрявые волосы украшала блестящая лента, ниспадающая на спину. Я хлопала глазами, не понимая, это мне снится, или такое очарование и правда стоит передо мной.

— Хватит меня смущать и давай уже мерить, а то мы опоздаем! — она в нетерпении стала брать один наряд за другим, прислоняя ко мне и внимательно рассматривая со стороны, сощурив глаза.

Когда в её руках оказалась тёмно-красная бархатная юбка, я так и села, не в состоянии оторвать от неё жадного взгляда.

— Смотри, к ней ещё и красивый жакет есть! — заметив мой неподдельный интерес, Натти откопала в горе вещей такого же цвета и фактуры короткий пиджак на красивых латунных пуговицах.

— Мерлин… это просто прекрасно, Натти… — я трепетно тянула руки к наряду, подушечками пальцев чувствуя хруст и мягкость ткани. — Красный — мой любимый.

— Знаю! Давай мерить скорее, снимай всё, — она замахала руками, как бы подгоняя меня к действию. Я охотно кивнула и принялась стягивать с себя надоевшие брюки и, пусть и красивую, но будничную блузку.


Когда замок юбки приятно зажужжал под пальцами Натти, а последняя пуговица пиджака была застёгнута, я закрыла глаза и медленно подошла к зеркалу. По сигналу подруги мои веки с энтузиазмом распахнулись, и я ещё несколько мгновений не могла сказать ни слова — наряд был прекрасен. Брусничного цвета бархат переливался даже при скупом освещении, а плечики пиджака так красиво обрамляли руки, что казалось, будто с моей осанкой ещё не всё потеряно. Немного портил картину выглядывающий из-за ворота ожог, и даже рюши не могли полностью его скрыть.

Слегка придя в себя, я защипнула юбку с двух сторон пальцами и немного покружилась, заглядывая за спину. Всё было идеально, начиная от размера и заканчивая любимым цветом и идеально подходящим к красному кольцом с чёрной шпинелью. Волосы мы решили оставить распущенные, хоть это и было неприлично, но Натти заверила меня, что именно так смотрится, что надо.

Уже на выходе из комнаты, когда я в сотый раз обнимала в благодарности подругу, я вспомнила про последний штрих и вернулась к прикроватной тумбочке, выуживая оттуда свою лимонную баночку. Жаль, что крышка так и не нашлась. Зачерпнув немного, аккуратно нанесла духи на шею и во впадинки на ключицах, и мы двинулись в сторону гостиной Пуффендуя, ловя на себе какое-то немыслимое количество любопытных глаз.


Гаррет переминался с ноги на ногу, и я с силой прикусила губу, чтобы скрыть подступающую улыбку: он явно готовился к этому вечеру, потому как оделся по-особенному. Натти, завидев его, ахнула, переводя на меня ошеломлённый взгляд: его тёмно-красный костюм идеально сочетался с моим нарядом. Конечно, ему этот цвет подходил больше, добавляя очарования рыжим кудрям. Я неловко кашлянула, привлекая его внимание, и встретилась с зелёными изумрудами глаз, которые выделялись ещё ярче на фоне всего бордового и красного.


— Выглядишь… потрясно, — он нервно сглотнул, беря мою руку и оставляя на ней влажный поцелуй, прямо как тогда в Хогвартс-экспрессе.

— Ты тоже, — я засмущалась, и от переизбытка чувств слегка закружилась голова, но это было чертовски приятно.


Дверь в гостиную распахнулась, и нашим глазам предстало невероятное зрелище: в жёлтых оттенках комната украшена многочисленными пергаментами со стихами, вокруг царит полумрак, и лишь малая часть пространства освещена парящими в воздухе свечами. К потолку из глиняных кашпо тянется несметное количество ажурных зелёных стеблей. Играют скрипка и пианино, а приглушённые голоса студентов создают ту самую школьную атмосферу, о которой я мечтала по дороге сюда год назад. На моих глазах выступили слёзы, когда я обвела жадным взглядом всю эту роскошь. Точнее, роскоши, разумеется, там не было, но для меня подобная обстановка олицетворяла те самые «лучшие годы жизни». Вот они, точно.

Я усердно вглядывалась в темноту, пока мы продвигались глубже в гостиную, полушёпотом обсуждая с Натсай выходку Джошуа, который в итоге пригласил какую-то девчонку с моего факультета, и Поппи, которая сегодня должна прийти сюда в паре с Амитом. Всё это невероятно волновало, и я не знала, куда себя деть: постоянно приглаживала юбку, одёргивала пиджак — мне казалось, я выгляжу нелепо, потому что многие пришли в школьной форме, особенно парни.

Наконец добравшись до посадочных мест, мы втроём принялись искать подходящие кресла, как мой взгляд упёрся в зелёный ремешок часов, выглядывающий из-под рукава клетчатого серого пиджака. Эта самая рука висела на спинке соседнего стула, за которым сидела девушка. Её тёмные волосы были необычно собраны в пучок палочкой, что показалось мне забавным. Пальцы руки с ремешком едва касались правого плеча девушки, то сжимаясь, готовясь приблизиться, то в нерешительности разжимаясь — и так по новой. Я застыла, вперив взгляд в эту руку и манящий зелёный ремешок. Тугой комок собрался внизу живота, и одновременно с этим нестерпимая тошнота подступила к горлу. Меня замутило, и все окружающие голоса слились в один протяжный гул.


— Ау, ты тут? — Натти трепала меня за плечо, возвращая в реальность.

— А? Да-да, прости, что-то задумалась, — я подмяла под себя юбку и в бессилии опустилась в кресло.


Каштановые кудри дрогнули, и через мгновение я встретилась со знакомо потемневшими и отчего-то странно блеснувшими в полумраке глазами.

Комментарий к 14. Красный — мой любимый

Ваши «жду продолжения», лайки и комментарии невероятно мотивируют, спасибо!:3


========== 15. Горсть каштанов ==========


Комментарий к 15. Горсть каштанов

🎵 БЛАЖИН — Не перебивай

🎵 George Michael — Careless Whisper


Приятного чтения 🫶🏻

Как я только мог согласиться прийти сюда? Ещё и разоделся, как идиот. Саманта довольна — хоть один плюс во всей этой дурацкой затее. Я тайком посмотрел справа от себя — сидит, улыбается. Похоже, ждёт не дождётся начала выступления. По мне, так побыстрее бы оно закончилось. Чтобы хоть немного скрасить вечер и не умереть от скуки, я перед выходом попросил Леандера приготовить мне что-нибудь алкогольное, и теперь меня всего мутило от того варева, что он намешал. Да, Уизли в этом деле больший мастер.

В горле резко пересохло — дрожащие пальцы потянулись к узлу галстука и немного его ослабили. Снова этот дурманящий запах, откуда? «Конечно, Себастьян, а то ты не догадывался, что она тоже будет здесь?». Несколько мучительных секунд в отчаянной попытке ни за что не оборачиваться, и уже через секунду я плескался в тёмных водах изучающего взгляда Амелии. Мерлин, как же она красива. Я никогда раньше… Чёрт, что ты вообще замечал раньше, Себастьян?

Ей так идёт красный. Мой взгляд скользнул ниже — юбка. Губы дрогнули в едва заметной улыбке. Нарядилась. Волосы распущенные, как вчера в гостиной. Смотрит своими глазищами, что душа уходит в пятки. Я нервно сглотнул слюну, как будто, голодный, увидел накрытый всякими вкусностями стол. Сердце забилось… нет, не быстрее, как ни странно, а, скорее, наоборот: редко, гулко, болезненно ударяясь о грудную клетку. Зачем, зачем ты согласился прийти сюда, Себастьян?!

Рядом с ней… Уизли, что ли? Я сощурил глаза, пытаясь вглядеться в полумрак гостиной. Они что, договорились оба прийти в красном? Что за бред? И кто же предложил идею, неужели Амелия? Это выглядит нелепо, просто отвратительно. «Кого ты обманываешь, Себастьян? Это выглядит крайне мило, и согласись, что ты бы хотел…» Стоп! Вон из моей головы. Больше никакой подобной дури, я ведь себе обещал.

Наконец я вырвался из омута своих мыслей, буквально за шкирку вытягивая себя оттуда. Саманта, казалось, даже не заметила моего кратковременного «отсутствия», полностью поглощённая царящей в Пуффендуе атмосферой.

Где-то в первых рядах я разглядел знакомый кардиган сестры, а рядом с ней всё того же Чарльза. Мне бы с ним познакомиться, что-то он чересчур часто вьётся вокруг Анны. Эти Гриффиндорцы, чтоб их! Разрослись, как сорняки, и не выкорчуешь их ни в жизнь.

Я устало и безразлично глянул на сцену: ничего необычного — небольшой подъём, окружённый свечами. Свитинг бегала где-то там, в темноте, поправляла декорации, что-то шептала музыкантам.

На моём затылке прожигал дыру чей-то пристальный взгляд — опять таращится? Сейчас как обернусь, как скажу что-нибудь, чтобы неповадно было пялиться и душу из меня высасывать, словно Дементор. Я резко развернулся всем корпусом, набирая побольше воздуха для какой-нибудь колкости, но, вопреки моим ожиданиям, Амелия сидела ко мне боком и увлечённо болтала с Уизли. Зато с другой стороны сверкнули два чёрных глаза. Натсай. О Мерлин, что же ты хочешь сказать своим презрительным, почти испепеляющим взглядом? Что я дурак? Болван? Ну, говори, не стесняйся, я ведь так редко слышу подобное. Я с вызовом посмотрел на неё, и она округлила глаза, кивая в сторону Амелии. Больно нужны мне эти ваши игры, разбирайтесь сами. Я показательно отвернулся. Надо было выбрать другие места.


Слева кто-то тыкал в меня своей палочкой, и я бросил туда возмущённый взгляд. Оминис. Он-то что тут забыл? Только его бубнежа мне не хватало для полного счастья. Он что-то бормотал себе под нос, пытаясь нащупать место. Я нетерпеливо потянул его за рукав, чтобы он наконец уселся и перестал шуршать над ухом.


— Опять не в настроении? — спросил он, поправляя полы мантии.

— Угу. Ты это видел вообще?

— Конечно, видел, Себастьян. Воочию, — Оминис очертил пространство палочкой, указывая на свои глаза. — А если серьёзно, то что же тебя так возмутило?

— Она разоделась, как, как не знаю, кто… — я почти задохнулся от своего же шёпота, пытаясь говорить как можно тише, поскольку ряды кресел плотно стояли друг к другу.

— Кто? Саманта?

— Нет, мадам Гекат! Амелия, кто же ещё? — пробубнил я, чувствуя, как раздражение заползает под ворот рубашки.


Да я и сам разоделся, как клоун. Я с отчаянием одёрнул пиджак, разваливаясь в кресле. Плевать, даже если что-то скажут по этому поводу. Не собираюсь вести себя как все эти придурки в костюмах: подавать дамам руку, открывать двери, прижимать колени друг к другу, чтобы никого не задеть. В этих штанах и так тесно, а про пиджак и говорить нечего — жмёт в руках, так что пришлось положить одну на спинку кресла Саманты, так хоть немного разгонялась кровь. Я слегка сжал и разжал пальцы, разминая мышцы. Вот зачем, зачем я надел свой прошлогодний костюм? Он мне уже мал, так лучше бы пошёл в школьной форме и не позорился.


— Эй, ты чего так развалился? Неприлично же, — Саманта оторвалась от разглядывания гостиной и пихнула меня локтем в бок, наклоняясь к уху.

— Кресла неудобные, а тебе что, мешает? — я посмотрел вниз — наши колени едва касались друг друга, я даже этого не чувствовал через ткань брюк. А вот Саманту, похоже, это смутило. Её щёки стали пунцовыми, и она закинула ногу на ногу, тем самым увеличивая расстояние между нами. Интересно, а как сидит Уизли?


Не меняя положения тела, я повернул голову — вот бы эта компания не подумала, что они мне так уж интересны. Хм, сидит весь такой правильный, коленка к коленке, руки в замок. Даже не приобнял свою дорогую спутницу. Амелия же трепалась с Натсай, совсем не обращая на Уизли внимание. Какая жалость. Я хмыкнул, и запал какого-то дикого чувства внутри закружил голову. Нет, всё-таки постарались с этим вечером на славу — полумрак, свечи, цветы. Романтика, чёрт возьми.

Оминис тоже крутил головой из стороны в сторону, будто это могло ему помочь увидеть хоть что-нибудь.


— Ищешь кого-то? — бросил я, гуляя рассеянным взглядом по толпе студентов.

— Амелия одна пришла? — выпалил Оминис, выглядя при этом… смущённым? Да быть того не может!

— Нет, с Уизли. А что?

— Да нет, я не об этом… Ну, кроме Уизли? — заметно, как друг занервничал. Чего-чего, а такого я точно никогда не видел.

— Ты про Натсай, что ли? Да вон она, прямо за тобой сидит, — я обернулся, язвительно махая ей рукой.

Оминис чересчур резко и грубо хлопнул по моей ноге, что я подпрыгнул на месте, и шикнул:

— Заткнись! Зачем болтаешь? Я просто так спросил, — и снова это его невозмутимое и надменное выражение лица, будто это не он краснел пару секунд назад. И что только на него нашло?

— Кхм-кхм, — Свитинг стояла на сцене и в нерешительности хлопала в ладоши, пытаясь привлечь к себе внимание остальных.


Сколько она так стоит уже? Её почти не слышно на фоне гула многочисленных голосов. Амит не выдержал и, тоже выйдя на сцену, громко призвал всех заткнуться. «Эти тоже вместе пришли, что ли? Тут что, клуб свиданий какой-то?», — раздражённо подумал я и издал протяжный вздох, вызывая при этом недовольство сидящих рядом.

Поппи благодарно кивнула Амиту и принялась своим писклявым голосом рассказывать о том, «для чего мы сегодня здесь собрались». «Да хрен его знает, для чего. Хотя, я здесь, чтобы над всеми вами поржать», — я ощущал, как заметно расслабляюсь под тёплым одеялом опьянения, и от этого становилось чертовки хорошо, хотелось устроить какой-нибудь дебош. Я всё поглядывал на коленки Сэм — на ней та же короткая юбка, что была тогда в Больничном крыле. И это она говорит мне про приличия?


«Сколько можно уже, а?», — прошло больше часа, а эти чёртовы доморощенные поэты всё не заканчивались. И какого только бреда я ни наслушался — и про любовь, и про цветы, и про облака, даже про чёртову Полную даму! Мерлин, это настоящая пытка Азкабана, клянусь. Я успел даже вздремнуть и несколько раз переброситься с Уизли взаимными колкостями — он постоянно хлопал, буквально после каждого произнесённого со сцены слова, чем меня неимоверно бесил. Кретин.

Наконец, изрядно вымотавшаяся Поппи почти выползла на сцену, и я понял, что вечер подошёл к концу. Уже готовый вскочить и вылететь оттуда снитчем я услышал, как сзади кто-то встал, громко отодвигая стул, и направился к сцене. Я в замешательстве смотрел на отдаляющийся красный пиджак. Уизли? Твою мать, да шоу только начинается! Я довольный подобрался, чтобы как можно отчётливее видеть его выступление, разве что руки не потирал от удовольствия: он ведь понимает, что я ему этот позор ввек не забуду?

Сначала он долго расшаркивался: со всеми здоровался, благодарил организаторов за подготовку и бла-бла-бла. Я почти зевал от скуки, а потом начал громко хлопать, чтобы остальные подхватили, и Уизли поскорее начал выступать. Он долго смотрел в мою сторону, явно разозлённый, но мне было всё равно — не я же вышел позориться? Он медленно достал из кармана брюк свёрнутый и помятый листок, откашлялся и начал читать, пока я скалил зубы в зверином оскале:


«Каштанов горсть, Щепотка солнцаИ пару капель утренней росы. Я безоружен в миг, когда она смеётся, Смертельно ранит соль её слезы…» {?}[Полное стихотворение выложила отдельным фиком “Горсть каштанов”, буду рада, если прочтёте:)]

Моё лицо вмиг вытянулось, и я подпрыгнул на стуле. В панике нащупал свой блокнот в кармане пиджака — вот он, на месте, так какого чёрта, Уизли? Неужели тогда, в поезде, когда я вышел из купе…?


Пока я осознавал, что слышу именно то, что слышу, перед глазами возникла картина прошлого:


Я гуляю по окрестностям Фелдкрофта, как внезапно мой взгляд натыкается на залитую солнцем горсть каштанов: их гладкость переливается на свету, и я вспоминаю её. Её мягкие волосы, запах лимонов, красивую улыбку. В голове всплывают разные маггловские сопливые стишки, которые показывала мне Амелия. Я неосознанно достаю из сумки блокнот и начинаю писать: «Каштанов горсть, щепотка солнца…»


Мой лоб покрылся испариной, пока Уизли продолжал вещать, а я безумным взглядом осматривал толпу: все заворожённо слушали, прильнув к сцене. Я повернулся: на глазах Амелии застыли слёзы, ей… ей нравится? Какой позор! Саманта тоже расчувствовалась. Сидит, утирается уголком платка. Я схватился за голову, зарываясь пальцами в волосы.

Руки не слушались меня, когда я доставал палочку. Незаметно стрельнул заклинанием в одно из кашпо с растениями, и оно громко разбилось, падая на пол: девчонки завизжали, а Уизли наконец заткнулся, в замешательстве смотря со сцены.


— Это что, Пивз здесь? Как его пропустили? — орал кто-то, вскакивая с места.

Я воспользовался паникой и на заплетающихся ногах кое-как продвинулся к сцене, игнорируя руки Саманты и Оминиса, которые пытались меня остановить.

— Эй, Уизли! Ну и херню же ты сочинил, — я хлопнул его по плечу, заглядывая в глаза. Пытался всем своим видом показать, что он играет с огнём. Он осклабился, отдёрнул мою руку и направился обратно на место.

— Себастьян, ты тоже выступить хочешь? — Свитинг растерянно смотрела на меня, хлопая ресницами.

Я медленно повернулся лицом к залу и увидел сотню любопытных глаз, направленных прямо на меня. От внезапно нахлынувшего чувства тревоги засосало под ложечкой, а руки и ноги затряслись так, что я вот-вот упал бы прямо на сцене. Несколько раз нервно сглотнул и убрал руки в карманы, кивая Поппи.

— Да, я хотел подвести итоги вечера, если вы позволите, — я попытался улыбнуться, но вышла лишь кривая ухмылка. Все в оторопи молчали, пронизывая меня своим напряжённым ожиданием. Я продолжил:

— Сколько же бреда мы сегодня наслушались, да? — с энтузиазмом наклонился к залу, неловко почёсывая затылок. Кто-то согласно крякнул, и я заметно расслабился. Тут меня понесло:

— Знаете, некоторые такую хрень сочинили, что просто в голове не укладывается: вы серьёзные парни или нет? — я шагал из стороны в сторону, пока публика оживала: кто-то смеялся, кто-то нервно ёрзал на стуле, а кто-то продолжал молча смотреть, как, например, Амелия и Анна.

— Прикиньте, если все парни вдруг начнут сочинять стишки вместо… ну, например, вместо квиддича? Вот умора будет! — опьянение горячими пальцами обхватывало моё горло — перед глазами всё плыло, лица смазались в одно хаотичное полотно, а голоса слились в какофонию.


Пока все хохотали, что-то выкрикивая с мест, я обратил внимание на Уизли — он неотрывно следил за мной, а играющие желваки на его скулах было видно даже на расстоянии. О чём же ты думаешь, рыжий? Если применить к тебе Легилименс, то что же можно увидеть в твоей тупой башке?

***

— Ты бестолочь, Гаррет! Почему опять «D» по Зельеварению? — тётя мерила шагами кабинет, размахивая моей контрольной работой.

— Я вчера устал на тренировке, засыпал на ходу, но я исправлю оценку, честно!

— Значит, пора уходить из квиддича, раз это мешает твоей учёбе! — она остановилась, подходя ко мне ближе. Чуть помолчав, добавила:

— Почему тебе это мешает, а, например, Сэллоу — нет? Он ведь тоже играет! Но у него одни «A»!

Я громко клацнул зубами при упоминании этого осточертевшего мне имени…


…Дверь в кабинет тёти неприятно заскрипела, и я съёжился, прислушиваясь — не идёт ли кто? Вроде, нет. Мне обязательно надо найти завтрашнюю контрольную по Трансфигурации, иначе я снова напишу её плохо, и мне влетит. Суетливо пошарил по столу, открыл все возможные ящики и вдруг наткнулся на интересное письмо, подписанное матерью. Я широко заулыбался, ведь так по ней соскучился! Что же она написала? Я пробежался глазами по пергаменту, даже боясь применить Люмос, чтобы меня не заметили:


«Дорогая сестра!

…Вижу, ты, как всегда, сражаешься не только с нерадивыми учениками, но и с несносным директором. Твоё терпение не знает границ…

…К слову о терпении: спасибо тебе за всё, что ты сделала для Гаррета…

…Что ему нужно, так это грамотное сочетание строгости и поощрения…

…Признаюсь, я рада, что теперь он испытывает свои новые зелья на других учениках, а не на родственниках…

…Ну, мне пора, младшенькая что-то снова устроила. Целую»


Я озадаченно опустил письмо и рухнул в кресло: «Грамотное сочетание строгости и поощрения»? А где это самое поощрение, что-то я не вижу? Мама, что значит «терпение»? Я с силой смял листок, и мои глаза наполнились горячими слезами. Она ведь не писала мне уже два месяца. Ни слова о том, как любит, как скучает. «Мне пора к младшенькой», — конечно, младшие всегда были у неё в приоритете, а «бедная Матильда мучается с нерадивым Гарретом». Я разорвал письмо и бросил прямо там, на пол. Пусть тётя знает, что я был здесь…


— Уизли, давай быстрее, мать твою! — Джеймс, капитан нашей команды, громко свистел в свой свисток, не стесняясь в выражениях даже при девочках. Я в панике блуждал взглядом по полю в поисках снитча, но он никак не попадался мне на глаза. Сэллоу всё забивал голы, а я не мог сделать ровным счётом ничего, чтобы привести свою команду к победе. В следующий раз я обязательно поймаю снитч, вот увидите…


…Новая пятикурсница? Так бывает? Я слушал речь директора и тёти, не отрывая взгляда от новенькой: маггловская одежда, палочку держит неуверенно, смущается — да она и правда «новенькая»! Я почувствовал, как мои щёки краснеют. После церемонии наберусь мужества и познакомлюсь с ней…


…Ненавижу гостиную Слизерина — она какая-то тёмная и холодная, а эта закрученная лестница утомит любого, пока по ней спустишься. Я, окрылённый, спускался вниз, чтобы догнать новенькую и предложить ей какую-нибудь помощь, как повод познакомиться. На последних ступенях я резко остановился, прячась в тени — она болтает с Сэллоу. Чёрт, опять этот… недоумок! Я сжал руки в кулаки до побеления костяшек. Как же он меня достал, и почему только Шляпа распределила её на этот змеиный факультет?…


…Сколько раз я уже пытался пригласить куда-нибудь Амелию: полюбоваться заснеженным Хогсмидом или навестить тварей у мадам Ховин, а она всё носится со своим Сэллоу: то ему нужно помочь, то ей может помочь только он. Он ведь использует её, как она этого не видит?! Нет, Себастьян, ты… ты отплатишь мне за всё, что сделал…


…Мой слух разрезал громкий свисток Джеймса, а затем и Имельды — снитч ёрзал у меня в ладони, а сердце всё ещё бешено колотилось после того, как на моих глазах Амелия чуть не разбилась о землю. Я смотрел на его трепыхающиеся крылышки, и улыбка не сходила с моего лица. Чёрт, как жаль, что Сэллоу этого не видел! Я воодушевлённо посмотрел на свою команду — все обнимаются, радуются победе в тренировочном матче, а я вишу тут один, улыбаюсь как идиот…

***

Так и не прочитав ничего в глазах Уизли, я продолжил своё выступление — горячо распинался на тему того, насколько же тупой была затея с этим вечером. Внезапно зал оживился, и я, ничего не подозревая, кинул в толпу любопытный взгляд. Уизли вскочил с места, притягивая к себе Амелию. Она стояла, ошарашенная, не могла даже пошевелиться, когда он своими ублюдскими губами потянулся к ней и поцеловал прямо на глазах у всех, не отрывая от меня своего внимательного взгляда. Я замер и тут же протрезвел, приходя в себя. Колотящееся сердце с грохотом упало вниз. Амелия ещё несколько секунд стояла, не моргая, потом отпихнула Уизли и выбежала из гостиной, закрыв лицо руками. На негнущихся ногах я кое-как спустился со сцены и, пошатываясь, подошёл к нему.


— Тебе конец, рыжий. Теперь тебе точно конец, — не хотелось даже марать о него руки, так что я убрал их в карманы от греха подальше и продолжил идти, не слыша никого и ничего.


Я брёл по практически опустевшим коридорам, уже потеряв всякую надежду найти Амелию. Вдруг услышал всхлипы где-то под лестницей. Оживившись, побежал туда сломя голову. Сидит на корточках, вся юбка мятая, волосы запутались, лицо прячет в мокрых от слёз ладонях. Я встал как вкопанный над ней, в оцепенении, совершенно растерянный от этого зрелища. Я никогда раньше не видел, чтобы она рыдала. Мог только представлять, как это горько. Вспомнил бесконечный плач сестры, как она неистово кричала по ночам от боли, и моё сердце сжали раскалённые клещи. Я не мог сделать даже вдоха, совершенно потерялся — что сказать? Что сделать? Спешно опустился рядом с ней, приваливаясь спиной к стене. Её плечи дрожали, и я даже не был уверен, что она слышала, как я пришёл. Я просто подтянул к себе колени и снял этот треклятый пиджак, накидывая его ей на плечи. Не знаю, могло ли это помочь ей успокоиться, но почему-то захотелось сделать именно так. Она не оторвала ладоней от лица, только сильнее начала плакать, и я испуганно отстранился — что-то не так сделал? Грёбанный Уизли, что за херню ты творишь?! Неужели она так же плакала тогда, после того случая в Крипте…? Я устало опустил голову к коленям, и моё сознание прорезало воспоминаниями под невыносимо жалобные всхлипы.


***Осень 1882 г.

Сегодня к нам в гости должен зайти дядюшка Соломон, и мы с сестрёнкой хлопочем по дому: она бегает с веником по гостиной, а я собираю раскиданные по полу игрушки. Как я счастлив, что нашёл наконец свою любимую деревянную лошадь, а я ведь уже успел разозлиться на Анну — думал, эта негодница её сломала и спрятала, чтобы я не нашёл.

Уже подходит час обеда, а родителей всё нет — носа не кажут из своей библиотеки внизу. Я начинаю играть с лошадью, пока сестра всё носится с веником. Смешная такая. Она увидела меня и тоже разыгралась — села на метлу, как будто на коня и гогочет. Я почти сваливаюсь с дивана от хохота, и вдруг мы слышим резкий хлопок. Мы одновременно замираем от испуга и сразу же бросаемся вниз к родителям. За закрытой дверью в нос ударяет резкий запах, от которого першит в горле, как бывает при простуде. Мама обычно даёт нам с Анной тёплое молоко, чтобы горло так не щипало. Я закрываю нос рукавом, но всё равно не могу пройти дальше в библиотеку — везде дым и этот едкий запах. Наверху слышны тяжёлые шаги — должно быть, дядюшка пришёл. Он торопливо спускается и уводит нас с Анной в комнату. Мы сидим тихо, и я умоляю сестру не плакать, потому что и без того сжимается сердце — что же там случилось? Надо быстрее рассказать родителям, они всегда знают, что делать, когда происходит что-то плохое.

Через время дядюшка, весь бледный, как поганка, заходит к нам в комнату и, опустившись на колени, сообщает нам с сестрой, что наших родителей больше нет.

Перед глазами плывут круги, и я думаю: «Надо рассказать мамочке, она умная, она знает, что делать… Надо позвать папочку, он сильный, он поможет…». Потом до меня доходит суть его слов, когда я слышу, как сестра рыдает у него на плече. Я чувствую внутри неимоверное желание… убить кого-нибудь. Того, кто виноват. Виноват в том, что наших любимых родителей больше нет. В том, что допустил это. Я со злостью скидываю всё с полок, топчу ногами ни в чём неповинную игрушечную лошадь, колочу остолбеневшего дядю.

Выбегаю на улицу, по которой от нашего дома уже отдаляется повозка. Я уверен, что там наши родители. Бегу за ней, поднимая вокруг себя столпы пыли, путаюсь в ногах и в конце концов падаю прямо лицом в землю. Слёзы застилают глаза, я не понимаю, что делаю и где нахожусь: вокруг только смазанный пейзаж, пыль во рту, кровь сочится из носа, а внутри один лишь огонь желания убить, порвать на куски, задушить. Анна бежит ко мне, вырвавшись из рук дяди. Протягивает ко мне свои маленькие ладошки, плачет, дурочка, захлёбываясь слезами. Я обнимаю её своими грязными руками, оставляя на волосах следы земли и сухие ветки.


— Я никогда тебя не брошу, сестрёнка, только не плачь.


***Лето 1889 г.

Прошло семь лет со смерти родителей, и мы с Анной уже вполне свыклись с этой мыслью, полностью погружённые в учёбу в Хогвартсе. Мы с ней неразлучны — живём в одной гостиной, ходим вместе на уроки, в столовой тоже сидим рядом.

В прошлом году я познакомился с Оминисом — он весь такой серьёзный, шуток не понимает, бурчит вечно, но мы с ним ладим, и, что самое главное, мне есть, о чём с ним поговорить. Я с нетерпением жду начала четвёртого курса, чтобы наконец изучать что-нибудь по-настоящему серьёзное, а не тот детский лепет, который нам рассказывают. Оминис говорит, что знает кое-какие запретные заклинания, но со мной не делится, как бы я ни просил!


Мы с ребятами играли в шинти {?}[Шотландский “хоккей” с клюшками и мячом] до позднего вечера за Фелдкрофтом, а теперь я плёлся, радостный, домой, предвкушая вечерние посиделки с сестрой у камина. Зайдя в деревню, я сразу понял, что что-то не так: кое-где догорают костры, у деревьев обломаны ветки, люди снуют туда-сюда, их лица пронизаны болью и горем. Я захожу в дом и вижу дядю Соломона, бледного, как тогда, в день смерти родителей. Анна лежит в постели — странно, рано же ещё. Я аккуратно подхожу к дяде и устраиваюсь рядом с ним на диване, кивая в сторону сестры. Он разлепляет свои обескровленные губы, но не может вымолвить ни слова, и я чувствую, как бешусь. В нетерпении я подхожу к сестре и пытаюсь заглянуть ей в лицо, но она спрятала его в подушке и жалобно мычит, вся скрючившись.


— Она заболела? Что же вы сидите, надо позвать лекаря! — я бегаю по комнате, собирая всё, что попадётся под руку: какие-то зелья, травы, одеяла.

— Себастьян, сядь, пожалуйста, — наконец отзывается дядя. Его голос необычно тихий, и это меня вводит в ступор. Я роняю всё из рук и опускаюсь на диван.


Он спешно рассказывает мне о нападении приспешников Ранрока и Руквуда, и что сестра, любопытная глупышка, побежала посмотреть, что же они там делают, а после её уже принесли на руках, еле живую. Мой застывший взгляд приковывается к его губам, которые то и дело кривятся от горя, и я не могу уже разобрать ни слова: в ушах гудит, а к горлу подступает жар гнева и безрассудства. Глаза наливаются кровью, как только я примеряю на себя боль моей родной сестры.

Я кружу по дому в поисках своей палочки — дядя всегда забирает их у нас на время каникул. Мне хочется сжечь всё дотла. Найти этих ублюдков и оторвать их тупые головы. Сделать уже хоть что-нибудь, чтобы Анне стало лучше! Соломон неподвижно сидит на диване, даже не шелохнётся, что меня просто выводит из себя. Когда я пытаюсь выйти на улицу, он с протяжным выдохом применяет на мне Инкарцеро, и я беспомощно падаю на пол, захлёбываясь слезами отчаяния и ненависти.


***Осень 1890 г.

Уже год я пытаюсь найти спасение для Анны, но всё безуспешно. Оминис не хочет помогать, они с дядей как сговорились, не желая иметь дело с тёмной магией. Так на кой чёрт тогда она нужна, если не применять её, болваны?! Почему Ранрок или Руквуд могут использовать её на моей несчастной сестре, а я не могу сделать того же, чтобы её спасти? С каждым днём надежда на излечение угасает в глазах Анны, и это обезоруживает — как я могу ей помочь, если она сама не хочет бороться? Но моя надежда не иссякнет никогда — я буду искать способ снять проклятие, чего бы мне это ни стоило.

Сама судьба хочет этого — она послала мне новую пятикурсницу, от которой я узнал про древнюю магию. Нам что-то рассказывал про это профессор Бинс, но эти недотёпы учителя тоже ни черта не смыслят, так что я потащил её в Запретную секцию, якобы помочь ей с её способностями. Надо использовать девчонку, пока она «тёпленькая», пока не набралась всяких глупостей от профессоров про то, что «нельзя применять тёмную магию».


Прошло ещё полгода, а мы не сдвинулись с места ни на шаг, чёрт возьми! Амелия ничего не хочет делать, она не хочет стараться ради Анны! Постоянно боится, её приходится долго уговаривать. Как же они все мне надоели!

Каждую ночь мне снится один и тот же сон: Анна лежит на кровати, скрючившись от невыносимой боли. Её крик стоит у меня в ушах, и я не могу его унять, он лишь становится громче и громче, как колокольный звон, как карканье сотен тысяч обезумевших ворон.

Я ненавижу всех, кто стоит у меня на пути, будь то профессора, гоблины, тёмные маги или же родной дядя. Я ненавижу его за то, что он препятствует, не даёт мне спасти единственного оставшегося на этой земле дорогого мне человека. Я чувствую боль сестры на своём теле — мой живот сводит судорогами, а голова раскалывается, и я постоянно с силой сжимаю челюсти, чтобы не завыть волком от невыносимых мучений.

Я ненавижу Амелию за то, что она медлит. За то, что делает шаг вперёд и два назад. Я готов придушить её на месте — лишь бы она сделала так, как хочу я. В то же время я готов пасть перед ней на колени, лишь бы она помогла Анне, вылечила её.


Когда мы нашли последний кусочек триптиха, моей радости не было предела, и я почувствовал, как счастлив разделить её с Амелией. Чувство единения и привязанности впервые после смерти родителей закралось под кожу, выгрызая вены своими острыми зубами, и я испугался. Испугался своего состояния — когда кружится голова, когда трясутся руки, когда дыхание становится сбивчивым и горячим, как пар. Мне хотелось любить её в той пещере, покрывать влажными горячими поцелуями это неприлично оголённое плечо, сминать в пальцах её мантию, полностью пропахшую лимонами и апельсинами.

Что же ты делаешь, Себастьян? У тебя почти на руках умирает сестра, а ты развлекаешься с девчонкой? Ты урод, ты ничтожество, а перед тобой кто? Та, кто не может остановить?

Почему она не вмажет мне пощёчину, я ведь переступил все возможные грани? Каждый день красные, жадные до боли языки пламени лижут мою истерзанную душу. Они упиваются моим ядом, моим страхом, моим гневом, а теперь и моей страстью.

Как она не понимает, что мне необходимо помочь сестре — это вопрос жизни и смерти? Я готов убить любого, кто встанет у меня на пути, и даже осквернить эту шёлковую кожу Круцио, если понадобится.


Когда Анна поправилась, а я услышал от Амелии, что я «высокомерный эгоист», мне показались её слова пустыми, ничего незначащими, и я спокойно провёл лето, окрылённый выздоровлением сестры. Что мне до Амелии? Ещё прибежит, я был уверен.

Однако, когда я увидел её на руках Уизли в нашей гостиной, я опешил: неужели она нашла мне замену? Теперь будет бегать за ним, а не за мной? И почему этот придурок вечно появляется там, где его совсем не ждёшь? Чёрная, костлявая рука ревности с силой тянула меня за волосы на затылке, заставляла задирать выше подбородок, тянуть губы в жуткой улыбке, широко распахивать глаза, рычать от боли.


В Больничном крыле, после того самого вечера наваждения, я подумал, что лучшим вариантом для меня будет переключиться на кого-то другого. Начать присматриваться к тому, с кем бы я мог не терять голову, не ревновать, не истерить, готовый убить любого, кто вызовет подозрения. Сейчас я понимаю, что поступил с Самантой как настоящий кретин, как тот самый высокомерный эгоист. Один Мерлин знает, что у неё в голове, что она себе надумала о нас…

***

Сейчас я прокручивал про себя кадры болезненных воспоминаний, которые оставили неизлечимые рубцы на моём сердце, и от осознания своего безвыходного положения захотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Слыша эти всхлипы, наблюдая, как горькие слёзы падают сквозь пальцы на бархат юбки, делая его ещё темнее, я снова вспомнил то чувство. То желание убивать, калечить и рушить всё, что попадётся на пути ради дорогого человека. Мне захотелось схватить Уизли за его цыплячью шею, вырвать его длинный язык, размозжить тупую рыжую голову о каменный пол. Я чувствовал, как кровь закипает в венах. Сколько я погубил людей из-за любви к Анне? Чего только стоит смерть невинного дяди Соломона. Этот грех мне не искупить никогда. Когда я люблю, я совершаю неоправданные поступки. Когда я люблю, я не вижу перед собой никаких препятствий, ослеплённый желанием. Страстью. Местью. Ревностью. Мне надо исчезнуть, чтобы больше никому не причинять зла. Чтобы не доставлять ещё больше бед Амелии.

Я решительно повернулся к ней, мягко дотрагиваясь до вздымающегося плеча. Она неохотно оторвала ладони от лица и посмотрела своими красными заплаканными глазами сквозь запотевшие стёкла очков прямо в душу. Мерлин, я готов убить за её слёзы. Еле держа себя в руках от гнева, я натянул улыбку и, не придумав ничего лучше, заправил мокрую прядь её волос за ухо — настолько нежно, насколько умел. Она недоумённо наблюдала, как я встал, готовый уйти. Вдруг вспомнил кое-что и, выудив из кармана брюк её заколку, быстро вложил ей в руки, пока она ничего не сообразила, и спешно ушёл, не забрав свой пиджак. Ей не стоит связываться с таким монстром, как я.


Я ураганом ворвался в гостиную Пуффендуя, где всё ещё царил хаос — никто ничего не понимал, кое-кто разошёлся по комнатам, а кто-то всё ещё сидел и чего-то ждал. Я не обратил внимания ни на Натсай с Поппи, что-то жужжащих мне на ухо, ни на Уизли, столбом стоящего посреди гостиной, ни на Оминиса, в кои-то веки сохраняющего гробовое молчание. Просто схватил Саманту за руку и потянул за собой, а она и не сопротивлялась — послушно семенила следом, спотыкаясь на лестнице.

Уже у Когтеврана я остановился, блуждая взглядом по её лицу, полупрозрачной блузке, спускаясь ниже к юбке, откуда выглядывали красивые коленки. «Ничего не чувствую, чёрт побери!» Закрыл глаза, пытаясь представить самые откровенные сцены с её участием, на которые только было способно моё воображение, но снова ничего. Она шумно дышала мне в ухо, и от этого было неловко и как-то неестественно мерзко. Всё не так, как было тогда, в пещере или Крипте. Я с отчаянием ударил ладонью о стену, понимая, что мои догадки были верны. Я влюблён, и это уже не исправить. Значит, остаётся одно.


— Ты спрашивала меня, какой мой любимый запах. Так вот, я люблю лимоны. Прости меня, Сэм, — и я, ни разу не подняв на неё глаз, развернулся и быстро ушёл, как нашкодивший ребёнок. Как настоящий чёртов трус.


До отбоя оставалось ещё десять минут, так что я со всех ног бросился в кабинет Матильды Уизли. Дай Мерлин, чтобы она сидела там, как сидит обычно допоздна.

Предварительно не постучав в дверь, я залетел в кабинет. Профессор подняла на меня отсутствующий взгляд и даже ничего не спросила, ладонью указывая на стул напротив. Я остался стоять, только опёрся руками о гладкую столешницу, чтобы не свалиться от вскруживших голову эмоций.


— Профессор, я хочу перевестись в Ильверморни. {?}[Школа магии в Северной Америке]

Комментарий к 15. Горсть каштанов

Буду рада, если прочтёте отдельно полное стихотворение Себастьяна: https://ficbook.net/readfic/01898e53-e6dc-7e15-8943-31f45f0f1bc0


Ваши «жду продолжения», лайки и комментарии невероятно мотивируют, спасибо!:3


========== 16. Душа моя ==========


Комментарий к 16. Душа моя

Очень ответственная для меня глава из-за ОМП 🫠


🎵 Марсель — Туда где

🎵 Иван Дорн — Целовать другого

🎵 Дипинс — Этажи


Приятного чтения 🫶🏻

1888 г.

— Вы уже достаточно взрослые, юные леди, поэтому мы решили провести важную для вашего будущего воспитательную беседу, — миссис Морган, наша главная воспитательница, повела рукой, давая нам всем знак присаживаться, и сама со скрежетом отодвинула свой стул.


Большинству из присутствующих уже исполнилось четырнадцать, но мне и моей подруге Асе было по тринадцать, так что мы сразу почувствовали себя неуютно, догадываясь, что намечается беседа на щепетильную тему. После того, как все девочки успокоились, миссис Морган продолжила:


— Как вы знаете, вы достигли того возраста, когда уже можно и нужно, — она интонацией подчеркнула последнее слово, — задумываться о замужестве.

Я неловко переглянулась с Асей, обмениваясь с ней багрянцем на щеках. По залу прошёлся еле слышный нервный смешок, из-за которого вторая воспитательница топнула ногой. Да она и сама покраснела до мочек ушей, ведь была немногим старше нас.

— Перед выпуском мы с остальными воспитателями и педагогами позаботимся о том, чтобы каждой из вас досталась подходящая партия, а пока вы должны кое-что для себя уяснить, — она грузно поднялась из-за стола, завела руки за спину и стала прохаживаться вдоль рядов, пока мы все вжимали головы в плечи, боясь поднять на неё глаза.

— Запомните раз и навсегда, девушки: приличная леди никогда, я подчёркиваю — ни-ког-да не допустит вольностей в свою сторону, — миссис Морган сделала паузу, обводя всех нас своим строгим взглядом, а затем продолжила:

— Если же так случилось, что молодой человек переступил черту в вашем, кхм, общении, — в её взгляде сквозило неприкрытое презрение, — значит, это ваша оплошность, — она поправила и без того безупречную осанку и жеманно пригладила собранные в старческий пучок волосы. — Ни один уважающий себя мужчина не возьмёт замуж падшую женщину.

При последних словах почти все девочки ахнули, округлив глаза и прикрыв рты ладонями. «Падшая женщина» — самое грязное, что можно было услышать из уст миссис Морган, а значит, тема действительно серьёзная и важная.

— Простите, — Ася решительно подняла руку, всё ещё не избавившись от горящего румянца на щеках, — что вы подразумеваете под «падшей женщиной»?

Я в ужасе схватилась за поднятую руку подруги, молясь всем богам, чтобы миссис Морган не заметила её. Но к моему ужасу, она вальяжно развернулась и посмотрела в нашу сторону. Затем удивлённо и манерно вскинула брови, и елейная ухмылка окрасила её напомаженные алые губы.

— Во-первых, мисс, соизвольте встать, когда задаёте вопрос, — Ася тут же подскочила с места, приглаживая складки на школьной юбке. — Во-вторых, я много раз вам объясняла, что падшая женщина — это та, которая допускает в свою сторону вольности и всякого рода похабные выходки, — воспитательница гордо вскинула подбородок и, почти плывя, приблизилась к Асе.

— Когда вы ведёте себя развязно, когда поправляете сползшие гольфы на глазах у всех, — она многозначительно зыркнула на девушку, сидящую на соседнем ряду, — когда позволяете себе находиться в обществе мужчины наедине — вы тем самым даёте ему знак о том, что вы доступная, а, стало быть, падшая женщина.


Миссис Морган смерила Асю надменным взглядом и вернулась за стол, кивая молодой воспитательнице. Та, побагровевшая с ног до головы, бросилась раздавать нам какие-то листовки. Получив свою, я с интересом стала её рассматривать. Первым, что бросилось мне в глаза, была надпись: «Целомудренность — залог успешного и счастливого брака».

***

Я сидела на корточках, привалившись спиной к каменной и холодной стене этого чужого для меня замка. Пиджак Себастьяна давил не только тяжестью ткани, но и тех эмоций, которые остались пузыриться вокруг после его ухода. «Вы — падшая женщина, мисс Мэллори», — всё эхом раздавался голос миссис Морган у меня в голове.

Я и не думала, что человек способен так долго и надрывно рыдать, пока судорожно сглатывала всё новую порцию слёз. Уже не осталось никаких сил, болела голова, затекли ноги, и всё тело ломило от усталости, но я не могла заставить себя встать. Как только представляла всех тех, кто видел нас с Гарретом, я вся покрывалась колючими мурашками. Да и сбежать некуда — этот позор, это клеймо теперь со мной навсегда.

А я, дура, всё гадала, почему же Себастьян тогда оставил меня в пещере? Почему сбежал? Я с силой сжала волосы на макушке, уже сбившиеся кое-где в колтуны от солёных слёз. «Он сбежал, потому что ты ему позволила сделать то, что он сделал. Он понял, что ты доступная, грязная шлюха», — роем клубились эти противные слова, горечью оседающие на языке. Мне хотелось удавиться прямо там, в эту же секунду, как только я снова вспомнила свой позор. Если Себастьян, если Гаррет так поступили, значит, я дала повод думать, что со мной так можно! Чёрт возьми, почему?

Гаррет… мне казалось, что всё это — сон, какой-то кошмар, но точно не реальность. То стихотворение, оно было такое проникновенное, такое милое, что же произошло потом? Неужели он подумал, что может так сделать только из-за того, что посвятил мне стих? А с чего я вообще взяла, что он был посвящён мне? Какая же это всё чушь, как будто кто-то смеётся надо мной, издевается.

В очередном припадке рыданий я с силой зажала в кольцо пальцев запястье левой руки, пытаясь успокоиться. Даже не сразу почувствовала, как нагревается кожа, как на ней постепенно проявляются красные следы. Я в ужасе отдёрнула руку. Что за чёрт? Я могу наносить себе же увечья древней магией, прямо как врагам? Я задумчиво осмотрела запястье, где обожжённая кожа пульсировала особенно явно. Холодная слеза капнула на горячий участок, и я болезненно шикнула, поспешив сдуть её как можно скорее.

«А что, если…?», — я только приготовилась приложить два пылающих пальца к пульсу на шее, как послышались обеспокоенные оклики Натсай и Поппи. Шаги приближались, а голоса, зовущие меня, становились всё громче. Я запаниковала, пряча руку в складках юбки, и, покачиваясь, неуверенно встала. Последний раз глянув на уже остывающие пальцы, я подумала, что всегда с этим успею, и вышла из-под лестницы.

***

— Вы… что? — взгляд Матильды стал более ясным, и она спешно и озадаченно сняла очки и устало потёрла переносицу пальцами.

— Я хочу перевестись в Ильверморни, — повторил я, слегка хлопнув по столу ладонями, как будто подтверждая своё намерение.

— Сядьте, пожалуйста, мистер Сэллоу, — она вернула обратно очки и снова указала ладонью на стул напротив себя, но уже настойчивее.

Я нетерпеливо сел, весь взвинченный. Почему нельзя просто подписать несколько бумаг и отправить меня этой же ночью?!

Профессор внимательно, с прищуром меня разглядывала, как-то подозрительно принюхиваясь. Внезапно она встрепенулась:

— Вы выпивший! — она всплеснула руками и откинулась на спинку стула.


Только сейчас я осознал, что всё ещё нахожусь под воздействием алкоголя, хоть и буря эмоций заставила меня ненадолго забыть об этом. Всё-таки Леандер намешал какую-то несусветную муть, от действия которой просто так не избавиться.

Я потупил взгляд, рассматривая носки ботинок. Вот олух, теперь меня точно никуда не отпустят! Матильда прожигала во мне дыру взглядом, видимо, ожидая объяснений.


— Простите, профессор, я немного выпил, — скрипучим от стыда голосом выдавил я. — Но на моё решение это никак не повлияло!

— Ах, ваше «решение»! — она язвительно пропела последнее слово, придвигаясь ближе к столу. Я стушевался, поняв, что наглею, но всё же не стал вставлять слово. Не хотелось раздражать Матильду ещё больше. После недолгой паузы она заговорила спокойнее:

— Я бы попросила вас протрезветь и прийти ко мне позже, но вижу, вы прямо не находите себе места, — она кивнула на мою дрожащую ногу, и я тут же перестал ею трясти. — Знаете, Себастьян, я только пару часов назад вернулась из Министерства, — она снова сняла очки и положила их на стол. Выглядела она и правда измождённой. — Я жутко устала, поэтому всё же хотела бы вас попросить зайти с этим вопросом ко мне завтра, но только именно ко мне, не к Блэку, — на последних словах она оживилась, стуча указательным пальцем по столу. Видимо, она и впрямь так утомилась, что даже не старалась скрыть своего истинного отношения к директору.


Конечно, я был недоволен. В моей голове идеальный сценарий выглядел так: я прихожу, Матильда подписывает какие-то бумаги, меня этой же ночью отправляют в Америку и больше я никому не доставляю никаких проблем. Несмотря на своё разочарование, я понимал, что действительно поздно вечером влетел в кабинет на эмоциях, мы все устали, и мне стоит поспать и прийти немного в себя. Если я хочу добиться расположения профессора, мне надо сделать так, как она велит. К тому же меня резко осенила мысль, что я снова бросил Амелию одну! Она ведь так и осталась сидеть там под лестницей. Под набат проносившихся в голове мыслей я схватился за волосы, вскакивая с места.


— Мистер Сэллоу, — Уизли оторопела, не ожидая такой реакции, — это из-за оценки?

— Из-за оценки? — не совсем понимая, о чём речь, я нахмурил брови, всё ещё плескаясь в своих собственных думах.

— По Трансфигурации. Вы из-за этого расстроились? — она выглядела озадаченной и обеспокоенной, из-за чего я почувствовал себя виноватым.

— Нет, конечно, нет! — я не понимал, что это всё вообще значит. Из-за оценки? Какой, к чёртовой матери, оценки? Она что, серьёзно? Я что-то ещё пробурчал и уже открыл дверь кабинета, чтобы уйти, как профессор задала последний вопрос:

— Выходит, вас это не волнует? — её голос звучал глухо то ли от разделявшего нас расстояния, то ли от плотного пузыря моих собственных мыслей.


Энергично кивая и извиняясь перед Матильдой, я выбежал из её кабинета. Завтра мне точно предстоит тяжёлый день, в довесок омрачённый сильной головной болью.


Когда я вернулся на то место, где оставил Амелию пятнадцать минут назад, её уже не было, и лишь лёгкий шлейф лимонов говорил о том, что она ушла совсем недавно.

***

Вечность. Целую вечность я брела по пескам. Мои уставшие ноги омывал холодный океан. Со стороны, возможно, это выглядело именно так: блажь, приятная рассеянность, глубокое спокойствие. Но никто не мог знать, что я чувствовала на самом деле.

Горячие, раскалённые пески жалили мою кожу, коварно зарытые ракушки острыми краями резали мою плоть, а ледяной океан не давал забыться забвением, сном, всё возвращая меня в реальность. Пылающее солнце не грело, как раньше, оно испепеляло. Оно ехидно улыбалось и направляло свои безжалостные лучи прямо мне в лицо. Я не могла прикрыть веки, но и прямо посмотреть на него тоже не представлялось возможным.

Каждый день я выходила из своей комнаты, ступая на раскалённые пески, подставляя измученное лицо режущим лучам. Каждый день эхом проносились какие-то слова, какие-то заклинания, какие-то звуки. Я их не слышала, хоть и старалась напрячь слух как можно сильнее. Это было бесполезно. Каждый день чьи-то руки касались меня, но я не могла разобрать, кто это был. Каждый день я делала то, что делала всегда, но это было лишено осмысления, лишено осознанности.

Вечность я не видела никого. Точнее сказать, глаза мои работали как надо, но мозг не желал принимать реальность такой, какой она была. Со мной кто-то говорил, и я даже отвечала, точно отвечала, но что — не помню.

Имельда всё свистела в свой свисток, и я летела, глотая холодный воздух, задыхаясь им, но как я оказалась в небе и как приземлилась — не помню.

Я чистила склянки в кабинете Шарпа, разбирала какие-то порошки, и ощущение неких изменений преследовало меня, но я не могла понять, что именно поменялось. Рассеянным взглядом я блуждала по стенам, по высоченным стопкам книг, по коробкам со склянками, но всё было на своих местах. Так чего же не хватало? Пальцы не слушались, и моим единственным союзником в этом деле стало Репаро. Союзником… я всегда приходила сюда одна? Не помню. Совсем голова дырявая стала, ничего не соображаю.

Каждый день я просыпалась так, будто и не засыпала вовсе. Каждый день я чувствовала, что меня что-то ждёт, что-то важное, но не могла вспомнить, что же именно. Я как будто отправилась в спячку, только мозгом, а тело продолжало бодрствовать, хоть и не слишком активно. Я помню полукруглый кабинет, очень знакомый стол с кипой документов, балкончик и двустороннюю лестницу, но что мне там говорили — не помню. Я кивала, соглашалась и снова кивала, но с чем я соглашалась? Не помню.

Разве такое может быть? Какой-то частью сознания я предполагала, что чем-то заболела, может, я ударилась головой и потеряла память? Но кое-что не давало мне покоя. Жужжащее, ноющее чувство внутри, какой-то стыд, от которого хотелось спрятать голову под подушку, чей-то смех стоял в ушах, возгласы. И плечи. Плечи ныли, как будто я несла на них мешок камней. А ещё зелёный ремешок часов. Чёрт возьми, что это за ремешок такой? Я перерыла всю комнату в поисках, залезла даже в старый сундук и наведалась в Выручай-комнату, но нигде не встретила ничего подобного. Откуда тогда перед глазами эта картина? Зелёный ремешок часов выглядывает из-под пальто, а затем из-под клетчатого пиджака. Потом что-то снова происходит, но я уже ничего не вижу, только размазанные силуэты, полумрак, запах гари и жжёного дерева.

Этот пиджак… он всё висел на изголовье моей кровати, и исходящий от него запах заставлял меня чихать посреди ночи, но я не могла вспомнить, чей он? Явно не мой, мужской. Каждый раз, когда я собиралась узнать, кто хозяин этой вещи, в голове пульсировали вспышки, от которых тошнило и хотелось тут же лечь. Если эта вещь кому и дорога, хозяин сам найдётся. И я снова забывалась сном, зная, что по ту сторону меня с распростёртыми объятьями ждёт брюзжащая тревожность.


В пятницу, после урока Трансфигурации, чем-то обеспокоенная Матильда Уизли всё брала меня за руки, что-то причитала, и мне хотелось её спросить: «Что с вами? Почему вы так обеспокоены?», но язык не слушался, и всё, что я могла — это согласно мычать и кивать.


— …Вы завтра утром отправляетесь в Лондон с Альбертом Корбеттом, вы помните? — она старательно выводила каждое слово и внимательно смотрела мне в глаза. Я что, по её мнению, тупая? Почему она так медленно говорит?


Я уверенно кивнула и аккуратно отстранилась, пятясь назад. И что на неё нашло? Матильда выпрямилась, всё ещё хмуря брови, затем тяжело вздохнула и махнула рукой, позволяя мне уйти.

Наконец я вспомнила, что за важное дело мне предстоит, но неужели это оно так сильно меня беспокоило, что я забыла всё на свете? И этот Альберт, как его, Корбетт, первый раз слышу вообще. Может, Матильда меня с кем-то перепутала?


Оказывается, Имельда уже знала, что я уезжаю на неделю, потому что сама ко мне подошла после тренировки и сказала, что они пока будут играть теми охотниками, что у них есть, и ждать моего возвращения. Я отстранённо кивнула и, как обычно, ноги сами повели меня на ужин, а потом и в свою комнату. Я даже не смотрела по сторонам, полностью доверяясь остаткам своей памяти. На ужине что-то ела, а вкуса не чувствовала совсем. Неужели эльфы разучились готовить?

Струи горячей, обжигающей воды в ду́ше не грели, и я всё равно выходила из напаренной ванной, вся озябшая. Перед сном получила очередную сову, только теперь от профессора Уизли. От этой фамилии меня передёрнуло, и почему только? Она вновь напоминала о завтрашней поездке и сообщала, что я должна прибыть на платформу Хогсмид ровно в восемь утра, ни минутой позже, иначе поезд уедет без меня. Мы едем в Министерство на поезде? Как странно. И как я узнаю этого профессора, я ведь так с ним и не познакомилась?


На следующее утро я подскочила с кровати так, будто меня окатили ледяной водой. Всю ночь снилась какая-то сырая тёмная комната, потрёпанный диван и два знакомых, но расплывчатых силуэта. Чертовщина какая-то, не иначе.

Помня о предстоящей поездке, я не ощущала абсолютно ничего: ни волнения, ни трепета, ни беспокойства. Новый день, а боль старая. Горячие пески, острые ракушки, палящее солнце и беспощадный ледяной океан. Я уже стала привыкать к своим спутникам.

Рассеянно побросала вещи на кровать сплошной кучей, завалив ею тот чёртов пиджак, который мозолил мне глаза все эти дни. Время близилось к восьми, а я всё бродила по комнате, как ленивая и сонная жаба. Психанув, закинула всю эту кучу в чемодан и, кое-как утрамбовав её, защёлкнула кнопки. На месте разберусь, что взяла.


Свежий воздух ребячески забирался под ворот куртки, а ветер всё норовил унести за собой моё кепи, но я крепко прижимала его к макушке, со всех ног несясь к платформе под град собственных тревог и сомнений. Пахло наступающей на пятки осенью, а свет уже не такого тёплого солнца брызгал на желтеющую листву и пожухлую траву.


По дороге я переживала, как мне узнать профессора. Однако, когда я ступила на платформу, то сразу же глазами нашла именно его среди серой и непримечательной толпы.

Седеющий немолодой мужчина стоял на платформе, опираясь на замысловатой фактуры посох. Из его смешных усов торчала курительная трубка, от которой исходили клубы серого дыма. Должно быть, из-за этого вокруг него не было других ожидающих — они все разбрелись куда подальше, чтобы не дышать табаком. Всё моё существо будто проснулось от многовекового сна при встрече с исходящей от этого человека аурой доброты, спокойствия и гармонии. По мере того, как я осторожно приближалась, всё отчётливее были слышны его бормотания на незнакомом мне языке.


— Ерундистика какая-то, — говорил он, посматривая то на часы, то в сторону, откуда должен был появиться Хогвартс-экспресс.

— «Erundistika»? Это что за слово такое? — я в два шага оказалась около него и не смогла унять любопытства, услышав такое интересное звучание. Слово было не на английском, а гортанное «р» прямо забиралось в душу, щекоча нервы.

Мужчина вскинулся, причмокивая трубкой, потом дружелюбно улыбнулся своими смешными усами и заговорил уже по-английски:

— Доброе утро. Мисс Мэллори, я полагаю? — он жеманно и чересчур вежливо взял мою руку и слегка приложился к ней губами, щекоча кожу соломой своих усов. Кто-то тоже так делал, но я не могла вспомнить, кто?

— А вы, должно быть, Альберт Корбетт, новый профессор Теории магии? — я немного смутилась, но его колоритный вид не давал мне оторвать глаз. Он всё причмокивал трубкой и смешно водил своими голубыми, по-юношески яркими глазами из стороны в сторону, жмурясь от солнца.

— Всё верно, мисс. Хорошо, что вы не опоздали. Девушкам положено задерживаться на несколько минут для приличия, но не в нашем с вами случае, — он насмешливо дёрнул плечом и опять пробубнил что-то на другом языке, уставившись в небо и ёжась от холода.

— А на каком языке вы говорили? «Erundistika» — это что-то страшное? Какое-то проклятье или ругательство? — может, я и вела себя по-детски наивно, но мне было правда интересно — профессор буквально гипнотизировал своей персоной.

— О, душа моя, — и снова этот непонятный язык! — давайте сядем в тёплый поезд, и мы с вами познакомимся по-человечески, за чашкой кофе.

«Кофе?», — подумала я, но не стала ничего спрашивать, только согласно кивнула.


Через пару секунд послышался гудок, и вся россыпь немногочисленных ожидающих бросилась ближе к краю платформы, чтобы поскорее заскочить в поезд.


Тёплое, уютное купе встретило нас своими радушными объятиями. Профессор не вынимал трубки изо рта, даже когда мы зашли внутрь, но под мой удивлённый взгляд он всё же стушевался и перестал дымить, усаживаясь на противоположной от меня стороне.


— «Dusha moya» — это что? — я никак не могла унять любопытства, мне хотелось узнать, что это за язык. Альберт играючи прищурил глаза и мягко заговорил:

— Это русский, душа моя {?}[фразы Альберта на русском будут выделены курсивом], — он достал из нагрудного кармана носовой платок и зеркальце и начал очень элегантно, но в то же время забавно протирать усы от пепла, оставшегося после курения трубки.

— Так вы из России? Правда? — я подалась вперёд, полностью поглощённая тем, что делал профессор. Он закончил и убрал все принадлежности в карман. Затем взял в руки свой посох и полностью на него облокотился, задумчиво посматривая в окно купе.

— Я наполовину русский, наполовину немец, но вырос в России, да, — кончиками пальцев он слегка подкручивал усы. Казалось, ему совершенно неинтересно рассказывать о себе, но я не унималась:

— А почему у вас такая фамилия? Вполне английская, почему так?

— Ох, душа моя, — он снисходительно улыбнулся, переводя на меня свои серо-голубые глаза. — Вообще я Корбатов. Альберт Корбатов, а здесь адаптировал фамилию, чтобы любопытные студенты, вроде вас, не задавали лишних вопросов, — и он шутливо щёлкнул меня по носу. Его пальцы пахли табаком, и это было так непривычно, что я чихнула.


Через пару минут к нам постучалась проводница и предложила что-нибудь из напитков и закусок. Я уже приготовилась попросить её два стакана чая, как профессор проговорил:


— Душечка, две чашечки кофе, пожалуйста.

Проводница охотно кивнула и скрылась в коридоре.

— Кофе? Не знала, что в Хогвартс-экспрессе подают кофе, — я неловко сминала в пальцах кепи, боясь показаться слишком болтливой или неугомонной. Всё же последние дни из меня слова было не вытянуть, а тут настигли оживление и жажда общения.

— А вы когда-нибудь пробовали хороший кофе? — он говорил мягко, тембр его голоса успокаивал и вселял чувство безопасности и уверенности.

— Никакой не пила, признаться честно, — мне почему-то стало стыдно за это, и я опустила глаза.

— Вижу, вам нужно выпить чашечку, а то вы слишком бледны и вялы, — он неопределённо повёл рукой и снова взялся за трубку. — Не желаете?

— Ой, что вы! Нет, благодарю, — я отмахнулась от пахучего табака, и Альберт засмеялся в усы. Он пошутил, а я восприняла всерьёз, вот глупая! Я зарделась, смутившись, но его дружелюбная и добрая улыбка располагала, так что неловкость момента быстро улетучилась.


Проводница принесла две дымящиеся чашки, и как только передо мной оказался кофе, а в нос ударил дурманящий запах, которого я никогда раньше не чувствовала, приятно закружилась голова. Вперемешку с табаком выходило что-то невероятное, что щекотало ноздри и вызывало добрые ассоциации. За окном мгновенно сменялся пейзаж, но общие краски — жёлтые, красные, бордовые — оставались неизменными. Тёплая обстановка в купе, запах свежесваренного кофе и курительного табака заплясали вокруг и объяли меня своим уютом. Я заметно расслабилась, сделав первый глоток, но тут же поморщилась:


— Горько, — я отстранила кружку, облизывая губы. — Шоколадки не хватает.

Профессор жадно отхлебнул из чашки и полез во внутренний карман пиджака, выуживая оттуда плитку шоколада с красивой, незнакомой мне эмблемой.

— Что тут написано? — я заинтересованно поглядывала на обёртку, не решаясь взять её в руки. Альберт настойчиво придвинул шоколадку ближе ко мне.

— «Эйнемъ» {?}[Прежнее название “Красного октября”], душа моя. Сестра из России отправила. Попробуйте — вкусно или ерундистика очередная.

— Вот! Это слово, «erundistika», что оно означает? — желая перебить горечь кофе, я начала аккуратно открывать шоколадку, стараясь не задеть красивую надпись.

— Это, хм, это как «чушь», «бред», в общем, всякая белиберда! — он посмеялся, прикрыв глаза, и отломил кусочек тёмного шоколада. — Не дурно, не дурно… — пробормотал он, смакуя сладость.

Глядя на него, я сглотнула слюну и тоже отправила в рот кусочек. Профессор кивком предложил мне выпить кофе, и я обомлела от такого восхитительного сочетания вкусов. Горький, вязкий кофе отлично дополнялся сладким шоколадом. Я тотчас повеселела и продолжила мучить профессора.

— А где вы учились? Тоже в России? — на пальцах оставались шоколадные следы, но меня это нисколько не волновало — я вперила безумные глаза в профессора, желая узнать о нём побольше.

— Да, я учился в Колдовстворце, да и преподавал там же, а в этом году меня перевели сюда. Сами понимаете, почему, — он отставил в сторону чашку и серьёзно, а не насмешливо, как раньше, посмотрел на меня.

Улыбка сползла с моего лица, и я задумчиво стала слизывать шоколад с пальцев.

— Я очень сочувствую вашей утрате, мисс Мэллори, — он отломил ещё кусочек и, положив его на салфетку, придвинул мне. — Элеазар был хорошим человеком и выдающимся преподавателем, я даже знал его жену, Мириам. Она была у нас в академии, всё искала информацию о древней магии.

Я округлила глаза и с надеждой посмотрела на профессора, уминая очередную порцию шоколада.

— Мириам? Она была в России? И что же, удалось хоть что-нибудь узнать?

— К сожалению, немного, но мы с вами как раз для этого и едем в Министерство, не так ли?


Профессор вдруг вскинул руку и проверил время на наручных часах. Я так и застыла с кружкой у рта, потому как этот ремешок… он был не такой, как в моих воспоминаниях, но очень похожий. Я не заметила, как слёзы брызнули из глаз, а в носу засвербело. Растерявшись от нахлынувших меня воспоминаний обо всём случившемся, я закрыла лицо руками и прислонилась виском к окну. Ледяной океан хлестал своими беспощадными волнами, а острые края ракушек вскрывали только-только затянувшиеся раны.

Тяжёлая, но тёплая и мягкая рука Альберта коснулась моего плеча, и у лица оказался носовой платок. Я благодарно взяла его дрожащими пальцами и принялась утирать слёзы, ещё больше расстроившись из-за своего неподобающего поведения.


— Вы влюблены, душа моя, — проговорил профессор, с нежностью, по-отцовски заглядывая мне в глаза.

— С-с ч-чего вы в-взяли? — опешила я, прикрываясь платком.

— Вы читали Тургенева? — эта его «р» была такой звонкой, и я сразу поняла, что это русское имя.

— Н-нет, н-не доводилось.

— А вот и зря! Эх, молодёжь, — пробубнил он, потянувшись к своей сумке. — Ну а Толстого хотя бы? «Анну Каренину»? — на стол лёг тяжёлый, потрёпанный переплёт пожелтевшей бумаги. Буквы заплясали у меня перед глазами, и я не могла прочитать ни слова, и везде была эта любопытная завитушка «ъ».

— П-простите, п-профессор, но н-нет, не читала, — мне ещё сильнее захотелось рыдать от того, что я выгляжу невеждой в его глазах, но Альберт мягко дотронулся до моей руки.

— Не волнуйтесь, я расскажу вам суть, но только если пообещаете не плакать — произведение грустное, не для чувствительных дам, вроде вас. — В его глазах снова сверкнули смешинки, и я тоже невольно улыбнулась, всхлипывая. Стало жутко интересно, о чём же написано в этой «Анне Карениной».


Когда я немного успокоилась, и мы смогли поговорить о русской литературе и даже обсудить директора Блэка, я вдруг встрепенулась, вспомнив один важный вопрос, который хотела задать ещё Матильде Уизли:


— Профессор, а почему мы поехали на поезде, а не на карете? — этот вопрос волновал меня всю дорогу, потому что профессоров и в целом работников академии не отправляли обычно на экспрессе.

— Мне рассказали историю вашей прошлогодней поездки сюда, мисс, и я решил, что такой болезненный опыт лучше не повторять, — он снова посерьёзнел и нахмурил седые брови.


Вдруг перед глазами пронеслась та жуткая картина, когда на нашу карету напал дракон, а появившаяся из ниоткуда упряжка Фестралов обозначила смерть Джорджа Озрика. Я поёжилась от воспоминаний, и на душе стало тепло от того, что профессор проявил учтивость к моей малозначительной персоне, договорившись отправиться на поезде.


— Кстати, мисс, позвольте узнать ваше имя, что-то я запамятовал, — он делано поправлял ворот пальто, держа в зубах уже пустую трубку.

— Амелия, меня Амелия зовут, — я скуксилась — мне больше нравилось говорить о нём или о чём-то пространном, иначе сразу же вспоминала всё произошедшее, и от этого становилось не по себе.

— Красивое имя — Амелия, — он будто пробовал его на языке, — похоже на цветок… камелия {?}[вечнозелёное растение семейства Чайные], — Альберт ласково улыбнулся и откинулся на спинку сидения.

— А как зовут вашу сестру? Вы упомянули, что она вам прислала этот шоколад, — я кивнула на уже опустевшую обёртку.

— Асенька, — он задумчиво и как-то грустно посмотрел в окно, — Ася её зовут. Осталась в Таганроге жить. Сначала я уехал на учёбу, потом на работу, а теперь и вовсе перебрался заграницу.


При упоминании этого имени всё внутри похолодело. Я вспомнила свою интернатскую подругу Асю, и меня осенило — неужели она была из России? Мерлин, как бы мне теперь её найти?

Я тоже с грустью призадумалась и обратила взор за окно — мы уже приближались к Лондону, и от осознания этого становилось как-то тревожно. Сегодня нам предстоит посетить Министерство, и один Мерлин знает, что нас там ждёт. В любом случае, профессор Корбетт, нет, Корбатов излучал одно сплошное добродушие, и мне было рядом с ним тепло и спокойно.

***

Каждый день, снова и снова просыпаясь в своей комнате, я бесился, что всё ещё нахожусь в Хогвартсе. На следующий день после этого грёбанного поэтического вечера Матильда распалялась в своём кабинете на тему того, что они не могут допустить моего перевода, потому как после смерти дяди Соломона несут за нас с Анной ответственность. На мои доводы о том, что их «ответственность» никак не мешает мне перевестись в другую школу, профессор лишь качала головой и упрашивала меня «доучиться хотя бы до конца месяца», пока они не примут решение всем педагогическим составом. Она что-то ещё бухтела насчёт Амелии, что-то про проблемы и трудности, но мне не удалось вытянуть из неё хоть слово об этом.


Теперь же каждый следующий день был похож на предыдущий: напрочь лишённый сна, вкусов и запахов. Хотя нет, вру — еле уловимый запах лимонов просачивался сквозь толстые стенки сундука, куда я в гневе закинул мантию Амелии.

Каждый раз, когда она появлялась на горизонте, мне казалось, я брежу — её стеклянные глаза не выражали ни единой эмоции: она разговаривала вяло, еле ворочая языком, но в основном просто безучастно кивала. Можно было превратиться в ледышку рядом с ней — настолько сквозило холодом, безразличием и тленностью.

Я не мог понять, что происходит: она входила в класс, я стоял прямо перед ней, но она меня как будто не видела, проходила мимо, и ни тени какой-либо эмоции на лице. Совсем. Но более странным было то, что Уизли исчез. Точнее, его тупая рыжая башка то и дело мелькала у меня перед носом, и мне хотелось намотать эти патлы на кулак и хорошенько приложить его лицом о стену. Однако он совершенно не отсвечивал — ходил на уроки, отвечал, когда его спросят, тренировался, но совсем не встревал в разговор, как раньше, и никак не реагировал на насмешки одноклассников, припоминающих ему тот самый вечер.

Когда хотя бы отголосок того дня всплывал в памяти, у меня сносило крышу. Я всё вспоминал растерянные глаза Амелии, её горячие слёзы, и мне нестерпимо хотелось надрать Уизли зад. Я держался изо всех сил, зная, что сделаю только хуже, что тем самым докажу самому себе и ей, что я совершенно негоден, совершенно неспособен исправиться. Подходящий момент для «разговора» с этим придурком ещё настанет, и тогда он пожалеет, что полез туда, куда ему не следует.

Неужели подруги Амелии не могут растормошить её? Почему она ходит, как под гипнозом? Я как-то выловил Натсай на перемене, так она пролепетала что-то про то, что её мать, профессор Онай, погадала, чёрт возьми, на кофейной гуще и сказала пока Амелию не трогать, дать ей время оклематься. Какая же чушь!


Сегодня, в долгожданный выходной, я наконец набрался смелости поговорить. Встал пораньше, придумал повод — забрать свой пиджак. Там остался мой блокнот, и я никак не мог допустить, чтобы Амелия нашла его и прочитала. Тогда она поймёт, что…

Дверь её комнаты неумолимо приближалась, а у меня в горле пересохло от волнения: что говорить? А если она так же будет смотреть сквозь меня? А если не захочет видеть? Я в панике кусал губы, пытаясь зацепиться за что-нибудь взглядом и отвлечься. Только хотел постучать, как дверь открылась, и из неё вышла всё та же соседка, которая сообщила мне в прошлый раз, что Амелия в Выручай-комнате с Уизли. Я невольно закатил глаза, вспомнив об этом, но, прокашлявшись, спросил:


— Ты не могла бы позвать Амелию? Мне надо с ней поговорить.

Она смерила меня подозрительным взглядом и, тяжело вздохнув, упёрла руки в бока.

— Так она же уехала, ты опоздал. — Она скривила губы и уже хотела пройти дальше, но я преградил ей путь.

— Как уехала? Куда? Когда? — я думал, она шутит, но по её лицу проскользнула гримаса раздражения.

— В Министерство, на неделю. Ты совсем новостями не интересуешься? — и она, толкнув меня плечом, потопала дальше, пока я ловил ртом воздух, как рыба.


Что за чёрт? Какие ещё новости? Очередные сплетни? Что мне до них, я же не девчонка! Не может быть, чтобы ни Поппи, ни Натсай, ни Анна не знали об её отъезде. Так почему же они мне ничего не сказали? Я снова постучал в надежде, что кто-то ещё остался в их комнате. После долгого томительного ожидания дверь открыла Анна.


— Себастьян! Я вообще-то ещё сплю, — сонно проговорила она, протирая глаза кулаком.

— Посмотри, пожалуйста, нет ли там моего пиджака, — выпалил я, весь разгорячённый от нетерпения и волнения.

Она нахмурила брови, немного постояла, видимо, обдумывая странную просьбу, но юркнула в комнату и через пару минут вернулась с пустыми руками:

— Нет, ничего такого там нет. А что случилось?

— Ничего. — Я клацнул зубами от негодования. Куда он мог подеваться? — Ты давай спи, нам ещё предстоит с тобой о многом поговорить.


Анна скосила глаза на мой указательный палец, уткнувшийся ей в нос. Если она что-то от меня скрыла насчёт Амелии, я очень сильно разозлюсь.

Сестра не стала ничего выяснять, только сладко зевнула и закрыла дверь. Я присел в кресло и крепко задумался. Оминис! Вот, кто мне нужен.

Комментарий к 16. Душа моя

Ваши «жду продолжения», лайки и комментарии невероятно мотивируют, спасибо! 🩵


========== 17. Лондон ==========


Комментарий к 17. Лондон

🎵 Queen Omega & Little Lion Sound — No love


Приятного чтения 🫶🏻

Я заранее знал, что мне скажет Оминис. Сначала он многозначительно и устало выдохнет, затем манерно пригладит волосы на затылке, а потом с невозмутимым видом скажет что-нибудь невероятно умное и правильное, от чего я почувствую себя ещё бóльшим болваном. Несмотря на это, я был уверен, что Оминис — тот, кто мне нужен. Он всегда знает, что делать, потому что держит свои эмоции в узде, не давая им взять над собой верх.

Мне хотелось побежать со всех ног в нашу комнату или в библиотеку, где он обычно сидит, но я сделал над собой усилие залезть в его шкуру и немного остыть, отключить эти яркие вспышки в голове, прикусить язык, который так и рвался наружу, так и норовил ляпнуть что-нибудь, не позволяя мне остаться наедине со своими тревожными мыслями.

Я вальяжно зашагал, пересекая гостиную. Ноги рвались вперёд, но я изо всех сил сдерживал прыть, что есть мочи сжав руки в кулаки. И как только ему удаётся настолько медленно ходить, да ещё и всегда везде успевать при этом? Я решительно не мог понять, потому как мне казалось, я иду против течения, утопая в вязком иле, а мимо меня проносится жизнь. Совсем немного не дойдя до двери, я нервным жестом одёрнул рубашку и в нетерпении залетел в комнату, уже не борясь с лавиной эмоций.


— Долго же ты шёл. — Оминис загадочно улыбнулся, сидя на кровати, и медленно пригладил галстук на груди.

— В каком смысле? — я ошарашенно застыл посреди комнаты, уже готовый запальчиво рассказывать обо всём случившемся другу, но его слова сбили меня с толку.

— Ну, ты же к Амелии ходил, верно? — он так же медленно и нерасторопно встал, откладывая в сторону какую-то книгу.

— Да, но представляешь, она уехала! — я порывисто тряхнул кулаками, отчего несколько кудрей упали на глаза, закрыв собой обзор.

— Угу, я в курсе. — Оминис проплыл мимо и вышел в коридор, оставив меня стоять там же. Придя немного в себя, я рванул следом.

— Стой! Что значит «Я в курсе»? — я подбежал к нему со спины, семеня ногами, и мне хотелось его встряхнуть, крикнуть «Очнись!», чтобы он уже сказал всё, что знает, а не выдавал информацию маленькими порциями.

— То и значит, Себастьян, — он снисходительно наклонил голову, ловко для незрячего лавируя среди студентов, кучкующихся то тут, то там.

— Слушай, — я устало зарылся в волосы, теряя всякое терпение, — у меня сейчас крыша съедет. Ты можешь остановиться и нормально со мной поговорить?

— Конечно, могу. — Оминис в несколько широких шагов взбежал по лестнице, и мы вышли в общий коридор, наполненный солнечным светом после слегка пасмурного утра. — Сейчас дойдём до Крипты, там и поговорим.

Я открыл рот, намереваясь что-то сказать, но замолк — спорить не хотелось, к тому же в Крипте разговаривать действительно будет удобнее.


Когда в лёгкие забрался слегка кисловатый спёртый воздух подземелья, мою душу кольнуло воспоминание, и я потерялся в смешанных чувствах. Тот недопоцелуй вгонял меня в краску не только интимностью момента, но и осознанием того, насколько опрометчиво я поступил. Хорошо хоть хватило ума сделать это не на глазах у всех, как Уиз…


— Ну чего встал? Сам же хотел поговорить. — Оминис расположился на нашем излюбленном диване, прикрыв веки. Он устало массировал виски, как будто на него вмиг навалилась головная боль.

— Откуда ты знаешь, что Амелия уехала? Она тебе говорила, зачем? Почему? — я не стал разводить долгих прелюдий, поскольку не терпелось узнать, что происходит.

— Полегче, полегче, — он нарочито вяло выводил слова, как будто испытывая моё терпение. На его губах играла загадочная и какая-то хитрая улыбка. Я подпрыгнул на диване, хлопнув себя по коленям.

— Так, слушай, — мой указательный палец уткнулся ему в грудь, — я понимаю, что ты меня наказываешь за моё поведение и всё такое, но сейчас правда нет времени на все эти воспитательные меры. Скажи, что случилось? Почему она уехала?


Оминис с минуту задумчиво смотрел в потолок, как будто примеряясь, в таком уж сильном ли я отчаянии или меня можно ещё чуточку помучить? Я же терпеливо ждал, сцепив руки в замок до побеления пальцев. В конце концов он цокнул и мотнул головой, как будто соглашаясь с самим собой в мыслях.


— Она уехала в Министерство с новым профессором, чтобы там её обучили, как работать с силой древней магии.

— И ты что, не мог сказать мне это сразу? — Я почти взвыл от негодования и одновременно облегчения. Оминис иногда просто выводил меня из себя своим странным поведением.

— Как только ты спросил, я ответил. К тому же я предупреждал тебя, Себастьян, что не буду больше лезть в ваши дела. Я уже достаточно наломал дров.

— Подожди, — я сжал его плечо, как будто боясь, что он вот-вот встанет и уйдёт, — сейчас мне правда нужен твой совет.

— Мой… что? — Оминис, до этого сохранявший непоколебимое выражение лица, вытянулся струной и приоткрыл рот.

— Да-да, ты не ослышался, — я закатил глаза, цокнув, — мне нужен твой совет.

— Наверняка сейчас сюда зайдёт стадо слонов и начнёт жонглировать бананами. — Он скрестил на груди руки и в недоумении откинулся на спинку дивана.

— Ладно-ладно, я оценил твой юмор, пререкаться не собираюсь. — На этих словах его лицо вытянулось ещё сильнее. — Просто давай нормально обо всём поговорим, потому что я один уже совсем не справляюсь.

Видимо, в моём голосе слышалось достаточно отчаяния и уныния, что друг посерьёзнел и подобрался, неловко кашлянув.

— Ты меня пугаешь, Себастьян. Ну, ладно. Леандер предлагал сходить в Хогсмид, так сказать, отметить начало учебного года. Сегодня вечером, пойдёшь с нами? А то я ему уже пообещал.


Я задумался, потому как компания Леандера меня смущала. При упоминании его имени во рту появился противный привкус того пойла, которым он меня накачал перед поэтической лабудой.

Других вариантов не оставалось, потому как меня распирало от желания поделиться с кем-нибудь всем тем, что творилось в душе. Возможно, обстановка в «Трёх мётлах» расположит к разговору, и мы сможем слиться с толпой расслабляющихся студентов.

***

Сойдя с поезда и завидев вдалеке очертания такого знакомого и одновременно чужого для меня города, я резко умолкла, поглощённая волнами печали, хоть мы и весело болтали с профессором всю дорогу сюда.

Шагая чуть позади Альберта, я украдкой поглядывала на проносящихся мимо горожан: юркие силуэты спешили оказаться в объятьях любимых после долгой разлуки, другие же, осунувшись от грусти, брели вдоль платформы, только что проводив своих близких.

Шумный город всем своим величием обрушился на голову, как только мы вышли из здания вокзала. По мостовой туда-сюда сновали торопыги в костюмах, всё поглядывая на часы: они, верно, даже не запоминали время, что увидели — суетились просто по привычке. Дамы в пышных юбках медленно прохаживались вдоль витрин, засматриваясь на красивые туфли, которые были им не по карману. Шаловливые дети отзывались звонким смехом где-то в глубине дворов, а цоканье лошадиных копыт о камень больно било по ушам. Я совсем отвыкла от звуков города.

Мечтательная полуулыбка не сходила с моих губ, пока я обводила округлившимися глазами расстилавшийся вид. Мне хотелось всё потрогать: стекло витрин, жёсткую и гладкую шёрстку экипажных лошадей, твидовые кепи мальчишек, раздающих газеты у дороги. Улицы полнились самыми разными звуками, от которых кружилась голова, и хотелось закрыть уши ладонями. Вдруг я юркнула в проулок, потянутая профессором за рукав куртки.


— Не зевайте, душа моя! Вот здесь наша гостиница. — Он горделиво и как-то скомкано повёл рукой, топчась на пороге перед большой деревянной дверью с колокольчиком над ней. Я потянулась за палочкой в карман, намереваясь ею позвонить в звонок, но профессор испуганно остановил мою руку. — Что вы, деточка. Хотите, чтобы какой-нибудь маггл упал в обморок при виде ваших фокусов? — Его глаза заискрились насмешкой, а я тотчас стушевалась, втянув голову в плечи. Вот растяпа! Совсем не подумала.


Он позвонил в колокольчик, и через пару мгновений на пороге появилась приятной наружности пожилая леди, вальяжно сложившая руки спереди на складках юбки. Профессор протянул ей какую-то бумажку, и она, поднеся к глазам миниатюрное пенсне, внимательно ознакомилась с написанным. Затем довольно закивала и жестом пригласила нас внутрь. Моя рука уже еле держала тяжёлый чемодан, и чего я туда положила такого? Мне не терпелось оказаться в комнате и избавиться поскорее от ноши.

Небольшая стойка-ресепшен забавно выделялась среди остального выдержанного в строгости интерьера: молоденькая девушка, немногим старше меня, обложилась со всех сторон чашками с чаем и разного рода безделушками: веером, серёжками, какими-то открытками, помадой, конфетами и многим другим. Пожилая леди, провожающая нас к стойке, грозно зыркнула на девушку, и та встрепенулась, отстраняя ото рта кружку с горячим чаем. Должно быть, мы находились в компании владельцы гостиницы и её юной родственницы, — дочери или племянницы — которая подрабатывала здесь в качестве ресепшионистки. Я мило улыбнулась девушке, встретившись с ней глазами. Мой ласковый взгляд, по-видимому, её успокоил, и она уверенно расправила плечи, протягивая какие-то бумаги профессору на подпись.

Маленькая и уютная, гостиница дышала активной жизнью: в общей зале за журнальными столиками сидели мужчины и играли в шахматы. Как непривычно было видеть обычные, а не волшебные. Откуда-то из глубины комнат доносился запах еды, и в моём животе недовольно заурчало. На завтраке я сегодня не появилась, прозевав всё на свете. У стойки на креслах сидели дамы и держали на руках маленьких белых собачек, о чём-то полушёпотом переговариваясь друг с другом. Заворожённая атмосферой, я не сразу поняла, что мы можем подниматься в свои комнаты, когда профессор аккуратно потянул меня за руку. Старые деревянные ступени по-домашнему уютно заскрипели под нашими ногами, и на втором этаже перед нами распростёрся на удивление длинный коридор однотипных дверей с разными выпуклыми цифрами.


— Наши девятнадцатый и двадцатый, — задумчиво пробормотал профессор, сверяясь с брелоками на ключах. Мне захотелось спросить, зачем ему ключи, если можно применить Алохомора, но я осеклась на полуслове, вспомнив нарекания Альберта.


Оставив меня одну в своём номере, профессор стремительно направился в курительную комнату — он терпел от самого вокзала, поскольку констебли тщательно следили за тем, чтобы в центре города не расхаживали мужчины с трубкой в зубах.

Я облегчённо положила чемодан на пол, озираясь по сторонам: комната была намного меньше нашей в Хогвартсе, но зато она не казалась такой холодной и пустой. Тёплых тонов шторы делали проходящий сквозь них тусклый солнечный свет более жёлтым, что добавляло уюта и комфорта. Достаточно большая кровать на первый взгляд выглядела мягкой, но я не спешила сесть — хотелось как следует всё осмотреть. В комнате стоял небольшой книжный шкаф с парой-тройкой книг: Оскар Уайльд, Диккенс, Джейн Остин… Я мечтательно провела кончиками пальцев по корешкам, стирая с них тонкий слой пыли. Мой взгляд наткнулся на причудливую вазочку, в которой не было цветов. Стало как-то грустно, и я поникла. Мне когда-нибудь дарили цветы? Помнится, Гаррет… На этом имени я поперхнулась той болью, которую он мне причинил, и поспешила отогнать всякие о нём мысли. Я повела плечами, пытаясь стряхнуть с них паутину липкого напряжения. Опустившись на пол, отщёлкнула замки на чемодане — оттуда целой непонятной кучей повалили вещи.


— Мерлин, что же со мной было этим утром, что я так собиралась? — бурчала я, раскапывая эту гору.


Кожу пальцев будто обожгло, когда я дотронулась до странной вещи, выбивающейся из массы других. Я осторожно и боязливо вытянула тяжёлый серый пиджак, тут же окунаясь в древесный запах, исходящий от него. Воспоминания вихрем охватили и стянули душу болью, отчего по коже поползли мурашки.


— Как ты тут оказался? — недовольно процедила я, скидывая его на кровать.


В голове яркими цветными птичками взлетели события трёхдневной давности, ноги стали ватными, и я обрадовалась, что сижу на полу, а не стою — иначе бы точно упала.

На плечи вмиг навалилась тяжесть, и я воочию увидела, как отдаляется спина Себастьяна, пока мои глаза застилают горячие слёзы обиды. Мне надоело себя жалеть, но жизнь как будто издевалась, подкидывая всё новые и новые испытания. Я зябко обняла себя за плечи, привалившись виском к каркасу кровати. Чёрт, почему он не пришёл за своим пиджаком? Почему я не могла вспомнить все эти дни, чей он? Надо сконцентрироваться и попытаться освежить память, что же было после того, как девочки нашли меня под лестницей?…

Я сосредоточенно массировала виски, закрыв глаза. Под прикрытыми веками начали появляться бесцветные смазанные картинки, а затылок отозвался тупой ноющей болью.

***

Ещё не зайдя внутрь, мы уже с улицы отчётливо различили визги, смех и стук кружек друг о друга. «Три метлы» снова в ударе, но от осознания этого мой живот скрутило волнением. Я пожалел, что согласился, потому как сейчас мне хотелось тишины и уединения. Я настороженно покосился на Леандера и Оминиса, о чём-то болтающих друг с другом, и сглотнул вязкую слюну беспокойства. Похоже, чтобы сегодня расслабиться, мне нужно будет порядочно выпить.

Самый популярный паб в округе встретил нас своим неизменным полумраком, запахом сливочного пива и карамели. Я ухмыльнулся, когда увидел, что портрет Фердинанда всё ж таки сняли и, похоже, отнесли наверх, чтобы не портил настроение своим недовольным бурчанием.

Сирона суетилась у барной стойки, наполненной старшекурсниками, и мы не стали её вылавливать — завалились за небольшой столик в самой глубине паба и отправили Леандера за элем.


— Слушай, а он точно не проболтается потом, о чём мы тут говорили? — я заговорщицки наклонился к Оминису, украдкой наблюдая за отдаляющимся Пруэттом.

— Да он сейчас наклюкается и вообще ничего не вспомнит, — он махнул в мою сторону, и я немного расслабился.


Через время вернулся Леандер с тремя большими кружками эля и, пыхтя, уселся рядом. С его лица не сходила азартная улыбка, а глаза так и светились жаждой поскорее налакаться. Мне было решительно всё равно, пусть хоть упьётся этим элем, главное, чтобы мы с Оминисом смогли поговорить. Первые кружки постепенно опустошались.

Когда мой язык достаточно развязался, я наклонился к другу, пока Леандер заигрывал с девчонками за соседним столом. Это была отличная возможность поговорить, не боясь, что он сунет нос не в своё дело.


— Знаешь, Себастьян, у меня эта тема уже вот где, — и Оминис ребром ладони показал поперёк горла. Я понимающе прыснул со смеху, привалившись спиной к стене.

— Да я и сам уже устал от всего, хоть бы этот месяц доучиться как-нибудь, а потом… — я мечтательно закатил глаза, разваливаясь на стуле.

— А потом что? Ты всерьёз решил убраться в Ильверморни?

— Ну да, а что тут ещё делать? Кто знает, чем может закончиться вся эта канитель… Не хочу подвергать Амелию опасности.

Оминис хмыкнул и отвернулся. Я толкнул его в бок, ожидая объяснений, что же ему показалось смешным в моих словах.

— Забавно, что ты только сейчас вспомнил об «опасности», а не тогда, когда творил всякую ерунду. — Он насмешливо поднял брови.

— Когда-то же надо это заканчивать. Видишь, у них с Уизли, кхм, что-то получается… наверное. — Я замялся, опустив глаза в пол. Эта тема зажигала высоченные костры в моей душе. Я почувствовал, как разгоняется кровь внутри, как расслабленное тело снова напрягается, а в голову лезет змея ярости, гнева и ревности.

— Слу-у-ушай, а ты правда такой тупой или притворяешься? — Оминис подбоченился, но улыбку с лица не стёр, отчего его тон показался мне ещё более оскорбительным.

— Да в чём тупой-то? Ты бы мне хоть объяснил… или тебе просто нравится меня унижать? — я обиженно поджал губы и отвернулся, глядя куда-то в стену.

— Ты мне скажи, как считаешь, после той его выходки Амелия станет с ним общаться? Не говоря уже о большем.

При последних словах, понимая, что имеет в виду Оминис, я возмущённо подпрыгнул.

— Да я откуда знаю, может они… они уже… — Я хватал ртом воздух, как рыба, но слова костью застряли в горле.

— Серьёзно? И такого мнения ты о нашей дорогой подруге? — язвительно пропел он, отхлёбывая ещё немного эля.

— Да при чём тут мнение? Он же почему-то это сделал при всех, значит, был повод или, может, они уже…

— Целовались, — закончил за меня друг то, что я не мог никак выговорить. Я устало и смиренно промычал. Оминис похлопал меня по колену и продолжил:

— Скажи, Себастьян, а ты пробовал с ней поговорить? Как мы с тобой сейчас, — он обвёл комнату рукой.

— Сколько раз бы я ни пытался, ни черта не получается, — распсиховался я, всплеснув руками. — Каждый раз мы либо ссоримся, либо она ускользает куда-нибудь, как сейчас в Министерство, чтоб его!

— Напиши ей письмо, — пожал плечами Оминис.

— И что мне там написать, «Привет, как дела»?

— Ну уж письмо за тебя я писать точно не буду, — возмутился он, отодвигаясь.

— Нет, серьёзно, ну напишу я ей это письмо… и что дальше? В лучшем случае в ответной сове меня пошлют ко всем чертям, а в худшем даже не ответят…

— Почему ты так боишься с ней сблизиться? То есть идти с Самантой, которую ты едва знаешь, на поэтический вечер тебе было не страшно, а поговорить с подругой, которая помогла тебе и спасла Анну, ты боишься?

Его слова ударили как обухом по голове, и я задумался. А ведь правда, почему сближаться с Самантой мне было легче? Мне это как-то не приходило в голову.

— Ты ещё мне про Саманту напомни, я и так чувствую себя полным ничтожеством. — Я исподлобья стрельнул взглядом в противоположный угол паба, где за столиком собрались Когтевранские девчонки. Саманта сидела спиной и вряд ли видела, как мы сюда зашли.

— Если игнорировать проблему, она никуда не денется, Себастьян. — От его поучительного тона на моей коже выступили мурашки негодования.

— Я думал, само как-нибудь рассосётся… — угрюмо пробурчал я, глядя на плескавшийся на дне кружки эль.

— Рассосётся что? Твои чувства к ней?


Слова Оминиса были такими неожиданными, что я не сразу сообразил, что он сказал. Уставился невидящим взглядом в кружку и с силой сжал челюсти. Что ответить на такое? Как раз в этот момент вернулся Леандер, довольный и раскрасневшийся, и начал что-то рассказывать заплетающимся языком.


— Ты так и не ответил, — издевательски прошептал Оминис, когда Пруэтт пошёл за очередной порцией эля. Я стиснул зубы, пытаясь потушить пожар внутри.

— Какие чувства? О чём ты? — попытался напустить на себя уныло-спокойный вид, но голос предательски охрип. Друг лишь захохотал и устало потёр переносицу пальцами.

— Не буду тебя мучить, но знай, что у тебя плохо получается врать и что-то скрывать — плохой из тебя слизеринец.

— Просто я не привык к безответным чувствам! — выпалил я и прикусил язык, коря себя за то, что ляпнул, не подумав. Оминис замер, а потом медленно повернул ко мне голову. Уголки его губ слегка задрожали в попытке уползти наверх, но он упорно их сдерживал.

— Безответным? С чего ты взял, что это невзаимно? — негодяй понял, что у меня достаточно развязался язык и воспользовался моментом откровения.

— А это не очевидно? — прохрипел я, наблюдая за появившимся Леандером. Его всё кидало из стороны в сторону, но он продолжал стоять на ногах. Что-то скрывать от него уже не было смысла — он мало что понимал после нескольких кружек выпитого эля.

— Очевидно кому? Мне, например, вообще не очевидно. А тебе? — обратился он к Пруэтту, который плюхнулся на стул возле нас.

— М-мне? — он нахмурился и несколько раз икнул. — Вообще нет. Давайте ещё по одной?


Оминис, довольный ответом, указал на него рукой, как будто произнеся «Я же говорил!». Я ухмыльнулся, снисходительно глядя на совсем окосевшего Леандера, и закатил глаза.

***

Помню, как девочки проводили меня до гостиной, как я легла в постель, а потом… потом мне что-то дали выпить, что-то кислое… Я только почувствовала на языке вкус, как в дверь постучали. Рывком встав с пола, я подбежала, впуская профессора. Окружённый запахом табака, он довольно улыбался и, щурясь, осматривал убранство комнаты.


— Душа моя, как вы смотрите на то, чтобы сходить пообедать?


Вместо ответа мой живот жалобно заурчал, и я неловко улыбнулась. Альберт всё понял и, показав на циферблат наручных часов, удалился. Перед выходом я напоследок ещё раз глянула на лежащий на кровати пиджак Себастьяна. Угораздило же меня взять его с собой!


Кафе со всё ещё открытой террасой, несмотря на холодную погоду, было заполнено людьми. Запахи всевозможных яств забирались в ноздри — от этого во рту скапливалась голодная слюна. Мозг отказывался работать, а ноги еле держали меня после пережитых эмоциональных потрясений и утомляющей дороги. Мы сели за маленький столик у окна, и профессор сходу заказал нам кофе.

Мужчины и женщины в красивой элегантной одежде расслабленно пили чай, читали газеты, курили и разговаривали на отвлечённые темы. Такое столпотворение взрослых людей заставляло меня паниковать, а осознание того, что мы все здесь друг друга не знаем, вводило в ступор. Я привыкла, что в Хогвартсе и окрестностях я могла заговорить с любым человеком, и он почти наверняка что-то обо мне слышал или хотя бы о моих «подвигах», как их любят называть учителя.

Я всё ёрзала на стуле, не зная, куда деть руки и вообще, как себя вести. Профессор насмешливо наблюдал за мной, а потом настойчиво протянул какую-то газету. Свежая печать оставляла на пальцах следы чернил, но зато теперь я могла не беспокоиться о том, чем заняться в ожидании еды. Бумага приятно шуршала и сминалась под моими пальцами, пока я судорожно просматривала строки, но никак не могла понять написанное — голова была забита совсем не тем. Поток бессвязных мыслей уносил куда-то в Шотландию, в холодный каменный замок, к эмблеме змеи на сером клетчатом пиджаке.


Когда мы поели и наконец сбили оскомину, я уже расслабилась и наслаждалась лёгкой музыкой, которая скромно витала в воздухе, как приятная, но неназойливая гостья.


— Профессор, а когда мы пойдём в Министерство? — я сказала это довольно громко, так что Альберт приложил указательный палец к своим губам, давая мне понять, чтобы я была чуть тише. Он наклонился ближе к столу и вполголоса ответил:

— В понедельник, душа моя. Выходные. — Он развёл руки, пожимая плечами, когда я возмущённо откинулась на спинку стула. Ещё столько ждать! Мне не терпелось узнать, что же они для меня подготовили, да и вообще увидеть всё своими глазами. Оминис в своих летних письмах расписывал мне свои будни во время практики в Министерстве, но осмотреть всё самой — это другое.

— Но вы же до этого расскажете мне всё, что знаете сами, так ведь? — с надеждой в голосе спросила я, хоть мне и было неловко доставлять профессору неудобства.

— Разумеется! — крякнул Альберт, вытирая салфеткой рот. — Завтра поутру отправимся загород на конюшню. Я наведаюсь к старому знакомому, и как раз поговорим обо всём. А сегодня надо хорошенько выспаться и отдохнуть. — Он привычным жестом щёлкнул меня по носу, пока я заворожённо следила за его смешными усами, дёргающимися в разные стороны.


Стал накрапывать дождик, и все гости кафе недовольно покосились на панорамное окно, бурча себе под нос что-то вроде «снова дождь» и «сейчас польёт как из ведра». Я улыбнулась, потому как обожала в такую погоду, пока ещё не начался сильный ливень, сесть на метлу и пролететь пару кругов вокруг школы, Запретного леса и окрестностей. Нет, всё же квиддич нельзя бросать — без него я завяну, прямо как этот цветок. Я с грустью и жалостью посмотрела на цветочный глиняный горшок, стоящий в углу на полу. Поникший бутон почти касался земли, а вокруг него россыпью лежали сухие опавшие лепестки.

***

Время близилось к ночи, а паб не опустел даже на четверть — успевшие устать за неделю учёбы студенты не собирались расходиться, даже когда Сирона не раз намекнула, что пора закрываться. На удивление, мы с Оминисом вели вполне адекватную беседу, или же нам это только казалось. Леандер ходил от стола к столу, заговаривая со всеми подряд. Неожиданно главные двери хлопнули, и я рефлекторно кинул на них взгляд. Рыжая макушка была подобно красной тряпке для моего помутневшего разума. Я внезапно замолк, щёлкнув зубами. Перед глазами плавали круги и безликие силуэты, а уши заложило, так что весь шум паба превратился в один сплошной гул.

Я вскочил с места, раздувая ноздри, пока мои глаза неотрывно наблюдали за Уизли, севшем у барной стойки. Уверенная рука Оминиса вернула меня на стул, хлопнув по плечу.


— Угомонись. — Одно короткое, но ёмкое слово. «Угомонись», — я ухмыльнулся, воспроизводя его в мыслях. С какого чёрта я должен угомониться? Просто так оставить его выходку без последствий? Сразу же возник образ Амелии: как она сидит на корточках, привалившись к стене, и плачет. Нет, не плачет — рыдает. Её плечи дёргаются, а крупные капли с шумом падают на юбку. Меняющий от влаги цвет бархат — с красного на бордовый — навсегда останется у меня в памяти. Видя моё разгневанное лицо, изрядно пьяный Леандер насмешливо кинул через плечо:

— Да успоко-о-ойся ты! А то придётся тебя тоже напоить чем-нибудь, как твою бедолагу. — И он играючи пошевелил двумя пальцами перед моими глазами, как в детстве делала мама, показывая «козу». Оминис вскинулся и шикнул, стукнув Леандера по голове.

— В каком смысле «напоить чем-нибудь»? Кого ты имеешь в виду? — я отстранил его руку, крепко зажав её в пальцах. Потихоньку сознание возвращалось ко мне, но глаза всё ещё застилала пелена гнева.

— Как кого? Мэллори твою, кого ж ещё! — Пруэтт совсем не обращал внимания на Оминиса, толкающего его ногой под столом.

— Что это значит? — Поняв, что с Леандером без толку разговаривать, я, по-прежнему не отпуская его руку, развернулся к другу.

— Да он сам не понимает, что болтает. Это он, наверное, про то, что тебе дал выпить перед поэтическим, ну, вечером… — затараторил Оминис, нервно улыбаясь.

— Нет-нет, я же вижу, вы чего-то недоговариваете. Выкладывай давай, пока я ему пальцы не сломал, — и я покосился на руку Леандера, которая неестественно выгнулась и побелела под моим нажимом. Его лицо сделалось серьёзным и испуганным, и он что-то продолжал лепетать, но я его уже не слушал, выжидая, что скажет Оминис. Тот помолчал с пару секунд, а потом мягко заговорил, пытаясь меня успокоить:

— Понимаешь… Девочки, ну, Поппи и… Натти, — на втором имени его голос странно осип, — они нашли Амелию под лестницей. Ну, она была заплаканная и всё такое… — Он неопределённо повёл рукой в воздухе. Я в нетерпении шумно выдохнул. — Так вот, она так плакала, и они решили дать ей какое-нибудь успокоительное. Леандер им наплёл, что знает отличный рецепт умиротворяющего бальзама… — Оминис дёрнулся, когда Пруэтт пискнул, потому что я ещё сильнее сжал его пальцы. — Он, похоже, намешал слишком большую дозу или положил ингредиенты в неправильной последовательности… Мерлин, Шарп бы убил их всех за такое, — пробормотал друг, и я раздражённо затряс ногой. — В общем, это как-то повлияло на её память или на болезненные воспоминания, я не знаю! — он отчаянно всплеснул руками, сведя брови.

— Что ты туда намешал? — я обращался к Пруэтту, не выпуская из рук его посиневшие пальцы. — Что. Ты. Туда. Намешал? Отвечай!

— Д-да ничего т-такого, помогло же! Она больше не ныла.

Я отпустил его руку, и он потряс ею в воздухе, шипя от боли.

— Почему ты молчал, Оминис? — я не видел, что выражало моё лицо, но точно знал, какой сумбур творился у меня в душе, пока крошечные кусочки пазла собирались в одну единую картину.

— Натсай… Они не виноваты, они просили не…

Он не успел договорить, как я стукнул по столу кулаком, отчего несколько студентов, сидящих ближе всех к нам, заинтересованно повернули головы.

— «Натсай, Натсай»! Ты больше её слушай и выгораживай, она же вечно лезет куда-то и тянет Амелию за собой! — я надул щёки, стараясь глубоко дышать, но вся эта ситуация и выпитый алкоголь завели меня не на шутку.

— Ты вообще ничего не сделал! — взъерепенился Оминис. — Ты бы их понял, если бы сам увидел красные следы у неё на запястье. Они просто не знали, что и думать…


После этих слов я ничего не слышал, как будто погружённый глубоко под воду. От злости запульсировало в висках, а ноги сами понесли меня к барной стойке. Цепкие руки схватили ничего неподозревающего Уизли за шкирку и выволокли на холодную, сырую улицу. Было темно, и лишь назойливый свет фонарного столба бил по глазам. Я не слышал, что говорил мне этот придурок, пока тащил его в проулок между домами, а потом швырнул к стене. Перед тем, как занести кулак, я только и смог, что заглянуть ему в глаза и еле выговорить:


— В этот раз тебе не повезло, приятель. Здесь нет ни старосты, ни твоей тётушки, ни Амелии.

Комментарий к 17. Лондон

Ваши «жду продолжения», лайки и комментарии невероятно мотивируют, спасибо! 💕


========== 18. Нельзя ==========


Комментарий к 18. Нельзя

🎵 Fleetwood Mac — The Chain

🎵 Aerosmith — Dream On

🎵 Sting — Desert Rose

🎵 Lionel Richie — Lady


Приятного чтения <3

Кровь. На моих руках её и без того слишком много. Она алеет, стекает вязкой слюной, дразнит, вызывает желание причинять боль снова и снова, чтобы почувствовать яркий вкус собственного могущества и беспомощности врага. Я не должен продолжать, мне нужно остановиться. Я превращаюсь в монстра. Или я уже и есть монстр?


— Да ты же надрался, как скот! Только посмотри на себя. Думаешь, такой, как ты, нужен ей? — голос Уизли выдернул меня из раздумий, пока я пялился сквозь него в стену. Он шмыгал разбитым носом и странно скалился. Похоже, этот придурок совсем не умеет держать язык за зубами.

— А ей, по-твоему, нужен такой, как ты? — желчно усмехнулся я, качая головой. Ответа не последовало, а рыжий только мотал своими паклями из стороны в сторону. — Что у вас с ней? — слова обжигали горло, потому как на самом деле я боялся услышать правду.

Снова затяжное молчание, и это сводило с ума — все эти недомолвки, загадки, недосказанность. Я только набрал в грудь побольше воздуха, чтобы всё ему высказать, как он произнёс:

— У нас с ней всё впереди.


«Впереди» — что это, чёрт возьми, значит? Это слово в одночасье ловко закралось в голову и начало наводить там беспорядки, пока я лихорадочно перебирал все возможные варианты: они о чём-то договорились? Она ему что-то пообещала? Он врёт? Он испытывает меня, проверяет?


— Только попробуй ещё хоть раз к ней подойти. — Я старался выговаривать каждое слово чётко, чтобы до него точно дошла суть сказанного. Он нагло лыбился, как будто растерял абсолютно весь свой щенячий страх.

— Иначе что? Тоже ранишь меня, как её? — он сплюнул кровь и поднял свои нахальные глаза. — Тот шрам на шее — это же твоих рук дело, да? Что, со мной такое вытворить боишься?


Круцио. Это заклинание ползло по языку вертлявым скользким ужом. Он жалил нёбо, заставляя открыть рот и произнести первую букву. Я вспомнил её отчаянный оглушительный крик — ей было так больно, а я на это даже не обратил внимания. Я совершенно не помню, как она встала, что говорила — как только открылись двери Скриптория, я забыл обо всём случившемся за ними. Только Оминис весь оставшийся день ходил сам не свой, а Амелия… Не знаю, что она делала потом — мне это было неинтересно.

Смогу ли я вновь сделать кому-то так же больно? Уизли… он заслужил. Его эти мерзкие выходки, ужимки, изворотливость — всё это поднимало ком гнева в горле. Когда я только представлял, как она делает себе больно из-за него, меня передёргивало. Хотелось щелчком отключить мозг, чтобы он перестал подсовывать мерзкие картинки. Меня мутило, и становилось противным всё: и эта улица, мокрая от дождя, и этот воздух, который вдруг стал спёртым, и эти стены, грозящие схлопнуться вокруг плотным кольцом. В особенности было тошно от лица напротив. Как только она могла? Как она могла выбрать такого… такого мерзкого, самонадеянного придурка? Почему именно он? Именно этот заносчивый, истеричный идиот.

Мне хотелось уже выговорить это непростительное, пуская волны боли по всему его телу. А он как будто этого и ждал, судорожно сглатывая слюну страха — напрягся так, что выступили вены на лбу, закрыл глаза, а веки боязливо дрожали. Трус.

Я не стану этого делать. Больше не стану. Если я хочу хоть что-то исправить в своей жизни, мне надо прекратить идти на поводу у своих желаний и демонов, перестать слушать назойливый шёпот проклятого змея. Разочарованный уж Круцио обидчиво уполз обратно в желудок и свернулся там незаметным клубком, как бы говоря: «Ну ничего, скоро ты сдашься, а я пока посплю». Мне будет стоить немалых усилий удержать его в спячке, не дать ему завладеть мной.


— Перед тем, как появиться в школе, не забудь выпить Рябинового отвара. — Я разжал пальцы, которые держали Уизли за мантию, и вышел из проулка, чтобы не наделать ещё бо́льших глупостей.


Там, у входа в паб, уже столпились студенты — свидетели того, как я потащил Уизли от барной стойки. Среди них вусмерть пьяный Леандер и строгий, с тенью беспокойства на лице Оминис. Я подтолкнул его в сторону замка, и мы быстро зашагали прочь от этого злосчастного места. Даже сквозь накрапывающий дождь, гул голосов и оглушительный стук собственного сердца я слышал голос Саманты: «Бесится из-за этой…». Хватит с меня этих игр. Больше не будет разборок, всяких бесполезных разговоров и необдуманных поступков. Теперь рискует ещё и Амелия, а я не могу допустить, чтобы… При одной мысли о том, чтобы потерять её, грудь сдавливало невыносимой болью. Я остановился и хотел вернуться, чтобы раз и навсегда покончить с Уизли, но в последний момент стиснул зубы и взял себя в руки. Этим я сделаю только хуже.

Загрузка...