Red is my favourite colour

Оминис молчал всю дорогу, и это как ничто другое нагнетало обстановку с огромной силой. Так не бывает. А если бывает, значит ему действительно нечего сказать, или же он настолько разочарован, что даже не видит смысла читать нотации — а это очень и очень плохо.

Нестерпимо хотелось спать. Я еле держал глаза открытыми, когда мы спустились в гостиную. На ватных ногах я кое-как добрёл до комнаты и рухнул на кровать. В душе зияла дыра. Она затягивала, как водяная воронка, высасывала все жизненные силы, словно Дементор. Я лежал пластом на кровати с закрытыми глазами, но сон не шёл. Слышал, как ворочается Оминис, как бормочут сквозь сон два других соседа, но сам не мог уснуть. Тело не слушалось, не хватало сил даже поднять руку. Перед глазами стояла одна лишь картина: она вся в красном бархате, волосы рассыпаны по плечам, в руках платок, которым она вытирала слёзы, слушая стих. Потом вдруг её лицо напрягается, на нём появляется страх и стыд, когда этот урод… он просто… При воспоминании об этом вспышки ярости озарили моё сознание вновь, а внутренности скрутило от омерзения. Мне достаточно одного этого эпизода, чтобы завестись. Чтобы призвать весь свой гнев, копившийся много-много лет внутри со дня смерти родителей.

Я нехотя перевернулся на бок, и тело отозвалось ноющей болью. Завтра я буду жалеть о том, что лёг в обуви, но сейчас мне всё равно. Когда я думаю о том, что там, в другом конце гостиной, её нет, мне как будто Гиппогриф ударяет копытом в грудь. Как так? Этого просто не может быть! В любой момент я мог постучать в дверь и увидеть её глаза, пусть даже и придумывал всякую чушь, как повод — лишь бы просто встретиться. А сейчас? Сейчас, когда я бы мог сказать ей что-то важное, у меня нет возможности. Её нет рядом, и это меня убивает.

Я скучаю.

Два слова подобны ледяной воде, в которую я сам себя безжалостно окунаю. И ты, идиот, собирался перевестись, серьёзно? Я зарылся пальцами в волосы и устало, отчаянно вздохнул. Невыносимая тоска разъедала мою душу будто желчь броненосца. Такая боль посещала меня лишь дважды: когда я думал о родителях, и когда болела сестра. Неужели всё настолько серьёзно? Я просто не могу в это поверить, я не могу признаться! Это невозможно — вот так страдать из-за человека, который тебе даже не родной. Это противоестественно. Тем более делать себе больно из-за него! Я снова вспомнил об ожогах, о который говорил Оминис. В минуты отчаяния мне приходило в голову умереть, если сестра не поправится, но то сестра — родной человек, а из-за любви?… Бред какой-то. Даже если Амелия так сильно влюблена в этого кретина, он совершенно не стоит таких жертв. Никто не стоит.

Темноту комнаты рассекал еле заметный, рассеянный лунный свет, просачивающийся через витражи окна. Он падал аккурат на сундук около моей кровати. Рука сама потянулась к защёлке, и когда крышка приподнялась, до моего носа долетел аромат её мантии. Лимоны, лимоны, лимоны… ненавижу лимоны.

Всего лишь маленький кусочек ткани. Я слегка защипну его и притяну к себе, потом сразу же положу обратно, клянусь. Ткань невесомая — мантия совсем лёгкая, непредназначенная для холодного времени года. Вот дура, как она ходила в ней всю зиму? Я свернул её неразборчивым комком и прижал к груди, жадно вдыхая уже почти выветрившийся аромат. Мерлин, хоть бы не вспомнить тот вечер в Больничном крыле… Тот позор, тот стыд. Казалось, мои уши уже пылали, как только я подумал об этом. Такое чувство, что там был не я, а всё это было каким-то помутнением рассудка, настоящим наваждением.

Что она сейчас делает? О чём думает? О ком думает?

«Впереди», сказанное Уизли, приятно оседало на языке. Это что же значит, у них ничего нет? Это маленькое слово грело душу, как котёнок, и я наслаждался его теплом, пока была возможность. Мои хаотичные мысли лениво ворочались в голове, и эти вялые рассуждения наконец проводили меня, совершенно слабого и пьяного, в беспокойный, но полный надежды сон.

***

Мы уходили из кафе стремительно, потому что я снова сглупила. Бурным порывом желания подскочила к тому завядшему цветку и лишь дотронулась до стебля, как он чудом ожил — стал поднимать бутон и распускаться буквально на глазах. Хорошо, что горшок стоял в углу, а посетители были настолько заняты обсуждением испорченной вмиг погоды, что никто не заметил этого абсурда. Никто, кроме Альберта. Он укоризненно покачал головой, затем быстро расплатился и потащил меня обратно в гостиницу.

— Чем же вы думали, душа моя? — старался перекричать звуки города профессор, пока мы мчались по мокрым улицам. Ещё прозрачные лужи звонко разбивались под ногами, брызгая водой на наши штанины.

Профессор забавно бежал, прикрывая голову газетой, которая уже изрядно намокла, и с неё стекала печатная краска. Я не могла сдержать смеха, охваченная азартом и радостью, вызванными дождём. Хотелось завизжать от восторга, остановиться и подставить упругим каплям лицо. Корбатову, похоже, такая погода была не по душе — он странно косился на улыбающуюся меня и старался бежать под карнизами магазинов, постоянно бормоча на русском. Готова поклясться, то были отборные ругательства.

Мокрые и жалкие, как дворняги, мы топтались на пороге гостиницы, пытаясь хоть как-то привести себя в нормальный вид — хозяйка производила впечатление дотошной леди, которая если не поругает нас, так точно одарит пренебрежительным взглядом. На удивление, она, завидев нас ещё из окна, уже суетилась у стойки ресепшен: разливала горячий чай и давала быстрые указания своей молодой родственнице.

Глупая улыбка не сходила с моего лица, даже когда всё тело била дрожь от холода — я беспрестанно поглядывала за окно, в которое стучал дождь, как друг, зовущий гулять во двор. Непривычная мне обстановка, незнакомые, но приветливые люди, смешной и добрый профессор рядом, который даже в дождь думал о трубке и прятал её глубже под пальто, — всё это пробуждало меня от липкой флегматичности, в кокон которой я попала совсем недавно. Такие искренние детские эмоции за последний год я испытывала дважды: оказавшись в ванной старост и тогда, в Крипте, с… Себастьяном. Вдруг я снова поникла, распутывая беспорядочный клубок мыслей и воспоминаний. Душу кольнуло иглой тоски и грусти. К этому времени в моих руках уже дымилась кружка, от которой пахло малиной и лимоном, а я до предела оттягивала рукава куртки, чтобы никто не видел позорные ожоги на моих запястьях. Профессор остался сидеть в гостиной, разговорившись о погоде с остальными постояльцами, а я понуро побрела наверх под сочувствующие взгляды двух милых дам.

Тяжесть колючего пледа на моих плечах напоминала о тяжести пиджака, который так и лежал на кровати. И чего я ждала? Что кто-то придёт и заберёт его, или, может, у него самого вырастут ноги, и он убежит к хозяину? Я усмехнулась своим глупым рассуждениям и с грохотом, которого не хотела, поставила тяжёлую кружку на прикроватную тумбочку. С подозрением косилась на пиджак, не решаясь ни взять его и переложить в другое место, ни просто сесть рядом, хоть места на кровати было предостаточно. Вся комната пропиталась запахом жжёного дерева, из-за которого чесался нос, и ворошились странные чувства внутри. Я нервно задёрнула шторы, и комната приобрела тёплый тон, а стук капель о стекло и хлюпанье ног прохожих о лужи создавали уютную и будоражащую атмосферу. Я не решалась взглянуть на ожоги. Это был слишком глупый, слишком опрометчивый поступок из-за какого-то… придурка! Ни один человек не стоит того, чтобы из-за него делать себе больно или пытаться умереть. Знала я это точно, но почему же тогда сделала это? При каждом воспоминании о том вечере душу будто пронзало молниями, и я задвигала эти мысли куда-то очень далеко, в самый глубокий ящик подсознания, лишь бы не мучаться. Как только представлю, что обо мне думает Себастьян после выходки Уизли, мне хочется удвоить свою силу и довести начатое под лестницей до конца.

Через время раздался скромный стук в дверь, и уже сухой и оттого весёлый профессор протянул мне конфету, как он сказал, «к чаю», а затем тактично удалился, напомнив, что завтра утром мы отправляемся загород. Стянутое тучами небо сыграло роль плотного занавеса, и комната погрузилась в волнующий полумрак.

Я безразлично положила конфету около совсем остывшей кружки и только потом взглянула на неё внимательнее: нуга с орехами. В сердце ёкнуло, и я вспомнила об Анне. Как мне всех их не хватает: шумной и дерзкой Натти, милой и скромной Поппи, влюблённой и любопытной Анны… Может, всё же написать им всем письмо? Они же, наверное, ждут, скучают, думают обо мне… надеюсь.

Охваченная сиюминутным желанием, я достала пергамент и перо с чернилами, но, расположившись на полу, отодвинула их прочь. Что мне написать? Внезапно стало ужасно больно от пропасти, что разделяла нас. Я не знаю, чем живут мои подруги, что у них происходит в душе, а они не знают того же обо мне. Почему так? Почему я пропустила целый год, борясь с ветряными мельницами, тратя себя на какие-то маловажные вещи, а не на налаживание отношений с друзьями? В итоге получается, что я только всё испортила: Натти с Поппи отдалились, Анна злится из-за Себастьяна, а сам он разочаровался, видно, во мне. И всё Гаррет! Я со злостью ударила рукой о каркас кровати. Какого чёрта он полез ко мне на глазах у всех? Тогда, у Шарпа, я прочитала на его лице какое-то намерение, но он не решился, а потом что? При всех решился, значит?

Я в отчаянии уронила на грудь голову, сминая в пальцах пустой пергамент. Что бы я ни написала, всё будет бесполезно. Прошлого не исправить, тем более буквами. Нам всем предстоит поговорить после моего возвращения, хотя бы о том, что случилось после поэтического вечера. Не могу поверить, что всё так закончилось — шли мы туда такие воодушевлённые, такие счастливые и беззаботные, а теперь этот день навсегда застрянет в моей памяти, как один из худших.

И что же, я просижу так всю ночь на полу, потому что боюсь приблизиться к куску ткани? Ну уж нет! Я рывком поднялась на ноги и, пока не передумала, схватила его кончиками пальцев. Тяжёлая материя покачнулась от такого порыва и чем-то твёрдым ударила по колену.

— Что за чёрт? — насупилась я, отодвигая пиджак подальше.

Страшась неизвестности, я осторожными движениями ощупала внутренний карман, в котором определённо точно лежало что-то твёрдое. Потянувшись туда, отдёрнула руку, испугавшись своих мыслей и намерений. Вдруг это его личный дневник? Такое недопустимо читать и даже брать в руки! Вспомнить только тот случай в поезде, когда Имельда и Саманта пытались добраться до моего. Я украдкой посмотрела на тетрадь, мирно посапывающую в недрах вещей, горой лежащих в чемодане. Всё же великий соблазн — залезть и посмотреть, о чём думает интересующий тебя человек. Кажется, я начинаю понимать любопытство девочек…

Нет, нельзя, это неправильно, нечестно и вообще… А вдруг он писал что-то про меня? Мерлин, как же интересно… Я с силой укусила нижнюю губу, пытаясь справиться со своим любопытством. Если так подумать, было бы там что-то сильно важное или личное — стал бы он оставлять пиджак у меня? Тем более не заходил за ним все три дня, значит, там ничего такого — записная книжка или вообще тетрадь с домашкой? Я опустилась обратно на пол, скрестив ноги. Пиджак мягким тяжёлым облаком лёг на колени. В задумчивости я обгрызла все ногти, пока решалась: посмотреть или не посмотреть. Загляну одним глазком и сразу же уберу куда подальше. В исступлении роясь в складках пиджака, я уже начинала нервничать: зачем мужчинам делают так много карманов?!

Нащупала. Мои трясущиеся пальцы скользили по твёрдой кожаной обложке, пока я не решалась раскрыть блокнот. Повертела его в руках, но никаких надписей или замков, даже чар не обнаружила. Или, может, древняя магия ещё и личные дневники вскрывать умеет?! Я рассердилась на саму себя, что вообще взяла его в руки, что по глупости и рассеянности положила пиджак в чемодан. Тяжело вздохнув, быстро раскрыла блокнот где-то в середине — оттуда посыпались хаотичные буквы, цифры, разные завитушки и загогулины. Теперь я припоминаю, как Себастьян брал чёрную книжку с собой на вылазки и записывал туда что-то, но я не придавала этому значения. Непроизвольный смешок вырвался из моей груди, когда я увидела этот беспорядочный почерк — моя интернатская преподавательница по каллиграфии была бы просто в ужасе!

Просматривая записи, в которых были цифры, маршруты и мини-карты, я уже достаточно успокоилась, что здесь нет ничего личного, как мой взгляд наткнулся на очень знакомые слова, эхом отдающие в ушах. «Каштанов горсть, щепотка солнца…». Я почувствовала, как кровь стремительно отлила от лица, а пальцы лихорадочно забегали по тексту. Я несколько раз перечитала написанное, прежде чем осознала, что действительно это вижу, а не придумываю.

Быстро захлопнув блокнот, я судорожно запихала его обратно в карман — кажется, порвала пару ниток, неважно. Пиджак отправился в чемодан как серьёзная улика, как свидетель моего стыда и позора. Я зашагала по комнате, заламывая руки. Что это всё значит? В голове была куча разных теорий: Себастьян записывал за Гарретом? Это не блокнот Себастьяна? Это какие-то чары? На самом деле я ударилась головой на той тренировке и до сих пор лежу в теплице профессора Чесноук, и это всё — мой предсмертный бред?

Я была готова поверить в какую угодно чушь, лишь бы не в то, что это действительно блокнот Себастьяна, и то стихотворение, прозвучавшее на поэтическом вечере, на самом деле не авторства Уизли, а…

Мерлин! Какой ужас! Я схватилась за голову, сползая по книжному шкафу. Он закачался, и на макушку плюхнулась тяжёлая книга — «Гордость и предубеждение». Пф, вот так ирония. Я помассировала ушибленное место, дивясь нелепости ситуации. Потом некая абсурдная мысль закралась мне в голову, и я в ужасе закрыла рот рукой.

Нет, не может быть. Это какое-то недоразумение. Я ничего не понимаю, абсолютно! Почему, если это стихотворение Себастьяна, его читал не он, а Уизли? Что это за стихотворение? Кому оно посвящено?

Я встала, намереваясь перечитать текст, хоть и, казалось, помню его наизусть. В последний момент отстранилась, закидывая пиджак своими вещами. Чёрт, ну я и вляпалась! А что, если это стихотворение посвящено Саманте? Тогда почему?… Так много «почему»! Я ещё никогда не ненавидела простое слово так сильно, как сейчас.

Череда вопросов множилась в голове с каждой секундой, пока я пыталась найти ответы хотя бы на одни из них. Поток сознания завёл меня далеко-далеко в дебри, откуда было не так просто выбраться. Я всё крутила кусочки пазла и так, и эдак, старалась посмотреть на ситуацию под другим углом — вопросов меньше не становилось.

Я не заметила, как за окном стало совсем темно, и комната отчаянно нуждалась хотя бы в одной свече, пока я не набила себе ещё больше синяков, нарезая круги и ударяясь об угол кровати. Как там говорит Корбатов? «Утро вечера мудренее»? Вот и славно, потому что голова уже раскалывалась от усердной умственной работы.

Наскоро умывшись в скромной ванной над умывальником, я поспешила лечь в постель и забыться сном — только бы не терзаться мыслями и не улетать воображением далеко-далеко в каменный замок в Шотландии.

Проворочалась в кровати добрых два часа, так и не увидев и намёка на сон. Меня кидало от пьянящих мыслей к отрезвляющим и жестоким, от надежды к разочарованию, от ненависти к… любви.

Опьяняли, как хмель, предположения о том, что этот стих действительно посвящён мне, но тут же тяжёлой реальностью опускалось на плечи осознание, что этого просто не может быть. Дело не в том, что Себастьян Сэллоу не в состоянии написать такое чувственное и нежное стихотворение — по крайней мере, я бы в такое никогда не поверила. Даже если он и сделал это, то точно не из-за меня. Какая глупость! Мне было жутко стыдно за мысли об этом, какая самонадеянность! Хотелось зарыться глубже под одеяло и стереть себе память. Как можно вообще допустить такую бредовую мысль, такую нелепицу? Себастьян Сэллоу влюблён… Я истерично засмеялась в кулак, зажмурив глаза. Это просто немыслимо. Почему тогда в животе столько бабочек? Как тогда, после поцелуя в Крипте…

Действительно… Почему же он тогда сделал это? Вообще-то, после того дня я старалась об этом не думать, к тому же эта дуэль, его ранение и прочие неприятности вытеснили лишние мысли из головы, уступив место более насущным проблемам.

Ещё в интернате Ася мне рассказывала, что мальчишки иногда творят всякую ерунду, не подумав как следует. Мы хихикали, покрывались краской с ног до головы, но продолжали сплетничать, когда на соседней улице, в интернате для мальчиков, начинался час прогулки. Во избежание всяких недоразумений нас выводили гулять в разное с ними время, но это не мешало девчонкам прилипать к окну и следить за беготнёй ребят. Я всегда морщилась и кривилась, потому что они такие шумные, такие громкие, но этим и вызывали интерес: если нам не разрешалось даже прыгать на скакалке, то они могли играть в мяч и даже показывать друг другу языки. Мы с Асей завистливо наблюдали за весёлой прогулкой мальчишек и гадали, что же у них на уме?

Прошло много лет, а я так и не поняла, что там? Чем можно думать, чтобы поступать так, как поступают Себастьян и Гаррет?

Я с головой окунулась в туман своих разношёрстных мыслей, и эта ниточка унесла меня глубоко в воспоминания, пока я не обнаружила себя в слезах, свернувшуюся в калачик. Одна жестокая мысль вспорола сознание, обнажая все болевые точки. Даже если Себастьян посвятил стихотворение мне, то после того мерзкого поцелуя Уизли он испытывает ко мне лишь отвращение. Поэтому и не заботился о своём пиджаке и блокноте — для него теперь это не больше, чем стопка листов с чернилами.

Стало нестерпимо грустно и тоскливо. От одиночества на душе скребли кошки — я совсем не привыкла спать одна в комнате. Даже летом, путешествуя и оставаясь у местных, ночевала с кем-то в помещении или же в общей зале. А здесь так тихо, так одиноко… Не с кем поговорить, излить душу, зализать раны.

Совершенно не соображая, что делаю, я перекатилась на другую сторону кровати, вдыхая аромат дерева, оставшийся с вечера. Перегнувшись, потянулась к чемодану. Задетый дневник недовольно заворчал, и я поспешила его упокоить — не дай Мерлин кто-то услышит и поинтересуется, кто это тут у меня разговаривает. Аккуратно подтащила к себе пиджак и, воровато оглянувшись по сторонам, обняла его, как Поппи пушишку. Пусть он думает обо мне, что хочет, но сейчас я представлю, что Сэллоу действительно влюблён. Влюблён в меня.

Неистово, как глоток воды в зной, я вдыхала этот упоительный аромат. Он кружил голову, и чихать не хотелось совершенно! Бабочки в животе устроили настоящий кавардак, и я почти хихикала от щекотки, от захватывающих дух чувств. Сладкая истома потянулась ниже от пупка, и я стыдливо зарылась в подушку. В общей комнате я бы себе такого позволить ну никак не смогла. Пьянили и раскрепощали свобода, тёмное время суток, этот запах, бредовые мысли о том, что стих всё же написан для меня. Всё это превращалось в один сплошной наэлектризованный комок эмоций. Казалось, дотронешься до него и непременно обожжёшься. А я, как кошка, играла с этим клубком, поддевая его лапами, опускалась ниже и виляла хвостом, выпрыгивала на него из-за угла и радостно улепётывала прочь.

Закрыть глаза и представить себя не одну — это желание было неистребимым, необузданным и стыдливо-порочным. Закрыть глаза и увидеть его лицо, покрытое веснушками. Его наглую ухмылочку, когда он в очередной раз выпендривается перед всеми, особенно во время дуэлей и тренировок. Его несуразные кудри, разбросанные по голове. Его тёплое тело, к которому он в готовности прижимал, когда нам грозила опасность. Сколько раз я, жутко напугавшаяся пауков или топероек, необдуманно прислонялась к нему, ухватившись за капюшон мантии. А потом удивлялась, чего он такой красный, как помидор? Вот дура, прав Себастьян.

Не боясь того, что кто-то может заметить, я так и уснула под одеялом, мёртвой хваткой обняв пиджак и блаженно улыбаясь.

***

Выхожу из комнаты, привлечённый каким-то странным звуком. Или не звуком, а запахом… или чем-то ещё? Уже не помню — голова раскалывается. Ноги сами ведут меня дальше по коридору, огибая вертлявые лестницы и перила. В воздухе висит густой пар, но ужасно зябко — вся кожа покрыта мурашками. Ну конечно! Я оглядываю себя и понимаю, что расхаживаю в одних пижамных штанах. Разворачиваюсь, чтобы вернуться в комнату и одеться, но вижу лишь плотный туман, и только холодные каменные перила по обе стороны от меня не дают упасть в пропасть. Я осторожно наклоняюсь, чтобы посмотреть вниз — ни черта не видно. Гонимый каким-то шестым чувством, продолжаю идти. Вдалеке различаются всплески воды и неразборчивое мычание. Очередной поворот, и я наконец вижу приоткрытую дверь, откуда льётся свет, и клубами валит горячий пар.

Даже не думая о том, что это за дверь и куда она ведёт, я протискиваюсь в проём, желая поскорее оказаться в тёплом месте — пальцы на ногах уже совсем синие. Пару минут прихожу в себя, привыкая к жарко напаренной комнате — это же ванная! Пара свечей летают в воздухе, кое-как освещая пространство. В глубине уже отчётливо слышатся движения под струями воды, и я не могу сдержать своё любопытство — хоть одним глазком взглянуть, кто там. Однако такое чувство, будто я заранее знаю, кто, но почему-то не могу вспомнить. Разгребая руками клубы пара, я наконец добираюсь до душевой. Внизу видны манкие девичьи лодыжки, по которым струится вода. Нас с ней разделяет лишь деревянная дверца, которая наверняка заперта. Хочу убедиться, поэтому, уже готовый к разочарованию, дёргаю на себя ручку, и она поддаётся. Я в изумлении тяну её дальше, и моим глазам предстаёт настолько откровенная картина, что я теряю дар речи.

Она стоит ко мне спиной, а её мокрые волосы, словно паучьи лапы, тянут меня в свои сети. Я не могу оторвать глаз от мраморно-белых ягодиц, по которым хлещет горячая вода. Она медленно поворачивает голову, и я нервно сглатываю — это Амелия. Мерлин, лыблюсь, как дурак. Почему она не визжит? Почему не кричит, что я зашёл в ванную для девочек? Лишь томно улыбается и отворачивается, как будто давая мне выбор: уйти или остаться.

Недолго думая, я шагаю голой ступнёй в лужу воды, но она оказывается не горячей, а наоборот — ледяной. Кожа снова покрывается неприятными мурашками, и я ругаюсь про себя: «Вот дура! Она же заболеет». Очень хочу прижаться к ней всем телом, чувствуя, как уже не владею собой, как волна возбуждения накатывает с такой силой, что её невозможно укротить, от неё не скрыться. Непреодолимое желание кружит голову так, что пульсирует в висках, нагреваются уши, и даже белки́ глаз жжёт, как от дыма. Она перекидывает волосы через плечо, будто нарочно открывая шёлковую спину. Я чуть наклоняю голову, чтобы рассмотреть получше, но тут же даю себе мысленную пощёчину. Что я творю? Мне надо уйти, а ноги будто приросли к месту. Несмотря на то, что вода идёт ледяная, её тело источает такой жар, что кажется, будто я вот-вот дотронусь до самого солнца. Кончиками пальцев я осторожно и невесомо, едва-едва касаюсь её плеча, и она вздрагивает. Я вижу, как её щека дрогнула в улыбке, но не решаюсь сделать что-то большее. Она продолжает водить рукой по волосам, пропуская спутавшиеся мокрые пряди сквозь пальцы.

Мне хочется пить — так сильно пересохло в горле. Она как оазис в пустыне, я хочу прильнуть губами и напиться ею вдоволь, но будто бы не верю, что это не мираж. Всё моё существо рвётся вперёд, где осталось каких-то пару сантиметров, чтобы прислониться животом к её спине. Мне уже плевать на ледяную воду, на головную боль и вообще на всё — мои мысли полностью сосредоточены на ней, и я будто дразню, испытываю самого себя желанием, чтобы довести его до максимального градуса.

Только сейчас замечаю, как сильно здесь пахнет лимонами. Принюхиваюсь, и голова взрывается яркими искрами и сотнями тысяч златоглазок — этот запах такой насыщенный, словно меня окунули в баночку её духов. Желание возрастает в разы, и я порывисто приближаюсь к ней, чувствуя, как бёдра упираются в её горячие ягодицы. Я только хочу что-то сказать, обнять её, но она золотым песком рассыпается у меня в пальцах. Я растерянно смотрю на руки, по которым струями стекает грязная холодная вода, а песчинки неприятно скрежещут о каменный пол под ногами. Перед тем, как проснуться от дикого холода в комнате, я слышу змеиный шёпот у уха:

— Нельзя.

Комментарий к 18. Нельзя

Ваши «жду продолжения», лайки и комментарии невероятно мотивируют, спасибо!:3

========== 19. Фамильяр ==========

Комментарий к 19. Фамильяр

🎵 Пыльца — Кнопка

Приятного чтения <3

Обласканная утренним солнцем комната кишит змеями: они гадко извиваются, высовывают длинные раздвоенные языки, будто заядлые сплетницы. Мне совсем не страшно, скорее противно. Внутренности скрутило от омерзения, но я продолжаю упорно смотреть на пол, не в состоянии оторвать глаз. Почему столь отвратительное зрелище так влечёт и буквально гипнотизирует?

Дверь открывается, и входит Себастьян — комната мгновенно наполняется его запахом, от которого захватывает дух. Он уверенной поступью направляется ко мне, шагая прямо по скользким тварям: те недовольно шипят и норовят укусить, но отчего-то падают замертво, как только приближаются к нему.

Я приросла к кровати, не могу даже пошевелить пальцами, лишь удивлённо хлопаю глазами, пока наблюдаю за фигурой Себастьяна. Он на миг останавливается, и я замечаю некоторое смятение на его лице, но в следующую же секунду он наклоняется и оставляет на моих губах тяжёлый мокрый поцелуй. Из-под опущенных ресниц любуюсь россыпью коричневых веснушек, а его упавшие на лоб кудри щекочут мой нос.

Открыла глаза я не сразу — к своему стыду, не хотелось так скоро прощаться со сном. Настырный и совсем не по-осеннему тёплый луч солнца пробивался сквозь шторы и падал на мои губы, рассекая кровать до самого дальнего угла комнаты.

Я приподнялась на локтях, щуря сонные глаза. Озадаченно дотронулась до согретых солнцем губ, всё ещё ощущая на них терпкий вкус сонного поцелуя. Разомлевшее тело не желало слушаться, пока я брезгливо заталкивала пиджак в глубины чемодана. Это что же получается, в какой-то степени я провела ночь в компании мужчины? Неожиданно для самой себя я разразилась громким и истеричным смехом, только и успевая смахивать собиравшиеся в ресницах капельки слёз.

Завтракали наскоро — прямо в гостинице под неуёмную болтовню Катрины, родственницы хозяйки, с парой пожилых леди, отправляющихся на раннюю прогулку в редкий и оттого долгожданный солнечный день.

Серебристые усы и подёрнутые сонной влагой небесные глаза профессора то и дело вытаскивали меня из плена размышлений, которому я так охотно поддавалась за завтраком. Альберт делал смешные гримасы, реагируя на заговорщицкий шёпот за спиной: дамы сплетничали о господине, надравшемся вчера вусмерть и перепутавшем номера. Жена несчастного поутру устроила настоящий скандал, обнаружив его в постели с посторонней женщиной. Вся гостиница была на ушах, пока мы досматривали свои сны, судя по словам леди у стойки. Я прыскала со смеху, когда Корбатов косил глаза или сводил к переносице брови, как бы удивляясь сказанному.

Вскоре женщины договорили и отправились на прогулку, расправив над головами милые зонтики от солнца, а Катрина принялась просматривать утреннюю почту. Гостиница погрузилась в привычные хлопоты, пока мы допивали горячий кофе. Мадам Андертон, хозяйка, кружащая волчком вокруг нас, а особенно вокруг профессора, ни в какую не хотела отпускать нас в дорогу без еды — когда заложили карету, в ней уже лежала целая корзина провианта, которого бы хватило по меньшей мере на трое суток.

— Когда вы сказали, что мы отправимся «загород», я и представить не могла, что речь о стольких милях! — сокрушалась я, когда прошло добрых три часа дороги.

— Не преувеличивайте, душа моя, — ласково отозвался профессор, — мы скоро будем на месте.

Когда мы выехали из Лондона, каждая кочка или неровность на дороге стала ощущаться острее, а по прошествии нескольких часов я уже не чувствовала копчик и всё, что ниже. Проще было бы трансгрессировать или полететь на метле, чёрт возьми! Корбатов же мечтательно смотрел в окно, предвкушая встречу с приятелем.

Дорога несказанно меня утомила, и я сидела, насупившись и уставившись в одну точку. Мелькавший за окном пейзаж совершенно не отвлекал, разве что поначалу. Кучер неустанно напевал что-то себе под нос, и это раздражало ещё больше. Я угрюмо откинулась на спинку сиденья, сложив на груди руки. Размышляла о многом, но, когда Корбатов спросил, о чём я думаю, не нашлась, что ответить. Как облечь бессвязный поток мыслей в такую приземлённую вещь, как слова? Это показалось мне непосильной задачей, и я лишь устало покачала головой.

— Должен вас предупредить, душа моя, что Моррисы — магглы, так что давайте без этих ваших штучек, — и он многозначительно обвёл в воздухе мою фигуру указательным пальцем. Затем протянул руку, намекая на то, чтобы я отдала свою палочку. Я фыркнула — будто она так уж сильно мне теперь нужна.

— Раз они магглы, как же вы с ними познакомились? — почти безучастно спросила я, не отрывая глаз от стенки напротив — укачивало сильно, а опозориться перед профессором и кучером мне хотелось меньше всего.

— С миссис Моррис я незнаком, а вот с Бенджамином мы встретились на фермерском рынке. — Он словоохотливо подобрался, разворачиваясь ко мне всем телом. Я поняла, что разговор будет долгим, и протяжно выдохнула, собираясь с силами. — Когда меня вызвали из России в начале лета, я приехал совершенно потерянный — разумеется, мне приходилось бывать в Лондоне, но чтобы жить…

Я лишь задумчиво кивала и болтала в воздухе носком туфли. В карете было душно, и мне не терпелось вылезти на свежий воздух.

— На второй день я отправился на рынок чуть дальше от города. Вот так и познакомились — у них ведь с женой не только конюшня, но и ферма добротная под Раем.

— Где, вы сказали?

Мне показалось, я ослышалась. Однако профессор повторил свои последние слова, недоумевая, что меня так удивило. Рай — городок, где я выросла, где стоит мой родной интернат. Я не была там всего лишь год, но за это время столько всего произошло, что казалось, прошла вечность. Я мгновенно повеселела и стала умолять профессора заглянуть в мой прежний дом хоть бы на часик — мне так хотелось увидеть Асю, если, конечно, она всё ещё там…

С лица Корбатова не сходило выражение непрерывности мысли, пока он задумчиво жевал губами, размышляя. Я старалась заполнить нависшую тишину своими лепетаниями о том, как я соскучилась и как для меня важно навестить интернат. Вскоре он сдался и дал добро при условии, что сначала мы разберёмся со всеми делами. От радости я не знала, куда себя деть, но очередная кочка на дороге привела меня в чувства, и я продолжила в оцепенении ждать конца своих мучений.

Наконец повозка дёрнулась и резко остановилась. Послышались кряхтения кучера, который вскоре сообщил нам, что мы прибыли. На подрагивающих от тряски ногах я кое-как вылезла из кареты, изо всех сил сдерживая подступающую тошноту, и потерялась в осени.

На много-много миль вокруг расстилалась подгоревшая корочка размашистого поля. Перистые облака не сулили ничего хорошего, но пока что погода не спешила огорчать жителей ливнем или порывистым ветром. Уши заложило тишиной, о которой я так мечтала по приезде в шумный Лондон. Никогда бы не подумала, что буду желать больше всего на свете вернуться в тихий и холодный для меня Хогвартс.

Ферма Моррисов немного отличалась от того, что я себе представляла по дороге сюда — она была совсем не большая, а скорее наоборот. Дюжина лошадей мирно паслась поодаль, они время от времени поднимали головы и с любопытством глядели на гостей, чванно пожёвывая траву.

Вся хозяйственная часть фермы находилась за домом, поэтому моему взору сразу предстало уютное деревянное жилище с небольшим садиком. Листья деревьев начинали приобретать золотой окрас, а последствия вчерашнего дождя оросили их прохладной влагой, из-за чего в воздухе стоял приятный запах осени.

Мы неспешно направились к дому, захватив корзину с нетронутыми продуктами. Казалось, всё в округе затянуто сонной негой: лениво бродит скот, окна зашторены, совсем не слышно голосов.

— Не зря город так назван. Настоящий Рай {?}[название города Rye звучит по-русски «Рай»], — пробормотал профессор, довольно, как сытый кот, смежив веки и вдохнув поглубже осенней прохлады.

Я не очень поняла смысл его слов, но тем не менее согласно промычала, и мы постучали в массивную, несмотря на небольшие размеры дома, резную дверь.

На пороге появился взбитый круглолицый мужчина, на вид чуть младше Корбатова. Одет был по-фермерски: мешковатые штаны с вытянутыми от постоянных движений коленками, просторная рубашка и жилетка с почти полностью оторванными пуговицами. Я сильно удивилась, заметив на его лице остатки дрёмы, ведь для фермеров, как мне казалось, одиннадцать часов дня — самое время для работ по хозяйству. Мистер Моррис с секунду-две замешкался, а потом просиял широченной улыбкой — узнал Корбатова и охотно протянул ему пухлую руку. Они довольно обнялись, пока я неловко переминалась с ноги на ногу.

— Это та самая твоя племянница, Альберт? — учтиво наклонил ко мне Бенджамин своё лоснящееся на солнце лицо. Он напомнил мне Харлоу, и я испуганно вздрогнула, когда он слегка дотронулся до моего плеча.

— Да, это Амелия, взял её с собой по делам, — с абсолютной уверенностью лукавил Корбатов, подёргивая усами.

Хозяин дома не спешил приглашать нас внутрь, удерживая на пороге. Я приподнялась на носочки, чтобы заглянуть ему за спину: там меня встретила лишь кромешная тьма.

— Батюшки, что ж это я! — спохватился он, глядя на мои покрасневшие от холода щёки. — Проходите, проходите! Луиза как обычно у себя в каморке, так что не стесняйтесь, — тараторил он, впуская нас в дом.

Казалось, весь солнечный свет, какой только мог проникать через окна, вобрала в свой могучий кулак эта жуткая темнота. Мрак был повсюду, в каждом уголке, и я невольно поёжилась от ужаса. До моего нюха доносился едва уловимый запах благовоний, каким меня не раз встречал класс Прорицаний.

— У вас кто-то гадает? — ляпнула я прежде, чем подумать. Испуганно зыркнула на Корбатова, но он продолжал спокойным, но цепким взглядом осматривать убранство, ни на толику не смутившись.

Бенджамин добродушно рассмеялся глубоким грудным смехом:

— Да, жёнушка моя, Луиза. — Затем вмиг помрачнел, и угрюмая морщинка пролегла между его бровями. — Этим она уже лет десять занимается, с того момента, как мы поняли, что дитёнка нам Бог не даст.

Я замерла от неловкости и стыда, не зная, что на это сказать — лишь сочувственно вздохнула и поджала губы. Профессор быстро сменил тему, расспрашивая хозяина о его конюшне.

Неспешно, будто боясь кого-то разбудить, я ступала по скрипучим половицам, покрытыми тонким ковром. Приходилось сильно напрягать глаза, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Как ни странно, на стенах даже висели расписные тарелки, пучки трав и разные побрякушки — только вот зачем они, если их всё равно не видно? Может, хозяева так от проделок боггарта защищаются?

Сама не заметила, как попала в следующую комнату. Отсюда были слышны обрывки диалога увлечённых Корбатова и Морриса, так что я мысленно махнула рукой, поддаваясь искушению любопытства: впереди что-то позвякивало, и мне стало жутко интересно. Закусив от приятного волнения губу, я аккуратно отодвинула тяжёлую плотную штору, и маленький колокольчик над ней звонко пискнул, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности.

— Проходи, дитя, — раздался томный хриплый голос откуда-то из темноты.

Я не привыкла робеть перед опасностями и неизвестностью, но тут вся съёжилась и вжалась, не решаясь сдвинуться с места. Послышался приглушённый скрип стула, и через мгновение передо мной возникла леди преклонного возраста. Её осунувшееся, но весьма привлекательное лицо подсвечивалось огоньком свечи. Она ласково моргнула глазами и пригласительным жестом указала на подобие стула или кресла — в темноте было ни черта не разобрать. Её глубокий взгляд будто подчинял меня себе, и я в два шага пересекла комнату, усевшись на мягкое сиденье.

— И-извините, что без спроса вошла, — мямлила я, сминая в руках кепи и испуганно оглядываясь по сторонам. Свечное пламя дрожало от дыхания Луизы, когда она присаживалась напротив. Нас разделял маленький овальный столик, а на нём был разбросан всякий хлам: карты, цепочки, бусины, сгоревшие палочки благовоний и многое-многое другое.

— Ничего, детка, не извиняйся. Ты шибко много извиняешься перед другими.

— Почему вы так решили? — сдавленно проговорила я, пытаясь скрыть замешательство на лице и некоторый страх. И мы ещё жаловались на загадочность профессора Онай? Амит бы пищал от восторга, окажись здесь!

— Вижу, милочка, вижу. — Её узловатые пальцы взяли рассыпанную по столу колоду карт и принялись тасовать, заставляя пламя отбрасывать неугомонную тень на стол и стены.

— А что вы ещё видите? — отбросив все предрассудки и страхи, я придвинулась ближе, зацепившись кончиками пальцев за край столешницы. Бархатная и пропитанная кое-где маслом скатерть поползла вниз, и Луиза укоризненно поцокала языком. Скривившись от стыда, я отняла руки и, чтобы не наделать ещё бо́льших глупостей, подложила их под бёдра.

— Много чего вижу, детка. Что тебя конкретно интересует? — она заговорщицки прищурила глаза, и мне стало неловко от того, с каким заворожённым видом я наблюдала за её руками. Смутившись, я прокашлялась и попыталась придать своему лицу будничное, почти незаинтересованное выражение.

— Ну… ничего такого, — едва выдавила я, теряясь перед таким прямым и неожиданным вопросом. Меня много, что интересовало всё это время, но у мадам Онай я спросить, конечно же, стеснялась. Теперь мне одновременно не хотелось упускать такой шанс, но и высказать вслух свои вопросы казалось чем-то невозможным.

Удушливый запах благовоний понемногу успокаивал растравленные поездкой и жутковатой обстановкой нервы. Я постепенно расслаблялась, расправляя плечи. В конце концов, когда Луиза перемешала колоду, я уже с непринуждённым видом откинулась на спинку стула и скользила взглядом по каморке. Глаза привыкли к темноте, и кое-какие любопытные детали стали вырисовываться в тусклом свете одной-единственной свечи: например, на полу стояла круглая ваза с явно сгнившими яблоками. Я поморщилась, представив, какие они мягкие и противные. Около моих ног лежало что-то пушистое, сливающееся с окружавшей темнотой, но я трусила дотронуться — вдруг опять что-нибудь испорчу?

— Вижу непростую судьбу твою. — Перед моим лицом промелькнула карта, после мягко опустившаяся на стол. Я никогда не разбиралась в мастях и тем более в их толковании, так что просто внимательно слушала завораживающий голос леди напротив. Она продолжила после небольшой паузы:

— Вижу, что кто-то поставил преграды, — она усмехнулась, — уже обращалась к провидцам?

Я поняла, что для Луизы, как для маггла, невозможно разглядеть во мне магию, и облегчённо выдохнула. Не представляю, что бы мне пришлось ей наплести, если бы она напрямую спросила о моих способностях.

— Угу, было дело. — Я опустила глаза в пол, стараясь не попасться на лжи. Она лишь снисходительно ухмыльнулась и продолжила вынимать карты.

— Вижу большую-большую боль, дитя. — Луиза брезгливо держала карту кончиками пальцев. — Она исходит вот отсюда. — Её изящный длинный острый ноготь уткнулся мне в сердце. Я дёрнулась, рефлекторно отодвигаясь назад.

— Не бойся, я ведь не желаю тебе зла, — мягко проговорила миссис Моррис, но всё же убрала руку. Третья карта с шорохом покинула колоду. — Хм, любопытно…

Она прислонила палец к губам, внимательно рассматривая масть. Я могла наблюдать лишь рубашку, безуспешно пытаясь за неё заглянуть. В любом случае это было бы бесполезно — я всё равно в этом ничегошеньки не понимаю. Луиза продолжила:

— Вижу чувство, но… как-то странно.

— Что именно странно?

Казалось, я приросла к месту, вытягивая шею всё сильнее и сильнее. Как же было любопытно, что она там увидела!

— Обычно у таких молоденьких всё искреннее, искрящее и бурлящее. — Она неопределённо помахала рукой в воздухе, что все её многочисленные браслеты весело забренчали. — Здесь же что-то корыстное, даже ядовитое, я бы сказала.

— Не очень понимаю, что вы имеете в виду.

Я почти осипла от вновь нагнетённой обстановки. Пальцы крепко вжались в обивку стула, а дыхание участилось, когда я стала догадываться, о чём, точнее, о ком идёт речь.

— Понимаешь ты всё, понимаешь, — не отнимая глаз от карты пробурчала Луиза. — В твоих мыслях всё смазано, очень трудно рассмотреть что-то конкретное, — процедила она несколько раздражённо.

Я изо всех сил попыталась воссоздать образ Себастьяна перед глазами: его веснушчатое лицо и озорные барашки каштановых кудрей. Серый клетчатый пиджак с эмблемой змеи и зелёный ремешок часов. В голову беспрестанно лезло громогласное «Круцио», но я упорно от него отмахивалась, не давая заполонить сознание.

— Вижу мальчишку. Кудрявого, улыбчатого. — Уголки её губ слегла дёрнулись вверх. — Нет, детка, не стоит тебе с ним водиться.

Карта, словно свинцовая, тяжело упала перед моим лицом. Я вперила в неё безумный взгляд, совершенно поглощённая собственными мыслями и эхом раздающимися в ушах только что сказанными словами. Чёрное дымчатое облако прыгнуло на стол, и я вскрикнула, закрывая рот ладонью.

Чёрный-пречёрный кот ловко приземлился на задние лапы и стал чинно умываться, присев аккурат на последнюю карту. Увидев это зрелище, я захихикала, украдкой поглядывая на сосредоточенное лицо Луизы. При появлении кота её черты разгладились, и в глазах блеснула трогательная нежность, обращённая к животному. Я в неуверенности занесла руку, чтобы погладить его по взъерошенной шёрстке, как он сверкнул из полумрака своим зелёным глазом. Одним.

— Не пужайся, дитя, вот такой он уродился. — Миссис Моррис пожала плечами и принялась собирать со стола карты, вытаскивая последнюю из-под кошачьего хвоста. — Кот он хороший — мышей ловит, а вот фамильяр из него скверный. Разве ж углядишь чего одним-то глазом?

— Нет-нет, он очень… милый. — Я осторожно дотронулась до кошачьей макушки, невесомо поглаживая её пальцами. Кот довольно замурчал и стал подставлять тёплую шею и мягкие щёки.

— Раз по нраву ты ему пришлась — это добрый знак. — Луиза подняла указательный палец вверх. Её браслеты и перстни сверкнули в свете догорающей свечи.

— Позвольте спросить, миссис Моррис, — неуверенно начала я, когда фамильяр расположился у меня на коленях, продолжая сладко дремать после тщательного мытья и почёсывания. — Вы сказали «не стоит водиться», но… почему?

Я перешла почти на шёпот — так было неловко говорить об этом, тем более с малознакомым человеком. Любопытство нещадно побеждало, и я, давясь собственным вопросом, глухо закашляла.

— Ох, детка, — она сочувственно поджала бледные губы и покачала головой, — не любит он тебя. Не нужна ты ему.

Я несколько раз глупо поморгала глазами, и мои губы предательски задрожали, когда смысл сказанных слов суровой реальностью опустился на плечи. Сдавленный стон вспорол моё горло перед тем, как я затряслась, закрыв руками искажённое болью лицо. Комната в одночасье смазалась, стёрлась под натиском обрушившегося осознания. Ещё вчера ночью я мечтала, обняв треклятый пиджак, о каких-то глупых чувствах, совершенно потеряв над собой должный контроль. «Теперь же поплатись за свою наивность!», — будто бы кричала сама жизнь. Мысли лихорадило, пока я пыталась успокоиться, а Луиза чем-то гремела за плотной шторой.

Кожу рук неожиданно обожгло паром, и я отняла их от заплаканного лица, обнаружив перед собой большую чашку с чем-то горячим. В воздухе с новой силой возобновился запах благовоний. Всё, что я смогла сделать — это выдавить надтреснутое «Спасибо» и громко, совсем не по этикету, отхлебнуть из кружки. Это оказался слегка горьковатый травяной отвар, похожий на тот, что давала в таких случаях профессор Чесноук.

Стало жарко и душно, я оттянула высокий ворот свитера, обмахиваясь рукой. Кот всё так же сопел на коленях, ни разу не проснувшись.

— Вот здесь очень много боли. — Палец острым ногтем, едва касаясь, прошёлся по ожогу на моей шее. Луиза скривилась и, болезненно шикнув, отняла руку. — Очень сильная боль тела и души, деточка. Откуда такой шрам? Почто не могу увидеть?

— Я многого не могу вам рассказать, миссис Моррис, — бесцветно отозвалась я, пряча ожог под воротом. — Уже давно не болит, — отмахнулась я.

— Здесь, — она указала пальцем на мою шею, — может, и не болит, но вот тут, — ноготь переместился к сердцу, — ноет сильно.

Она медленно встала, собирая длинный подол своего чёрного балахона, и, подойдя к небольшому комоду, зажгла ещё пару свечей. Комната наконец озарилась светом, и я смогла различить газетные вырезки на стенах. «Эми Ламберт. Первая из обвинённых», — гласил заголовок. Заметка на первой полосе очень старой газеты рассказывала о том, что эту самую Эми обвинили в колдовстве из-за маленькой девочки, которая якобы видела ту летящей на ивовой ветке. Я передёрнула плечами, представляя, что за наказание ждало Эми в… Салеме?

— Бедное дитя, — обречённо выдохнула Луиза, проследив за моим взглядом. — Пастор Карвер верил во всякую чепуху, убивая женщин, и не только, направо и налево. Это было две сотни лет назад, но мы с мужем так и не смогли там остаться — до сих пор в воздухе пахнет кровью.

Я открыла от удивления рот, представляя самые жуткие сцены с наказанием «ведьм».

— Это… ужасно. Но почему так бездоказательно приговаривали к смерти?

— Такое время было, детка. — Миссис Моррис рассеянно пожала плечами. Затем порывисто вышла в соседнюю комнату и через пару мгновений вернулась с тяжёлой пыльной книгой. Одними губами я прочла название «Суды над ведьмами в новой Англии».

Сглотнув ком волнения и подступившей к горлу тошноты, я раскрыла фолиант на первой попавшейся странице. Оттуда глазами, полными мольбы о помощи, на меня смотрела осужденная, привязанная к столбу. Несколько бедно одетых мужчин подносили горящие факелы к соломе под её ногами. Этот рисунок кое-где смазался за столько лет, покрылся желтизной от времени, но всё ещё проникал в самую душу. Я спешно захлопнула книгу, подняв небольшое облако пыли. Луиза усмехнулась и забрала её, бережно поглаживая корешок большим пальцем.

— Не сходится у меня что-то, — пробурчала она, когда вернулась за стол, положив книгу на место. — Вижу в тебе смелость, браваду, а сама чураешься котов да картинок.

— Да какая там смелость, — удручённо отмахнулась я, — удача и только. Не знаю, с чего все вокруг решили, что я герой Хог…

Я резко замолкла и закусила губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Сняла очки и устало потёрла переносицу дрожащими пальцами. Хотелось выйти на свежий воздух.

— Вот это кольцо не снимай. — Луиза посерьёзнела и строго посмотрела на то самое кольцо с чёрной шпинелью, которое я надевала на поэтический вечер. С того дня я всё забывала его снять — так и носила на указательном пальце. — Матерь твоя позаботилась, чтобы оно охраняло тебя. Не пренебрегай вещицей.

Я стала удивлённо рассматривать кольцо, камень которого красиво переливался в свете свечи. Что ж, раз Луиза говорит не снимать, то не буду — может, оно в действительности пригодится когда-нибудь? Я только раскрыла рот, чтобы спросить у неё, что она видит о моих родителях, как за тяжёлой шторой послышались робкие шаги, и на пороге показался обеспокоенный Бенджамин.

— Ох, вот вы где! Мы с вашим дядей чуть не поседели ещё больше. — Он облегчённо вытер покрытый испариной лоб тыльной стороной ладони. — Луиза, не помешала тебе наша юная гостья?

Миссис Моррис на вопрос лишь отмахнулась и стала убирать на столе. Фамильяр, как чувствуя, что «сеанс» закончен, лениво потянулся и спрыгнул с колен, вальяжно выходя за приоткрытую штору.

Перед тем, как выйти из каморки, я задала ещё один вопрос, сгорая от любопытства:

— Скажите, а зачем там гнилые яблоки лежат? — я кивнула в сторону загадочной вазы в углу.

— Это они такими стали после сеансов, деточка. — Луиза копошилась у стола и комода, расставляя атрибутику по своим местам. — Разные люди приходят, с разной болью. Яблочки стоят свежие, вкусные, но после сеансов вбирают в себя всю пакость и скверну — вот и гниют, бедолаги.

Я кинула кроткий взгляд на ту же вазу и в ужасе обнаружила, что почти все яблоки, которые вначале были слегка оранжевые, стали чернее чёрного. Уходя, я не смогла не дотронуться до ожога на шее. Неужели там такая сильная боль?..

***

— Мы тут не развлекаться собрались, — стиснув челюсти, процедил я, наблюдая за смеющейся Натсай.

Я проснулся посреди ночи от жуткого холода — что уж там натворили эльфы, никто не знал, но отопление явно не работало, и почти вся гостиная стояла на ушах. Так я и не смог больше уснуть, поэтому сейчас, когда мы собрались у центрального фонтана, был злой и очень раздражённый.

Поппи, Натсай, Оминис и Анна сидели на каменных скамейках вокруг фонтана в почти пустом холле — от холода многие разбрелись по ваннам или торчали под тёплыми одеялами в гостиных. Ну, или же надирались в Хогсмиде, как мы вчера. Я устало потёр виски, страдая от жуткой головной боли и тошноты. Не представляю, что там творилось с Леандером — я бы после такого количества выпитого, наверное, не выжил.

— Вообще-то я должна встретиться с Чарльзом в библиотеке сегодня, так что говори быстрее, — пропела Анна, рассеянно глядя по сторонам.

— Хватит вести себя, как придурки! — взревел я, теряя над собой контроль. Девочки перешёптывались, хихикали, ныли о том, зачем я их собрал, и лишь спокойный Оминис сидел смирно, заморозив невидящий взгляд.

— Это ты нам говоришь не вести себя, как придурки? — захохотала Натсай, вставая с места. — Говори уже, что ты натворил на этот раз. — Она подошла ко мне вплотную и слегка толкнула в плечо. Развернулась и хотела вернуться на место, но я цепко схватил её за локоть:

— Вы! Какого хрена вы обе натворили? — обращался я ещё и к Поппи.

— В каком это смысле? — Натсай пыталась высвободиться из моей хватки, но я держал крепко, даже чересчур.

— В самом прямом, чёрт бы вас побрал! Что вы дали Амелии после того вечера?

— Да отвали ты! — она резко дёрнулась и зарядила мне локтем в живот, высвобождаясь. Я охнул и согнулся пополам.

Подбежала обеспокоенная Поппи, осуждающе зыркнув на подругу.

— Давайте все успокоимся и нормально поговорим! — она развела руки в стороны, обращаясь ко всем присутствующим. — Хорошо?

После паузы все согласно и не очень охотно замычали, и я попытался продолжить:

— Вы очень, очень сильно сглупили с тем зельем, — я говорил спокойно, но внутри бурлила ярость. — Неизвестно, чем бы всё могло обернуться, и как это может сказаться на её памяти и вообще.

— Мы очень испугались, Себастьян, — начала вкрадчиво Поппи, — вот и не сообразили. А когда поняли, было уже поздно… Но она хотя бы поспала и больше не плакала!

— Вы писали ей? Как она добралась? — попытался я сменить тему, чтобы не разругаться ещё больше. К тому же я действительно переживал, в порядке ли Амелия.

— А сам-то чего не напишешь? — вскинулась распалённая Натсай, и я раздражённо выдохнул.

— Не твоё дело, — огрызнулся я, — можешь заткнуться хоть на секунду?

— Себастьян! — всплеснул руками Оминис, до этого сохранявший гробовое молчание. Натсай, с недоверием поглядывавшая на меня, притулилась около него, ища поддержки. Я хмыкнул — нашла заступника.

— Мы вчера вечером спрашивали у Матильды, добралась Амелия хорошо — профессор Корбетт прислал сову, — успокаивающим и размеренным тоном проговорила Поппи.

— Кто такой этот Корбетт? Новый препод?

— Вроде да, это у Анны надо спрашивать, у нас теории уже нет. — Развела руками Поппи.

Я глянул на совершенно незаинтересованную в беседе сестру, и новая волна гнева захлестнула меня.

— Тебе вообще есть дело до кого-то, кроме Чарльза? — взбесился я, подходя к ней ближе. Мне было стыдно за то, как она себя ведёт по отношению к Амелии — как будто не она спасла ей жизнь!

— Ты сегодня какой-то бешеный, тебя топеройка укусила, что ли? Сам же не хотел, чтобы мы общались, — нахмурилась Анна.

— Вы ведёте себя, как скоты, — не унимался я, — вам вообще плевать, что происходит? Ты, Анна, забыла, что для тебя сделала Амелия?

Сестра возмущённо набрала в лёгкие воздуха, но отвечать не стала, лишь обиженно подбоченилась и отвернулась.

— А этот что здесь потерял?! — почти взвыл я, когда увидел рыжего, подходящего к фонтану. На лице ни царапины, ни ссадины после вчерашнего. Всё ж таки послушался и привёл себя в порядок.

— Раз мы говорим о том случае во вторник, так-то Гаррет в нём тоже замешан, — ядовито усмехнулась Натсай. — Вот теперь давай, устраивай нам всем головомойку, раз самый правильный.

Она откинулась и прислонилась спиной к одной из русалок на фонтане, скрестив на груди руки. Уизли присел рядом с Анной, приняв показательно-непринуждённую позу. Я обвёл сумасшедшим взглядом всех сидящих передо мной и в отчаянии схватился за дурную голову. Что сказать — не знал.

— Мы все в какой-то степени виноваты, — пришёл на помощь Оминис, — ты, Гаррет, в особенности.

Уизли прожигающим взглядом посмотрел на него и тоже отвернулся.

— Давайте в молчанку поиграем, у нас ведь уйма времени! — гаркнул я, что бедняжка Поппи подпрыгнула на месте.

— Кажется, сегодня все не в духе. — Оминис отрешённо разглаживал полы мантии на коленях. — Просто давайте договоримся, что больше не будем делать глупостей. Гаррет, ты меня услышал?

Неуместно поучительный тон Оминиса забрался под кожу колючими иглами, и я почувствовал, как натягиваются раздразнённые нервы. Ещё больше раздражало то, с каким невозмутимым видом вальяжно восседал Уизли, будто и не слышал вовсе, что ему говорили. Я порывисто подскочил к нему и тряхнул за плечи.

— Ты. Его. Услышал? Может, тебе ещё разок вмазать, чтобы слух поправить?

— Да пошёл ты! — он осклабился и одним движением скинул мои руки, вскочив с места. — Она не маленькая, сама разберётся. — И зашагал прочь.

— Ну и зачем приходил? — безразлично спросила Натсай, закатив глаза. — А вообще он прав. Ты, Сэллоу, вообще не лезь. Вечно всё портишь.

— Ч-чего-о-о?! — я наклонился ближе к ней, заглядывая в наглые глаза. Казалось, я вот-вот сорвусь и сделаю что-то необдуманное.

— Того! Умудрился испортить даже мой гениальный план с пещерой.

Оминис раздосадованно опустил на глаза руку и тяжело вздохнул. Я стоял, глотая ртом воздух и не понимая до конца, что только что услышал. Затем уголок моего рта подскочил вверх, и я залился гомерическим хохотом, обращаясь к товарищу:

— Я ведь знал, что в твою умную голову не могла прийти такая тупая мысль!

Натсай возмущённо крякнула и оскорблённо насупилась, пока Поппи вертела головой из стороны в сторону, вообще не понимая, о чём идёт речь. Оминис решительно встал и с несвойственным ему жаром заговорил:

— Значит так. Вы все, — он обвёл нас палочкой с красным огоньком на конце, — думаете над своим поведением и над тем, что вы скажете Амелии, когда она вернётся. Анна, тебя это тоже касается.

Сестра вся сжалась под тяжеловесным преподавательским тоном Оминиса, но послушно кивнула, не отводя от него взгляда.

— И следите за Уизли. Хоть какая-то польза от вас должна быть, — между делом вставил своё слово я, игнорируя их многозначительные вздохи.

Возвращались в свои гостиные порознь. Всё, о чём я мог думать — это о своём странном сне и той пустоте, что так внезапно образовалась в груди.

Что значит это «Нельзя»? Нельзя прикасаться к Амелии? Общаться с ней? Чёрт возьми, думать о ней?! Кто мне может запретить, кто?! Любые запреты всегда меня только забавляли, вспомнить хотя бы бесконечное брюзжание мадам Пергамм о том, что «вход в запретную секцию воспрещён». Да плевать я хотел на все эти «нельзя», чтоб их!

Да, я трижды сглупил, когда, не подумав как следует, повёл себя слишком развязно по отношению к Амелии. Видя, как она отреагировала на выходку Уизли, я принял решение учиться на чужих ошибках. Если и есть хотя бы мизерный шанс подступиться к ней, я им воспользуюсь во что бы то ни стало. Интересно, она уже нашла мой блокнот?..

Комментарий к 19. Фамильяр

Ваши «жду продолжения» и особенно комментарии невероятно мотивируют, спасибо! <3

P.S. Если догадаетесь (вдруг, кто знает?), откуда заголовок газеты и название книги, вам печенька 🍪😉

========== 20. Старые знакомые ==========

Комментарий к 20. Старые знакомые

🎵 LIOVA — Всё потерял

🎵 FACE — Рыть

Приятного чтения <3

— Странные они какие-то, вы не находите?

Вопрос слетел с моих губ, как только мы с профессором вышли на улицу после долгого и, признаться, скучного обеда у четы Моррисов. Луиза не составила нам компанию и предпочла трапезничать в каморке с фамильяром, а Бенджамин с набитым ртом рассказывал о пользе конского навоза при удобрении ягод и о том, как их корова недавно отелилась. Аппетит как-то сразу пропал, и я досиживала остаток обеда, впившись сумасшедшим взглядом в стол.

Долгожданные свет и прохлада сиюминутно подняли мне настроение, и я стала разбалтывать профессора, которого разморило после еды. Он лениво брёл вдоль изгороди, с нежностью смотря на пасущийся скот.

— Луиза нелюдимая, да оно и немудрено, — туманно отозвался профессор, встретившись с моим любопытным и вопрошающим взглядом. — Ну, я про детей. Очень уж она переживает из-за этого.

— Вот как получается — кто-то не может иметь детей и считает это своим проклятьем, а кто-то рожает и оставляет в приюте…

Это были скорее размышления вслух, чем поддерживающая диалог реплика, но Корбатов резко остановился, и его взгляд начал приобретать осознанность.

— Вам ничего неизвестно о ваших родителях, душа моя?

— Простите, я не хотела втягивать вас в этот бессмысленный разговор. — Я отмахнулась, и в голове всплыли слова Луизы о том, что я постоянно извиняюсь. Ну и чёрт с ним.

— Поверьте, я не стал бы поддерживать неинтересную мне беседу, даже из вежливости. — Он ласково улыбнулся и достал из кармана трубку. От запаха табака захотелось выпить чашечку кофе.

— Миссис Морган никому из нас никогда не рассказывала, как мы оказались в интернате, если мы сами этого не помнили. Может, в Хогвартсе есть какая-то информация, но я не узнавала.

Я погрустнела, хоть и сама подняла болезненную тему, и инстинктивно спрятала половину лица в широкий ворот свитера. Ветра не было, и улица встретила нас приятными и мягкими прикосновениями солнца, как нежные поцелуи матери. Хотя, откуда мне было знать?..

— Если хотите, я спрошу у Матильды, когда вернёмся. — Профессор довольно выпустил изо рта дым и прочистил горло. — А пока я вам обещал поездку в Рай. Думаю, мы можем отправиться сейчас же, чтобы не возвращаться затемно. — Он, скорее для подтверждения своих слов, мельком глянул на наручные часы.

Охваченная воодушевлением и предвкушением встречи со старыми друзьями, я не заметила, как мы уже сидели в карете, а краснощёкий и нелепо-весёлый, но с тенью грусти на лице мистер Моррис, стоя у подъездной дорожки, махал нам вслед.

Час дороги пролетел, к моему удивлению, молниеносно: мысленно я уже отбивалась от многочисленных вопросов своих бывших одноклассниц о том, куда же меня отправили, чем я сейчас занимаюсь и зачем приехала. Глупая и совершенно неосмысленная улыбка прилипла к губам и никак не хотела отлипать, поэтому Корбатов, глядя на меня с усмешкой, не лез с расспросами, позволив мне вдоволь насладиться приятным волнением.

Вдалеке стали проглядываться очертания массивного здания, второго такого в округе. Его строгая и неукоснительная угловатость говорила о том, что это далеко не семейное гнёздышко обеспеченной пары с кучей любимых детей. Безликие, одинаковые и такие сиротливо-тоскливые окна — печальные глаза не менее печального заведения. Даже начавшая желтеть листва в роскошном садике и чопорные цветочные клумбы не делали картину позитивнее, скорее наоборот. Вся радость от предстоящей встречи вмиг сменилась нахлынувшей тоской, облепившей сердце, как стая мотыльков горящий фонарь.

Я изо всех сил отмахивалась от назойливых мыслей о проведённых здесь пятнадцати годах, наполненных совершенно разными эмоциями и событиями, но ни разу не настоящим счастьем. Даже когда к нам приезжали артисты, волонтёры и просто гости, всё, на что я была способна — это радость, может быть, веселье, но никогда не счастье. Такое всеобъемлющее чувство, когда хочется обнять весь мир и не отпускать до посинения пальцев. Откуда я знаю, что такое вообще бывает?

Пока мы шли по тропинке с прибитой вчерашним дождём пылью, я не отрывала глаз от этих устрашающих окон. Сколько раз я смотрела в них и терялась в собственных надеждах на обретение полноценной семьи? Детей одного за другим забирали, а я всё смотрела в окно. Зима сменялась весной, обрушивая на землю радость подступающего тепла вместе с капелью, а я всё ждала и смотрела на мир через эти ненавистные стеклянные «глаза». Мальчишки на соседней улице пинали мяч, дрались и гоготали, как ненормальные, а я всё смотрела и смотрела. Ждала и ждала.

Лихорадочно бегая глазами по пустующему двору и безразличным, отрешённым окнам, я искала лишь одно-единственное лицо. Белокурые волосы, большие круглые глаза и нос горбинкой. Время послеобеденное — вот-вот должны вывести подопечных на прогулку, учитывая, что на соседней улице ребят уже загоняли внутрь. Значит, скоро очередь девочек наслаждаться свежим воздухом.

Я презрительно сморщилась и отвернулась, не в состоянии продолжить эту муку и гляделки с ухмыляющимися стёклами, до блеска начищенными сиротами-дежурными.

Как по волшебству или невероятному совпадению, массивные двустворчатые двери распахнулись, и нам навстречу хлынула целая толпа синих платьев с белыми воротничками. Дыхание спёрло от вдарившей в голову ностальгии. Впереди засеребрился старческий пучок миссис Морган. Всегда так было — сначала плывёт её кривая, изогнутая в надменной гримасе улыбка, а затем уже сама главная воспитательница. Я рефлекторно спряталась за плечо профессора, который в это время с любопытством смотрел на разбредающуюся толпу детей: это слегка напоминало двор в Хогвартсе, но из-за обилия синего казалось, будто мы попали на факультет Когтеврана. Мой страшный сон. Я невольно вспомнила Саманту. Затем её волосы, собранные палочкой. Руку Себастьяна на её плече. Всё-таки стих посвящён ей. Нет-нет, хватит.

— Кого я вижу! — миссис Морган наигранно сложила руки в замок и прижала их к груди, изо всех сил выдавливая вымученную улыбку и косясь на Корбатова. Удивительно, но я даже облегчённо выдохнула, услышав её голос. Надо было спасаться от этих глупых мыслей о Себастьяне.

— Здравствуйте, миссис Морган, — процедила я, пряча взгляд в пока ещё зелёном газоне. Стригли совсем недавно. Бедные дежурные.

Завязался неловкий разговор, нить которого я потеряла сразу же после приветствия. Воспитательница быстро смекнула, что с Корбатова можно стрясти приличную сумму на пожертвование интернату, и её и без того притворный интерес к моей судьбе пропал окончательно. Я лишь успела виновато пожать плечами, глядя в растерянные глаза профессора, которого Морган уводила в беседку, на ходу распоряжаясь о чае. Одними губами я произнесла: «Простите» и продолжила высматривать белёсую макушку.

Сбоку, спереди и сзади меня захватили синие платья и белые воротнички: глаза разбегались от количества знакомых и незнакомых лиц. Лавируя в толпе, бессознательно кивая, что-то отвечая и улыбаясь бывшим одноклассницам, я беспрерывно искала голубые распахнутые глаза. Неужели она уехала?..

— Ну и чего вы все тут столпились? — послышался до боли знакомый голос, в который закралась еле заметная хрипотца. Я замерла, затаив дыхание. Рот сам расплылся в улыбке, когда я увидела недовольную физиономию подруги.

— Ася!

***

В гостиной постепенно прибавлялось народу — воскресенье подходило к концу, и многие возвращались из Хогсмида и вылезали из своих комнат. Отопление возобновили, и разомлевшие студенты вели ленивые разговоры, сидя вокруг шахматного стола: Оминис играл с семикурсником.

Я скучающим взглядом обводил опостылевшую гостиную, где каждый чёртов уголок был мне знаком и оттого противен. Несмолкающий шёпот одноклассников, дурацкий смех и абсолютно лишённые смысла диалоги — всё это выводило из себя, и я несколько раз порывался встать и уйти в комнату, но обещал Оминису присутствовать на игре. Будто бы я что-то в этом понимал.

Справа поддерживал разговор своим потрескиванием камин. Вообще, если верить всяким поэтам и писателям, этот звук должен добавлять уюта, но мне хотелось применить Глациус и заткнуть его ко всем чертям, пусть даже эти неженки снова заноют о том, как им холодно.

Мне с недавних пор тоже стало нестерпимо холодно. Даже под горячим душем или тёплым одеялом. Холодно глубоко внутри от осознания, что Амелии нет рядом. Что я совершенно ничего не могу с этим сделать, мне не хватает мужества и решимости даже написать чёртово письмо! Вот если бы она сейчас опустилась рядом со мной на диван, это бы решило все наши проблемы — эта манящая фантазия уносила меня в болотистый мир грёз. Я мечтательно прикрыл глаза, представляя желанную сцену в своей голове. Рядом кто-то плюхнулся, и я вздрогнул.

— Привет, Себастьян. — Рука Саманты как бы невзначай похлопала меня по бедру, отчего я напрягся.

— Эм, Сэм… Привет, — замялся я, с недоумением глядя на её тонкие длинные пальцы, всё ещё лежащие на моей ноге. Казалось, у меня сейчас начнутся судороги — так сильно напружинилось всё тело.

Она, хитро посмотрев мне в глаза, так же быстро убрала руку и поправила подол юбки, закидывая ногу на ногу. Я нервно сглотнул. Вспомнил вчерашний сон. Казалось, мои горящие щёки вот-вот расплавятся и стекут прямо на колени. Я прокашлялся и поспешно отвернулся. Что за чёрт?

— Как поживаешь? — она смотрела куда-то сквозь шахматистов будто бы затуманенным взглядом. Болтала ногой и выглядела вполне расслабленно. Если не брать в расчёт то, как мы «расстались» и наш последний разговор, можно было бы подумать, что это обычная ни к чему не обязывающая беседа двух знакомых, но это было не так. Я с недоверием покосился на неё, но всё же ответил:

— Нормально, а ты?

— Тоже. Я завтра буду на вашей тренировке — Имельда позвала. Ты не против?

— Почему я должен быть против? — я совершенно не понимал, к чему она клонит.

— Ну, мало ли. Скажешь, что я тебя преследую или ещё чего.

— С чего бы это?

— Да просто, не бери в голову, — она отмахнулась, сморщившись. Я подвинулся к краю дивана, делая расстояние между нами более приличным. Учитывая своё взвинченное состояние последние несколько дней, я понимал, что такая близость может неизвестно чем обернуться.

Спустя пару минут обоюдного молчания я уже расслабился, думая, что на этом наш странный диалог закончен, но Саманта резко развернулась, улыбаясь во весь рот:

— Тебе понравился поэтический вечер?

Я поперхнулся, озираясь по сторонам — все заняты своими делами, но кто знает, может, греют уши? Вполголоса ответил:

— В каком смысле? К чему ты клонишь?

Саманта выглядела так, будто спрашивает совершенно серьёзно и безобидно, и лишь плескающееся в тёмных глазах коварство выдавало её с потрохами.

— Чего ты такой взвинченный? — она нарочито медленно положила ладонь на моё колено и стала перебирать пальцами, двигаясь выше. Я почти забыл, как дышать, вперившись безумным взглядом в её руку. Когда она зашла слишком далеко, я вскочил с места, прикрываясь спинкой дивана. Что это было вообще? А я, как назло, без мантии!

Что-то невнятно промямлив, широкими шагами двинулся в сторону комнаты, игнорируя немые вопросы на лицах проходящих мимо студентов. Ещё не хватало опозориться перед всеми. Я залетел в комнату, громко захлопывая за собой дверь. Повезло хоть, что соседи где-то шастают, а то бы пришлось испытывать неловкость и перед ними.

Я обтёр гадко вспотевшие ладони о брюки, стараясь списать своё состояние на естественную, природную реакцию: она почти залезла мне в штаны, чёрт возьми! Почему же тогда так противно от самого себя? Почему я испытываю вину? Что за игры, Сэм?!

Мне казалось, я ясно дал ей понять, что ошибся, свернул не туда и вообще всё кончено. Меня вмиг захлестнуло возмущение, и я в безмолвной мольбе посмотрел в потолок, словно обращаясь к самому Мерлину: «За что?!»

Самым омерзительным во всей этой ситуации было то, что мне нестерпимо хотелось туда вернуться и продолжить. Хищная и довольная собой змея плотным кольцом затягивалась на моей шее.

***

— Ами! Ты? — её сдвинутые к переносице брови поднялись чуть ли не на самую макушку, а рот раскрылся в широченной улыбке, граничащей с немым криком. Как я скучала по этой эмоциональности!

Я бросилась навстречу, расталкивая зевак, и повисла у неё на шее, пока она держала навесу руки, не решаясь обнять меня в ответ, будто не верила, что всё взаправду. Я насилу отпрянула от неё и посмотрела в бездонные глаза, на дне которых искрилась радость вперемешку с замешательством и даже страхом.

— Что такое? Ты не рада меня видеть? — моё настроение резко сменилось, и уголки губ вернулись в прежнее положение, так и норовя опуститься вниз.

— Н-нет, что ты такое говоришь! — она схватила меня за локти, разворачивая лицом к небольшому фонтану и уводя подальше от любопытных глаз. — Ты почему тут? Неужели тебя вернули?..

Я несколько секунд глупо хлопала ресницами, а потом расхохоталась, больше не в силах лицезреть её смешную нелепую гримасу. Она с мгновение замешкалась, а потом подхватила моё настроение, и вот мы уже вместе сидели на краю фонтана и звонко смеялись, сами не зная, из-за чего. Когда я немного успокоилась и отдышалась, решила всё-таки внести ясность, смахивая слёзы веселья:

— Я, вот, с учителем приехала, — я указала рукой в сторону беседки, где изрядно измученный Корбатов неохотно слушал россказни миссис Морган, — вас навестить.

— Бедолага твой учитель. — Ася сочувственно поджала губы, хотя лёгкая тень ухмылки на её лице дала мне понять, что её на самом деле забавляет это зрелище.

— Расскажи мне всё, что тут произошло за год. Я так скучала! — я порывисто взяла её холодные руки и заглянула в глаза со всей нежностью, на которую только была способна. Моя душа, наверное, взлетела до небес, когда я наконец смогла расслабиться в компании близкого человека. Вот оно, то самое чувство — я была готова обнять и расцеловать весь мир. Даже миссис Морган и директора Блэка.

— Да ладно! И что же ты сделала? — смачно чавкая яблоком, спросила Ася, чуть не заглядывая мне в рот от неуёмного любопытства.

Прошло около двух часов с тех пор, как мы самозабвенно разговорились у фонтана. Время прогулки только что вышло, и всех отправили на полдник, к которому я с охотой присоединилась. Держу пари, Корбатов ненавидел себя за то, что дал слабину и позволил мне сюда приехать — миссис Морган окучивала его дальше.

Когда настала моя очередь рассказывать, что же случилось за минувший год, я долго не находила, с чего начать. Глотала ртом воздух и задыхалась при малейшей попытке выдавить из себя хоть что-то. На языке крутились два уже ненавистных мне имени: Гаррет и Себастьян. Ася пришла мне на выручку, задавая наводящие вопросы, которые в итоге привели к злосчастному поэтическому вечеру. Я, хлюпая покрасневшим носом, рассказала ей о выходке Уизли.

В версии для Аси они простые студенты из той же «элитной» школы, в которую меня взяли по чистой случайности. Я и не сомневалась, что подруга не поверила в этот бред, который я даже не удосужилась довести до мало-мальски правдивого, но она не стала насилу расспрашивать, видя, как эмоционально я реагирую.

— Я… убежала, — виновато выдавила я, наблюдая, как лицо Аси вытягивается от удивления с примесью разочарования.

— Ты что? Убежала? — она всплеснула руками, задев откушенным яблоком сидящую радом девочку. Та недовольно покосилась на нас и отодвинулась. — Надо было ему навалять как следует!

— Ты очень похожа на одну мою подругу из той школы, — я прыснула, чувствуя, как потрескавшиеся и сухие из-за заложенного носа губы неприятно пощипывает при улыбке. — Её Натсай зовут, она из Африки.

— Ничего себе! Вот это у тебя насыщенная жизнь, — она отчаянно бросила потемневший огрызок в тарелку и подпёрла щёку рукой. — И что же, она врезала тому Генри?

— Гаррету! — я рассмеялась. Имён на бедную Асю свалилось и впрямь много. — Нет, никто ему не врезал, — к своему собственному удивлению, я вымолвила это слишком надтреснуто и разочарованно, будто бы жалея.

— Даже этот твой Себастьян?! — её челюсть почти упала на стол, а потом нос горбинкой забавно сморщился в презрении.

— Почему мой-то? — я отчего-то зарделась. — Нет, даже он. Думаю, он сильно разочаровался во мне после этого…

Она, заметив мою сконфуженность, заговорщицки наклонилась ближе и шёпотом проговорила, хлопая меня по руке:

— Ну что за глупости! Если он и правда, как ты говоришь, разочаровался, туда ему и дорога. Бог с ними, с этими мальчишками. — Подмигнула и выпрямилась.

Через полчаса, когда всех распустили на свободное время, как и полагается по воскресеньям, мы с Асей нерасторопно прохаживались по длинным коридорам, прислушиваясь к постукивающему за окном дождю. Солнце скрылось за тучами, и без того мрачное здание приобрело тленный вид.

Подойдя к холодному, побелённому известью и обшарпанному подоконнику, я стала заворожённо наблюдать за стекающими по стеклу каплями. Какие они все разные: есть крупные, есть мелкие, есть идеально круглые или овальные, а есть несуразные и взбалмошные. Некоторые из них сливаются друг с другом, настигая пару в самом низу стекла, а некоторые так и остаются одни, мирно стекая к оконной раме. Какая я капля? Есть ли вероятность того, что я когда-нибудь с кем-то сольюсь в таком вот танце и протанцую всю жизнь?

— Ами, ау! — Ася тормошила меня за плечо, пока я замороженным взглядом следила за «танцами» капель.

— А? Да-да, я слышу, — я рассеянно проморгалась и попыталась выдавить улыбку, чтобы не показаться скучающей или расстроенной. К сожалению, моё упадническое настроение не скрылось от внимания подруги.

— Ты переживаешь из-за этого Гаррета? Да ну его! — она ободряюще приобняла меня за плечи.

Я снисходительно улыбнулась, лукаво поджав губы. Ася это заметила и, нацепив на себя не менее хитрую ухмылку, отодвинулась, глядя с прищуром:

— Или ты что, влюбилась в этого своего Себастьяна? — её улыбка, казалось, вот-вот ослепит меня, и я поспешила отвернуться, сама еле сдерживая дрожащую в уголках губ усмешку.

— Да почему сразу мой-то? — выпалила я, скрещивая на груди руки. Было стыдно признаваться себе в том, какой невероятный трепет поднимался в моей душе, когда разговор заходил о Сэллоу. Приятно было разделить эту ношу неоднозначных чувств с беспристрастной подругой, которая не станет поливать Себастьяна грязью или наоборот возводить его чуть ли не в божественное существо.

В отличие от Натсай и Поппи, Асе я как на духу рассказала обо всём в подробностях, не утаив даже ужасно смущающую и позорную сцену в пещере весной, изменив локацию на школьный двор. Она, раскрыв рот и округлив свои бездонные глаза, слушала и не перебивала, лишь изредка вставляя «Ого!» или «Да ну, не может быть!».

По дороге сюда я терзалась мыслями, как мне рассказать ей о своей жизни в Хогвартсе, скрывая само его существование? Мне казалось это просто невозможным, но на деле всё получилось само собой и, насколько я могла судить, логично. По крайней мере, у Аси не возникло лишних вопросов, или же она не стала мне их задавать. Единственное, что осталось нерешённым, это мой шрам. Как хорошо, что я надела этот свитер с горлом, иначе бы пришлось выдумать чёрт-те что, хоть бы пожар или несчастный случай! А ведь эта деталь сильно сказалась на наших отношениях с Себастьяном. Наших что?..

— Послушай, — она устало выдохнула, зарывшись пальцами в волосы, — мне кажется, тебе стоит взять паузу. Послать обоих куда подальше.

— Я тоже об этом думала, — хмыкнула я.

— А тот стих, он у тебя с собой?

— Нет, но, как бы мне ни было стыдно признаваться, я помню его наизусть.

— Ну так давай, прочти, а я послушаю: может, он вообще спёр его из какой-нибудь книжки?

Глубоко вдохнув, я кое-как, через силу выдавила эти мучительные строчки, отмахиваясь от подступающих слёз. Из головы не выходила мысль о том, что они посвящены Саманте.

— Ого, красиво так-то, и вроде сам написал. — уголки Асиных губ опустились в одобрительной гримасе. Она задумчиво покачала головой. — Непонятно, конечно, кого он имеет в виду, но с той девушкой он, вроде, не так долго общается?

— Да кто его знает. Поппи говорила, раньше их часто видели вместе, особенно на уроках, а потом заболела его сестра, и всё вот так завертелось, закрутилось… — Я поникла, опустив голову. Воспоминания из Хогвартса душили меня, и нестерпимо хотелось открыть окно и задышать новыми мыслями и чувствами, забыть обо всём старом. — И гадалка эта…

— Какая гадалка? — встрепенулась Ася.

— Ой, да Луиза, мы у них с профессором сегодня были. Она мне такого наговорила. — И я принялась рассказывать ещё и об этом, то и дело ёжась от жутких воспоминаний о том мрачном месте и сказанных Луизой словах.

— Очень странная старушка, — Ася подбоченилась, — я бы не стала ей доверять. Мало ли, что у неё на уме? Надышалась своими благовониями и чушь несёт.

Я затряслась в немом смехе, сложившись пополам. Ася никогда не лезла в карман за словом, но я так от этого отвыкла, что захотелось стиснуть подругу в объятьях и больше не расставаться ни на миг.

Когда сгустились сумерки, оставаться дальше стало неприлично, к тому же приближался час отбоя, а чай, по словам Корбатова, лез у него из ушей.

Любезно согласившись проводить нас до ворот, миссис Морган жеманно приглаживала свои седые волосы и с презрением на меня косилась. Я не совсем понимала, что ей не понравилось, пока, прощаясь с профессором, она не проронила напоследок:

— И следите за вашими подопечными, а то они у вас совсем от рук отобьются. Вон, уже и в брюках щеголяют.

Расставались мы с Асей мужественно, не проронив ни одной слезинки, хоть и тоска душила меня своими когтистыми лапами. Из покачивающейся кареты я смотрела назад на удаляющуюся фигуру подруги, пока мы не свернули, и интернат не остался далеко позади.

Было решено остаться у Моррисов, поскольку до Лондона мы бы добрались глубокой ночью. Предвкушая ту мрачную обстановку, я поймала себя на мысли, что лучше уж проведу ночь там, чем осталась бы в интернате, как мне предлагала миссис Морган. Отчётливо я убедилась в том, что совсем не скучаю по этим стенам, на ужине.

Параллель между интернатом и Хогвартсом возникла у меня в голове сразу же, как подали еду, и многочисленные воспитанницы заняли свои места: перед глазами в воспоминаниях встал Большой зал и четыре длинных стола факультетов, ведущих, как дорожки, к директорской трибуне. Однако, когда все принялись ужинать, атмосфера, царящая в интернате, не шла ни в какое сравнение с той, что окружала меня весь год в Хогвартсе.

У нас на ужине принято было читать письма от родных и делить эти эмоции друг с другом. Распаковывать подарки, если кому приходили, и хвастаться одноклассникам. Болтать о прошедшем дне, обсуждать домашку и тренировки. Здесь же ужин прошёл в звенящей тишине, сопровождаемой лишь постукиванием приборов о тарелки и еле слышным шёпотом передать хлеб или соль. Девочки не грустили, они так же, как и любые дети, улыбались, кивали друг другу и подмигивали, но на их лицах отпечаталась такая въевшаяся за все годы сиротства печаль, что её можно было увидеть невооружённым глазом. Это пугало и одновременно отрезвляло.

Я вдруг вспомнила, как веселили меня наши Хогвартские ужины, с каким трепетом я ждала наступление вечера, чтобы перекинуться с Себастьяном парой взглядов, а потом думать о них всю ночь. Как ждала философских рассуждений Оминиса, у которого вошло в привычку рассказывать всему столу различные научные факты. Из-за этого наш стол постепенно пустел из раза в раз, но мы с Себастьяном, как настоящие друзья, терпеливо слушали и даже умудрялись что-то запоминать.

Чувство, когда идёшь после ужина и болтаешь с друзьями до самых лестниц, а то и до чужих гостиных, не сравнится ни с чем. Царящая в Хогвартсе атмосфера, хоть я и считала её всё ещё чужой, пропитана счастьем и детством. Здесь, в интернате, всё вдруг превратилось на контрасте в чёрно-белое, и мне стало невыносимо тоскливо и обидно за Асю, которая видит эту сепию каждый день и больше ничего.

Пока мы ехали в карете, а фонарь кучера назойливо бил по глазам через щёлку в перегородке, я перебирала в мыслях все-все воспоминания, связанные с Хогвартсом. Представляла, как ребята сейчас ужинают, смеются и пуляются едой, как это любит делать Гаррет. Как Поппи смущается от заботы Амита, а Натти кидает грозные взгляды на Джошуа. Побыстрее бы прошла эта неделя. Поверить не могу, что действительно думаю так, хоть и уносила оттуда ноги вчера утром, лишь бы быть подальше от Себастьяна.

— Душа моя, вижу, вы о чём-то сосредоточенно размышляете, но, пока не забыл, — профессор повернулся ко мне полубоком и задумчиво погладил усы, — завтра в Министерстве будьте осторожны и не особо вникайте в то, что вам там будут говорить.

— В каком смысле? — слова Корбатова заставили меня отогнать полусонные мысли и остолбенеть в недоумении.

— Завтра всё сами поймёте. Просто не пытайтесь ничего им доказать. — И он участливо похлопал меня по плечу, отворачиваясь к окну, откуда было видно лишь хмурую ночь.

***

Понедельник начался спокойно, если не считать, как сдавило грудь, когда я не увидел Амелию в очереди в ванную, как это бывало почти каждое утро. Не на ком было потренироваться в самом-холодном-взгляде-на-свете.

На завтраке я старался не смотреть по сторонам — мне казалось, все вокруг видели вчерашнюю выходку Саманты и теперь обсуждают это друг с другом. Конечно же, на деле это было совсем не так, и даже сама она как ни в чём не бывало поздоровалась и прошла к столу Когтеврана. Мозг взрывался — я вообще не понимал, что происходит.

После третьего урока забрёл в библиотеку и под подозрительный прищур мадам Пергамм клятвенно её заверил, закатив глаза, что не собираюсь в этот раз покушаться на её священную Запретную секцию. Мне надо было подготовиться к Травологии, в которой ни черта не соображал, а Оминис отказался помогать, сказав, что я совсем обнаглел, ведь «учебный год едва начался».

Расположившись у длинного стола возле винтовой лестницы, я нехотя и со слишком протяжным и вымученным вздохом раскрыл тяжёлую книгу. Подставив страницу под свет лампы, принялся читать наискучнейший текст, параллельно записывая на пергамент то, что мне понадобится для доклада. У меня было всего лишь сорок минут перед Прорицаниями, поэтому я старался в них уложиться, чтобы больше не возвращаться в это сосредоточение скуки и тоски.

Примерно через полчаса всё было готово, и я, радостный и довольный собой, принялся собираться. Стоя напротив длинных и забитых книгами стеллажей, куда я вернул фолиант, я уже намерился направиться на выход, как чьи-то холодные пальцы с острыми ногтями схватили меня за запястье.

— В чём дело?! — зашипел я, не скрывая своего испуга и страдальчески вскидывая брови. Мерлин, неужели снова?

— А чего ты вчера так быстро убежал, Себастьян? — Саманта положила ладонь мне на грудь, слегка сжимая школьную жилетку.

— Ты… ты как-то странно себя ведёшь. — Я округлившимися глазами смотрел на её руку, сам придвигаясь всё ближе и ближе к стеллажам. Она же не отступала и прижималась сильнее. Я нервно ослабил галстук, сглатывая вязкую слюну.

— А что странного? Тебе не нравится? — деланно-обидчиво буркнула Саманта, выпячивая нижнюю губу.

— Н-нет, не нравится. — Я насупился и перехватил её руку, отстраняя от себя. — Прекрати. Это непозволительно.

— Да что ты? — она заигрывающе запорхала ресницами и улыбнулась коварной лисой. — А если сменить обстановку на Больничное крыло? Тебе так будет привычнее?

Я обомлел и уставился на неё обезумевшим взглядом.

***

Еле продрав глаза, первым же делом я украдкой отодвинула плотную занавеску и вгляделась в туманно-хрустальное утро. Забрезжил рассвет, и, как по команде, сладкоголосые птицы радостно запели, встречая первые лучи солнца.

В доме Моррисов из-за постоянно закрытых окон и дверей было душно и как-то некомфортно, и мне удалось вдохнуть полной грудью, лишь выйдя на улицу.

Всё ещё скованное сонной негой тело так и рвалось сладко потянуться, а кожа покрылась утренними мурашками. Дождевые бусины на кружеве паутины залихватски подмигивали и сверкали на рассветном солнце. Нашу карету окутало парящим одеялом тумана, и казалось, будто она парит в воздухе, если не замечать тряски от кочек и неровностей на дороге. Меня окружает такая красота, такая благодать! А я, дурёха, умирать собралась? Я с укоризной и сожалением посмотрела на красное запястье, выглядывающее из-под свитера, и натянула рукава до самых пальцев.

Прибыли мы в Лондон ближе к полудню, и воздух уже успел достаточно прогреться на солнце, но дождевая свежесть всё ещё бодрила и вызывала играющую улыбку на наших с профессором лицах. Я всё думала о его вчерашних словах по поводу Министерства и никак не могла понять, что же он имел в виду. Сам же Корбатов хранил таинственное молчание, но чем ближе мы подъезжали, тем серьёзнее становилось его лицо. Это меня пугало, и я сама неосознанно напустила на себя строгость, готовясь к чему угодно, хоть бы к казни.

До обветшалой телефонной будки добиралась на носочках из-за обилия крыс — омерзительное место для входа в Министерство. Профессор набрал нужный номер и представил нас, после чего раздался щелчок.

Перед тем, как будка двинулась вниз, заставляя меня зажмуриться от страха, я увидела на старом дереве чёрного ворона, сверкнувшего в тени своим единственным зелёным оком.

Комментарий к 20. Старые знакомые

Ваши «жду продолжения» и особенно комментарии невероятно мотивируют, спасибо! <3

========== 21. Слабые стороны ==========

Комментарий к 21. Слабые стороны

🎵 RAYE — Escapism.

🎵 Юрий Титов — Понарошку

🎵 Alexander Stewart — I wish you cheated

Внимание! В этой главе упоминаются не самые приятные вещи (тошнота, рвота, а также кровь). Читайте с осторожностью ❤️

Приятного чтения <3

Примерно так я и представляла себе Министерство: огромный солидный холл, пол которого блестит чистотой настолько, что слепит глаза. Многочисленные строгие костюмы сливаются в одного гигантского Дементора на фоне тёмной дорогой мебели. Из-за обилия разных оттенков чёрного и кислых лиц кажется, будто где-то неподалёку проходят похороны. По крайней мере, чувствовала я себя среди всех этих серьёзных леди и джентльменов так же неуютно. Не в своей тарелке ощущал себя и Корбатов: он постоянно сводил к переносице брови и поджимал смешные усы. Я сглотнула подступивший к горлу нервный ком и инстинктивно схватила профессора за подол пиджака. Он умильно крякнул и повёл меня дальше по скользкому блюдцу холла, направляясь к более узкому коридору.

Бесконечный ряд дверей и вывесок привёл нас к самой крупной и презентабельной: «Министр магии Фэрис Спэвин». Именно о нём говорил директор Блэк. К своему несчастью и стыду, я не узнала об этом министре ничего и теперь ужасно разволновалась, чувствуя, как потеют ладони. Корбатов коротко кивнул и жестом приказал ждать за дверью, пока сам уверенно постучал и вошёл после приглашения.

Прошло пару минут, и дверь снова открылась. Оттуда показался озадаченный профессор. Его лицо выражало то ли раздражение, то ли скорбь, то ли разочарование, а, может, и всё вместе. Он кивком пригласил меня внутрь, а сам остался за дверью. Я не успела возразить, как уже стояла в просторном кабинете, обводя округлившимися глазами высоченные стены и потолок. Где-то впереди мелькала маленькая сухая фигурка человека в свойственном этому месту чёрном костюме. Я неспешно двинулась к его столу, пытаясь унять трясущиеся коленки. Всё разом вылетело из головы, и образовалась сквозящая пустота. Только сейчас я почувствовала, что держу в руке палочку — должно быть, Корбатов успел отдать её перед тем, как отправил меня в пасть голодному кабинету.

Я не понимала, почему чувствую такое смущение и страх, ведь передо мной сидел совершенно безобидный на вид старичок, а его чопорный костюм нелепо висел на сухощавой фигуре, что придавало ему слегка нелепый и смешной вид. Мы рвано и буднично поздоровались, и по гладкой столешнице ко мне приплыла какая-то бумага вместе с пером. Поняв, что должна это подписать, я мельком глянула на шапку документа: «Согласие на полную передачу сведений…». Я не смогла дочитать, потому как раздражённый голос министра велел «быстро подписать бумагу и уже приступить к делу». Ничего не успев сообразить, я заученным движением махнула пером, и документ моментально вернулся к Спэвину. Чёрт, что же я подписала?!

Гнусавый и заставляющий зевать голос разрезал гнетущую тишину спустя несколько минут:

— Что же вы робеете, мисс? — министр со скрипом поднялся с кресла и, заведя руки за спину, вальяжно подошёл к стеллажу с книгами. Это напомнило разговор с Блэком, и я недовольно нахмурилась, готовясь к скучному и неприятному диалогу. От Спэвина так и несло отталкивающей энергией. И почему я стала такая мнительная и подозрительная?

— Господин министр, я бы хотела побольше узнать о древней магии, — начала я, и мой голос, на удивление, даже не дрогнул. Вся эта странная ситуация с непонятными мне способностями начинала слишком затягиваться, что не могло не раздражать. Я пропущу целую неделю уроков и тренировок по квиддичу ради пустой болтовни или ради стоящих знаний и умений?!

— Ну куда же вы так спешите? — он обернулся и слащаво оскалился, обнажая пожелтевшие зубы. Скорее всего тоже курит, как Корбатов. Странно, что табаком совсем не пахнет. Видимо, применяет магию, чтобы избавиться от запаха. Волна раздражения и нетерпения поднималась откуда-то снизу, застилая все внутренности чёрной плёнкой гнева. Эти «взрослые», чтоб их! Ни черта не понимают. Я что, размышляю как Себастьян?..

— У меня всего пять дней, чтобы хоть что-то узнать и хоть чему-то научиться. Я не намерена тратить своё время впустую.

Сама от себя такого не ожидала. Чёрт, а это приятно! Приятно отстаивать свою позицию. Я непроизвольно горделиво вздёрнула подбородок и вскинула полные решимости глаза на ухмыляющегося старичка. Он что-то пробубнил себе под нос и вернулся в огромное для него кресло, почти утопая в нём.

— Зачем вам это нужно, мисс… — он запнулся и забегал глазами-бусинами по разбросанным на столе пергаментам.

— Мэллори, — я пришла ему на помощь, возможно, слишком громко выдохнув. Мерлин, они даже не удосуживаются ознакомиться с личностью того, кого принимают у себя в кабинетах! О чём с ними можно разговаривать?!

— Да, мисс Мэллори, — он немного пожевал губами, — зачем вам столь большая ответственность в виде такого редкого дара?..

— Что значит зачем? Вообще-то я не выбирала свои способности. Я только год владею магией и…

— Вы ошибаетесь, — он предупредительно выставил вперёд ладонь, — не год. Владеете вы ей с рождения, а вот учитесь пользоваться…

— Да-да, я это и имела в виду, — остановила я министра, нетерпеливо постукивая кончиком палочки по столешнице снизу. — Только вот проблема в том, что я изучаю магию не с одиннадцати лет, как все, а с пятнадцати. Это, как вы понимаете, немного усложняет мне задачу. К тому же эта древняя магия…

— Не надо так себя жалеть, деточка. — Он снова встал, оборвав меня на полуслове. Похоже, тон беседы сразу не задался, и теперь мы словно перекидывались горячей картошкой: то и дело перебивали друг друга, скрывая своё недовольство.

— Если бы я себя жалела, то не стала бы принимать никакое участие в битве с Ранроком. — При воспоминании об этом ужасе всё внутри похолодело.

Вокруг языки пламени, которые с рыком изрыгает огромный страшный дракон. Я, такая маленькая по сравнению с ним, мечусь из стороны в сторону, пытаюсь не сгореть и нанести хотя бы какой-нибудь удар. Горячие волны лавы расплёскиваются по потрескавшейся земле, и мои ноги почти полностью обрызганы ею и теперь неимоверно болят от ожогов. Я совершенно не успеваю пить рябиновый отвар и с каждой минутой чувствую, как силы покидают меня, а палочка вот-вот выпадет из рук. Даже не помню, чем всё закончилось: очнулась я уже в Больничном крыле с перебинтованными руками и ногами. За что я сражалась? Для чего и почему? Мне никто не объяснил и объяснять, похоже, не собирается…

— …всё запутано. Не вижу смысла вам вникать в столь серьёзные проблемы. Вы слишком юны для этого. — Монотонный голос словно поднялся из толщи воды, куда я нырнула при жутких воспоминаниях. Я встрепенулась и ошарашенно посмотрела в затылок Спэвина.

— А Исидора тоже была слишком юна для этого? Может, и Персиваль, по-вашему?

Он резко обернулся, смотря на меня из-за спины. Его глаза превратились в щёлки, в которых загорелось раздражение. Я осеклась в смятении или даже страхе, затаившимся где-то внизу живота. Сейчас наговорю лишнего, и меня отправят в Азкабан…

— Я хочу и готова узнать больше. А ещё готова тренироваться, чтобы лучше управлять своей способностью. — Попыталась разрядить обстановку, сделав голос мягче, но, похоже, это было тщетно.

— Хотел бы я сам знать больше… — пробурчал еле слышно Спэвин, прохаживаясь вдоль высоких полок. — На сегодня всё. — Громче сказал он, игнорируя замешательство на моём лице. — Остальное вам расскажет Корбетт.

— К-как всё? И что он мне расскажет, он ведь сам только недавно приехал! — Я подпрыгнула на стуле, а от бешенства стали нагреваться пальцы. — Вот, посмотрите, — я вытянула вперёд руки, оставив палочку на столе, — они горячие, как раскалённые угли. Я это не контролирую, в любой момент могу нанести кому-нибудь вред! — почти в полном отчаянии кричала я, пока к горлу подступал ком обиды. За что мне все эти сложности и непонятки? Я просто хочу быть обычным подростком с обычными подростковыми проблемами!

— Альберт же как-то научился справляться, вот и вас научит, — абсолютно равнодушно прокряхтел министр и вернулся за стол.

Он тут же уткнулся в какие-то бумаги, напрочь позабыв о моём присутствии. Я так и стояла, как полная дура, посреди его кабинета с вытянутыми руками. Кончики пальцев жгло, будто обмоченные в горячую смолу. Если присмотреться, можно было увидеть, как кожа пульсирует, готовая вот-вот излить страшную и необузданную магию. Я рывком схватила палочку со стола и кинулась прочь из кабинета, заливаясь горячими слезами.

— Почему вы мне ничего не сказали?! — завопила я, едва увидела Корбатова в коридоре. Несколько человек, проходящих мимо, заинтересованно и возмущённо повернули головы. Глаза профессора забегали, немо извиняясь перед окружающими, и он мягко взял меня за локоть и повёл на выход из коридора. Только очутившись в менее людной комнате, он тихо и участливо спросил:

— Что этот старикан вам нагородил?

— Вы… Вы! — я возмущённо вырвала локоть из его пальцев, ничего не видя из-за застилавших глаза слёз. — Вы мне ничего не сказали! Почему?!

— Успокойтесь, пожалуйста, душа моя. — Корбатов пытался схватить меня за руки и усадить на диван, но я вырывалась и постепенно забилась в угол, осаживаясь на пол. Подтянув к груди колени, уткнула в них лицо и обессиленно затряслась в жгучих рыданиях. Оправа очков больно врезалась в лоб, а пальцы так по-прежнему и жгло. Рядом со мной опустился профессор и обречённо вздохнул.

— Я не говорил вам, чтобы раньше времени не запутать и не напугать. Сам через всё это когда-то проходил и не хотел, чтобы вы мучились. Видимо, сделал только хуже…

Всё ещё хныча, я оторвала заплаканное лицо от промокших брючин и посмотрела на понурого Альберта. Его усы опустились, а и без того морщинистое лицо стало ещё более осунувшимся. Я всхлипнула, и тягучее чувство вины за свою вспыльчивость засвербело где-то в груди.

— Простите меня, профессор. Я погорячилась… Просто этот министр… — у меня заскрежетали зубы, а пальцы начали нагреваться с новой силой.

— Я ведь вас предупреждал — не слушайте никого, не принимайте так близко к сердцу всю эту ерундистику, — он с жаром всплеснул руками.

— Как тут не принимать близко к сердцу? Мы тут торчим уже третий день, а я ничего нового так и не узнала. Кроме того, что и вы тоже владеете древней магией! — я зачем-то понизила голос при последних словах и наклонилась к уху Корбатова. Тот лишь удручённо повертел в руках свою палочку, а затем твёрдо кивнул и встал на ноги, протягивая мне руку.

— Идёмте в тренировочную комнату, я вам всё покажу.

***

— Ты про что это? — я скептически выгнул бровь, сам холодея от страха. Неужели она?..

— Себастьян, не строй из себя саму невинность. — Саманта аккуратно выдернула руку из моих пальцев и уткнула указательный мне в грудь, заглядывая в глаза снизу вверх. — Я ведь видела, что у тебя на уме. — Она плотоядно облизнулась, а я чуть не съехал по стене от головокружения.

— Тебе что-то показалось, Сэм, — неуверенно начал я, — а я… я опаздываю на Прорицания! — обогнул её, скользя по холодной стене, и припустил прочь, чуть не забыв исписанные пергаменты на столе.

Как, как такое вообще возможно?! Я поднимался из библиотеки, совершенно не видя перед собой никого, иногда врезаясь в других студентов. Как она могла меня видеть? Может, я не так её понял? Ага, как же. Она намекнула вполне прозрачно. Какой же я идиот! Я остановился перед верёвочной лестницей в класс и попытался отдышаться. Полный придурок. Куда я так спешил, если у нас сейчас совместное занятие у профессора Онай? Мерлин, надо найти в себе силы не думать о произошедшем, не смотреть в сторону Саманты. Она наверняка будет пытаться привлечь к себе моё внимание, но я не должен опозориться в очередной раз… Да я уже опозорился, если верить её словам!

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, я расправил плечи и поднялся на занятие, которое уже почти началось. И зачем я только оставил этот бесполезный для меня урок в расписании? Всё равно у Амелии он в другие дни.

***

— Удивительно, что он так быстро вас отпустил и даже не рассказал трёхчасовую наискучнейшую историю, — недоумевал Корбатов, когда мы подходили к тренировочным классам. — Видимо, вы его сильно разозлили.

— Надоело слушать ерундистику, — я вспомнила словечко профессора, и он довольно хохотнул. — Так вы, получается, в Колдовстворец на пятый курс сразу поступили?

— Всё верно, душа моя, я из семьи магглов.

— Так значит…

— Нет, это не значит, что и вы тоже, — прервал меня профессор. — Возможно, ваши родители как раз и были магами, это нам только предстоит узнать. — Он глубоко задумался, нахмурив свои седые брови.

Мы зашли в просторное помещение с множеством манекенов, похожих на те, что стояли у Матильды и мадам Гекат, а ещё около дома Сэллоу… Чёрт, этот Сэллоу, чтоб его!

Я потрясла головой, прогоняя лишние мысли. Корбатов с помощью Акцио притянул парочку манекенов и развернул ко мне своё совершенно серьёзное и сосредоточенное лицо.

— Душа моя, вам нужно научиться в первую очередь контролировать древнюю магию, а это не так просто. Как вам объясняли Хранители, эта сила чрезвычайно мощная.

Я с опаской посмотрела на свои пальцы, всё ещё тёплые после эмоционального всплеска. Согнула и разогнула их, пытаясь физически ощутить хоть что-нибудь. Кроме чуть покалывающего жара — ничего.

— Вы всё правильно делаете, — закивал профессор. — Постарайтесь вообразить слабые стороны своего противника. — И он подвёл меня ближе к манекену.

— Какие же у него могут быть слабые стороны? — фыркнула я. — Деревяшка. — Носком туфли легонько пнула безжизненное чучело.

— И у деревяшки есть слабые стороны. Подумайте сами, — терпеливо отозвался Корбатов, игнорируя мои капризы.

С пару секунд я стояла в ступоре, готовая вот-вот вспыхнуть, развернуться и уйти. Однако потом в голову пришла совершенно элементарная мысль. Я расправила плечи и крепко закрыла глаза, представляя перед собой полыхающий манекен, треск дерева и запах гари. Запах гари… Парфюм Себастьяна. Да чёрт, уйди же ты наконец!

Я решительно помотала головой, возвращаясь к заданию профессора. Ещё одна попытка в красках представить горящую куклу, и мои пальцы загорелись с новой силой. Я в растерянности и панике открыла глаза, ища помощи у Корбатова, что делать дальше?

— Выпускайте, не бойтесь. — Он активно закивал, указывая на мои руки. Я нахмурилась и дёрнулась вперёд, нацеливаясь пальцами в ничего не подозревающий манекен. Ни искорки, лишь вспышка боли пронзила меня саму. Я вскрикнула — то ли от неожиданности, то ли от злости, что ничего не вышло.

— Пробуйте ещё, не останавливайтесь, — чуть настороженно, но тем не менее уверенно сказал Корбатов. Я постаралась успокоиться и сосредоточиться.

Вокруг пламя. От него идёт сильный жар, который обжигает кожу и сушит нос и губы. Слышен треск дерева, и беспомощный манекен полыхает, источая чёрную дымку. Он ничего не может сделать против огня, ведь он — его слабая сторона.

Распахнула глаза, в которых всё ещё плясало воображаемое пламя, и выпалила эту фантазию наружу через пальцы, с удивлением замечая, как мгновенно вспыхивает деревянная кукла.

От неожиданности и радости я согнулась, опираясь руками о колени. Что-то зашипело, и я рывком отдёрнула руки — прожгла штаны. Вот балда!

— Отлично, у вас получилось! — не меньше моего радовался профессор. — Теперь давайте попробуем, наоборот, сдержать магию, не дать ей выплеснуться наружу.

Я охотно закивала, смирившись со своим нелепым видом, но Корбатов быстро применил Репаро, и штаны стали как новые. Закрыла глаза, внимательно прислушиваясь к голосу профессора:

— Представьте, что вы несёте большой чан с водой. Он наполнен почти до краёв, и вам нельзя расплескать ни капли!

— Иначе что? — самозабвенно протянула я, давая волю воображению.

Корбатов с мгновение замялся, не находясь, что ответить, но затем выпалил:

— Иначе кому-то из ваших тварей в Выручай-комнате не хватит воды!

Я ахнула и в изумлении закрыла рот ладонью. Нет, такого я точно не допущу!

Иду по засушливой пустыне. Душно, жарко, солнце нещадно палит. Поблизости ни ручейка, ни травинки. Несу тяжеленный чан, а руки вот-вот отвалятся. Впереди меня ждут пушишки, лунтелёнок, жаба и даже гиппогриф. Чувствую, что надо немного поднапрячься, и мои твари напьются вдоволь. Ещё несколько шагов, и чан выскальзывает из моих рук, а горячий песок шипит от пролитой на него холодной воды.

— Чёрт! — я всплеснула руками, разочарованно цокнув.

— Ничего, с первого раза ни у кого не получается! — попытался утешить меня профессор.

Я сделала пару вдохов и снова прикрыла глаза. Только я представила, как беру в руки злосчастный чан, голова тотчас закружилась, и я осела прямо в руки подоспевшему вовремя Корбатову.

— Так-так, на сегодня, думаю, хватит, — обеспокоенно запричитал он, вытаскивая из кармана какую-то склянку.

— Нет, я ещё смогу! — я стала вырываться из его рук, пока он тщетно пытался напоить меня зельем. — Что это?

— Пейте-пейте, — он настойчиво поднёс горлышко к моим губам. — Рябиновый отвар, только посильнее. Шарп поделился.

Перед глазами плыли круги, в ушах жужжало, а ноги подкашивались и совсем отказывались держать меня. После зелья стало лучше, но я всё равно привалилась к стене и опустилась на пол. Слабость тяжёлым плотным одеялом пригвоздила меня к месту, и я не могла пошевелить даже мизинцем.

***

Сидя на Прорицаниях, я изо всех сил старался не смотреть на Дейл. Она же как издевалась: постоянно поднимала руку и отвечала, даже когда профессор Онай ничего не спрашивала. Я сжал руки в замок и нетерпеливо тряс ногой под столом, подгоняя конец этого мучительного и бесполезного занятия. В один миг мысли роем пчёл заполнили мою голову, и я сам не понял, как спустил разыгравшееся воображение с поводка.

Дыхание стало тяжёлым, прерывистым, в животе защекотало, потянуло вниз нитью возбуждения. Ноги начали неметь. Я схватился за край стола, изо всех сил стараясь выровнять сбивчивое дыхание. В ушах загудело. Чёрт, это всё проклятая Саманта!

— Можно выйти? — сипло спросил я у Онай. Голос будто треснул по швам, а слова сковали горло.

Не дожидаясь её ответа, вылетел снитчем из класса, бегом направляясь в мужской туалет. Если это чёртово зеркало хоть что-нибудь скажет…

— О, милый мой, да вы в ударе!

— Заткнись! — рявкнул я и влетел в кабинку, чуть не сорвав дверь с петель.

Упёрся рукой о стену, ощущая на ладони её неприятную холодную липкость. Дрожащими пальцами другой руки наскоро пытался расправиться с ремнём, который, как назло, ни в какую не хотел поддаваться.

Всё вокруг начинало бесить: журчащая вода по трубам, причитания грёбанного зеркала, перемежающийся с жаром холод, сковавший всё тело.

Взвыв, резким движением спустил брюки. С пару секунд тупо смотрел вниз, борясь с самим собой: неужели такой слабовольный? Неужели не в состоянии сказать себе «нет»?

Опалённое паточным искушением сознание будто издевалось, махая перед глазами сладкими воспоминаниями, как красной тряпкой: Амелия в пещере, испуганно прижимается спиной к колонне, пока я несуразно, в агонии что-то ей шепчу. Она может стоять передо мной прямо здесь, в этой чёртовой туалетной кабинке. А я буду целовать и сжимать всё, что захочу — кто мне запретит? Кто помешает?

Она даже не пискнет, когда я оголю её грудь, когда…

Дрожь выбивалась через пальцы, пока я исступлённо водил рукой туда-сюда, держа до предела возбуждённый член. Тягучая волна растекалась по низу живота, разливалась приторным мёдом в ноги, которые я уже почти не чувствовал от онемения. Уши пульсировало жаром, а дыхание стало таким тяжёлым, что казалось, вот-вот из носа заклубится пар. Опустил голову и несколько раз глубоко вдохнул, чувствуя, как неистово горит лицо, что заставляет прикрывать в блаженстве глаза.

…Когда я оголю её грудь и буду сминать её, она даже не посмеет поднять на меня свои нахальные глаза. Заткнётся и будет молчать в тряпочку, когда я задеру её юбку…

Твою мать, какая юбка? Пока я расправлюсь с её брюками, пройдёт целая вечность! Я раздражённо мотнул головой, не останавливаясь ни на миг. Любая пауза, — и всё тело изнывает от нетерпения, умоляет продолжить. В животе в томлении извивается змеиный клубок.

За мыслью о юбке всплывает образ Саманты. Её ноги в такой бесстыже-короткой юбке на том тупом вечере. Я сглатываю ком в горле и шумно выдыхаю через рот полустон, полувопль:

— Уйди нахер, Сэм!

А как она положила свою руку мне на бедро. Как она кончиком пальца невзначай дотронулась до паха, заставив меня вжаться в диван от того, как прошибло током.

— Уйди, сказал же, — зарычал я, сильнее задвигав рукой. Подался бёдрами вперёд, брякнув пряжкой. В отчаянии хлопнул ладонью по стене, когда, не успев подумать об Амелии, кончил.

Чёрт, я кончил, думая о Дейл.

***

— Сегодня вас ждут тренировки в Министерстве, но уже не со мной, — Корбатов жадно затягивался трубкой, пока мы стояли у входа в телефонную будку.

Шёл четвёртый день бесполезного пребывания в Лондоне. Уже вторник, а я ничему толком не научилась, если не считать вчерашних советов профессора про слабые стороны противника и чан с водой. Но это я могла узнать и в Хогвартсе!

После того, как мне поплохело, мы не стали испытывать судьбу и продолжать тренироваться. Остаток дня провели в гостинице, потому как моё ослабленное после выплеска древней магии тело не позволило даже прогуляться по городу.

Жутко не хотелось снова встречаться с этим заносчивым министром, но деваться некуда — если я хочу хоть что-нибудь узнать, придётся иметь с ним дело.

Корбатов привычным движением обтёр седые усы от остатков табака, и мы спустились в просторный холл Министерства. Казалось, он стал ещё больше со вчерашнего дня, а людей, снующих туда-сюда в своих чёрных костюмах, только прибавилось, на несколько десятков точно.

Чем ближе была дверь с тяжёлой вывеской, тем обильнее потели мои ладони. Я крепко сжала в руке палочку, беспризорно оглядываясь на остановившегося в коридоре Корбатова. Он лишь одобрительно кивнул и жестом подтолкнул меня к двери.

Сначала я услышала старческое бормотание и кряхтение, доносящееся откуда-то из-за стола, а уже потом увидела успевшую надоесть сухую фигуру министра. Я нервно одёрнула рубашку и шагнула ближе, неловко прокашливаясь.

Спэвин будто бы удивлённо вскинул свои малюсенькие и окружённые морщинистой паутинкой глаза, а затем протяжно выдохнул, откладывая бумаги прочь. Он откинулся на спинку кресла и соединил руки в замок перед собой, смотря с таким недовольством, словно я провинившийся сотрудник, опоздавший на работу. Под его тяжеловесным взглядом хотелось превратиться в пиявку и уползти куда-нибудь на побережье, подальше отсюда.

— Ну что же, — так и не дождавшись от меня хоть слова, пробурчал он, — поговорили с профессором Корбеттом?

— Да, сэр, и даже немного потренировались.

Несмотря на некоторую неудачу, я с воодушевлением понимала, что теперь умею хотя бы что-то, и это не могло не радовать.