Референт

Глава 2

Володя пролежал в больнице больше месяца.

Ребра срослись быстро, кожа на лице, глубоко рассеченная от брови до подбородка, тоже. Остался извилистый багровый шрам, делающий его похожим на пирата. Впрочем, врачи говорили, что со временем он будет не так заметен. Глаз не пострадал. Больше проблем было с левой рукой, там лучевую кость пришлось собирать буквально по кусочкам. Еще было сотрясение, ушиб легкого, какие-то ушибы и ущемления. Уяснив, что смертельного ничего нет, Володя доверился докторам, а медицинские термины постарался выбросить из головы.

Даже в больнице он нашел для себя немало приятного. Мама и ребята навещали его практически каждый день. Регулярно наведывались девушки, Володя был парнем неженатым, общительным. А происшествие на дороге только добавило ему популярности среди сверстниц. Уже через неделю рассказ о нем в устах Володи звучал как сага о сражении на ночной дороге сил добра и зла, в котором добро временно проиграло из-за коварства темных сил. В конце он эффектным жестом дотрагивался до шрама и бросал небрежно:

— Кто-то ответит за эту отметину.

Девушки восхищенно хихикали, а Володя замолкал, устремляя мрачный взгляд куда-то вперед, к одному ему ведомому событию.

Как-то зашел Сергей Иванович. Принес соков, апельсины, большой сверток в промасленной бумаге.

— Я же пива у ребят просил, — заныл вполголоса Володя.

— Обойдешься, — буркнул старший товарищ. — Там у входа большой плакат висит. На нем синий мужик с красным носом лежит под одеялом и тайком дует из банки пиво через соломину. А банку держит скелетина с косой. И сверху надпись: «Нарушитель режима обманывает не врачей, а себя».

— Врешь, Сергей Иванович! — весело заспорил болящий. — Во-первых, не из банки, а из бутылки. А во-вторых, водку. А это большая разница. Если ты, скажем, накатишь стакан водки без закуски, то эффект будет один. А если пива, да еще с рыбкой…

— Выйдешь отсюда — хоть залейся. — Сергей Иванович не был настроен на шутливый тон, какая-то мысль не отпускала его. — Там в бумаге пирожки от Ани. Она просит прощения за то, что не навестила тебя до сих пор. У девочки обострение какое-то.

Володя замер. За собственными переживаниями он как-то напрочь забыл о Юриной вдове. А ведь Ане, наверное, сейчас потяжелее, чем Володе. Ему что? Не первые и не последние травмы в жизни, заживет все как на собаке. Она же потеряла любимого мужа, отца своего ребенка, кормильца, в конце концов! Осталась одна с больной девочкой на руках, без работы и родственников, но все-таки нашла время и силы позаботиться о нем, Володе. Он почувствовал, что краснеет. Сергей Иванович поднялся:

— Пойду. Обещал ей зайти на обратном пути, рассказать, как ты.

— Погоди… Ей деньги-то заплатили?

— Кто? Мерзавца этого не нашли. Когда все у нас страховались, если помнишь, Юра отказался. Сказал, что Аня — его лучшая страховка на все случаи жизни. Директор выписал там помощь, дамы немного собрали, но сам понимаешь.

Володя задумался.

— Ну ты это… привет передай ей. Скажи, чтобы держалась. Мы все помогать будем, и я, когда выйду.

Сергей Иванович серьезно кивнул:

— Передам.

После его ухода Володя молча отвернулся к стене, давая понять соседям по палате, что сейчас не в подходящем настроении для карт или анекдотов.

Июньское солнце светило за окном, там копошилась, издавая разнообразные звуки, жизнь. Глухо урчали легковушки, ревели мощными моторами грузовики, перекликались мальчишки. А здесь в больничной палате, за двойными стеклами окон, время будто текло с другой скоростью.

Упершись взглядом в обшарпанную стену, покрытую потемневшей от времени масляной краской, Володя думал об Ане. Вернее, о своем отношении к ней, с которым не мог определиться уже несколько лет — с тех пор, как впервые увидел ее. Но оно было, отношение, теперь Володя мог себе в этом признаться.

Не то чтобы она была какой-нибудь необыкновенной красавицей — парню Володиных лет и образа жизни приходилось иметь дело с девчонками куда смазливей. И возраст был ни при чем. Аня всегда вела себя удивительно просто, по-свойски, легко и охотно поддерживала застольный треп или забавы в дружеской компании.

Как-то в новогоднюю ночь они вдвоем с Володей целый час отбивались снежками от других ребят и Юрки. Укрывшись в снежной крепости, построенной мальчишками, они взрывали петарды, хором пели «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“» и хохотали до упаду, когда удавалось залепить снежком в лицо кому-нибудь из нападающих. Володя совершенно не ощущал двенадцати лет разницы в возрасте, скорее наоборот, чувствовал свою мужскую ответственность за Аню.

И все-таки было нечто, из-за чего в ее присутствии он как-то терялся, утрачивал обычный кураж, начинал волноваться, как школьник перед экзаменом. Было что-то такое, что отличало ее от остальных женщин. Почему-то и думать о том, чтобы с ней «прошвырнуться», «погулять» или, скажем, «заняться любовью», было нельзя. С остальными — самыми неприступными — можно, а с Анной нельзя.

И сейчас, когда Юры не стало, тоже нельзя. Совсем другое виделось Володе.

Они втроем — с девочкой — сидят вечером за ужином. Абажур низко опущен, так чтобы освещать только стол. Аня смотрит на него, Володю, и улыбается. В ее улыбке любовь и покой.

Наташка шалит, пытаясь поймать ртом подброшенный кусочек котлеты. Конечно, промахивается и с деланным испугом оглядывается на него. Володя, сохраняя серьезный вид, медленно нанизывает на свою вилку такой же кусочек. Короткий взмах — и котлета по дуге отправляется ему в рот. Аня и Наташа смеются, аплодируют. Не меняя выражения лица, Володя раскланивается…

Володя вслух засмеялся и очнулся от видения. Украдкой посмотрел на соседей по палате — еще решат, что он двинулся после аварии! Но три его соседа с энтузиазмом резались в карты, не обращая на Володю никакого внимания.

Он снова отвернулся к стене. Что сейчас делает Анна? Плачет? Стоит в очереди за продуктами? Возвращается с Наташкой после визита к врачу?

Володя угадал. Поплакав с утра от одиночества и безысходности, Аня сводила дочку к врачу, а на обратном пути зашла с ней на рынок. Проходя вдоль прилавков, Аня автоматически отметила про себя — за ту неделю, что она не была тут, цены снова выросли. Пожалуй, она даже не сможет купить все, что было нужно.

Почти отстояв очередь в павильоне за дешевой рыбой, Анна заметила, что девочка от духоты и густых запахов, повисших в воздухе, начинает задыхаться. Наташка старалась не подавать виду, что ей плохо, но глаз у Анны был уже наметан на ее приступы. Она знала, что если они немедленно не уйдут, то через десять минут девочка зайдется в аллергическом кашле, который можно будет остановить только лекарствами. До смерти Юры таких сильных и внезапных приступов у девочки не было. Видимо, нервное потрясение усугубило болезнь.

Удивительно, но за все время, прошедшее с того трагического дня, девочка не задала маме ни одного вопроса. Сознательно или нет, Наташа так же старательно, как и Аня, обходила темы, которые могли напомнить им о прошлом. Что она поняла, что почувствовала? Какой инстинкт защитил разум девочки от осознания трагической непоправимости жизни? Папа остался где-то там, в прекрасной сказке, однажды прочитанной ей на ночь. Сказки остаются в детстве.

У взрослых жизнь устроена иначе. Ее нужно принимать. Просто теперь нельзя так часто покупать мандарины и ананасы, до которых Наташка была великая охотница. А в мороженом ее и раньше ограничивали. Просто мама почти перестала смеяться и играть. Зато обнимать и целовать стала гораздо чаще. И спят они теперь вместе каждый день, а не только тогда, когда папа в рейсе. Просто их теперь двое так, как до этого было трое.

Только болезнь, будто вода, нашедшая брешь в плотине, взялась за свою черную работу с удвоенным рвением.

Так ничего и не купив, они возвращались домой по тропке вдоль ряда небольших домиков, таких же, как их собственный. Они все были похожи друг на друга тем, что, как правило, состояли из основного дома и нескольких пристроек к нему — каменных, дощатых, бревенчатых. Большая их часть облупившейся масляной краской на стенах, сколоченными из досок ступеньками, запущенными дворами производила довольно жалкое впечатление. Были сооружения и побогаче — особенно те, что возводили в последние годы. Основательные фундаменты, кованые решетки, черепичные крыши причудливых форм и цветов. Огромные черные псы на толстых цепях провожали прохожих истошным лаем.

В тени деревьев, высаженных вдоль дорожки, Наташке стало полегче.

— Мамочка, не волнуйся, сегодня я больше не буду кашлять!

— С чего ты взяла?

— Ну я точно знаю. Я так решила. Не буду и все!

— Ты умничка. Я на тебя надеюсь, — серьезно ответила Анна.

— Смотри, кто-то нам письмо прислал!

В почтовом ящике на специальном столбике возле их калитки действительно что-то белело.

— Дай мне ключик!

— Я сама, — ответила Аня, открывая сумку в поисках ключей.

Она не ждала добрых вестей. Наоборот, все новое и неожиданное пугало ее. Пусть это всего лишь счет за переговоры с Юриными родителями или ответ из собеса об отказе в пенсии — все равно инстинктивно она старалась держать девочку подальше от неприятностей.

Но Наташа вырвала ладошку и подскочила к ящику.

— А я и без ключика умею!

Прежде чем Анна успела что-нибудь ответить, девочка ловко отжала каким-то гвоздиком язычок замка и вытащила большой конверт.

— Меня папа научил!

Сказала — и осеклась, испуганно глядя на маму. Та притянула ее голову к себе. Ребенок есть ребенок. Не отпуская девочку, Аня осторожно взяла из ее рук пакет.

Он был большим и довольно плотным. Цветной рисунок на лицевой стороне изображал улыбающегося молодого человека в рубашке и галстуке. Надпись внизу гласила: «Работа для Вас! Фонд занятости „Профи“». Аня пожала плечами. Конверт выглядел солидно и не был похож на обычную рекламную чепуху, которую время от времени опускали в ее ящик. Ее Аня просто выбрасывала. Смущало другое. Ни в какой фонд занятости «Профи» она не обращалась и даже не слышала о таком. Но, судя по ее адресу, аккуратно впечатанному на компьютере в графу «Куда», о ней там знали. Может быть, ее адрес дала одна из шацких школ или фирм, куда Анна обращалась за работой?

Она повертела пакет в руке, сунула в хозяйственную сумку, решив посмотреть дома.

Но вспомнила о нем уже поздно вечером, когда с посудой и уборкой было покончено. Наташка, утомленная обязательным набором оздоровительных процедур и лекарств, уже спала.

Аня боялась таких минут. Стоило ей отвлечься от повседневных дел, как сразу наваливались воспоминания, мысли о будущем. О будущем, которого не было. Она понимала, что надолго денег, выделенных Юриной автобазой, не хватит. Большая часть и так ушла на похороны, поминки. Собесовская пенсия, даже если ее и станут платить, слишком мала. Допустить, чтобы ее содержали чужие люди, пусть даже друзья? Сколько они могут собирать деньги? Ведь у каждого из них свои семьи, свои дети.

Анна пыталась найти работу в какой-нибудь школе. Ведь она учитель, и учитель хороший! Язык она знала лучше всех на своем курсе. Обращалась и в фирмы, даже торговые. Анна готова была работать не по специальности, лишь бы иметь какой-то стабильный заработок. Но везде получала отказ — никто не надеялся на реальную отдачу от матери-одиночки с тяжело больной девочкой на руках. Рынок есть рынок.

Погасив верхний свет, она устроилась, подогнув под себя ноги, в кресле у торшера с зеленым абажуром, разорвала конверт. Внутри было несколько чистых анкет и короткое письмо, отпечатанное на бланке неведомого фонда «Профи». Оно гласило: «Крупная строительная фирма объявляет конкурс на занятие вакантной должности переводчика-референта. Должность предусматривает постоянное проживание в Москве, высокий оклад и командировки за границу, а также социальные гарантии, как то: международную страховку, предоставление жилплощади, автотранспорта, размещение детей в детских учреждениях. Заполненные анкеты выслать по адресу…»

Анна в недоумении опустила листок. Это было похоже на издевку. Но кому и зачем понадобилось ее разыгрывать? Пожав плечами, она разложила на коленях анкеты. «Год и место рождения», «Образование», «Адрес» А, вот: «Количество и возраст детей». Ну конечно, ведь «должность предусматривает размещение детей».

Автоматически она взяла ручку и принялась заполнять графы. На «Семейном положении» споткнулась — как писать: «не замужем»? «мать-одиночка»? «вдова»? Аня откинулась на спинку кресла. А не все ли равно? Суть дела от этого не меняется. Все равно ей никогда не иметь «международную страховку» и «высокий оклад». Кто же это послал? И вдруг ее осенило — Лариска! Конечно же Лариска Богемская, ее верная подруга и однокурсница! Авантюра с конкурсом вполне в ее стиле.

Анна вспомнила, как буквально накануне свадьбы Лариска устроила ей, Анне, настоящую сцену ревности.

— Я бы поняла, если бы банкир, или артист известный! А простой шоферюга! Что ты в нем нашла? — вопрошала она подругу, совершенно не рассчитывая на ответ.

Анна это понимала и с улыбкой отмалчивалась.

— Да он твоего мизинца не стоит! Ты умница, красавица, сейчас перед тобой весь мир! Да мы с нашим английским и немецким выбирать должны среди принцев!

Девушки вместе учились в Коломенском педагогическом институте. Из их городка туда на автобусе было езды часов шесть. А от самой Коломны еще каких-нибудь полтора часа на электричке — и Москва!

Такая близость к главному городу страны действовала на Богемскую возбуждающе. Еще в институтские годы она ни секунды не сомневалась, что ей уготовано подобающее место если не в этой, то в какой-нибудь другой столице мира. Не для того же она воевала пять лет с этими проклятыми артиклями и герундиями, чтобы в свою очередь вбивать их в тупые головы тинейджеров!

Помимо искреннего негодования у Лариски был и свой расчет. При всей взбалмошности она понимала, что в паре с Анной у нее гораздо больше шансов обратить на себя внимание и добиться чего-нибудь. Та и выглядела королевой без всякой косметики, и языки ей давались не в пример легче. А выбрала, дуреха, долю домашней клуши в их захолустье! Лариска чуть не плакала от обиды.

Сама она как рванула в Москву сразу после института, благо с распределениями после перестройки было покончено, так и сгинула. Снимала квартиры, работала в каких-то непонятных конторах. Даже замужем, кажется, побывала. Раз в год-полтора она возникала на пороге Аниного домика как легкое розовое облачко, в немыслимых нарядах, увешанная пакетами с подарками, игрушками для Наташки. Вся легкая, брызжущая энергией и словами, которые хотя и были связаны в предложения, все же редко выражали законченную мысль.

— Я прямо из Кельна, там один придурок решил открыть контору по найму русских гувернанток. Ха! Что это у тебя? Ну-ка пройдись… Где купила? Сама сшила? Во-первых, врешь, а во-вторых, это уже года три никто не носит! Тут недавно презентация была, я обыскалась найти что-нибудь этакое! Предлагают мне манто из стриженой норки. Белой! Бред! Я ее так приложила — ха! — ей мало не показалось! Да мне, в общем, все равно, платить не мне, только потом надо было ехать в аэропорт встречать какого-то австралийца. Умора! Австралиец, а сам в тирольской шляпе, в клетчатых штанах по щиколотку. А где ты оправу Наташке покупала? У, лапочка… Здесь? Не может быть! Как у тебя уютно, спокойно.

Тут же без всякого перерыва и подготовки она начинала плакать и жаловаться на то, что настоящие мужики все перевелись, а честные и подавно. Один, может, только Юрий и остался. И как же она, Анна, все-таки была права, когда выходила за него замуж. Что ее, Ларису, наивную дурочку, обманывают все кому не лень, а она все верит и надеется. Но какая вилла у этого немецкого придурка, который запал на русских гувернанток! Двери дубовые, над ними оленьи головы, он еще и охотник, блин.

Анна послушно ахала, когда подруга, понизив от восторга голос, называла стоимость чьих-то мехов, бриллиантов, особняков и машин. Утешала ее, когда та снова принималась плакать от горя, что это все принадлежит не ей, Ларисе.

— Ты сама не понимаешь, какая ты все-таки счастливая. — в конце концов восклицала Богемская и снова утыкалась мокрым носом со следами размазанной туши ей в грудь.

«Да, я счастливая, — говорила себе тогда Анна и тут же суеверно спохватывалась: — Нет, Господи, нет! Я не то хотела сказать! Я хотела сказать, что мне ничего не надо, лишь бы все оставалось как есть».

«Может быть, за эти мысли, за самонадеянность я и наказана? А Юрий, выходит, за меня? А Наташка, Наташка-то за что?!!»

Аня почувствовала, как слезы подступили к горлу, к глазам. Предвидя облегчение, она не стала сопротивляться. От уголков глаз вниз по щекам тихо наметились два соленых ручейка. Слезы текли себе и текли, скатываясь на анкеты. Она плакала и думала: «А почему в анкетах нет таких вопросов: „Хороший человек или нет? Ненужное зачеркнуть“». Или: «Бывал ли счастлив? И если „да“, то где и когда?»

Подмоченные анкеты посыпались на пол с ее коленей, но Анна этого не почувствовала. Она думала, что бодрствует, что еще размышляет над своей жизнью, над глупыми анкетами, хотя на самом деле уставшая женщина уже спала. И Бог послал ей крепкий сон, без сновидений, только с ощущением чего-то светлого и нежного.

Хотя, возможно, это проникал сквозь влажные веки мягкий зеленый свет непогашенного торшера.