Рисунок шрамами

Глава 17

Магический свет – он совсем неяркий, смотрю на него в упор – а глаза не слепит. Этот небольшой шар в высоте переливается, шевелится и переворачивается, как живой, но, в отличие от всего живого, совершенно беззвучно.

- Наверное, нужно было помыться, - говорит Янис, но его голова на моей груди, поэтому слова звучат глухо и неразборчиво.

- Как хочешь.

Мне, честно говоря, всё равно. На самом деле я всегда отличалась редкой чистоплотностью, Глунка и дюжина служанок за этим пристально следили, но сейчас такие мелочи кажутся совсем неважными. Я продолжаю обнимать его за шею, поглаживая мышцы пальцами. Хотелось погладить Яниса по спине, хотя бы по рубашке, но ему не понравилось – я почувствовала, как он напрягся, и не стала продолжать. Странно… каждая его ласка приносит столько удовольствия, даже жутко… а ему мои прикосновения как будто не нравятся. Хотя нет, не так – нравятся все, кроме этого единственного.

- Не хочу… но нужно идти.

Он поднимает голову, смотри на меня осоловевшими глазами.

Желудок, будто выбрав лучший момент, издает громкое голодное урчание.

Серые глаза Яниса мгновенно становятся жёсткими.

Конечно, я хочу есть. Так сильно, как никогда прежде, но я ему об этом не скажу. Что толку?

- Когда ты ела в последний раз?

- Давно. А ты?

- Вчера вечером, после чаепития. Тогда… я еще не знал, что утром ты выйдешь замуж за моего брата.

Он замолкает, но всю неловкость момента тут же сметает очередной рокот, сердитое требование моего желудка.

- Я искупаюсь и пойду искать выход дальше, - Янис встает, с явным сожалением отнимая от меня руки. Это так приятно, знать, что кому-то не хочется прекращать тебя обнимать. – Запахнись, замерзнешь.

Думает, я стану прикрывать голую грудь руками? Или ноги? Или бедра?

Я с улыбкой забрасываю руки за голову, отчего грудь оголяется ещё больше и подаётся вперед. Ну, что ты на это скажешь?

Янис отводит взгляд, натягивает и завязывает свои штаны.

- Ты меня дразнишь?

- Я играю, Янис. Просто играю… Что ещё остаётся?

Он облизывается и потерянно кивает:

- Я пошёл.

- Иди…

Хочется крикнуть в эту прямую, напряжённую спину, чтобы возвращался быстрее, сразу же, немедленно, что я уже скучаю, что мое тело уже снова хочет его… хочет второго раунда.

А почему бы и нет? Он сказал – выход завален. Конечно, Янис в любом случае будет искать, пока не свалится с ног, но, когда он всё понял и сделал выводы, наша судьба была решена – разве что коридор внезапно откопают сверху, с той стороны завала. Однако взглянем правде в глаза – кто станет это делать? Даже если захочет? Кто знает, что будущую королеву и некроманта завалило в подземелье? Никто.

Всё так плохо, что не стоит думать лишний раз. Представлять, как будешь умирать… Уверена, Янис не стал бы врать. Для чего? Чтобы получить то, что получил? Ну, так не факт, что я отреагировала бы именно таким оригинальным способом, могла, к примеру, впасть в истерику и убежать… в темноту, забиться в уголок и вопить, пока бы не сошла с ума. Да и Янису я верю. Он не стал бы шутить… такими вещами. Шутить смертью. Никогда.

Значит, нам нечего тянуть. Пока есть силы – нужно получить, что можно, пусть отпущенное нам время уйдёт на нечто более важное, чем бессмысленные поиски несуществующего прохода.

Он считает себя обязанным искать – и я готова его отпустить. Чуть позже.

Ведь сейчас ему было так же сложно уходить, как мне наблюдать за его уходом.

Я сползла на пол и запахнула платье – всё-таки прохладно без объятий горячего мужского тела. К хорошему, оказывается, так быстро привыкаешь…

Пойду к воде.

Огонёк, подёргавшись, рывками поплыл за мной, время от времени отставая, но, видимо, глаза привыкли к мраку, потому что и при таком слабом свете дорогу было прекрасно видно. Вот она, между кучками мусора, вдоль которой сохранились скамейки, стены – ширмы… вот белая фигура впереди.

Шаг… ещё шаг…

Янис без одежды, надо же, купается голышом. Будь у нас хотя бы малейшая надежда, я бы улыбнулась.

Но…

Огонёк дёрнулся, быстро догоняя меня, и осветил всё вокруг. Янис тоже дёрнулся, оборачиваясь и пятясь в воду.

Но я уже увидела.

- Стой!

Он замер, а я подняла юбки и пробежала оставшееся расстояние.

- Повернись!

Он молчал. Крылья носа раздувались, то ли от злости, то ли от возмущения.

- Покажи мне, Янис.

Что-то было в моём голосе, видимо, необычное. Описать не могу, но он это услышал и поэтому медленно повернулся спиной – и замер, как белоснежное изваяние, облитый предательским светом собственного огонька.

Спина некроманта была покрыта многочисленными шрамами, но не хаотично, наоборот – они образовывали удивительный, сложный, какой-то противоестественный рисунок, покрывающий всю площадь лопаток, позвоночника, что между ними, и спускающийся почти до поясницы. Два крыла, перья и кольца, углы и дуги. Казалось, кожу обожгли, а потом отрезали, разворачивая, составляя этот жуткий узор из кусочков и лоскутов.

От одного вида данного произведения, созданного явно сумасшедшим мастером, дрожь берёт.

Понятно теперь, откуда у Яниса столько наглухо застёгивающейся одежды с высоким воротом, откуда напряжение при попытке прикоснуться к спине, нежелание раздеваться, скрытность.

Человек со шрамом.

Я отступила, из горла вырвался изумлённый вздох.

Ах, папочка… Человек со шрамами? Жалкая капля на лбу? Зачем же так мелочиться? Нет уж, вот она, игра по-крупному, раскинулась как могла далеко.

Вот он, мой человек, никаких сомнений. Пусть однажды, всего раз, но папа увидел в своих выдуманных видениях правду. Вот он.

Но я замужем…

И умру. Как это всё произошло – так поздно, нелепо? Так бесполезно.

Ноги развернулись, я, спотыкаясь на каждом шагу, побрела обратно.

- Что? Новый повод отстраняться? – в голосе Яниса холодность и презрение, но папа был прав – между нами уже понимание, приятие без слов, на уровне ощущений. И теперь, как щелчок – в голосе нечто большее, как я могу не расслышать? Ведь это он – мой суженый. Моя любовь.

- Нет… Ты не подумай, дело в том…

Ноги бредут, язык заплетается и впервые накатывает осознание – скоро мы умрём. Тут останутся наши тела, бездушные, разлагающиеся… пустые оболочки.

- В чём? – отрывисто, зло.

Судя по звукам, он одевается и идёт следом, догоняет уже в комнате и хватает за руку, потеряв терпение.

Как же так, папа? Я замужем за другим, скоро мы умрём.

Что ты просмотрел?!

- Посмотри на меня! – рычит Янис. – Я с детства такой, это последствия превращения в некроманта. С детства я сталкиваюсь с такой реакцией! Но ты! Зачем ты… так?

- Иди сюда.

Янис почти сопротивляется, когда я усаживаю его на край кровати и забираюсь к нему на колени – лицом к лицу. Но я должна видеть его глаза.

Чтобы сказать правду.

- Знаешь, какие страхи меня преследовали, стоило только повзрослеть? Ребенком я росла в шепоте взрослых, в гуле их дрожащих, возмущённых голосов. Слушай - моя мать всегда была шлюхой, она словно не могла удержаться, меняла партнеров так часто, что даже не считала нужным запоминать их имена. Я всегда знала, что такая же, как мать. Я много раз повторяла перед подругами, что сама верность, ни тени мамы… и позаботилась, чтобы слухи донесли отцу и брату, что я собираюсь выйти замуж девственницей, потому что таковы мои установки. Но правда в другом. Я всегда боялась, всегда знала, что в душе такая же, как она, женщина, которая меня родила, женщина, которую я обожала несмотря ни на что и по которой до сих пор скучаю… ужасно скучаю. Ты думаешь, меня сейчас заботит, что с твоей спиной? Ничего подобного! Нет, я думаю только, как сильно ты можешь меня обнять, какое наслаждение – биться в твоих руках, задыхаясь и рождаясь вновь. Твой вид меня не отталкивает, но… я сама себе противна, понимаешь? Столько времени убегать от неизбежного. Но она… она меня догнала, повела по своим стопам. Я смотрела на твою спину и хотела тебя только сильнее… Вот что я есть.

Слова извращённой, неправильной исповеди просачивались вопреки моему желанию, лились на него, на запрокинутое ко мне лицо и голую грудь, как внезапный дождь. Сказать такое… всю правду – и кому? - мужчине, который во мне всё это вызвал, равносильно выходу на центральную площадь города и заявлению, что я падшая женщина. Разве о таком говорят вслух?

Но и умолчать невозможно.

- Я шлюха, понимаешь? – горько прибавила я, делая этим словом больно себе ещё раз. Так оно и есть. Я знала, что так будет, как только увидела его… некроманта. Знала, что всё равно не удержусь от соблазна. Самого большого соблазна, который накрыл, как ураган, вертел и дёргал, как хотел, пока не поставил перед фактом – оно, искушение, сильней. – Может и хорошо, что я останусь здесь – тогда никто не узнает.

Янис вдохнул глубже прежнего, не разжимая рук за моей спиной. Это главное – чтобы он меня сейчас не отпустил, не оттолкнул.

Серые глаза безмятежны, как будто он слушал шёпот волн… или стрекот сверчка, в общем, нечто прекрасное, вечное.

- Мне было двенадцать, когда произошел несчастный случай, из-за которого всё покатилось под откос. В тот день… тоже напали сао, потому что эта вражда длится уже не помню, сколько лет… мы были во дворе, и взорвался склад, возле которого мы играли… я спас брата, спас Рондо, прикрыл собой, потому что он маленький и слабый, а сам обгорел до костей. Меня вернул из темноты некромант. Я до сих пор помню каждую секунду, помню эту сводящую с ума боль и его слова, встретившие после беспамятства. Он сказал: «Приветствую тебя, брат по несчастью. И прости меня, малец, за сломанную жизнь. За то, что теперь ты будешь жить без любви». И я стал избранным, замок встречал меня овациями, склонёнными головами и коленопреклоненными позами. Встречал героя. Да… только на словах. С тех пор всё одинаково - на деле меня боятся и держатся подальше. Родители отдалились, наследным принцем стал Рондо, потому что некромант не может наследовать титулы. Мальчишки, с которыми я дружил, стали обходить меня стороной – потому что я видел смерть и теперь даже не знал, о чём с ними говорить. И женщины... Конечно, мне часто их покупали, и отец, и братец не забывал, радовал. Многие из них были шлюхами. Большая часть – профессионалками, такими, что закрываешь глаза и забываешь, что на самом деле это просто притворство. Ни одна из них на самом деле меня не хотела. Поэтому знаешь, что? Мне неважно, кто ты. Мне плевать. Думаешь, меня волнует, кем была твоя мать? Нет. Только одно имеет значение – то, что ты испытываешь ко мне. То, что ты прижимаешься ко мне и делаешь это потому, что хочешь меня ещё. То, что ты ерзаешь и извиваешься от нетерпения, думая не о моих недостатках, а что я тебя сейчас ещё раз возьму. Тут, посреди старых развалин – и тебя не волнует больше ровным счётом ничего. Только это имеет значение. Я… объяснил?

Я усмехнулась. Чего еще ожидать от некроманта? Может, потому мы и притянулись? Такая схожесть – волноваться о вещах, которые никому другому не интересны. И это благо.

Его глаза такие многословные. Я знаю, что сейчас он возьмет меня снова, его руки зафиксируют мои бедра так, чтобы я не мешала, а потом он уверенно войдет в меня и начнёт двигаться, не отрывая мерцающих глаз от моего лица, и я стану извиваться и хныкать, я стану закрывать глаза, погружаясь в блаженство, избегая и одновременно болезненно наслаждаясь этим пристальным изучающим взглядом. А потом – перестану сдерживаться, потому что это больше невозможно и стану кричать - так, словно умру, если он меня бросит.

И что он никогда не бросит меня на грани.

И что горло будет першить, а губы пересохнут, а мелкую дрожь, остатки наслаждения я передам его тяжелому телу, прижимающемуся к моему. И долго еще буду сжимать его ногами и руками, не желая разрывать объятья.

Вот как это будет.

Вот как это было…

И всё равно почти сразу же он ушел. Живот уже не просто кричал, он начал скукоживаться, сжиматься в нечто крошечное, прилипая к позвоночнику.

Смерть от голода одна из самых страшных смертей.

Ещё страшнее оттого, что она приходит медленно.

Я честно старалась ждать, не лезть под руку, не мешать, но время текло так медленно… скользило между пальцами, просачивалось и растворялось в темноте подземелья. И его не остановить. Сон сменялся бодрствованием, и практически всё время я просто лежала на месте, бессмысленно разглядывая стену.

В очередной раз Янис вернулся, когда мне уже казалось, что в животе образовалась дыра, которая то и дело расширяется, и туда ухает часть плоти – раз! – и меня стало меньше, - два! – ещё меньше. Но даже теперь он вызывал у меня желание.

Янис сел рядом и молча обнял меня – огонёк осветил хмурый лоб, сурово сжатые губы и ту же пустоту в глазах, которая, как занавесь, скрывает растерянность и страх.

- Я тебе мешаю? – прошептала я. Отпустить его сил не было, слишком он теплый, живой, настоящий… Он дышит, его сердце бьётся для меня, гонит кровь и... он мой. – Не даю работать?

- Нет, не мешаешь.

- Если бы не я, если бы я тебя всё время не ждала… не звала, ты бы давно сосредоточился на проблеме и нашёл выход отсюда.

- Если бы не ты, я давно бросил бы надежду и сдался. Лёг бы тут, у стены и закрыл глаза. Стал бы просто ждать неизбежного. Ты мне не позволяешь.

И в горле ком, который пришлось сглатывать. Какое страшное признание!

- Прости, Янис, но я не могу больше тут ждать, сидеть одной и думать, как… как всё закончится. И когда. В следующий раз я пойду с тобой, даже если ничем не смогу помочь.

Он молчит, но к счастью, не отказывается.

- Да, я думаю, так будет лучше. Здесь, конечно, теплее, но слишком много времени уходит на дорогу. И сил. Послушай… я сделал големов.

Почувствовав прилив неожиданной надежды, я подскочила, обхватывая его голову ладонями.

- И что? Они прочистят путь? Мы выберемся, да? Выйдем наружу?!

- Лили… - он опускает глаза и не договаривает.

Конечно, будь у нас реальные шансы, он бы не стал делать поспешных выводов, не стал бы пугать с самого начала, если бы дела обстояли так просто.

- Они будут работать долго, так долго, пока я жив. Но я не знаю, сколько протяну. Если повезёт, големы продержатся даже немного дольше.

«Мы» он, похоже, не говорит сознательно. Не хочет пугать.

- Главное, не смей умирать раньше меня!

Он снова смотрит – завораживающе, испытующе.

- Ты серьезно?

- Нет, вру. Думаю, мы умрём вместе, потому что так должно быть. Не зря же мы оказались тут… когда, казалось, наши пути разошлись слишком далеко и никогда больше не пересекутся. Ты ведь был уверен, что не пересекутся, да?

- Да. И теперь…

Неловкое молчание.

Догадываюсь, о чём он начинает думать… Мой муж - его собственный брат, но! – не позволю.

- И теперь тут только мы вдвоём, и я никогда раньше не думала, что в моей жизни появится человек, от которого не хочется отрываться. Как будто нас склеили. Я не отпущу теперь тебя, как это ни банально звучит, до самой смерти.

Янис снова смотрит… и вдруг улыбается. Думает, видимо, что я шучу, ну или просто говорю нечто приятное, чтобы не испортить воцарившуюся между нами атмосферу чего-то не по-некрогерски чудесного.

Надо же, а ведь он действительно понятия не имеет, что я сказала правду, чистую правду – от первого слова до последнего.

И всё равно улыбается.

И словно солнце встаёт. Теперь слова так щемят грудь, что удержать невозможно. Шёпот лёгкий, простой – и живительный, как капли дождя на пересушенную от зноя почву.

- Вот… Вот так, мой тёмный некромант. Сделай так ещё раз, - прошу я, прижимаясь к нему крепче. Но сейчас я требую не любви, а улыбки – банальной, простой, совершенной. - Вам не хватает света, Янис. Не того, что от солнца, а людского. Не хватает теплоты. Смеха. Улыбок. Посмотри на меня – вспомни, когда в последний раз тебе улыбался незнакомый человек? Улыбался просто так? У вас даже дети ходят с несчастным видом. Правда, после они учатся маскировать своё несчастье и становятся твердокаменными, бессердечными. Но скажи мне – разве ты счастлив?

Янис молча смотрит на меня и одновременно мимо.

- Ты не понимаешь.

- Я выросла в другом мире и помню его. Ты вырос среди некрогеров и иного не видел. Кто из нас не понимает?

Его губы дрожат, и по ним проскальзывает, ни за что не цепляясь, очередное мимолетное подобие улыбки. Такими темпами, глядишь, он вскоре и смеяться научится!

- Ты человек, Лили, у тебя теплая кровь.

- Ты тоже теплый!

В качестве доказательства я прижимаюсь к его груди щекой. Он тёплый, даже горячий, в нем бьётся и играет кровь ничуть не слабее моей.

- Хорошо, как скажешь. - Шепчет Янис, а глаза такие зовущие, что спорить уже не хочется. Я наклоняюсь, пробуя его губы. Наверное, мы всё же умрём и уже очень скоро. По его утверждению, прошло от двух до четырёх суток с тех пор, как мы оказались внизу. Зачем тратить оставшееся время на бессмысленные споры, кто прав? Он не видел улыбки женщины, которая счастлива его видеть? Я покажу. Не слышал смеха женщины, которая любит? Услышит сейчас, от меня. Не чувствовал сладости настоящего поцелуя, когда его жаждут? Я исправлю.

Сколько успею.

Големы выглядели совсем не так аккуратно, как замковые.

Выходило, что Янис специально старался сделать тех более… приятными на вид, а вот этих, угловатых, тучных, лепил как попало из чего придётся, потому что время поджимает.

Когда мы вернулись к заваленному пути наверх, големы копошились в коридоре как огромные, толстые черви, методично и неторопливо вытаскивая из чёрной дыры прохода камень и песок.

Янис дёрнулся вперед и нервно присмотрелся. Не знаю, что он там увидел – темнота несусветная, но увиденное ему явно не понравилось!

- Медленно, слишком медленно!

- Почему ты не сделал больше големов?

- Они не поместятся в проходе все одновременно, всё равно будут стоять в очереди и только друг другу мешать. Вот когда лаз расширится, можно попробовать поставить их в линию, но пока слишком рано.

Он мечется перед проходом, его плечи расправлены, но в глазах страх. Каждый раз, когда он смотрит на меня, эта змея поднимает голову и выглядывает из его зрачков.

- Я сяду.

Оказывается, когда голод притупляется, тебя наполняет слабость. Именно так – приходит, заползая в мышцы, распространяется как чернила в воде, и загружая невидимым, но весьма ощутимым весом. Тело стало таким тяжёлым, что нести его нет сил. Пол каменный и холодный, мха нет. Становится зябко – но я всё равно сажусь, сдерживая недовольный выдох. Живот болит в любом положении, но сейчас по нему словно волнами проходит резь. Когда голод достиг определённой точки, я пробовала жевать мох, но меня вырвало. Будь сил больше – попробовала бы ещё раз, но желудок бунтует, стреляет болевыми вспышками, стоит лишний раз пошевелиться. Хочется просто лечь и застыть, закрыть глаза, но я сижу.

Янис молча опускается рядом, прислоняется к моему плечу, словно хочет поддержать. Его руки дрожат, он сжимает их в кулаки, но и кулаки то и дело трясутся.

- Ты устал…

Мой голос так слаб, даже удивительно.

- Мне нельзя уставать.

- Думаю, теперь нам, наоборот, можно всё, - я пытаюсь улыбнуться, но губы не растягиваются.

Плечо, на которое я опираюсь, уходит в сторону.

- Нужно сделать ещё парочку големов… пока могу.

Он пытается подняться, но получается не сразу. Наконец, встаёт и идёт к мусорным кучам, потом смотрит некоторое время себе под ноги, опускается на колени и начинает сгребать песок в кучу.

Нет, не хочу оставлять его одного! Только не сейчас. Подняться получается минимум с третьего раза, не думала, что так быстро ослабею. Мы понятия не имеем, сколько прошло дней, и думаю, это к лучшему, потому что и срок, нам отпущенный, остаётся тайной.

Янис корячится над кучей, стараясь придать ей форму голема – тела с руками и ногами. Я молча опускаюсь рядом и помогаю – сгребаю мусор, перетаскиваю небольшие камни, не обращая внимания на боль в ладонях, хотя она раздирает сильнее, чем обычно – будто иголки в кожу впиваются. Про боль в животе я вообще не думаю, хотя периодически в глазах белеет.

- Испачкаешься, - говорит Янис, звучит почти равнодушно, но я знаю, что там дальше, за стеной равнодушия – растерянность, печаль, оттого, что он ничем не может мне помочь.

- Пусть… Надеюсь, ты меня и пыльную поцелуешь? – еле шевелю языком я.

- И пыльную тоже…

Кое-как мы сделали этих двух последних големов. Когда-то ужасно хотелось увидеть, как же их оживляют, а сейчас, когда все тебе условия, процесс оживления практически прошёл мимо. Янис сидел над кучами по очереди, положив руку на то место, которое будет головой, покачивался и что-то шептал, или скорее, просто шевелил губами. Кучи дёргались, вначале частями, потом целиком – и оживали. Жуткое на самом деле было бы зрелище, ну, если бы рядом не стояла близкая смерть. А так… не впечатляет.

Потом нам даже хватило сил отойти, вернее, отползти на несколько метров вдоль стены, чтобы големам было куда сваливать мусор из пробитого коридора. И уселись рядом, снова уперевшись плечами друг в друга.

Янис нащупал мою руку. Я смотрела, как в темноте шевелятся големы, и вспомнила Ас-асса.

Хотелось поблагодарить за подарок, пусть и с таким невежливым опозданием, но говорить я уже не могла. Точнее, слов, как и сил, осталось слишком мало, чтобы тратить их на пустяки.

Если подумать, мои последние дни были хорошими днями. Хорошо, что они вообще случились, пусть и как предшествие такому страшному исходу.

Но зато в этот последний день я не одна. А это очень много, это тоже счастье, пусть и весьма своеобразное.

- Спасибо тебе, - подумав и выбрав из всех возможных прощаний, сказала я. А остальное добавила про себя, надеясь, что на пороге смерти Янис обретёт телепатию, услышит мои мысли и поймёт, как я ему благодарна. И даже сейчас, на пороге, немного счастлива… Благодарна не только за любовь, которую он мне подарил, в которой искупал с головой, всего за несколько дней превратив из ожесточённой хабирши в любимую женщину… а и за ощущение плеча, которое поддерживает сейчас. А ещё больше поддерживает уверенность, что это плечо никуда не исчезнет до последнего момента моей жизни. Уж в этом-то точно можно быть уверенной. И хотя мне давно уже было не до физической близости, даже не до поцелуев, но его рука, обхватывающая мои пальцы сейчас самое важное на свете, ничуть не менее приятное, чем всё, что он сделал раньше.

- Тебе спасибо, - ответил он. – Льями…

Вот так.

Теперь я знаю, что мне не приснился тот вечер, когда, очнувшись от дурмана, я слышала извинения Яниса. Всё-таки предсмертная связь существует, потому что вместе со словом пришло и его обозначение, которое не произносилось вслух, однако обозначало слишком многое, чтобы его не услышать. Льями - на языке мёртвых тяжесть жизни, камень, который не дает душе улететь.

И это даже больше, чем любовь.

Светлячка Янис потушил – всё равно глаза закрыты, и света не видать. Оставалось только ждать… и слушать стук сердца, свой и его.

Никогда не думала, что голод так быстро съедает твое тело, а после – разум. Да, мы довольно долго были тут, и временами вели себя… очень активно, и сейчас, вероятно, походили на двух обтянутых кожей скелетов. Так нас, наверное, и найдут – рука в руке, моя голова на его плече – и сложат красивую легенду о том, что произошло в подземелье.

Жаль, что мы её никогда не услышим.