Марийка, шурша, перебирала листы, а Никитич ждал.
Собирался с укором, почти с упреком смотреть на нее, но выходило только с надеждой. И немного с тоской.
Растекаясь от нежности, смотрел, как пальчики ее нервно теребили края ночнушки на необъятной груди, нехотя вдыхал ее особенный аромат… Медовый и чуть яблочный…
Моментально вспомнил, как пахнут ее волосы, если зарыться в них носом, а если…
Черт!
Стиснул зубы, напрягся, отвернулся.
Под лавкой развалился предатель кот, который сквозь хитрый прищур говорил ему: “Ну что, явился?!”
А в кастрюле на плите булькал бульон, словно спрашивая: “Ты борщ-то будешь?!”
А за стенкой спали дети… Все трое… Любимые… Как и жена!
Никитич нервно хрустнул пальцами, дернулся, собираясь встать, да вот только…
– Синицин Петр Лаврентьевич, – тихо прочла Марийка.
– Угу, – скривился Никитич.
– Дед? – распахнула свои красивые черные глаза Мария. – Неужели дед?
– Выходит, что он, – крякнул Соколовский удовлетворенно.
Марийка ахнула, медленно осела на стул, растерянно сложила руки на груди…
– А бабушка… Она ведь всегда говорила – сбежал он, – прошептала.
– Сбежал? – Никитич нахмурился. – Куда это?
– Да вся деревня гоготала, помнишь? – Марийка оживилась, но глаза ее все еще были в прошлом. – Что от Дуси он в Абхазию смылся… Говорили, машину купил, жизнь новую начал. Красивую…
– Красивую, – эхом повторил Андрей, и взгляд его метнулся в сторону. – Ага. Вот она, эта жизнь. В болоте. И он там. И машина.
Майор хотел еще что-то добавить, но замолчал. Марийка и не слушала.
– Бабушка говорила, письмо какое-то пришло… – Марийка, судя по взгляду, провалилась в те года, когда речка была шире, солнце ярче, а дед – грозой и опорой.
Он не был добрым. Но теплым – да. По-своему. Хрипел: “Не крутись тут!” – когда мешали, а потом давал ей жвачку. “Турбо”. С наклейкой. Сам из Москвы привозил.
Семья для него была как фронт: суровая, но святая обязанность. Когда девяностые отобрали у людей все – порядок, смысл, даже гордость – он остался. Месил навоз, тащил вахту, искал, копал… Клад искал. Тот самый, про который дед Витя до сих пор гундит на праздниках. Синицин верил. И, видимо, нашел.
– Андрюш… – шепнула Марийка, обернувшись к мужу. – Это что… получается… его?.. – она не могла сказать вслух.
Слово не шло.
– Похоже, что не сам он туда ушел, – произнес Никитич глухо.
Подумал. И медленно положил свою теплую ладонь поверх ее дрожащей руки.
– Получается, нашел свой клад… – прошептала она, глядя в бумаги, будто те могли выдать ей правду.
– Да какой там клад! – Андрей покашлял. – Из машины что-то высыпалось… в основном церковное.
Он перевернул несколько страниц, и среди них, будто специально, оказалась распечатка старой газетной статьи. Та самая. Про икону.
Марийка вздрогнула. Словно из холода – в жар. Наклонилась ближе, вчиталась. Пряди волос упали на лицо, и она их машинально заправила за ухо.
– Икона… – повторила еле слышно.
Задумалась…
Судя по взгляду, снова улетела лет на двадцать, а то и на тридцать назад… И вдруг…
– Андрей, – ошарашенным шепотом обратилась к мужу она. – А я, кажется, знаю, где эта икона!
.