Первым залаял пес!
Марийка резко прижала доску к груди, отшатнулась подальше от входа…
Потом завыли кошки…
Не жалобно, не испуганно, а громко, страшно, утробно!
Какая-то из стаи взвизгнула! Шум, словно животное прыгнуло, глухие ругательства, стон, грохот!
А потом во дворе, будто бравый полковой конь, заржал белый Колькин пони…
Ноги у Марийки подкосились, она, обессилев, рухнула на мешок со старым тряпьем, сами собой навернулись слезы, горло перехватил комок…
И тишина… Тут же повисла мертвая, глухая тишина.
Деревенской знахарке стало настолько страшно, что она боялась вздохнуть, не то что пошевелиться…
И вдруг…
– Марийка! – услышала она родной голос. – Мария! – дверь чулана распахнулась, и яркий луч фонаря выхватил ее, напуганную. – Ты чего, родная?
Майор протянул к жене руку, вытащил ее из мягких объятий ветоши…
– Пробки тут выбило, – спокойно проговорил он.
– Ой, Андрей, – хохотнула Марийка и прижалась к любимой груди. – Как хорошо, что это ты… А я-то… Я перепугалась, – затараторила она нервно, пока Никитич пробирался к щитку.
– Чего перепугалась? – удивленно спросил он. – А я говорил, нечего по ночи бродить! – произнес он назидательно, щелкнул предохранителем. – Дождалась бы твоя икона утра…
В доме так же, как погас, вспыхнул свет.
– Тебе от кошек-то досталось? – улыбнулась Марийка. – Дай посмотрю…
– Что досталось? – удивленно посмотрел на жену майор. – Чего досталось?
– Ну… – растерялась деревенская знахарка. – Кошки… Бросились… Я слышала…
Совершенно целый майор нахмурился, строго посмотрел на жену, чертыхнулся, быстро прошел в гостиную…
Там никого не было…
В смысле, людей…
Но кошки сидели нахохлившись. У некоторых еще и шерсть на загривке была дыбом, одна из них нервно вылизывалась…
Майор огляделся: поваленный стул, разодранная штора и… капли крови на подоконнике…
– Хорошо ж они вцепились кому-то… – пробормотал Никитич.
– Кому? – простодушно уточнила Марийка.
А в ответ получила только тяжелый взгляд мужа.
– Так, – рыкнул он. – Стоишь и не двигаешься мне тут…
Достал телефон.
– Расков? – рявкнул в трубку вместо “алло”. – У тебя ж есть лабораторный чемоданчик! Не отпирайся, знаю, что есть… – фыркнул майор. – Давай дуй в мой старый дом… Надо образцы с подоконника собрать… Чего, чего?! Крови! На хрена мне образцы моей крови? – побагровел Никитич. – Так, Евген!
Видимо, Расков примерно в этот момент как раз проснулся и понял, что надо делать, потому что майор раздосадованно фыркнул и положил трубку.
– Сейчас сюда придет Женька, – обернулся он к жене. – Он будет работать с уликами. А мы, – он сделал упор на местоимении, – пойдем домой! Вдвоем! – произнес Никитич грозно.
– Да я что… – всхлипнула Марийка. – Да я ж…
Она замолчала. И тут на нее словно обрушилось осознание.
Кто-то был в доме.
Не просто случайно – зашли следом за ней.
И свет погас не сам собой. И кошек вспугнули не мышки…
А самое страшное…
Нет в деревне чужих сейчас. Никто не появлялся.
Значит… Это кто-то, кто живет рядом. Давно. Может быть, всегда… Кто-то, кто хорошо понял, кого достали из болота. Кто-то, кто легко сопоставил, что Марийка, узнав новости, не просто так рванула в старый дом. Кто-то, кто знал, что старик Синицин где-то спрятал сокровище…
И скорее всего, это тот, кто за эти сокровища убил ее деда. А сегодня, видимо, хотел убить ее…
Марийка скривилась, губы задрожали. Она прижала доску крепче. Сердце колотилось, как у пойманной птицы.
– Да боже ж ты мой… – Никитич перехватил взгляд жены.
Мгновенно шагнул к ней.
Обнял.
Сжал.
– Душа ты моя неугомонная… – шепнул, вжимаясь губами в ее макушку. – Все, все, все… я с тобой.
Он держал ее, пока дрожь не схлынула. Потом чуть отстранился.
– Кстати… о душе.
Никитич осторожно взял доску из ее рук. На ощупь – старая, тяжелая, сотнями рук отполированная. Взял плоскогубцы, присел. Доска уперлась ему в колени. Начал медленно отжимать гвоздики. Один. Второй. Третий.
Грубая ткань сдвинулась. Послышался тихий хруст.
Он снял ее.
И на него посмотрел лик.
Молча. С прямым, пронзительным взглядом, будто знал, что его тридцать лет скрывали.
Не портрет. Не репродукция.
Лик.
Хорошо прописанный. С ровными чертами. Лоб высокий, глаза живые.
Никитич не разбирался в иконах. Но он знал: это не случайный сувенир.
Майор выдохнул. Глухо. Почти со стоном.
– Ох ты ж ё…
Марийка стояла рядом. Молчала. Смотрела.
А с доски на них смотрел святой.
Евген Расков появился в старом Марийкином доме минут через десять. Заспанный, взъерошенный, в футболке наизнанку, но с алюминиевым чемоданчиком эксперта наизготовку.
Увидел в руках шефа икону, замер…
– Семнадцатый век, шеф, – прошептал с благоговением.
– Я помню статью, – кивнул Никитич. – Ты давай, образцы крови с подоконника бери… Мне нужно знать, кто на жену мою напасть хотел…
– Шеф, – начал Евген, но тут же покосился на Марийку, нервно запахнувшую платок на своей груди. – Что делать с ней будете? – эксперт Никитича кивнул на лик святого.
– С иконой? – вздохнул майор. – Сегодня на ночь к Чибису отнесу. Там два контура охраны… А завтра в органы заявлю…
– Шеф, ну вы же понимаете… – поджал губы Евген.
– Что? – раздраженно посмотрел на него Никитич.
– Статью помните? – произнес он почти шепотом. – Там перечисления украденного на три абзаца было, – просипел боец Соколовского. – Вы же понимаете, что это только верхушка айсберга… И тот, кто шел с ее дедом на это, теперь знает, что вы знаете…
Никитич сжал челюсти. Хотел выругаться. Но взгляд зацепился за лик.
Тихий. Мудрый. Который будто смотрел сквозь него.
Майор вздохнул, проглотил все, что хотел сказать.
И вдруг побледнел.
– Дети! – прохрипел он. – В доме дети одни!
И Соколовский, чуть не отталкивая жену, бросился прочь…
.