Розы любви

Глава 13

Клер выглянула из окна кареты, и при виде погруженного в вечерние сумерки Лондона глаза ее округлились.

— Я даже не представляла, что на свете есть так много людей, — выдохнула она.

Никлас фыркнул. Он сидел рядом с нею, небрежно развалясь на мягком сиденье и скрестив руки на груди.

— Деревенская мышка прибыла в большой город. Клер насупилась с наигранной досадой.

— Уверена, что когда вы впервые приехали в Лондон, то вели себя совершенно бесстрастно.

— Вовсе нет, — весело сказал он. — Мне тогда было семнадцать лет, и меня так заворожило открывшееся зрелище, что я едва не выпал из окна кареты. Лондон можно любить или ненавидеть, но он никого не оставляет равнодушным. Я сделаю все, чтобы во время нашего пребывания здесь вы увидели как можно больше.

Экипаж свернул в сторону, и кучер проезжающей мимо повозки осыпал их кучера потоком грязных ругательств. Клер прислушалась, морща лоб.

— Этот возчик говорит на каком-то иностранном языке? — спросила она. — Я его не понимаю.

— Он разговаривает на особенно омерзительной разновидности кокни, просторечного диалекта восточной части Лондона, да к тому же использует слова, которые воспитанной молодой леди вообще не следует знать, — сдержанно ответил Никлас.

Она бросила на него лукавый взгляд.

— А вы можете объяснить мне, что именно он сказал? Его брови поползли вверх.

— Хотя мне и очень хочется совратить вас, я не собираюсь использовать ради этого сквернословие.

Она улыбнулась и снова выглянула из окна. Далекое путешествие из Уэльса в Лондон было чересчур быстрым и весьма утомительным, но ей оно понравилось. После того, как мучительная сцена в замке заставила Клер примириться со своим положением, она стала вести себя с Никласом более непринужденно, и теперь в их отношениях появилось много веселого, шаловливого поддразнивания.

— Она научилась также наслаждаться его ласками, не теряя при атом головы. Оговоренный их согласием один поцелуй в день превратился в упоительные объятия, которые продолжались до тех пор, пока руки Никласа не начинали посягать на запретные места. Когда это случалось. Клер говорила: «Хватит». Он всегда незамедлительно подчинялся, и она чувствовала, что он, как и она, тоже слегка сдерживает свои порывы, наслаждаясь поцелуями, но не позволяя себе целиком отдаться желанию.

Но сколько это могло продолжаться? Клер прекрасно понимала, что рано или поздно Никлас даст полную волю своей чувственности и приложит все усилия, чтобы соблазнить ее. Клер думалось, что когда это время придет, у нее достанет сил, чтобы устоять, потому что с каждым днем она чувствовала себя все сильнее, во всяком случае, в тех узких рамках, которыми ограничивались их отношения.

А до той поры, когда он наконец атакует ее всерьез, она будет упиваться красотами и соблазнами Лондона…

Постепенно улицы стали чище и тише; наконец экипаж остановился. Кучер отворил дверцу, опустил ступени, и Никлас помог Клер сойти. Было уже почти темно, и единственным, что она смогла разглядеть, оказался широкий классический фасад Эбердэр-Хауса.

— Этому дому тоже срочно требуется домоправительница? — невинным тоном спросила девушка.

— Несколько дней назад я сообщил своему лондонскому агенту о нашем приезде, так что в доме чисто прибрано и имеется временный штат слуг. — Он предложил ей руку. — Разумеется, как хозяйка дома вы сможете внести любые изменения, какие сочтете нужным.

Клер с иронией подумала: «Вот еще один, весьма тонкий способ обольщения». Конечно, это кружит голову — чувствовать, что с тобою обращаются как с настоящей светской дамой и с твоим мнением считаются Но нет, она должна твердо помнить о зыбкости своего положения — это поможет ей не занестись.

Поднимаясь рука об руку с Никласом по мраморным ступеням, Клер вдруг почувствовала, что ее уверенность в себе начинает рушиться, как карточный домик. До сих пор ее общество развлекало его. Но в Лондоне наверняка есть множество других куда более интересных развлечений, и она вполне может наскучить ему, и он отошлет ее домой еще до конца недели.

И тогда она победит, не так ли?

Величественные покои и роскошная обстановка Эбердэр-Хауса оказались в хорошем состоянии, хотя за те годы, что дом стоял пустой, приобрели безликий вид гостиничных апартаментов. Никлас непринужденно представил Клер небольшому штату слуг как свою кузину, как делал это па протяжении всей их поездки из Уэльса в Лондон, снимая разные номера в придорожных гостиницах.

Поначалу слуги никак не моли взять в толк, кем же действительно приходится Клер их господину. Девушка догадывалась, что слишком плохо одета, чтобы и впрямь сойти за родственницу-аристократку, но на роль любовницы она, с е бедным и строгим гардеробом, не годилась и вовсе. Впрочем, все слуги были лондонцы, а жителей столицы трудно чем-либо шокировать, посему они попросту пожали плечами и сочли за лучшее беспрекословно подчиняться всем распоряжениям Клер — чего не сделаешь за такое щедрое жалование! Она же поняла, что их мнение о ней совершенно ей безразлично; в некотором смысле жить среди чужих людей гораздо легче, чем среди тех, кто знал тебя всю жизнь.

В свое первое утро в Лондоне Клер проснулась, переполненная радостным волнением. Когда она спустилась на первый этаж, Никлас уже сидел в утренней гостиной, прихлебывая кофе и читая «Морнинг пост». Увидев Клер, он вежливо встал.

— Доброе утро, моя дорогая. Вам хорошо спалось?

— Честно говоря, нет. Оказывается, в Мэйфере[10] почти так же шумно, как в окрестностях пенритской шахты. Но я надеюсь привыкнуть. — Клер бросила беглый взгляд па «Морнинг пост». — Подумать только, здесь можно прочесть газету в тот же день, когда она напечатана, а не несколько недель спустя. Какая роскошь!

Он, улыбаясь, налил ей чашку дымящегося кофе.

— Лондон — это центр мира, Клер. Изрядная часть новостей создается прямо здесь.

После того как она выбрала себе на завтрак несколько кушаний, разложенных па выставленных па буфете подогретых блюдах, они оба сели за стол.

— Я просматривал колонки светской хроники, — сказал Никлас. — Нигде нет упоминания о Майкле Кеньоне или графе Стрэтморе, однако герцог Кандоувер находится сейчас в городе.

Клер ощутила легкое беспокойство.

— Герцог? — переспросила она. Правильно истолковав выражение ее лица, Никлас пояснил:

— Это Рэйф. Не тревожьтесь: несмотря на то что он герцог и богат как Крез, он никогда не бывает несносным. Рэйф искренне верит в то, что должен неукоснительно следовать правилам поведения истинного джентльмена.

— Мне всегда было очень любопытно, что же делает человека джентльменом — помимо денег и богатых и родовитых предков.

— По мнению Рэнфа, английский джентльмен никогда не бывает груб, кроме тех особых случаев, когда он делает это намеренно.

— Не очень-то успокоительное определение, — заметила Клер. — А граф Стрэтмор — это, я полагаю, ваш друг Люсьен.

— Совершенно верно. Не беспокойтесь: хотя мои друзья и занимают высокое положение в свете, люди они терпимые — иначе они просто не смогли бы иметь дело со мной. — Он задумчиво улыбнулся. — Я познакомился с Люсьеном в Итоне, когда четверо мальчишек решили, что такого смуглого, похожего на иностранца типа, как я, непременно следует вздуть. Люсьен рассудил, что четверо на одного — это нечестно, и вмешался в драку, приняв мою сторону. Это стоило нам обоим подбитых глаз, однако мы умудрились прогнать наших четырех противников с поля боя, и с тех пор стали друзьями.

— Граф Стрэтмор мне нравится, — сказала Клер, доедая яичницу с колбасой. Яичница была не так хороша, как у миссис Хауэлл, но в общем вполне приемлема. — Интересно, кто-нибудь из «Падших ангелов» женат или же вступление в брак противоречит Кодексу Распутников?

— Насколько мне известно, все они холосты, хотя меня не было в Англии так долго, что за это время могло случиться все что угодно. — Он сунул руку в карман, вытащил оттуда несколько банковских билетов и вручил их Клер. — Вот, возьмите. Лондон — дорогой город, а вам наверняка понадобятся деньги на мелкие расходы.

Клер ошеломленно улыбнулась и пересчитала банкноты:

— Двадцать фунтов стерлингов. Ровно столько же, сколько я получаю за год, преподавая в школе.

— Если этим вы хотите сказать, что мир несправедлив, то я не стану спорить. Возможно, пенритскому школьному фонду следует повысить ваше жалованье.

— Двадцать фунтов — это щедрое жалованье. В Уэльсе есть учителя, зарабатывающие всего пять фунтов в год — правда, у них обычно есть и другая работа. К тому же, кроме жалованья, я имею и еще кое-что — многие ученики или их семьи приносят мне кое-что из еды и оказывают разные услуги. Не знаю, смогу ли я чувствовать себя удобно в том мире, где двадцать фунтов — это деньги на мелкие расходы. — И она пододвинула банкноты обратно к нему.

— Вы сможете чувствовать себя удобно везде, где пожелаете, — отчеканил Никлас. — Если двадцать фунтов кажутся вам слишком большой суммой, отложите их на свой побег. Они пригодятся вам для того, чтобы вернуться в Пенрит, если я вдруг начну вести себя невыносимо, каковую возможность нельзя полностью исключить.

Как всегда, когда он начинал говорить абсурдные вещи, она сбилась с мысли.

— Ну хорошо, хотя мне кажется странным брать деньги от вас.

В его глазах вспыхнули лукавые огоньки.

— Если бы я платил вам, рассчитывая получить взамен услуги безнравственного сорта, то это, конечно же, была бы пустая трата денег. Однако я ставлю себе иную цель — возместить вам ущерб от того, что я привез вас в Лондон против вашей воли.

Она окончательно сдалась и положила банкноты в карман.

— Я вижу, вас не переспоришь.

— Никогда не ввязывайтесь в спор с цыганом. Клер, потому что если вас ограничивает логика и чувство собственного достоинства, то нас не сдерживает ничто. — Он встал и с наслаждением потянулся. — Когда вы покончите с завтраком, мы займемся вашим гардеробом.

Клер быстро опустила глаза. В том, как он потягивался, было что-то ужасно непристойное, его чувственная кошачья грация могла отвлечь от подобающих мыслей самую разумную женщину.

Когда-то и Клер считала себя именно таковой, но вспоминать об этом становилось все труднее и труднее…

Небольшая вывеска, висящая над дверью модной швейной мастерской, имела самый скромный и сдержанный вид; на ней было написано всего одно слово — «Дениза». Однако в самой Денизе не оказалось ровно ничего скромного или сдержанного; стоило им войти в салон, как эта хорошенькая пышногрудая блондинка с визгом бросилась Никласу на шею.

— Где ты пропадал, цыганский плутишка? — воскликнула она. — Ей-богу, разлука с тобой разбила мне сердце.

Он поднял ее в воздух, крепко поцеловал, потом, поставив на пол, погладил по обширному заду.

— Не сомневаюсь, что ты говоришь это всем мужчинам подряд, Дениза.

— Да, — чистосердечно созналась она, — но тебе я говорю это серьезно. — Она расплылась в улыбке, продемонстрировав ямочки на щеках. — Во всяком случае, так серьезно, как могу.

Клер наблюдала за этой сценой молча, чувствуя себя совершенно посторонней, никому не нужной, почти невидимой и ощущая смутное желание убить Денизу. Хотя она и раньше знала, что Никлас весьма легко раздаст поцелуи, увидеть это собственными глазами было до ужаса неприятно, особенно когда объектом его галантного внимания оказалась такая толстомясая и краснощекая бабенка.

Прежде чем обстановка успела опасно накалиться, Никлас сказал:

— Дениза, это мисс Морган, мой друг. Ей нужен новый гардероб, который должен включать в себя абсолютно все, начиная с нижних сорочек.

Модистка кивнула и принялась описывать круги вокруг Клер, оглядывая новую клиентку со всех сторон. Завершив свой осмотр, она объявила:

— Сочные цвета, простые линии, что-то соблазнительное, но не вульгарное.

— Я тоже так думаю, — согласился Никлас. — Итак, начнем?

Дениза провела их в примерочную, устланную мягким дорогим ковром. Здесь к ним присоединились швея и молоденькая ученица. Клер попросили встать на возвышение в центре комнаты и с этого момента стали обращаться с нею как с неодушевленным манекеном.

Никлас и Дениза драпировали ее то в одну, то в другую ткань, оживленно обсуждая между собой покрой, цвета и качество материи.

Веселье Денизы изливалось в равной мере как на Никласа, так и на новую клиентку, и очень скоро первоначальное раздражение Клер прошло. Она даже нашла, что это довольно забавно — быть предметом безраздельного внимания двух людей, заинтересованных в обновлении ее гардероба куда больше, нежели она сама; к тому же туалеты, которые они так живо обсуждали, чрезвычайно отличались от тех, что считались приличными в Уэльсе. Если бы Клер пришлось выбирать наряды самой, она бы наверняка вскоре сдалась и бросила это занятие. совершенно запутавшись из-за чрезмерного богатства выбора.

Желая занять чем-нибудь свои мысли, девушка начала думать о том, что бы ей хотелось увидеть и сделать во время пребывания в Лондоне. Только один раз неумолимая мода прервала ее размышления — когда Дениза, накинув ей на плечи синий шелк, сказала:

— Цвет такой, что лучше не надо, правда?

— Твой вкус, как всегда, безупречен, — согласился Никлас. — Из этой материи получится великолепное вечернее платье.

Когда они принялись обсуждать возможные фасоны, к возвышению, на котором стояла Клер, подошла ученица, чтобы смотать шелк обратно в рулон. Но, посмотрев на мягкие складки ткани, обвитой вокруг ее шеи, Клер вдруг невольно удержала ее рукой, словно не желая с нею расставаться. Это была самая красивая ткань, которую она видела в жизни, переливающаяся всеми оттенками синего, гладкая, легкая, как облачко. Она прижалась к шелку щекой и потерлась об него, как кошка, но заметив, что Никлас наблюдает за нею, в смущении уронила материю на пол.

— В наслаждении красивыми вещами нет ничего дурного, — с мягкой усмешкой проговорил он.

— Носить такой шелк — суетно и расточительно, — сурово изрекла Клер, хотя ее кожа все еще словно пела там, где ее ласкала удивительная ткань. — Вы могли бы найти этим деньгам гораздо лучшее применение.

— Возможно, — согласился он, забавляясь все больше и больше, — но сшитое из него платье очень подойдет к вашим голубым глазам. И когда вы его наденете, то будете чудесно себя чувствовать.

Клер хотела возразить, сказать, что обладание таким красивым, но бесполезным платьем не доставит ей никакого удовольствия, но не смогла; ее неверное сердце страстно жаждало иметь этот синий шелк. Она знала, что, приняв вызов Никласа, подвергнет испытанию свою добродетель, и теперь ее угнетало сознание того, как склонна она к жадности, тщеславию и суетности. Клер прочла про себя все отрывки из Писания, предостерегающие против тщеславия, какие только смогла вспомнить. Но это не помогло — она по-прежнему хотела, чтобы чудесный синий шелк принадлежал ей…

После того как фасоны и ткани были выбраны, Никлас спросил, нет ли в продаже каких-нибудь готовых вещей, которые пришлись бы впору Клер. Дениза тут же принесла три платья, язвительно заметив, что поскольку заказавшая их дама не соизволила заплатить за предыдущую партию нарядов, то ей придется очень долго ждать следующие.

Чтобы примерить новое платье, Клер отошла за ширму. Сначала с помощью швеи, которую звали Мари, она надела нижнюю сорочку из тончайшей, почти прозрачной кисеи. Затем швея стала зашнуровывать на ней короткий, легкий корсет. Клер приготовилась к худшему, поскольку прежде она почти никогда не носила корсетов, однако оказалось, что он совсем не так неудобен, как она предполагала.

Мари прошептала:

— У мадемуазель такая тонкая талия, что корсет в общем-то и не нужен, однако с ним платье все-таки будет лучше сидеть.

После этого швея сняла с Клер мерки для заказанных туалетов и наконец надела па нее через голову платье из розового шалли[11]. Застежка на спине оказалась сложной, и Клер начала понимать, для чего светским дамам нужны камеристки. Прежде чем разрешить своей подопечной взглянуть на себя в висящее на стене большое зеркало, Мари достала откуда-то веточку кремовых шелковых роз и воткнула се в темные волосы Клер.

— Trеs biеn[12]. Нужны еще кое-какие аксессуары и другая прическа, но в целом Mоnsiеur lе cоmрtе[13] будет доволен.

Когда Клер было наконец позволено посмотреть на свое отражение, она заморгала от удивления. Розовое шалли придало ее щекам какой-то особенный румянец, а глаза казались теперь огромными. Она выглядела как леди — как привлекательная леди. И даже, помоги ей Боже, довольно эффектная! Но вот вырез платья… от его вида она чувствовала себя неуютно. И дело здесь было не только в том, что он оказался чересчур глубок, — в придачу корсет еще и слишком высоко поднял ее грудь. Хотя Клер знала, что в этом отношении природа одарила ее не так уж щедро, в том модном платье, которое было на ней сейчас, она казалась… хм, весьма полногрудой.

Подавив желание прикрыть оголенную грудь руками, она робко вышла из-за ширмы. Никлас и Дениза прервали свой разговор и устремили на девушку пристальные взгляды. Модистка удовлетворенно кивнула, Никлас же обошел вокруг Клер, внимательно се оглядывая, и глаза его довольно блеснули.

— Я знал, что это платье будет вам к лицу, но все равно потрясен. Здесь требуется внести только одно изменение. — Ребром ладони он провел горизонтальную линию по переду корсажа. — Углубите декольте вот до этого места.

Клер ахнула: как потому, что он касался ее грудей — прилюдно! — так и потому, что декольте, на котором он настаивал, было шокирующе низким. — Я не стану надевать такое неприличное платье!

— То, что я предлагаю, является весьма умеренным. — Он провел еще одну линию поперек ее грудей, на сей раз лишь чуть повыше сосков. — Вот это и впрямь было бы неприлично.

Клер в ужасе посмотрела на Денизу.

— Он, конечно же, шутит?

— Вовсе нет, — бодро ответила модистка. — У меня есть клиентки, которые ни за что не купят платье, если вырез недостаточно глубок, — непременно подавай им такое, чтобы груди чуть не выскакивали наружу. Они говорят, что это создаст у джентльменов постоянный интерес.

— Еще бы, — пробормотала Клер, полная решимости не уступать. — Но это не для меня.

— Когда вы сердитесь, то выглядите много лучше, чем любая другая известная мне женщина. — Никлас улыбнулся своей дьявольской улыбкой. — Декольте, которое предлагаю я, более смело, чем хотели бы вы, и более консервативно, чем предпочел бы я. Разве это не справедливое решение?

Клер не выдержала и рассмеялась. Напомнив себе, что она никогда не будет носить ни одного из этих платьев в присутствии тех, кого знает, она сказала:

— Хорошо, я согласна. Но если я подхвачу воспаление легких, это будет на вашей совести.

— Я вас согрею, — ответил он, и в глазах его сверкнул опасный огонек.

Клер торопливо удалилась за ширму, говоря себе, что не имеет никакого значения, если эти чужие ей женщины подумают, будто она любовница Никласа.

Следующим было дневное платье; его вырез выглядел более пристойно, хотя и был все же достаточно глубок для того, чтобы в Пенрите при виде его все подняли брови.

Улучив мгновение, когда никто их не слышал, Клер тихо спросила Никласа:

— Какого рода клиентура одевается у Денизы? У меня создалось впечатление, что пользующиеся ее услугами дамы не очень-то респектабельны.

— Вы весьма наблюдательны, — ответил он. — Дамы, что приходят сюда, ставят себе целью выглядеть обольстительно, настолько обольстительно, насколько это возможно. Многие из тех, кто одевается у Денизы, — женщины из общества, но среди ее клиенток есть также немало актрис и куртизанок. — Он наклонил голову набок. — Это вас оскорбляет?

— Полагаю, что должно бы оскорблять, — призналась Клер, — но ведь в салоне, где одеваются одни только светские дамы, я бы чувствовала себя еще более неуютно. К тому же Дениза мне в общем-то нравится.

Их беседа оборвалась, когда юная ученица внесла в примерочную поднос с чаем и пирожными, чтобы клиенты подкрепились. Никлас и Дениза начали энергичный и подробный разговор о чулках, туфлях, плащах и о том, что не принято обсуждать в приличном обществе, — нижнем белье. Слушать их было до крайности утомительно.

Однако Никлас явно ничуть не устал, более того — чувствовал себя превосходно. Когда спустя три часа они наконец вышли из мастерской, он с воодушевлением воскликнул:

— А теперь, моя дорогая, я собираюсь приобщить вас к самому чувственному приключению в вашей жизни!

— О нет, — ответила Клер в смятении. — Я стараюсь вести себя как подобает хорошей любовнице, но, по-моему, с вашей стороны было бы нечестно еще и унижать меня.

— Разве я что-нибудь говорил об унижении? — Он помог ей сесть в двухколесный экипаж, запряженный парой лошадей, потом взял у грума вожжи, а тот забрался на запятки.

Когда они влились в оживленный поток экипажей, запрудивших лондонские улицы, девушка опасливо спросила:

— Вы везете меня на какую-то… оргию?

— Полноте, Клер, о чем вы толкуете? — он бросил на нес недоуменный взгляд. — Право же, вы просто шокируете меня. Позвольте спросить — что вы знаете об оргиях?

— Немного, хотя, насколько я могу судить, они омерзительны и сладострастны, и в них участвуют множество людей, которые ведут себя как животные на скотном дворе, — едко ответила она.

— Неплохое определение. Оргии, конечно, бывают всякие, но, по-моему, в любой из них как минимум трое участников. И, разумеется, не все из них обязательно должны быть людьми.

Клер так смутилась, что у нес перехватило дыхание. В эту минуту из боковой улицы выехала ломовая подвода и чуть было не налетела на их экипаж. Никлас умело остановил двуколку и избежал столкновения, но грязного возчика кокни это не удовлетворило. Не вынимая изо рта давно потухшей сигары, он принялся ругать проклятых щеголей, которые воображают, будто им принадлежат все дороги.

— Какой неприятный субъект, — заметил Никлас. — Надо преподать ему урок хороших манер.

Он щелкнул кнутом, и изо рта возчика мигом исчезла сигара. Грубиян остался с зазубренным обломком в зубах; на его физиономии застыло крайнее изумление.

Потрясенная Клер с трудом вымолвила:

— Силы небесные, если бы вы хоть немного промахнулись, то выбили бы ему глаз.

— Я никогда не промахиваюсь, — спокойно ответил Никлас.

Он снова поднял кнут — и через мгновение возчик оказался без шапки. Она пролетела по воздуху и шлепнулась на колени Клер. Та услышала только легкий свист, но само движение кнута было так молниеносно, что девушка не успела его уловить.

Пока Клер, как завороженная, онемело глядела на смятую шапку, Никлас сказал:

— Хотя говорят, что человек, искусно владеющий бичом, может сбить муху с уха одной из передних лошадей своей упряжки, в действительности это могут проделать очень немногие — Кнут щелкнул опять, и шапка, пронесшись по воздуху, снова оказалась на голове совершенно опешившего возчика. — Однако я как раз принадлежу к тем, кто может.

Закончив представление, Никлас продолжил путь сквозь тесный поток экипажей.

— Вернемся к животрепещущей теме оргий, — весело произнес он. — Весьма распространенная мужская фантазия состоит в том, чтобы позабавиться в постели с двумя женщинами одновременно. Впрочем, слово «постель» здесь не очень-то уместно — для такой утехи требуется столько места, что в конце концов можно оказаться на полу. Будучи по натуре человеком любознательным, я как-то раз решил осуществить сию фантазию на практике. Думаю, результат вполне можно поименовать оргией. — Он повернул двуколку на более широкую улицу. — Знаете, каким оказалось самое яркое впечатление, вынесенное мною из этой оргии?

Клер с пылающим лицом закрыла руками уши.

— Я не хочу больше про это слышать!

Не обращая ни малейшего внимания на ее протест, Никлас с увлечением продолжал:

— Потертости от ковра на коленях — вот что ярче всего запечатлелось в моей памяти. Чтобы ни одна из дам не заскучала, мне пришлось постоянно переползать от одной к другой и обратно, и потом я неделю хромал. — Он сделал паузу, придав лицу выражение глубокомысленной меланхолии. — Это научило меня тому, что некоторые фантазии лучше не воплощать в реальность.

Клер ничего не оставалось, как разразиться смехом.

— Вы невозможны, — проговорила она, отдышавшись, и подумала, что только Никлас способен превратить такую безнадежно непотребную историю в изящный, уморительный анекдот. В конце концов, возможно, его предложение испытать самое чувственное приключение окажется не таким уж страшным.

Когда Никлас остановил двуколку перед огромной готической церковью, это оказалось для пес полной неожиданностью. Узнав здание, которое видела на гравюре. Клер ошеломленно проговорила:

— Господи, да ведь это же Вестминстерское аббатство! Никлас бросил вожжи груму, потом помог Клер сойти.

— Вы совершенно правы.

Какое-то время они стояли молча, пока она зачарованно разглядывала фасад. Ни одна гравюра не могла в полной мере передать величину и мощь этого сооружения. Каждая линия аббатства и обе его одинаковые башни стремились к небу — безмолвное свидетельство глубокой веры тех, кто его построил.

Никлас взял Клер за локоть, и они вместе двинулись к входу. Если бы он не поддерживал ее, она бы, наверное, упала, потому что не могла оторвать глаз от величественного здания Внутри оно оказалось еще великолепнее, чем снаружи. Хотя вокруг было немало других посетителей и молящихся, из-за головокружительно высокой крыши все эти люди казались крошечными и незначительными, и создавалось парадоксальное чувство, будто ты здесь один. Темные тени, яркие, как драгоценные камни, витражи; стрельчатые арки; лес высоченных колонн. Клер была так ошеломлена всем этим разнообразием, что с трудом воспринимала аббатство как единое целое.

Держа Никласа под руку, она прошла по одному из боковых проходов.

— Это здание предназначено для того, чтобы потрясать человеческое воображение могуществом и величием Бога, — благоговейно прошептала Клер.

— Таковы все большие храмы, — тихо ответил Никлас. — Я был в церквях, в мечетях, в синагогах и индуистских святилищах, и все они обладали способностью внушить человеку мысль, что в религии что-то есть. Но Mirе довелось бывать также и в совсем маленьких храмах, меньших, чем Сионская молельня в Пенрите, и некоторые из них показались мне самыми святыми из всех.

Она рассеянно кивнула, слишком потрясенная, чтобы более или менее разумно обсуждать вопросы религиозной архитектуры. Вдоль стен аббатства стояли памятники великим британцам. Трудно себе представить, что под се ногами покоятся кости стольких великих людей: Эдуарда I по прозвищу Длинноногий[14] и Генриха VIII, королевы-девственницы Елизаветы и ее кузины и противницы Марии Стюарт. Джеффри Чосер[15], Исаак Ньютон и оба Уильяма Питта, Старший и Младший[16], — все они были погребены здесь. Когда Клер и Никлас дошли до часовни Эдуарда Исповедника[17]. Клер тихонько спросила:

— В аббатстве похоронены все значительные личности английской истории, да?

Никлас приглушенно рассмеялся.

— Нет, хотя на первый взгляд кажется именно так. Сочетание эффектной архитектуры и истории воистину поражает воображение.

Он вынул из кармана часы и, взглянув на них, повернулся и повел Клер обратно по южному проходу.

Они успели пройти совсем немного, когда тишину вдруг взорвал поток музыки. У Клер перехватило дыхание, и по спине побежали мурашки. Это был орган; ни один другой инструмент не смог бы столь мощно заполнить звуками такой огромный собор.

К звучанию органа присоединился хор ангелов. Нет, конечно, это не могли быть ангелы, хотя голоса были поистине ангельски хороши. Скрытые где-то на хорах певчие выводили ликующее песнопение. Звуки отражались от стен, отдаваясь эхом и концентрируясь с такой ошеломляющей силой, какую, наверное, нелегко было бы сыскать и в раю. Никлас с восторгом выдохнул:

— Они репетируют пасхальную музыку.

Он взял Клер за руку и отступил в нишу, которую частично заслоняла какая-то вычурная мемориальная скульптура.

Прислонившись к стене, Никлас закрыл глаза и целиком отдался мелодии, вбирая ее в себя, как цветок вбирает солнечные лучи. Клер и раньше знала, что он любит музыку, это было ясно из его игры на арфе, но то, какое у него было сейчас лицо, заставило, ее осознать, что в данном случае «любовь» — недостаточно сильное слово. На его лице застыло выражение, какое могло бы быть у низвергнутого ангела, который увидел возможность искупить свой грех и вернуться на небеса.

Медленно, незаметно Клер приблизилась к нему, пока не коснулась спиной его белой полотняной рубашки. Он обнял ее одной рукой за талию и прижал к себе. В его объятии не было ничего плотского, скорее этим жестом он разделял с нею переживание, слишком глубокое, чтобы выразить его словами. Клер тоже закрыла глаза и позволила себе забыть обо всем и просто наслаждаться мгновением. Божественной красотой музыки. Силой и теплом, которые исходили от Никласа, Ею владело только одно чувство — радость.

Заиграли «Хор аллилуйя» Генделя, произведение потрясающей силы, которое невозможно было не узнать. «Ибо Господь Бог всемогущий властвует над всем…» Клер задрожала от чувств, поднимающихся из самых глубин ее души.

«Царь всех царей и владыка всех владык….» Горячая вера и страсть, красота и любовь, сладострастие и нежность, божественное и земное — все слилось в се сердце в одно неразделимое целое, и на глазах выступили мечтательные слезы. «Всегда, всегда, во веки веков…»

Возможно, смешение столь различных, столь противоположных эмоций было богохульством, но она не могла разделить их, так же как не могла сейчас сказать, где кончалась она и начинался Никлас. Она просто существовала, чувствуя, что ей больше нечего желать от жизни, ибо у нее есть все.

Когда хор закончил петь, орган заиграл соло, такое громовое, что казалось, еще немного — и древние камни аббатства расшатаются и посыплются вниз. Клер медленно вышла из транса. Открыв глаза, она заметила, что две проходящие мимо дамы посмотрели на нее с возмущением. Этот взгляд напомнил девушке, что Никлас все еще обнимает ее за талию, и она нехотя высвободилась. Потом подняла голову и не смогла отвести от него глаз.

— Я всегда думал, что ад — это, должно быть, такое место, где никогда не звучит музыка, — тихо проговорил Никлас.

Клер почувствовала, что между ними возникла некая почти осязаемая близость, какая-то не существовавшая доселе связь. И в самом деле, в нем что-то изменилось, и через несколько мгновений она поняла — что. Впервые за то время, что она его знала, выражение его лица было полностью открытым. Обыкновенно хорошо подвешенный язык и выразительная физиономия служили ему для того, чтобы скрывать свои подлинные чувства, но теперь вес барьеры пали, и в его глазах Клер явственно видела: он уязвим. Интересно, много ли времени протекло с тех пор, когда он в последний раз позволял другому человеку так глубоко заглянуть в его душу? Или такого с ним не случалось никогда?

Тут ей в голову пришла другая мысль: а что он видит сейчас в ее глазах? Подумав об этом, Клер в смущении отвела взгляд и связующая их тонкая нить тотчас оборвалась… Прежде чем заговорить. Клер пришлось перевести дыхание и откашляться.

— Прекрасная музыка! И вы были правы — это и впрямь было самое чувственное переживание в моей жизни.

— И абсолютно приличное. — Никлас предложил ей руку.

Все еще чувствуя тепло его объятия на своей талии, Клер просунула ладонь в его согнутую в локте руку, и они молча вышли из аббатства. У них пропало всякое желание дальше осматривать памятники — после ангельского пения хора все казалось будничным и скучным.

Снаружи свежий ветер проворно гнал по небу обрывки облаков, складывая их в постоянно меняющиеся узоры. Никлас подозвал своего грума с двуколкой, и вскоре они уже прокладывали себе путь по запруженным экипажами улицам Вестминстера[18]. В Мэйфере улицы были куда тише, и Клер с нетерпением ждала, когда же они наконец доберутся до Эбердэр-Хауса. После пережитых в швейном салоне и аббатстве волнений она была не прочь немного поспать, однако Никлас оказался неистощим на сюрпризы. Когда они проезжали по тихой фешенебельной жилой улице, он вдруг натянул вожжи и остановил лошадей.

— Судя по положению дверного кольца, семья находится в городе.

Передав груму вожжи, он легко спрыгнул на мостовую и подал руку Клер, чтобы помочь ей сойти.

— Кто в городе? — спросила она, ступая на землю. Весело блеснув глазами, он провел ее вверх по ступенькам и постучал в дверь тяжелым бронзовым кольцом, украшенным головой льва.

— Кто? Моя любимая старая бабушка.

Бабушка? Но ведь мать его отца умерла много лет назад, а мать его матери-цыганки, если и была жива, то никак не могла жить в мэйферском особняке.

Только когда дверь начала отворяться. Клер с ужасом поняла, о ком он говорит: о молодой вдове своего деда, об Эмили, вдовствующей графине Эбердэр — женщине, которую все в долине считали любовницей Никласа и которая четыре года назад оказалась в самом центре скандала, унесшего две человеческие жизни.