Розы любви

Глава 19

Хотя Никлас думал, что не сможет заснуть, нежное тепло.

Клер успокоило его боль и горе, и он погрузился в сон. Проснувшись на рассвете, Никлас продолжал лежать неподвижно, не желая будить женщину, которая спала в его объятиях. Худшее было уже позади: он пережил другие предательства, переживет и это. Но вчера ему пришлось бы намного тяжелее, если б рядом не было Клер.

Прошлой ночью он, как ему казалось, довольно хорошо скрывал свои чувства — но только до того момента, когда Клер собралась уйти. Тогда на него вдруг нахлынула волна безысходного отчаяния. В то мгновение он готов был встать на колени и умолять ее остаться.

Конечно, лучше бы ему тогда сдержаться и дать волю своим эмоциям только после ее ухода, потому что показать свою слабость — это всегда ошибка. Но не в его правилах было терзаться из-за того, чего нельзя изменить, и сейчас он тоже не стал этого делать.

И уж само собой разумеется, он нисколько не сожалел о том, что Клер очутилась в его постели. От нее все еще исходил слабый запах экзотических духов, и это живо напомнило ему, как ослепительно она выглядела вчера. Да и нынче утром, в своей монашески простой ночной рубашке, с растрепавшейся косой она была прелестна и куда более соблазнительна, чем самая дорогая куртизанка.

Он представил себе, что они уже любовники и что скоро он разбудит ее поцелуем, который станет первым шагом к их полной близости. Его взгляд переместился на ее губы. Даже когда она сердито поджимала их, как и подобает строгой школьной учительнице, ей все равно не удавалось скрыть, насколько они полные и красивые. В рассеянном утреннем свете они так притягивали и манили, что Никлас едва сдержал желание попробовать их на вкус.

Он начал перебирать в уме самые памятные из их поцелуев. Перечень получился длинным, потому что Клер оказалась способной ученицей и быстро перенимала искусство чувственности. Это не удивляло его, ибо он уже давно убедился, что именно умные женщины наиболее хороши в постели. Когда Клер наконец станет его любовницей, ей не будет равных.

Но поскольку это еще не произошло, он должен обуздывать свои желания. Никлас не думал, что это будет так трудно — до того момента, когда осознал, что уже ласкает ее стройное тело. Он приказал себе немедленно прекратить, но его рука, замерев на ее левой груди, наотрез отказалась повиноваться. Через скромную плотную фланель он чувствовал, как бьется сердце Клер.

«Все, хватит, пора убрать руку», — строго-настрого сказал себе Никлас, и его рука приподнялась на пару дюймов — как раз настолько, чтобы кончики пальцев коснулись соска Клер и начали гладить его, пока он не стал восхитительно твердым.

Никласу захотелось одновременно и рассмеяться, и выругаться: его тело отказывается подчиниться разуму, и это забавно. Но и весьма опасно.

Клер блаженно вздохнула, и еще теснее прижалась к нему; ее рука скользнула вниз по его торсу. На мгновение желание пересилило в нем все доводы рассудка, и он наклонился над ней. Сейчас он поцелует ее глубоким, страстным поцелуем, чтобы к тому моменту, когда она проснется, ее тело было уже полностью возбуждено. Никласу не терпелось спять наконец фланелевую броню и обнажить шелковистую кожу Клер. Когда он будет целовать ее груди, она наверняка издаст тот пленительный сдавленный горловой звук, который ему уже доводилось слышать. Потом ее глаза медленно закроются и сгорающее от желания тело постепенно одержит верх над слишком деятельным для женщины умом. Эта фантазия представилась Никласу столь живо и ярко, что он чуть было не поддался ей.

Но разумеется, желаемое так и не стало действительным. На миг Никлас почувствовал себя парализованным, зажатым, как в тисках, между плотским вожделением и велениями совести. Пытаясь вырваться из этого оцепенения, он заставил себя подумать о самом худшем событии в своей жизни, событии до того омерзительном, что при одном воспоминании о нем обуревавшее его желание угасло — правда, не совсем, но вполне достаточно для того, чтобы Никлас овладел собой и смог пошевелиться.

Стараясь не потревожить Клер, он бережно вытащил свою правую руку из-под ее головы и тут же сморщился, почувствовав боль от многочисленных ран и кровоподтеков, которые доселе не давали о себе знать. Но несмотря на всю его осторожность, Клер проснулась.

Ее длинные темные ресницы взметнулись вверх, и глубокие синие глаза взглянули прямо ему в лицо. Никлас увидел в них робость, но не уловил и тени сожаления.

— Вы смогли уснуть? — спросила она.

— Да, смог и спал лучше, чем ожидал. Она села, скрестив ноги и завернувшись в одеяло, и устремила па него взгляд, полный сонного любопытства.

— Вы все время твердили, что собираетесь соблазнить меня, а сами между тем пропускаете такой великолепный случай! Конечно, я очень ценю вашу сдержанность, но по правде сказать, она кажется мне странной.

Он криво усмехнулся.

— Я попросил вас остаться со мною на ночь в качестве друга, то есть выразил свое желание в такой форме, что отказать мне вам было бы нелегко. Посему воспользоваться вашим положением в подобной ситуации я посчитал бесчестным. Клер издала короткий горловой смешок.

— Мужской кодекс чести непонятен и непоследователен.

— Несомненно, вы правы.

Взгляд Никласа уперся в ворот сорочки Клер, где виднелся крошечный треугольник обнаженной кожи. Поскольку это была единственная видимая глазу часть ее тела, вид этого треугольника вдруг показался Никласу настолько эротичным, что он мысленно возблагодарил Бога за то, что одет в просторную ночную рубашку, полностью скрывающую степень готовности его мужского естества. Силясь повернуть свои мысли к иным, более возвышенным, темам, он объяснил:

— Честь, как и вера методиста, — нечто весьма и весьма личное. Так, я могу, нисколько не терзаясь угрызениями совести, соблазнить вас и погубить вашу репутацию, однако я ни в коем случае не стану добиваться этой цели обманным путем.

— И какой же из вас после этого цыган? — полушутливо спросила Клер. — А я-то думала, что хитрость и уловки составляют самую суть жизни народа вашей матери.

Никлас улыбнулся.

— Так оно и есть, по меня, увы, не обошла своим тлетворным влиянием традиционная британская мораль.

Клер прикусила полную нижнюю губку — и ему нестерпимо захотелось тоже почувствовать ее вкус. Желание было так сильно, что Никлас едва расслышал вопрос Клер о том, скоро ли они отправятся домой.

— В Лондоне было чудесно, но нам надо столько всего сделать в Пенрите, — пояснила она.

— Вы пытаетесь увести меня подальше от линии огня, не так ли?

— Да, — призналась Клер. — Не думаю, что лорду Майклу понравился исход вашего вчерашнего поединка.

— Согласен, но уверяю вас, он не станет стрелять мне в спину, — попытался успокоить ее Никлас. — А навязать мне новую дуэль ему не удастся. Я этого просто не допущу.

На лице Клер отразились сомнение — слова Никласа явно ее не убедили.

— Надеюсь, вы правы, и все же мне хотелось бы поскорее вернуться в Уэльс. Достопримечательностями Лондона я уже сыта по горло — дальше некуда.

— Большую часть моих дел я завершу в ближайшие несколько дней, и после этого мы сразу же уедем, — ответил он.

— Отлично.

Вмиг повеселев, Клер выскочила из постели.

— Теперь мне надо побыстрее добраться до собственной спальни, — с озабоченным видом проговорила она. — К счастью, сейчас еще очень рано, так что никто из слуг не узнает, где я провела ночь.

— Разве так важно, что они подумают? Надевая поверх рубашки бархатный халат, Клер с грустной улыбкой посмотрела на Никласа.

— Может быть, для кого-то это и не имеет значения, но поскольку я не получила аристократического воспитания, я не обладаю вашим возвышенным безразличием к мнению других людей.

Когда она взялась за ручку двери, Никласу, как и накануне, показалось, будто от пего с кровью отрывают что-то очень родное и дорогое, — правда, сейчас это чувство было слабее, по суть его осталась прежней. Сознавая, что ведет себя как набитый дурак, он сказал:

— Я хотел бы получить свой сегодняшний поцелуй. Клер повернулась к нему лицом, сразу насторожившись.

— А не лучше ли отложить его на более позднее время?

— Все в ваших руках: если хотите, потом я поцелую вас еще.

Он в два шага преодолел разделявшее их расстояние и сжал ее в объятиях. У Клер перехватило дыхание, когда сквозь ткань своей и его ночной рубашки она почувствовала, как выпирает его мужская плоть; но она не отстранилась.

Никлас медленно, с наслаждением прикусил зубами ее нижнюю губу, которая отчего-то так притягивала его несколько минут назад. Ее рот раскрылся, и неровное теплое дыхание ласково обдало его щеку. Когда их губы слились и его язык проник в горячую трепещущую глубину, ее язык с готовностью ответил, сперва легким прикосновением, а затем, словно дразня, метнулся в сторону.

Поцелуй длился и длился, от него занималось дыхание и сердце начинало колотиться все чаще и чаще. Никлас смутно осознал, что притиснул Клер к двери и что их чресла трутся друг о друга в глубоко эротической имитации полового акта. Он легко поднял ее ночную рубашку и халат, жадно обхватил ладонью обнаженную ягодицу и еще крепче прижал тело девушки к своей разгоряченной плоти.

— Клер… — проговорил он хрипло. — Ты такая красивая. Такая желанная.

Ему не следовало произносить это вслух; звук его голоса заставил Клер открыть ошалевшие глаза.

— Хватит… Перестаньте… — сдавленным голосом сказала она.

Никлас уже настолько распалился, что почти забыл об их уговоре. А вспомнив, простонал:

— Вчера я не получил своего очередного законного поцелуя. Можно, я получу его сейчас? — И, не дожидаясь ответа, припал губами к ее горлу.

Клер задохнулась от острого наслаждения, но взяла себя в руки.

— Нет! Вчерашний день прошел, и вы не имеете права получать поцелуи задним числом. И потом… Пусть даже вы и пропустили один — ведь было множество внедоговорных.

Первобытный самец в нем все никак не желал сдаваться. Никлас сжал ее гладкую тугую ягодицу.

— А как насчет завтрашнего поцелуя? Можно я получу его?

Клер нервно засмеялась.

— Если бы мы начали отсчет поцелуев, причитающихся вам в будущем, то дошли бы уже до 1836 года. Хватит, Никлас, хватит.

Хватит. Он хрипло, с шумом выдохнул воздух. Сейчас же убери руку, хотя ей тягостно будет ощутить пустоту. Пусть халат снова закроет красивые голые ноги Клер. Обопрись ладонями о дверь и оттолкнись подальше — и от двери, и от нее. Отведи взгляд и не смотри на ее влажные пухлые губы и в се затуманенные страстью глаза.

Честь. Помни о чести.

А теперь открой дверь, чтобы Клер могла уйти, пока, черт побери, еще не поздно.

Никлас чувствовал, что перед этим надо непременно сказать ей кое-что.

— Клер, — он с трудом сглотнул и отодвинулся от нес на безопасное расстояние. — Спасибо, что остались со мной ночью.

— А как же иначе? Ведь я ваш друг. — Она одарила его лучезарной улыбкой и беззвучно выскользнула из комнаты.

А он еще долго смотрел на закрытую дверь; и тело, и душу его обуревали желания; некоторые из них были просты, другие же — нет.

Кто бы мог подумать, что чинная школьная учительница окажется такой чувственной?

И кто бы осмелился предсказать, что несносная женщина, явившаяся в Эбердэр, чтобы досаждать ему, станет его другом?

Важный привратник «Уайтс-клуба» поздоровался с Никласом так, словно последний раз тот заглядывал сюда не далее как вчера. Знаменитый клуб для избранных выглядел точно так же, как и четыре года назад, что было совсем неудивительно. Странным показалось бы другое — если б здесь случились хоть какие-то перемены.

Поскольку Рэйф еще не появился, Никлас лениво прошел в читальню и взял со стола последний номер «Таймс». Как и следовало ожидать, большая часть газеты была посвящена отречению Наполеона, а также предположениям по поводу будущего устройства мира и хвалебным статьям о триумфе британского мужества и британской мудрости.

Услышав знакомый голос, Никлас поднял взгляд и увидел направлявшегося к нему Рэйфа, по тут герцогу преградил дорогу какой-то переполненный энтузиазмом юнец.

— Ваша светлость, вы еще не слышали последнюю новость? — взволнованно залопотал он. — Говорят, что династия, основанная Наполеоном, будет отстранена от наследования и престол Франции вновь займут Бурбоны!

Пригвоздив юнца к месту ледяным взглядом, Рэйф холод но обронил:

— В самом деле?

Молодой человек покраснел, как рак, и, пятясь, ретировался, бормоча бессвязные извинения.

Никлас наблюдал за этой сценой с сардонической усмешкой. Когда Рэйф подошел, он заметил:

— Теперь ты еще лучше отбриваешь нахалов, чем четыре года назад.

— Надеюсь, что так, — ответил Рэйф с ленивой улыбкой. — У меня была большая практика.

Никлас расхохотался.

— Хотел бы я знать, скольким жителям подлунного мира дозволено видеть тебя таким, какой ты есть на самом деле?

— О, мое высокомерие абсолютно подлинное, в нем нет наигрыша. Поскольку в тебе высокомерия нет, ты с трудом различаешь его в натуре других людей, — заметил Рэйф. — Но если ты хочешь спросить, в обществе скольких людей я полностью расслабляюсь, то таких наберется не больше шести.

С этими словами он дружески положил руку па плечо Никласа — что было редкостью, потому что герцог Кандоувер нечасто столь открыто выказывал кому-либо свою приязнь. Не ожидавший этого прикосновения, Никлас вздрогнул от боли.

— О черт! — Рэйф торопливо убрал руку. — Прости, дело в том, что выглядишь ты совсем как обычно, вот я и забыл, что спина у тебя разрисована, как шахматная доска. Тебе очень скверно?

Никлас пожал плечами, хотя это простое движение далось ему с трудом.

— Ничего особенного.

Рэйфа этот ответ, похоже, не убедил, однако он не стал задавать новых вопросов.

— Ты не против, если мы сразу же перейдем в столовую? Вчера я был до того занят, исполняя роль хозяина дома, что не смог толком поужинать, а нынче утром пропустил завтрак.

— Хорошо, идем. Знаешь, после того, что случилось прошлой ночью, я не был уверен, что ты придешь в «Уайтс-клуб», как мы договаривались, — ведь Майкл решит, что ты общаешься с его врагом.

— Полно говорить глупости — я не собираюсь отказываться от одного из своих друзей только потому, что другой мой друг временно спятил. — Рэйф улыбнулся уголками губ. — К тому же он ни о чем не узнает.

В столовой на расположенных вдоль стен буфетах стояли блюда с холодным мясом разных видов и другими кушаньями. В этот ранний час большинство столиков было свободно, так что, выбрав себе еду, они без труда нашли уединённый уголок, где можно было поговорить без помех. Увидев герцога, официант тотчас, не дожидаясь просьбы, принес ему бутылку белого рейнвейна, после чего удалился. Когда они остались одни, Никлас спросил:

— Как чувствует себя Майкл?

Рэйф разрезал пополам маринованную луковицу и съел ее с куском говядины.

— Физически он в порядке, если не считать чертовской головной боли. Доктор, осматривавший его, подтвердил диагноз Клер. — Он бросил на Никласа испытующий взгляд. — Кстати, она мне очень понравилась. У нее явно есть голова на плечах. — Мгновение помолчав, он добавил: — Да и сами плечи весьма недурны.

— Согласен и с первым, и со вторым, — невозмутимо ответил Никлас, которому нисколько не хотелось обсуждать свои более чем странные отношения с Клер. — Я рад, что он серьезно не пострадал, но как насчет состояния его рассудка?

— Я навестил его сегодня утром. Он вел себя вежливо, но чрезвычайно замкнуто, как будто мы с ним едва знакомы. О вчерашней дуэли не упомянул вовсе. — Рэйф заколебался, словно решая, стоит ли рассказывать остальное. — Когда я произнес твое имя, он тут же спрятался в свою скорлупу. Даже не намекнул, почему он вдруг так взорвался вчера вечером, и не сказал, собирается ли вызвать тебя снова.

— Если он даже и попытается, я не позволю ему навязать мне еще одну дуэль.

— Даже если он нанесет оскорбление мисс Морган? Рот Никласа сжался в тонкую линию, однако он ответил:

— Даже в этом случае. У меня достаточно терпения, чтобы выдержать все его инсинуации. И мне совершенно наплевать на его угрозы ославить меня трусом — моя гордость не такого сорта, чтобы она могла от этого пострадать.

— Ты, возможно, и не станешь с ним драться, но это вовсе не значит; что он не станет драться с тобой. Никлас бросил на герцога острый взгляд.

— Как бы ни был разъярен Майкл, он никогда не попытается убить меня иначе, как в честном бою. Лицо Рэйфа выразило беспокойство.

— Мне бы твою уверенность, — сказал он. Никлас фыркнул.

— Полно, Рэйф, ты же хорошо знаешь Майкла. Он может быть упрямым идиотом, но он не способен повести себя бесчестно.

— Четыре года на войне могут изменить любого. Кстати, это его собственные слова.

Поскольку предостережение исходило от Рэйфа, Никлас задумался. Он знал Майкла Кеньона больше двадцати лет, и в хорошие времена, и в плохие. Майкл всегда был очень вспыльчив — но также очень щепетилен в вопросах чести. Он может быть опасным, это правда. Но не вероломным.

— Нет, он не мог настолько измениться. Только не Майкл!

— Наверняка ты прав, а я беспокоюсь без нужды, — сказал Рэйф, доверху наполняя их бокалы рейнвейном. — Собственно говоря, в ближайшее время Майкл будет слишком занят, чтобы заниматься мщением. Нынче утром он сообщил мне, что не вернется в армию и продаст свой офицерский патент.

— Вот и отлично. В отсутствие битв его безумию нечем будет питаться, и со временем он снова станет самим собой.

— Я искренне на это надеюсь. — Рэйф переменил тему и нарочито бодрым тоном спросил: — А ты действительно вспомнил, как вы встречались с Джейн Уэлкот в Блекхейме, или же просто сказал ей это из вежливости?

— В самом деле вспомнил, хотя обстоятельства этой встречи были таковы, что джентльмен не может о них рассказывать. — Никлас усмехнулся. — Даже я не могу.

— И не надо — у меня богатая фантазия. — Рэйф отрезал кусочек зайца, тушенного в горшочке. — Между прочим, я и означенная леди собираемся вскоре расстаться. В последнее время она начала меня утомлять.

Поскольку человеку благовоспитанному не полагалось отвечать па замечания подобного рода, Никлас продолжал усердно жевать свой пирог со свининой. Легкие, ни к чему не обязывающие любовные связи Рэйфа редко длились более полугода, и леди Уэлкот явно была не той женщиной, которая могла бы это изменить.

Никлас подумал о Клер с ее упрямством, с ее несносными моральными принципами, с ее честностью и душевной теплотой. Хотя у его маленькой валлийской розы было полным-полно шипов, он бы не променял неделю с ней на год, проведенный в обществе любой из лощеных светских дам Рэйфа.

Никлас откусил еще один кусок пирога. Недели пролетали одна за другой, а он так и не сумел сделать Клер своей любовницей. Сейчас самое время. Надо умно использовать предстоящие несколько дней, ведь нетрудно догадаться, что она скорее уступит ему в безличном, чужом для нее Лондоне, чем в долине, где все напоминает о ее прежней жизни.

Он допил свой рейнвейн. Она должна принадлежать ему душой и телом до того, как истекут злосчастные три месяца. Никакой другой исход неприемлем, потому что он ни за что не выпустит ее из рук.

Отодвинув пустую тарелку, Никлас спросил:

— А чем ты занимался, пока я был за границей? Интересно, твой великолепный чалый с рыжим жеребчик все еще участвует в скачках?

— Нет, но от него родился такой же великолепный жеребенок, — ответил Рэйф. Потом разговор плавно перешел с лошадей на политику, а с нее па другие темы. Никлас чувствовал себя на верху блаженства. С Рэйфом, как и с Люсьеном, можно было легко заговорить о чем угодно, сколько бы времени ни прошло с их последней встречи.

Когда-то так было и с Майклом.

Сердито отогнав эту непрошеную мысль, Никлас встал из-за стола.

— У меня назначена встреча с моим стряпчим, так что мне пора. Через несколько дней я опять уеду в Уэльс, но надеюсь в скором времени вернуться в Лондон.

— Рад это слышать. Может, погостишь летом несколько недель у меня в замке Бури?

— Если мои дела в Пенрите уладятся, то с удовольствием. А если я не смогу уехать, то помни: в Эбердэре ты всегда желанный гость.

Когда они пожимали на прощание друг другу руки, Рэйф серьезно сказал:

— Я знаю, ты не беспокоишься из-за того, что может выкинуть Майкл, но… пожалуйста, окажи мне услугу: будь осторожен.

На этой отрезвляющей ноте они и расстались.

Клер была до смерти рада, что Никлас провел весь день вне дома: ей требовалось время, чтобы прийти в себя после их утренних объятий. Проведенная с ним ночь сделала ее чрезвычайно податливой, и утром она чуть было не уступила его домогательствам. Странно, что она вообще сумела сказать «хватит» — это в се-то тогдашнем состоянии полнейшего одурения!

Слава Богу, что он уже использовал свой сегодняшний поцелуй — потому что она до сих пор чувствовала себя опасно беззащитной и уязвимой. Может быть, стоит засчитать ему тот поцелуй в шею, который он сорвал без спроса, пока пытался выпросить у нее еще один — в губы? Тогда она будет избавлена от его домогательств — таких манящих! — и весь завтрашний день.

К ужину, когда Никлас вернулся в Эбердэр-Хаус, Клер удалось подавить в себе плотские инстинкты. Если только ей не придется провести с ним еще одну ночь, ее добродетель будет в безопасности.

— Вы пойдете со мной в библиотеку? — спросил Никлас, когда ужин закончился. — Я хотел бы показать вам договор об аренде пенритской шахты. Кто знает, возможно, вы сумеете увидеть в нем что-нибудь такое, чего не заметили мы с моим стряпчим.

— Вы пытаетесь найти способ разорвать этот договор, чтобы самому управлять шахтой?

— Совершенно верно. — Он недовольно скривился. — Мой стряпчий утверждает, что в общем-то в суд можно обращаться с чем угодно, однако именно этот конкретный договор составлен так просто, что в нем очень трудно найти слабое место. Длинный и сложный документ было бы легче оспаривать.

Хотя они часто говорили о делах, сейчас Никлас впервые попросил Клер помочь ему, и она почувствовала себя польщенной. Более того, направляясь в библиотеку, она вдруг осознала, что сегодня вечером он держится с нею не так, как раньше. Ее осенила чудесная мысль: теперь, когда они стали друзьями, возможно, он оставит свои попытки совратить ее.

Их отношения всегда представляли из себя странную смесь: наполовину сопернические, наполовину товарищеские; но после прошедшей ночи все изменилось: то, что связывало их теперь, не было простым плотским влечением. Никлас знает, что если он совратит Клер, вся жизнь ее будет разрушена, но она его друг. а раз так, то вряд ли он захочет погубить, ее репутацию и поставить под удар ее дальнейшую судьбу.

Чем больше девушка об этом думала, тем больше уверялась, что отныне ей не придется бояться его домогательств. В пользу этой теории говорил и тот факт, что после возвращения домой он ни разу не дотронулся до нес, что было весьма необычно.

Хотя ей будет недоставать его поцелуев — ужасно недоставать! — она с радостью бросит ту опасную игру, которую они затеяли На протяжении нескольких недель Клер приходилось балансировать на самом краю утеса. Один неверный шаг — и она могла полететь в пропасть. Будет куда безопаснее и приятнее провести с Никласом оставшийся до истечения трех месяцев срок как брат и сестра. А потом она сможет вернуться в Пенрит, и все в се жизни станет как раньше.

Клер понимала — не понимать это было бы глупо, — что Никлас не сделается монахом. Распростившись с надеждой заполучить в свою постель ее, он очень скоро найдет более сговорчивую женщину. Эта мысль отнюдь не вызывала у Клер восторга, сказать по правде, она была ей отвратительна. Но если не знать подробностей, то можно это выдержать. Лучше быть его другом, чем одной из нескончаемой вереницы любовниц…

Когда они вошли в библиотеку, Никлас дал ей копию арендного договора, и Клер села, чтобы внимательно изучить его. Пока она читала, он взял свою арфу и начал негромко играть.

Прочитав договор три раза. Клер положила его на стол.

— Я понимаю, что вы имели в виду, когда сетовали на простоту этого документа. Здесь говорится только одно, что лорд Майкл Кеньон или его представители имеют право добывать уголь на таком-то и таком-то участке в течение двадцати одного года. Будь арендная плата установлена в виде процента от прибыли, вы могли бы выиграть дело, если бы доказали, что Майкл ворует, но поскольку арендная плата представляет собой фиксированную сумму, с этой стороны под договор не подкопаешься.

— И к сожалению, эти пятьсот фунтов выплачиваются исправно, день в день, — заметил Никлас. — Я проверял, в надежде, что компания хоть раз просрочила платеж, но — увы! — они всегда платили вовремя.

— А не могло ли случиться так, что шахтные выработки вышли за пределы арендуемого участка земли? Он вскинул брови.

— Это неплохая мысль. Участок, который мой дед отдал в аренду, весьма обширен, и вполне может статься, что шахтные выработки не вышли за его границы, но я непременно велю изучить этот вопрос. А какие-нибудь другие идеи у вас есть?

— Увы, ничего другого я придумать не могу. Он улыбнулся.

— Ваша идея куда лучше, чем предложение моего стряпчего. Он посоветовал мне подать иск в суд — на том основании, что Майкл, дескать, злоупотребил своим влиянием на моего деда, чтобы получить в аренду пенритскую шахту, и тем самым лишил меня законной части моего наследства. Это был бы слабый ход: во-первых, пятьсот фунтов стерлингов в год — вполне приемлемая арендная плата, а во-вторых, подписывая арендный договор, мой дед находился в здравом уме и твердой памяти. Но как бы там ни было, мы еще подумаем над тем, как оспорить договор в судебном порядке.

Он снова заиграл на арфе и запел по-валлийски. Клер сбросила туфли и, поджав ноги, уселась на диван. Никлас уговорил ее спеть вместе с ним. У Клер был ничем не примечательный голос, но многолетнее исполнение религиозных гимнов придало ему силу и гибкость, к тому же, как все валлийцы, она любила петь.

Они переходили от песни к песне, то валлийской, то английской. Клер вторила Никласу, когда знала слова, а когда не знала, с удовольствием слушала. Это был чисто дружеский вечер, и она наслаждалась каждой его минутой и каждой нотой песен. Правда, Никлас, склонившийся над арфой и вдохновенно музицирующий, выглядел невероятно романтично, но тут уж ничего нельзя было поделать. Главное — это то, что они могли наслаждаться обществом друг друга, не чувствуя напряжения и скованности.

Она продолжала так думать до того момента, пока Никлас не начал любовные песни. Теперь каждый его брошенный на нее взгляд был почти осязаемой лаской, каждая душещипательная фраза была обращена к ней, и прежде чем осознать грозящую ей опасность. Клер уже оказалась на полпути к гибели. Без единого прикосновения Никлас размягчал се сопротивление и готовил для своей постели.

Мечтательное довольство Клер вмиг испарилось. Настороженно выпрямившись, она гневно воскликнула:

— Вы опять пытаетесь меня соблазнить!

Он закончил песню, которую пел, после чего улыбнулся ей невинной улыбкой.

— О чем это вы? Да я с самого утра ни разу до вас даже не дотронулся.

Она нахмурилась.

— Но песни, которые вы посте, способны вскружить голову любой женщине.

Его улыбка стала шире.

— Дай-то Бог.

Все ее надежды рухнули; она поняла, что ничего не изменилось.

— А я-то подумала, что вы решили отказаться от попыток соблазнить меня, — с горечью сказала Клер: — Если мы друзья, то как вы можете стремиться разрушить мою жизнь?

— Все дело в том, что я совершено искренне не считаю страсть чем-то разрушительным. — Его пальцы пробежали по струнам. — Я считаю ее освобождением. Полной реализацией личности. Недаром, когда мы заключали наш договор, я сказал, что если выиграю, то выиграем мы оба.

— А если выиграю я, то вы проиграете, — отрезала Клер. — Я предпочитаю именно такой исход.

Она встала с дивана, надела туфли и направилась к двери. Клер понимала: в данной ситуации неразумно чувствовать, что тебя предали, — ведь уверенность в том, что Никлас отказался от борьбы, была порождена лишь ее собственным воображением, — и все же девушку жгла обида. Когда он нуждался в ней вчера ночью, она тут же отмела прочь все свои страхи и сомнения, чтобы помочь ему, но Никлас не захотел отплатить добром за добро.

Она была уже почти у самой двери, когда он снова запел. Клер узнала песню — ее сочинил в двенадцатом веке принц-поэт по имени Хайвел ап Оуэн Гвинедд. Она слышала этот напев не раз, но никогда прежде он не звучал так волшебно, как сейчас, когда его пел Никлас.

Мой выбор пал на стройную, как тростника, деву,

Прекрасную и высокую, и пурпурном плаще.

Завороженная музыкой. Клер остановилась, потом медленно повернулась к нему. Темный огонь, горящий в его глазах, растопил ее гнев и волю к сопротивлению, а его бархатный голос все пел и пел — о мужчине, который страстно желает женщину.

Я выбрал тебя — но мил ли я тебе?

Отчего ты молчишь, такая прекрасная в своем молчании?

Вопреки своей воле она медленно, шаг за шагом прошла через всю комнату и приблизилась к нему. Его глаза вспыхнули, и он с еще большим воодушевлением допел последние слова песни:

Я выбрал леву и не жалею о том,

Ибо моя избранница нежна и прекрасна.

Когда замер последний звук, Никлас поманил Клер рукой и тихо проговорил:

— Этот поцелуй ты должна подарить мне сама.

Так сильны были чары, что она подняла руку, чтобы коснуться его руки. Цыганское колдовство. Магия волшебной музыки.

Старый Ник со всей его адской силой.

Она ощутила отвращение к самой себе, осознав, как близко подошла к тому, чтобы уступить ему. Ее протянутая рука опустилась.

— Вы как паук, сплетающий паутину из звуков, чтобы поймать в нес глупую муху. Но в этот раз у вас ничего не выйдет.

Он мечтательно улыбнулся.

— Стать частью другого существа — это и есть полное слияние. Именно к этому состоянию стремятся мужчины и женщины, когда совокупляются, но даже в лучшей случае им удается достичь его лишь ненадолго. — Пальцы Никласа извлекали из струн арфы звучные, меланхоличные аккорды, вплетающиеся в его речь.

— Уверены ли вы, что муха не находит наслаждение в этом соитии, которое кладет конец одиночеству?

Разозленная его способностью всему придавать романтический ореол, Клер едко ответила:

— Эта метафора, конечно, красива, но не надо забывать, что в действительности муха становится для паука не чем иным, как обедом. Муха умирает, а паук живет себе дальше, пожирая других глупышек. — Она повернулась и решительно направилась к двери. — Поищите себе иную жертву.

Она услышала, как он поставил арфу на пол и двинулся за ней.

— Клер.

Она нехотя обернулась.

— Вы не имеете права останавливать меня — вы уже получили и свой сегодняшний поцелуй, и завтрашний тоже.

— Вы думаете, я этого не знаю? — с сожалением промолвил Никлас.

Он стоял так близко, что тепло его тела ласкало ее, — однако они не касались друг друга.

— Я не могу поцеловать вас, но зато это можете сделать вы. — Он улыбнулся ей своей чарующей цыганской улыбкой. — Если вам так больше правится, я даже буду сопротивляться.

Клер рассвирепела.

— Это не шутка, черт бы вас побрал!

— Не понимаю, почему вы так раскипятились, — спокойно заметил он.

Она удержала подступившие к глазам слезы.

— Вы заявляете, будто верите в дружбу. Но дружить с вами, оказывается, можно только на ваших условиях. Вы эгоист и себялюбец, Никлас, как и все остальные мужчины, которых я встречала.

Он отшатнулся назад, и она с удовольствием увидела, что ее слова задели его. Немного помолчав, он сказал:

— Возможно, настоящая дружба между мужчиной и женщиной потому и встречается так редко, что они по-разному понимают ее. За примером ходить недалеко. Вы, Клер, считаете. что наши отношения должны оставаться платоническими, я же полагаю, что дружба может усилить страсть. — Его пальцы прошлись по ее волосам — легко-легко, как осенняя паутинка. — Да, я хочу заниматься с вами любовью, и в этом желании есть что-то эгоистичное. Но если б я просто хотел удовлетворить свою похоть, я мог бы очень легко сделать это в объятиях другой женщины. Нет, когда я говорю вам о страсти, речь идет о куда большем, чем обыкновенное вожделение.

Нежность, звучавшая в его голосе, едва не заставила Клер снова потерять голову, и, чтобы окончательно не попасть под чары Никласа, она опять прибегла к гневу — так было безопаснее.

— С вашим умением уговаривать вы могли бы продавать песок в пустыне, но на меня сладкие речи не действуют. Как бы вы это ни подавали, в какие бы красивые слова ни рядили, суть не изменится: собственные драгоценные желания стоят для вас на первом месте, а мои — на далеком-предалеком втором.

Клер знала, что ведет себя неразумно, и не удивилась бы, если б Никлас вспылил, но ответ ею прозвучал спокойно.

— Вы сами говорили, что жители Пенрита и шахты значат для вас больше, чем личное благополучие, — сказал он. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы добиться для них безопасности и процветания — того, чего вы хотели. Моя цель в этой сделке — разделить с вами любовную страсть, и я всего-навсего пытаюсь сделать так, чтобы и вы этого пожелали. И я достиг своей цели, не так ли? Вот почему вы недовольны.

— Да, вы правы, — честно призналась Клер, — но это нисколько не уменьшает моей ярости. Спокойной ночи, Никлас.

Она вышла и захлопнула за собою дверь. Он пытается заморочить ей голову и заставить забыть о том, что ей действительно нужно, но Бог свидетель, она поразит Никласа его же собственным оружием. Он хочет ее? Прекрасно! Она использует это, чтобы заставить его мучиться так же, как мучается она.

Правда, сегодня последнее слово все-таки осталось за ним: уже лежа в постели, она услышала, как он играет на арфе зажигательную мелодию «Пестрых цыган». В ее мозгу тут же заплясали слова этой старинной баллады: в ней говорилось о знатной даме, которая отказалась от шелков и злата, бросила своего новобрачного мужа-лорда и убежала с молодым цыганом.

Дама из баллады была безнравственной бабенкой, которая явно тронулась рассудком, если предпочла холодное поле своей пышной мягкой постели. Но если цыган, который уговорил ее сбежать, походил на Никласа, Клер не могла ее винить…