Самозванка

III.

Бѣда будетъ тогда… Срамъ будетъ, скандалъ, быть-можетъ судъ, но не это страшно Аннѣ Игнатьевнѣ, не этого она боится… Жутко ей отъ этой мысли потому, что не достигнется цѣль, а цѣль ея – наслѣдовать отцовское богатство. Милліонъ послѣ отца остался. Милліонъ!… Вѣдь это такъ много денегъ, такъ много, что съ такими деньгами можно всего достигнуть!… Настрадалась Анна Игнатьевна, намучилась, натерпѣлась нужды и хочется ей пожить… о, какъ хочется!…

– He для себя я стараюсь, а для дочки, для Вѣры, – говоритъ сама съ собою Анна Игнатьевна. – Ей пусть поживется хорошо…

И лжетъ Анна Игнатьевна, сама себя обманываетъ: дочка у нея на второмъ планѣ, самой ей хочется пожить и вкусить сладость богатства… Зажмурится Анна Игнатьевна, и начнутъ передъ ней, какъ въ стереоскопѣ, мелькать картины въ радужныхъ краскахъ… Сколько свѣта, радости, блеска въ этихъ картинахъ!…

Богата она, свободна, независима… Главное – богата. Богатство дастъ ей возможность отдохнуть, почувствовать себя счастливою, а за этимъ непремѣнно придетъ и чувство самодавольства, здоровье придетъ, увядшая раньше времени красота расцвѣтетъ опять и, быть можетъ, любовь придетъ съ нею…

Надо, надо добиться своей цѣли, во что бы то ни стало!… Ахъ! еслибъ Вѣра выдержала до конца, еслибъ сумѣла обмануть старую бабушку!… He выдержитъ, пожалуй, не сумѣетъ, молода еще, глупа, да нѣтъ у нея жажды къ богатству, не умѣетъ она цѣнить его, не знаетъ его силы.

Вотъ проснулась она, подняла головку, оглядѣла комнату.

– He спишь, Вѣра? – тихо спросила мать.

– Нѣтъ, мама… Крѣпко спала, да сонъ какой-то страшный приснился, ну, и проснулась… А вы почему не спите, мама?

– Такъ, не спится что-то… Иди сюда, Вѣра, садись у меня на кровати… He Вѣра, впрочемъ, а Вася, мальчикъ Вася, сынокъ мой…

Дѣвушка подошла къ матери и сѣла у нея на кровати.

– Страшно, мама, боюсь я!… – тихо проговорила она.

– Сна?

– Нѣтъ, мама, не сна, а дѣйствительности… Сонъ что? сонъ приснится, да и пройдетъ, а вотъ дѣйствительность-то… Очень, мама, страшно и очень тяжело!… Если возможно… то освободи меня, мама, отъ всего этого.

– Ты съ ума сошла!… – почти прикрикнула Анна Игнатьевна и даже привстала. – И думать объ этомъ не смѣй!… Слышишь?… Все счастіе наше, вся жизнь наша въ этомъ, а ты говоришь: освободить тебя!…

– Да если силъ моихъ не хватаетъ, мама, продолжать эту комедію, этотъ обманъ?…

– Вздоръ!… – сурово перебила мать.

– Нѣтъ, мама, не вздоръ… He вздоръ обманывать старуху, бабушку, которая…

Голосъ дѣвушки дрогнулъ, словно кто-нибудь ее за горло схватилъ, на глазахъ сверкнули слезы.

– He вздоръ, мама, такъ жестоко обманывать… Бабушка ожила, счастье полное испытываетъ отъ того, что къ ней внучекъ пріѣхалъ, ласкается къ нему, любитъ его, а это… это не внучекъ, а обманщица, самозванка, которая ворвалась въ ея душу и хочетъ… хочетъ обманывать, ложью украсть у старухи и любовь, и деньги… Это не вздоръ, мама, и у меня… у меня не хватитъ на это силъ…

Анна Игнатьевна сѣла въ кровати и схватила дѣвушку за руку.

– He дури, Вѣра! – грозно сказала она, злыми глазами глядя на дочь. – Слышишь?… Ты знаешь меня – я шутить не люблю… Я тебя люблю, очень люблю, но если ты помѣшаешь мнѣ добиться цѣли, къ которой я шла многіе годы – пощады тебѣ не будетъ… Глупая ты, сантиментальная дѣвченка, пойми, какое счастье-то къ намъ придетъ!… Богаты будемъ, свободны, свѣтъ увидимъ, жизнь, насладимся всѣмъ…

– И купимъ это обманомъ, – горько усмѣхнулась дѣвушка.

– Невиннымъ обманомъ!… Какъ не понять-то этого? Старухѣ хочется внука, хочется на склонѣ лѣтъ любить кого-нибудь, ласкать, и вотъ къ ней приходитъ этотъ внукъ, любитъ она его, счастлива, довольна, такъ чего же ей еще?… Ты въ ея глазахъ внучекъ ея, мальчикъ Вася, стало быть, ей хорошо, и жалѣть ее нечего…

– А если обманъ откроется? Если она узнаетъ, что это не Вася?… Вѣдь это ужасъ, ужасъ что будетъ, мама… Ей перенести такой обманъ будетъ тяжелѣе смерти внука…

– Ахъ вздоръ!… Во первыхъ, никогда никто не узнаетъ подлога, это ужъ мое дѣло, и ты только должна во всемъ слушать меня, а во вторыхъ, еслибъ она и узнала, любовь къ тебѣ, которую ты вызовешь въ ней, не пропадетъ отъ этого… Она будетъ любить тебя, вотъ это лицо твое, глаза эти, волосы, тѣло это, душу, – такъ не все ли ей равно какъ зовутъ то, что она любитъ? Пусть это будетъ Вася или Вѣра – это все равно…

– Нѣтъ, мама, нѣтъ!… Она полюбитъ внука Васю, а не меня и какъ только этого внука Васи не будетъ – любовь пропадетъ.

– Ну, будетъ объ этомъ! – Повелительно остановила мать. – Дѣло рѣшенное, и ты должна дѣлать то, что я приказала тебѣ… Ложись спать, я тоже хочу заснуть… Ступай и помни, что мы должны поступать такъ, или мы погибли!… Помни и то, что я никогда не прощу неповиновенія, а тѣмъ болѣе – неблагодарности…

Анна Игнатьевна слегка оттолкнула дочь, повернулась къ стѣнѣ, закрылась одѣяломъ и показала видъ, что засыпаетъ, а дѣвушка медленно дошла до своей кровати, присѣла, сложила руки на колѣняхъ, свѣсила голову и въ такой позѣ просидѣла до самаго утра.

Ожила пустынная замоскворѣцкая улица, ожилъ затѣмъ и домъ…

Черезъ полчаса Вѣра сидѣла уже съ бабушкою за самоваромъ и разсказывала ей о своемъ житьѣ-бытьѣ, о томъ, какъ она, то-есть не она, а мальчикъ Вася, – училась, какъ хотѣла видѣть бабушку, какъ любила ее, не зная еще.

Вчерашнее наставленіе матери, должно быть, не пропало даромъ – дѣвушка говорила хорошо и превосходно играла свою роль, а въ ловкомъ, тоненькомъ, кудрявомъ мальчикѣ, къ которому такъ шелъ костюмъ и такъ ловко сидѣлъ на немъ, никто бы не заподозрилъ дѣвушки…

Такъ пошли дни за днями.

Ольга Осиповна привязывалась ко внучку все болѣе и болѣе, любила его съ той силою, которая можетъ явиться лишь у женщины, не любившей еще никого, не испытавшей еще чувства привязанности. Отъ матери-природы, вѣроятно, каждому человѣку отпущена извѣстная доля любви, и доля эта расходуется въ теченіи всей жизни человѣка съ большей или меньшей равномѣрностью; если же остается въ экономіи до конца дней, то отдается всецѣло тому послѣднему, котырый долженъ получить ее.

Въ жизни Ольги Осиповны этотъ „послѣдній“ – былъ внукъ Вася, и ему отдала она весь запасъ не израсходованной любви.

Любовь эта наполняла теперь жизнь старухи; но человѣка, которому любовь отдавалась, она не только не радовала, а, напротивъ, приносила одно лишь горе. Это было похоже на то, еслибъ честному человѣку, принимая его за другого, кто нибудь отдавалъ долгъ, принадлежащій этому другому. Человѣкъ по странно или страшно сложившимся обстоятельствамъ беретъ этотъ долгъ, но не радуется, а страдаетъ, чувствуя себя воромъ, обманщикомъ, негодяемъ.

Такое именно чувство испытывала Вѣра, фигурирующая въ роли любимаго внука, по стольку Вѣрѣ было тяжело это и больно. А Ольга Осиповна, какъ нарочно, съ каждымъ днемъ увеличивала и увеличивала свои заботы о внукѣ. Такъ, напримѣръ, до сихъ поръ, ведя самый уединенный образъ жизни, старуха выѣзжала лишь въ церковь, а къ себѣ принимала только священниковъ, да изрѣдка племянницу Заварихи „модную дѣвицу” Настеньку. Теперь же она пожелала возобновить давно забытыя знакомства и для этой цѣли, сюрпризомъ для дочки и внука, завела новый экипажъ, лошадей, и наняла кучера. Роль послѣдняго до сихъ поръ замѣнялъ древній старикъ Акимычъ, который возилъ воду, свозилъ зимою со двора снѣгъ и имѣлъ для этой цѣли, равно какъ и для парадныхъ выѣздовъ, одного сиваго коня, стараго, неповоротливаго и не державшаго тѣло. Теперь въ конюшнѣ ржали и били передомъ два рьяные коня, a пo двору расхаживалъ щеголь кучеръ съ папироскою въ зубахъ и съ явнымъ желаніемъ влюбить въ себя всѣхъ сосѣднихъ горничныхъ и кухарокъ. Читатель можетъ себѣ представить, какъ была рада этому сюрпризу Анна Игнатьевна! Она поблагодарила мать, но объявила что „Вася“ пока не можетъ пользоваться любезностью бабушки, и выѣзжать не будетъ: онъ боленъ, у него какая-то странная болѣзнь, и докторъ не велѣлъ ему бывать въ обществѣ, предписавъ полнѣйшее уединеніе.

Эта спасительная ложь привела къ новымъ осложненіямъ.

– Боленъ? – тревожно спросила старуха, привлекая къ себѣ Вѣру и лаская ее. – Боленъ мальчикъ? Такъ доктора надо, Аннушка, ему. Здѣсь, не Ярославль вашъ, а Москва, столица! здѣсь есть знаменитые доктора, есть такіе, что по сто рублей за разъ берутъ, да ужъ за то и вылѣчатъ!… Непремѣнно надо Васеньку къ такимъ докторамъ повезти…

И Аннѣ Игнатьевнѣ стоило большого труда отстоять Вѣру отъ доктора, для чего пришлось придумывать множество различныхъ причинъ.

Трудно было уговорить старуху и отъ желанія повезти внука по знакомымъ. Тутъ опять пришлось лгать, сочинять, изворачиваться, но Анна Игнатьевна и въ этомъ дѣлѣ одержала побѣду; Вѣру старуха оставила въ покоѣ и только отъ племянницы „Заварихи”, Настеньки, не возможно было отдѣлаться.

„Модная дѣвица“ вошла и сдѣлалась своимъ человѣкомъ въ домѣ.

Это была дѣвица интересная.

Оставшись сиротою послѣ родителей, мелкихъ торговцевъ, Настенька, когда ей было лѣтъ пять, перешла къ тетушкѣ своей „Заварихѣ”, и та сосредоточила на ней всю любовь свою, всю увядающую нѣжность старой дѣвы, въ силу той же необходимости расходовать куда-нибудь свою любовь, о чемъ я говорилъ выше. Любовь – мощная сила: она живитъ, какъ любящаго, такъ и любимаго человѣка; но любовь „Заварихи“, была особенная любовь, любовь, основанная на тщеславіи. Старухѣ хотѣлось создать изъ племянницы „барышню“, даже – „аристократку“. Подъ словомъ же этимъ въ Замоскворѣчьѣ подразумѣвается дѣвица или дама, нарядно одѣтая, умѣющая бренчать на рояли, знающая два-три слова по французски и непремѣнно – „манерная“. Всего этого и стала добиваться „Завариха“. Она отдала Настеньку въ частный пансіонъ, гдѣ изъ каждой дѣвочки черезъ два-три года фабриковали нравственнаго, а порою физическаго уродца, ломающагося, говорящаго въ носъ, томно закатывающаго глазки и смотрящаго на міръ Божій шиворотъ на выворотъ. При этомъ, дома Настенька съ утра и до вечера слушала сплетни, вводилась въ курсъ интимной жизни чуть ли не всего московскаго купечества и пріучалась жить подачками отъ „благодѣтелей“, ничего не дѣлая, но непремѣнно желая и конфекты кушать, и турнюры носить, и бархатную ротонду имѣть, и ѣздить по театрамъ. Въ свободное отъ сплетенъ время Настенька читала романы Понсонъ-дю-Терайля и фельетонные романы изъ жизни французскихъ маркизовъ, испанскихъ грандовъ и итальянскихъ бандитовъ.

Такова была Настенька.

Она пришла въ домъ Ольги Осиповны вскорѣ послѣ пріѣзда Анны Игнатьевны и Вѣры, шикарно одѣтая, раздушенная и съ видимымъ желаніемъ не только произвести впечатлѣніе на провинціаловъ, но и „убить“ ихъ своимъ столичнымъ шикомъ. О Васѣ она слышала отъ тетки, что это „мальчишка не образованный” и гордый, ибо все молчитъ и дуется. Его-то, этого „мальчишку“, и хотѣла особенно поразить „модная дѣвица“.

Но „модная дѣвица“, какъ и всѣ такія „понсондютерайловскія“ дѣвицы, была очень влюбчива, а потому красота „мальчишки“ произвела на нее впечатлѣніе. Манерничая и дуясь, „какъ мышь на крупу“, Настенька очень скоро начала таять и, оставаясь съ Вѣрой наединѣ, начала льнуть къ ней и нѣжничать. Вѣру забавляло это и немного смущало, но затѣмъ она сошлась съ Настенькою, не открывая своего пола, и полюбила ее, привязалась къ ней, какъ единственному существу, съ которымъ можно было поговорить по душѣ, поболтать, пошалить. Вѣра охотно и очень скоро бы сказала Настенькѣ, что я-де не мальчикъ-Вася, a дѣвушка-Вѣра, подруга твоя, и будемъ мы подругами, но боялась матери и оставалась „мальчикомъ“. Какъ мальчика, хорошенькаго, граціознаго, милаго мальчика, и любила ее Настенька.

Стала она бывать у Ярцевыхъ часто, почти каждый день, и все болѣе и болѣе влюблялась въ „душку-Васю“, какъ она мысленно называла Вѣру.

„Завариха“ замѣчала чувства племянницы и всѣми силами старалась развить ихъ, старалась какъ можно болѣе сблизить молодыхъ людей и мечтала, сладко мечтала о возможности выдать Настеньку за наслѣдника милліоновъ…