Серебряная богиня

15

В апартаментах, принадлежавших семейству Валериан, была одна-единственная, скрытая от постороннего глаза комната, фотографии интерьера которой не появлялись в прессе, неизменно ставившей читателей в известность относительно очередной осуществляемой Робином не реже одного раза в каждые два года смене мебели и всей обстановки в их огромной квартире на Парк-авеню. Здесь они с Ванессой проводили вдвоем редкие свободные минуты, совершая свой любимый ритуал омовения перед тем, как переодеться к выходу или для домашнего приема гостей. Каждый вечер в шесть часов они неукоснительно встречались в этой комнате, стены и пол которой покрывали цветные шерстяные ковры, а с куполообразного, обитого медными листами потолка струился мягкий теплый свет невидимых светильников, обливая висевшие на стенах корзины с орхидеями. Посредине совершенно пустой комнаты на небольшом возвышении помещалась огромная овальная ванна из черного фибергласа, равная по размерам целой ванной комнате в обычных домах. Резервуар глубиной примерно на пятнадцать сантиметров больше обыкновенной ванны снабжался водой из четырех хромированных кранов, устроенных так, чтобы распылять воду под углом в 11 градусов и создавать водяные вихри. Супруги любили лежать в воде, которая действовала на них успокаивающе, и, попивая ледяное белое сухое вино, неспешно обсуждали свои дела и все происшедшее с ними за день. Погрузив свои прекрасно сложенные и замечательно ухоженные тела в теплую воду и наслаждаясь подводным массажем, они общались, и подобное общение еще больше укрепляло их тесные узы.

Между Ванессой и Робином существовали более прочные и перспективные отношения, чем это встречается во многих гетеросексуальных семьях, где отсутствует тот дух товарищества, что присущ семьям мужчины-гомосексуала и лесбиянки, который помогает обоим супругам добиваться немалых успехов, как совместных, так и для каждого в отдельности.

Так бывает и между гомосексуалистами, состоящими в законном браке, но там царит плотская любовь, которая не всегда гарантирует прочную привязанность и взаимную поддержку, чего нельзя было сказать о чете Валериан. Живя вместе, они обнаружили массу преимуществ, главным из которых явилось отсутствие пересудов относительно их нетрадиционных сексуальных наклонностей. А ведь объектами обсуждения неизменно становятся именно одинокие мужчины и женщины из тех, которым за тридцать. Однако объединившись, они образуют ту ячейку общества, называемую семейной парой, которая позволяет без труда вписываться в общественную жизнь. Валерианы считались идеально подходящими друг другу и даже служили желанным украшением всех светских приемов.

Живя вместе, они создали необычайно уютный дом, и Робин обладал абсолютной свободой в удовлетворении своей страсти к созданию интерьеров в стиле барокко и не менее замечательных композиций из цветов. Он сам подбирал и обучал превосходно вышколенную прислугу, а Ванесса устраивала изысканные, тщательнейшим образом спланированные приемы, в немалой степени способствовавшие карьере ее мужа. Наконец, поскольку они были избавлены от ревности и вольны в удовлетворении своих сексуальных потребностей, то получали дополнительное удовольствие от сознания того, что другой участник семейного содружества с нетерпением предвкушает известия о новом увлечении партнера, готовый оказать помощь, дать совет, облегчить путь к успеху и даже помочь заманить объект страсти в свои сети, а в случае неудачи — утешить и успокоить.

Их брак открывал обоим путь к таким вершинам истеблишмента, которые ни один из них никогда не сумел бы покорить в одиночку. Именно в качестве супружеской четы Валерианы обедали в Белом доме, путешествовали на самых роскошных яхтах, получали приглашения погостить в загородных имениях самых знатных английских и ирландских семейств. Хотя о них ходили самые разные слухи, их тем не менее считали безупречной семейной парой, ибо кто в наше время обращает внимание на сплетни? В широком мире знаменитостей, где им выпало вращаться, их брак гарантировал безопасность каждому, а в тесном интимном кругу посвященных лиц их считали замечательно ловкими мошенниками и приветствовали ту замечательную мудрость, с какой они использовали друг друга. В этом кружке была хорошо известна одна истина, впрочем никогда не высказываемая вслух во всей ее грубой наготе: успех не определяется принадлежностью к тому или иному полу, он либо есть, либо его нет. Единственное, что имеет значение, — наш ли это счастливчик, или не наш.

Валерианы относились к той разновидности семейных пар, в которой обоим супругам — активным гомосексуалистам — было чем поделиться друг с другом.

Робин и Ванесса по-своему глубоко и нежно любили друг друга. Если он вдруг простужался и заболевал, Ванесса каждый час давала ему таблетку витамина С и следила за тем, чтобы он принял лекарство. Если же она возвращалась домой усталой, то Робин готов был часами массировать ей спину, а затем, когда она немного приходила в себя, он отправлялся на кухню и отдавал приказания повару, готовившему ужин, и сам приносил поднос в комнату Ванессы. Он устраивал ее в постели, подоткнув со всех сторон подушками. Их супружеская жизнь была живым, постоянно развивавшимся, имевшим прочные корни совместным предприятием, в которое каждый вносил свой вклад. Недаром Ванесса часто цитировала Рильке: «Любовь помогает двум одиноким сердцам защищать, оберегать и прославлять друг друга».

Помимо любви их связывала самая тесная дружба. Робин восхищался энергией Ванессы, той необузданной силой, с которой она добивалась всего, чего бы ни пожелала, и был благодарен ей за ту роль, которую она сыграла и продолжала играть в его карьере. У нее был собственный врожденный стиль, и она привносила в его роскошные туалеты особую изюминку. Способности Робина как дизайнера были довольно ограниченны. Он знал, что необходимо, чтобы наряды отличались красотой и женственностью, и специализировался на платьях для балов и коктейлей, в изобилии используя кружевную или гофрированную отделку и возможности тафты, но ни разу в своей жизни он не предложил ни одной по-настоящему новаторской идеи. Тем не менее самые богатые женщины по всей стране из года в год неизменно покупали дорогие модели Робина Валериана. В известной мере этим он был обязан исключительно дружелюбным отзывам в модных журналах, сотрудники коих радовались возможности оказаться в списке приглашенных на приемы, устраиваемые этой самой выдающейся парой. Но главное, почему его туалеты так хорошо раскупались, заключалось в том, что Ванесса с ее знаменитым невероятным, просто дьявольским чутьем ко всему шикарному очень часто появлялась на фотографиях журналов одетой в сшитые им платья и окруженной людьми, славившимися высоким положением и отменным вкусом. Туалет от Валериана стал для многих дам высшего общества синонимом заведомо шикарного наряда, в котором они могли чувствовать себя почти что Ванессой Валериан и смело отвечать на вызов самого безжалостного требования высокой моды.

Эта семейная пара, оберегавшая свой дом-крепость с преданностью кровных родственников, оказалась счастливо избавленной от неизбежной переменчивости в отношениях любовников, от строгих ограничений моногамии, но зато пользовалась всеми преимуществами, предоставляемыми браком.

Ванесса Валериан была тонким и искусным мастером сложной науки покровительства. Она выработала свою собственную теорию, согласно которой одолжение, сделанное нужному человеку в нужный момент, причем без заранее обдуманного намерения и расчета на немедленную отдачу, неизменно рано или поздно оказывается полезным и даже ценным в сложной мозаике ее жизни.

Когда Топси Шорт невзначай упомянула, что Дэзи Валенская делает наброски к портрету Синди в качестве пробы, по которой Топси затем предстоит решить, стоит ли ей заказать портреты маслом всех трех ее дочерей верхом на пони, Ванесса уловила в словах подруги легкий намек на открывающиеся перед ней благоприятные возможности. Она наблюдала за Дэзи прошлым вечером за ужином и в отличие от остальных сразу заметила, что зеленый костюм от Шиапарелли был не менее чем сорокалетней давности, что изумруды Дэзи — подделка и что эта девушка так или иначе уязвима. Было не совсем понятно, откуда взялась эта уязвимость при титуле, баснословном наследстве, оставленном ей отцом, и при ее красоте, но Ванесса была убеждена в том, что не ошиблась.

— Почему бы нам не взглянуть на ее наброски, пока она не уехала в Нью-Йорк? — предложила она.

— Не уверена, что ей это понравится, — ответила Топси. — Она предупредила меня, когда я ее приглашала, что это будут очень приблизительные зарисовки, нечто вроде кратких заметок для памяти. Она обещала прислать мне готовый эскиз через несколько недель.

— Какое имеет значение, понравится ей это или нет? Давай взглянем на них, моя крошка Топси, это должно быть забавным.

Дэзи неохотно позволила женщинам заглянуть в свой альбом, где уже имелось с десяток быстрых карандашных набросков, глядя на которые ни один непрофессионал не смог бы догадаться, каким будет готовый рисунок. Топси просмотрела эскизы молча, но на ее лице явно читалось разочарование, однако Ванесса мгновенно оценила способности Дэзи.

— Вы великолепно рисуете, впрочем, вы и сами это прекрасно знаете, — сказала она Дэзи. — Топси, ты совершишь большую ошибку, если немедленно не закажешь княжне Дэзи портреты всех своих дочерей. Через несколько лет тебе придется выложить вдвое больше за любую ее работу, да еще при условии, что она пожелает найти для тебя время.

— Ну… я не знаю. А что будет, если портреты не понравятся Хэму?

Топси с обожанием смотрела на Ванессу. Как могла она сейчас что-то решать относительно каких-то картин, когда чувствовала, как ее обнаженные бедра под юбкой трепещут, изнывая по ласкам волшебных рук Ванессы.

— Не могу себе представить, чтобы ему не понравилось, и если ты сейчас не сделаешь это — слушай меня, Топси, — то лишишься возможности запечатлеть своих девочек до того, как они начнут взрослеть. Сейчас у девочек самый подходящий возраст. На твоем месте я бы ни секунды не стала раздумывать. Я заказала бы настоящие большие портреты маслом, которые можно будет передавать по наследству как фамильное достояние. Да, именно так… — уточнила Ванесса, поглядывая на Дэзи. — Если только у вас найдется время взяться за такую работу?

— Я смогла бы выкроить время, — ответила Дэзи.

— Прекрасно, значит, мы договорились. Я оказала тебе большую услугу, Топси, и не хочу, чтобы ты об этом забывала. Когда-нибудь ты будешь благословлять меня за это.

— Благодарю вас, миссис Валериан, — поспешила вставить и Дэзи.

Ванесса уловила признак облегчения, промелькнувший на лице Дэзи. Итак, значит ей нужны деньги. Это любопытно.

— Вы меня благодарите? Это Топси должна быть мне благодарна. Ей чертовски повезло, что она сумела ухватить вас, — ответила Ванесса с открытой, простодушной улыбкой, приятно взволнованная тем одолжением, которое подсказал сделать для Дэзи ее безошибочный инстинкт. Княжна Вален-ская теперь у нее в долгу. — Когда мы в следующий раз будем в Англии, я непременно скажу Рэму, насколько талантливой я вас нахожу. Мы большие друзья с вашим братом и просто очарованы им.

— Спасибо, миссис Валериан, — снова автоматически поблагодарила Дэзи, ощутив ледяной укол в самое сердце…

— Что тебе нужно, Люк Хаммерштейн, так это испытать настоящее потрясение, — проговорила своим мелодичным голоском Кики.

— Я был близок к тому на этой выставке, — ответил он, подыскивая столик в ресторане «Танцзал».

— Мне казалось, что тебе было интересно. Много ли на свете людей, которые могут похвастать тем, что видели копии рисунков и узоров с крышек канализационных люков Квебека?

— Я определенно увидел их впервые, хотя с детских лет просто мечтал об этом. Меня радует тот факт, что в Сохо нашлись люди, изготавливающие такие копии для демонстрации. Это послужит на пользу культурному обмену, который несомненно поспособствует укреплению наших непростых отношений с Канадой.

— Да, меня очень беспокоит Канада.

— Правда?

— Конечно. У нас в Детройте, в самом центре его деловой части, есть тоннель, ведущий прямо в Канаду. Когда мы с братьями были маленькими, то постоянно приставали к отцу, чтобы он сводил нас туда. Это казалось нам таким романтичным.

— В самом деле?

— Конечно же, нет. Но твой вопрос лишний раз подтверждает, что ты ничего не знаешь ни про Детройт, ни про Канаду.

— Не всем выпадает такое счастье.

— Ты снова смешишь меня, — сказала Кики, и ее задорно изогнутые брови поползли вверх под челку, временно приобретшую свой натуральный каштановый цвет.

— Прошу прощения, ничего не могу с собой поделать. Ты похожа на Беатриче из «Много шума из ничего». Если помнишь, про нее говорили, что она родилась в час веселья.

— Но в конце концов она заполучила своего парня?

— Ты угомонишься когда-нибудь?

Люк Хаммерштейн потерял свою невинность в двенадцать лет, но ему еще не доводилось встречать женщину, столь откровенную в своих желаниях, как Кики Кавана. До сих пор он никак не мог разобраться, то ли она — ходячая энциклопедия женского коварства, то ли та истинная бескорыстная любительница плотских наслаждений, какой хотела казаться. Люк был человеком, привыкшим к женской изобретательности, но Кики оказалась настоящим «зеленым беретом» к извечной войне полов. В их отношениях ей принадлежала главенствующая роль, и подобное положение немало забавляло его, хотя и выводило из равновесия, что он вынужден был признать в глубине души.

— Добудь мне, ради бога, чего-нибудь выпить, — попросил он.

— Это место нам не подходит. Я знаю, что тебе сейчас нужно, — сказала Кики, внимательно глядя на Люка.

— Так что же?

— Китайская кухня!

— Господи, а ты права, это единственное, что я смогу сейчас проглотить. Как ты догадалась?

— Очень просто, ведь ты — еврей, а все евреи, когда испытывают культурный шок, приходят в себя, только проглотив какой-нибудь деликатес или пообедав в китайском ресторане. Это нам, язычникам, достаточно просто усесться в кружок и наблюдать, как сгорает белый хлеб.

— Ты хочешь сказать «поджаривается»? — мягко поправил ее Люк.

— Нет, именно горит, как святочное полено. Собирайся, мы идем в «О-Хо-Со», это прямо через дорогу.

Поскольку у них еще не приняли заказ, они без лишних разговоров покинули «Танцзал» и перешли через улицу в бар китайского ресторана.

— Двойной бурбон джентльмену, а мне — крепкий сидр, — бросила она официанту. — Ну а теперь давай поговорим о вчерашней ночи. Почему ты не пожелал заниматься любовью? Ты что, действительно так сильно устал? — спросила она Люка с самой непристойной усмешкой, какую способна была изобразить.

— Вот черт, стоит тебе вести себя со мной, как подобает порядочной женщине, как ты все портишь своим нетерпением. Подожди, пока парень дойдет до кондиции.

— Ну вот я, например, несмотря на сумасшедший день, ничуть не устала, а с чего это ты так устал? Так в чем дело? Ты что, застеснялся? Или ты обязательно хочешь дождаться третьего свидания, ибо так тебе подсказывают твои религиозные убеждения?

— Дай парню созреть, — невозмутимо напомнил Люк.

Полностью отдавая себе отчет в своих возможностях, он не хотел обнаруживать свои слабости. Прежде он не встречал женщину, достойную себя, и втайне этим гордился. Как он любил говаривать, три его старших сестры дали ему куда более полное представление о всех типах женщин, чем он сам. того хотел, но теперь он ясно понимал, что все это — в прошлом. Кики раззадоривала его не хуже крупье в Монте-Карло или подставных игроков в Лас-Вегасе. Он улыбнулся ей чуть насмешливо.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — сердито спросила Кики. — Те выкопанные из земли греческие головы V века до нашей эры, что хранятся в «Метрополитен»: у них такие же самодовольные загадочные улыбки. Абсолютное самодовольство, которое длится три тысячи лет. Честно говоря, хотя бы ради приличия мог бы притвориться.

— Подожди, пока плод созреет, — повторил он.

— Ладно, тогда берегись!

— Ты всегда предупреждаешь свою будущую жертву?

— Я стараюсь быть честной, ведь мужчины во многих отношениях гораздо более хрупкие существа, чем женщины.

Люк только вздохнул, видя, что Кики смотрит на него, словно на сверток с подарками, который ей не терпится поскорее развернуть, чтобы узнать, что в нем.

— О'кей, давай поговорим о ком-нибудь еще. Расскажи мне о своей матери, — предложила Кики.

— Моя мать — сверхконсервативная женщина. Она никогда не меняет мебель в доме. У нас в доме полное смешение различных стилей, пастельные тона, большое количество стекла.

— А моя — меняет мебель каждый год. Сейчас у нее как раз начинается период модерна, ведь он вроде бы возвращается.

— Моя мамаша предупредила меня, что если я вздумаю жениться на хорошенькой нееврейке, то она вышибет меня вон.

— А моя мать уверена, что единственный надежный способ обновить только что полученную от меховщика шубу из соболей — это пойти в ней в японский ресторан. Она заказывает там сукияки, которое готовят прямо за столом, и сидит в шубе в течение всего обеда. Потом требуется почти неделя, чтобы проветрить ее, но зато, как она выражается, после этого шуба знает, кто ее хозяйка. А еще мне кажется, что она — антисемитка.

— А моя мать ушла из своего клуба, когда туда стали допускать не только немецких, но и русских евреев.

— А моя еще того хуже. Она прошла курс обучения искусственному дыханию «изо рта в рот» на случай, если у отца случится сердечный приступ, но однажды, когда она была в банке, у одного мужчины прямо перед ней случился такой приступ, и она даже не попыталась спасти его, потому что он выглядел так омерзительно, что она побоялась чем-нибудь от него заразиться, и он умер у ее ног.

— О боже, неужели она действительно так поступила? — спросил возмущенный Люк. Кики поняла, что выиграла эту игру под названием «Кто хуже отзовется о собственной матери?».

— Нет, — созналась она, — но это действительно произошло с той дамой, что является агентом по покупке недвижимости.

— У моей матери нет такого агента, — с холодной усмешкой произнес Люк.

— Разве вы никогда не переезжали? У вас обязательно должен был появиться такой агент, если вы покупали дом.

— Моя мать не признает переездов, она боится всего нового. Она попросту владеет…

— Апартаментами на Пятой авеню, домом на Паунд-Ридж и поместьем в Вест-, нет, в Ист-Хэмптоне. Я права?

— Почти что. Как тебе удалось так точно все угадать?

— Это же так очевидно! Мне кажется, что наши матери очень похожи, хотя и не подозревают об этом.

— Ты знаешь, — угрюмо спросил Люк, — что людей, покупающих корм для домашних животных, впятеро больше, чем покупающих детское питание? Разве это не ужасно?

— Нет, дурачок. Просто дети вырастают и начинают есть обычную пищу, а животные питаются этим кормом всю свою жизнь.

— А ты не глупа, — нехотя признал Люк. Большинство его знакомых вполне искренне начинали возмутиться этой статистикой закупки кормов.

— Ты не хочешь пожать мне руку? — с надеждой в голосе спросила Кики.

— Только не в то время, пока я ем омара по-кантонски, — недовольно ответил Люк.

— Ты слишком холоден, — пробормотала Кики, с жадностью разглядывая его губы. — Все-таки в мужских губах, обрамленных усами и бородой, есть нечто такое… особенное.

— Ты это говоришь просто для того, чтобы спровоцировать меня к доказательствам, что я не зануда. Это у тебя не выйдет.

Люк спокойно, с явным удовольствием принялся за своего омара. Кики разочарованно наблюдала за ним: у нее ничего не получалось. Большинство мужчин в ее богатой практике не могли устоять против ее хорошо организованных и совершенно бесстыдных атаки. Сконфуженные, сбитые с толку, польщенные, они сдавались на милость и становились легкой добычей. Люк оказался твердым орешком.

Может быть, он просто голоден? Или устал? Ничего! Дэзи уехала на весь уик-энд, а у нее припасено достаточно провизии на завтрашние завтрак и ленч и найдется достаточно времени, чтобы сломить сопротивление этого упрямца. Она просто обязана покорить его.

— Принесите, пожалуйста, горячий чай, — попросила она пробегавшего мимо официанта, — и каких-нибудь пирожных, чтобы поднять настроение.

В следующую пятницу после поездки на уик-энд в Мидлбург обстановка на студии показалась Дэзи непривычно мирной. Норт в первый раз за этот год уехал отдохнуть на неделю, и поэтому до середины следующей недели никаких съемок не предвиделось. Хотя у Дэзи оставалась еще куча дел в офисе, она с радостью приняла приглашение Ника Грека и Винго Спаркса позавтракать вместе с ними. Обычно она съедала свой завтрак, не отходя от письменного стола, держа сандвич в одной руке и телефонную трубку в другой.

Когда официант подал заказанную еду, Ник как бы между прочим спросил:

— Ну, как идут дела, детка? Ты справляешься? Всем известно, как непросто работать с Нортом. Порой мне кажется, что он просто тебя недооценивает.

— Да уж, благодарностей от него не дождешься, но, когда он не орет с пеной у рта, это означает, что я хорошо поработала.

— Итак, ты хочешь сказать, что тебя удовлетворяет подобная оценка с его стороны? — спросил Винго.

— А почему бы и нет? Что в этом плохого? — ответила Дэзи, не намеренная жаловаться своим коллегам.

— Многое, — сказал Ник. — Это все равно что довольствоваться крошками с богатого стола, подружка, и я, Ник Грек, решил сказать тебе, что с этим пора кончать.

— К чему ты клонишь, Ник? — с удивлением спросила Дэзи. — Ты получаешь свои комиссионные, и это отнюдь не крохи.

— Может быть, ты ей скажешь, Винго? — обратился Ник к молодому оператору.

— Не бойся, я скажу. Слушай, Дэзи, у нас с Ником был разговор. Мы оба решили открыть собственное дело. Ник — лучший агент в городе, ему известны все заказчики, которые хотели бы иметь ролики, снятые в манере Норта, но не желают платить столько, сколько он запрашивает. Норт считает меня просто оператором, но я могу справиться и с его работой. Мне известна масса парней, которые совмещают обязанности режиссера и оператора. Для того чтобы получить удостоверение оператора, мне потребовалось пять лет, однако я могу режиссером объявить себя хоть завтра. И я хорошо справлюсь с этим делом.

— Откуда ты это знаешь? — с вызовом осведомилась Дэзи.

— Я достаточно долго наблюдал за тем, как он работает, и потом, не такое уж это сложное дело — ставить рекламные фильмы.

— Вот что мы придумали, — прервал Ник приятеля, — мы решили организовать собственную студию, но хотим, чтобы ты была с нами в качестве партнера и продюсера. Тебе не потребуется вкладывать в дело ни цента, но ты будешь владеть третьей частью акций и доходами от них. Мы зовем тебя потому, что ты лучший из известных нам продюсеров, ты работаешь прилежнее всех, умеешь разговаривать с людьми так, что они готовы все для тебя сделать, ты следишь за расходами, будто это твои собственные деньги, и по два раза проверяешь каждый чек. Итак, дорогая леди, ты можешь поучаствовать в нашем деле, ничего не вкладывая и ничем не рискуя.

— Значит, вы с Винго и я просто так соберем манатки и смоемся? — спросила Дэзи.

— Ну, не совсем так, — запротестовал Винго. — Норт найдет, кем нас заменить. В конце концов, незаменимых людей нет.

— Да, рано или поздно… Но как долго он еще не сможет нормально работать, вот в чем вопрос. По-моему, это нечестно.

— Плевать, — беззаботно отрезал Ник, — наш бизнес — вообще жестокая вещь.

— Скажи мне, Ник, — спросила Дэзи, — кто дал тебе возможность стать агентом, кто научил всему? Кто показал тебе, как надо одеваться, помог избавиться от неотесанности, соглашался терпеть твои лишние траты в первые месяцы твоей работы, когда тебя еще никуда не допускали? Кажется, Норт, не так ли? А тебя, Винго, кто взял тебя на постоянную работу оператора, вместо того чтобы приглашать временных, с почасовой оплатой, как делают все остальные? Интересно, сколько дней в неделю ты работал, если бы был свободным художником? И кто, единственный, согласился взять парня, только что получившего операторскую карточку? Большинство режиссеров предпочитают опытных людей, они не хотят возиться с неопытными новичками, зачем им лишние хлопоты… И как тебе в голову могло прийти, что ты сумеешь быть таким же замечательным режиссером, если все, чему ты научился, так это смотреть, как работает Норт? Неужели ты не понимаешь, что не имеешь представления о том, почему он делает то или иное, откуда у него берутся идеи? А еще, разве тебе известно хоть что-нибудь о подборе актеров? Ведь известно, что именно в выборе персонажей — ключ к успеху рекламного фильма.

— Тихо, Дэзи, успокойся. Если ты собираешься говорить о лояльности… — раздраженно прервал ее Ник.

— Ты чертовски прав, я собираюсь говорить именно о лояльности. Я могу припомнить тот случай, когда ты заявился пьяным и так грубо говорил с художественным руководителем «Би-энд-оу»… что мы потеряли тогда заказ.

— Заткнись, Дэзи, мать твою!.. — воскликнул Ник. Лицо его перекосилось, будто он испытывал боль.

— Катись сам к черту! Я считаю, что у Норта были причины злиться на тебя, но он никогда не подыскивал себе нового агента, потому что у него были обязательства перед тобой, каков бы ты ни был, хороший или плохой, хотя ты бывал не просто плох, ты бывал ужасен.

— Но Норт так груб. с тобой… — примирительным тоном вмешался Винго.

— Это мои проблемы, — отрезала Дэзи, — и я не нуждаюсь ни в чьем сочувствии. Он груб, потому что всегда работает крайне напряженно. В его работе не бывает ни одного мгновения, когда он не ощущал бы нехватку времени. Если человек может выкрутиться из положения, то он обязательно выкрутится, и Норт прекрасно это знает. Сводить любые неполадки и неувязки к минимуму — в этом и заключается моя работа. В его грубости нет никакого личного оттенка. Он смотрит на меня просто как на свой рабочий инструмент, и ему нет необходимости разыгрывать передо мной благонравного английского джентльмена. На самом деле вы оба — точно такие же инструменты в его руках. Если бы ты не торговал работами Норта, Ник, тебе пришлось бы в поте лица зарабатывать свой хлеб. А ты, Винго?.. Что бы ты делал, хотела бы я знать, если бы Норт не проверял каждый кадр перед тем, как ты начнешь снимать? Вы оба неплохо устроились за его спиной. Я не хочу сказать, что у тебя нет никакого таланта, Винго, просто ты еще не готов к тому, чтобы быть режиссером-оператором. А то, что вы с Ником сговорились потихоньку от Норта и собираетесь слинять со всем, чему он вас научил и что доверил вам, да еще пытаетесь сманить меня, — это самая черная неблагодарность с вашей стороны.

— Ник, — сердито сказал Винго, — мы явно ошиблись с тобой насчет княжны. Она определенно не понимает, что означает быть самостоятельной. Дэзи, тебе, может, больше никогда в жизни не выпадет шанс, подобный этому.

— А может случиться, что в следующий раз мне предложат ограбить банк, и, как знать, возможно, я с радостью соглашусь. А теперь слушайте меня, вы, умники. Я не успела проглотить ни кусочка из того ленча, на который вы меня позвали, и мне больше не хочется есть. Я возвращаюсь в студию. Что касается меня, то, считайте, этой замечательной встречи не было. Вы мне ничего не говорили, и я не высказывала вам моего отношения ко всему этому. Что бы вы там ни решили, это ваше личное дело. Я забыла обо всем. Лично я надеюсь, что мы еще поработаем вместе. У нас неплохая команда. Но, с другой стороны, если вы решили уходить, счастливого пути. Пока, еще увидимся!

Когда Дэзи ушла, Ник взглянул на Винго.

— Думаю, что мне следовало бы назвать ее сукой.

— Этого никто не посмеет о ней сказать. Мне просто жаль, что я не сумел объяснить ей, что она не права.

Вернувшись вечером домой, Дэзи застала Кики, листавшую последний номер «Сохо уикли ньюс».

— Дэзи, у тебя завтра вечером свидание?

— Ты же знаешь, что да. Твой кузен приезжает в город и приглашает меня поужинать с ним.

— Ах да, я совсем забыла. Значит, ты еще не дала ему от ворот поворот?

— Кому, Генри? Мне кажется, что он не понимает английского языка. Мне уже надоело говорить ему «нет», но он такой настырный. Он вообще-то очень милый человек, и мне не хотелось обижать его. Я много раз повторяла ему, что нам не следует встречаться, но Генри не обращает на мои слова никакого внимания. А почему ты спрашиваешь?

— Я просто подумала, что мы могли бы пойти куда-нибудь вместе. Тут вокруг масса всего интересного. В «Перформинг гэраж» — грандиозное выступление чечеточников, в церкви Святого Марка — поэтические чтения, в «Ла Мама» — премьера Брехта, в «Трех торговцах» — концерт электронной музыки, — угрюмо перечисляла Кики.

— О господи! Что с тобой? Ты мерила сегодня температуру? Что у тебя болит? — спросила Дэзи, изумленно глядя на подругу.

Кики свернулась клубочком на тахте, надеи старый халат и обложившись со всех сторон книгами, корреспонденцией и журналами.

— Не валяй дурака, со мной все в порядке. Я просто подумала, что мы должны серьезно заняться своим культурным развитием, вот и все. У меня, по крайней мере, есть мой театр, пусть он сейчас и простаивает. А чем занимаешься ты, кроме того, чтобы будить в миллионах женщин зуд приобретательства? — сердито проговорила Кики. — Эта твоя работа да еще общение с лошадниками скоро превратят тебя в полную идиотку, если ты не займешься собой.

— Давай просто сопоставим некоторые факты, — начала Дэзи, оставив без внимания тираду Кики. — Ты не вспоминала о культурном развитии с тех пор, как университет совершенно безосновательно выдал тебе диплом. Это означает, что впервые за эти восемь лет у тебя на эту пятницу не назначено свидание и ты по этой причине ударилась в панику. Но это абсурд, и ты сама прекрасно это понимаешь. Стоит тебе только свистнуть, и дюжина парней прискачет сюда в тот же миг.

— Мне они не нужны! — Заявление Кики прозвучало скорее сконфуженно, чем твердо.

— Так кто же тебе нужен?

Кики упрямо молчала.

— Ну что, поиграем в угадайку? Кого же хочет наша Кики? Кто заставил ее в прошлую субботу так набить холодильник, что мы вынуждены были всю неделю питаться паштетами и сырами, чтобы разгрузить его? Кто оказался таким недобрым, что…

— Ох, прекрати это, Дэзи! Порой ты бываешь такой противной, — прохныкала Кики.

— Люк до сих пор не позвонил, — спокойно констатировала Дэзи.

— Нет, и я готова пристрелить его! Как он смеет так поступать со мной? Я просто не могу понять! Никто так со мной не обращался, ни один человек!

Все маленькое тело Кики вибрировало от возмущения. Было такое впечатление, что она с трудом сдерживает себя, чтобы не сползти вниз и не начать стучать кулаками и ногами по полу, словно ребенок.

— Никто, кроме Люка Хаммерштейна.

— Это правда, вот в чем дело, — жалобно проговорила Кики.

— Кики, я тебе сочувствую, но надо иметь мужество смотреть правде в глаза, если ты не в состоянии ничего изменить.

— Ах, держите меня, мисс Одинокое Сердце снова учит меня!

— У тебя есть еще хоть кто-то, с кем ты могла бы поговорить об этом?

— Дэзи Валенская, тебе прекрасно известно, что у меня никого нет, кроме тебя.

— Думаю, что на этот раз ты права, — улыбнулась польщенная Дэзи. — Сегодня мой черед поиздеваться над тобой, как это делала ты пятьдесят или шестьдесят раз до того… не имеет значения — сколько. Но ты не первая, кому сегодня не повезло со мной. И что интересно — я в этом совершенно не виновата.

— Помолчи и слушай. Этот сукин сын отклонил все мои авансы, причем уже дважды. Как можно простить его после этого? Может быть, он импотент, как ты считаешь? Или, может, он болен какой-нибудь неизлечимой венерической болезнью и не сознается в этом? А может быть, о господи, может быть, он в кого-то влюблен? О боже! Готова поклясться, что все дело именно в этом, это единственное, что может быть!

— Если бы это было так, то мне было бы известно. Они с Нортом близкие друзья, и до меня обязательно что-нибудь бы дошло. Студия — это большая коммуна, в которой подобные сплетни мигом расходятся. Кики, ты просто все это выдумала.

Зазвонил телефон, и Дэзи сняла трубку.

— Алло, привет, Люк, это Дэзи.

Кики рванулась было к аппарату, но Дэзи отпрянула, крепко сжимая трубку на длинном шнуре.

— Нет, к сожалению, ее нет дома. Понятия не имею… По правде, я почти не видела ее всю неделю, только на бегу… но я могу ей передать…

Кики подавала ей отчаянные сигналы, но Дэзи только строила в ответ страшные гримасы и бросала твердые взгляды, одновременно размахивая свободной рукой.

— Хорошо… Я попрошу ее перезвонить вам, как только она сможет. Я оставлю ей записку сверху на всех остальных посланиях. Я уже начинаю чувствовать себя так, словно работаю на коммутаторе. Просто не знаю, почему Кики до сих пор не завела себе секретаршу или что-то вроде этого. Нет, ничего, не имеет значения… по крайней мере, вы тот клиент, которого я знаю лучше других. Всего хорошего, Люк!

— Дэзи! Как ты могла?! — воскликнула Кики, когда подруга повесила трубку.

— Именно так тебе и следует поступать.

— Ты, наверное, шутишь. В эту старую наивную игру давно уже никто не играет.

— Каждый поступает так, как его научили в детстве. Жаль, что ты плохо знакома с Анабель.

— Но я в жизни не разыгрывала из себя недотроги, — настаивала Кики, — и у меня было больше мужчин, чем у всех известных мне женщин.

— Тех мужчин, которые тебе не очень-то были нужны. Легко заполучить парня, в котором ты не заинтересована по-настоящему. Я знаю тебя не один год. Нет ничего проще, чем поймать какого-нибудь простака, который идет прямо в расставленные тобой силки, воображая себя победителем. Попробуй припомнить имя хотя бы одного парня, который хоть однажды заставил бы тебя страдать.

— А почему я должна позволять мужчинам заставлять меня страдать? Что в этом хорошего? — упрямо фыркнула Кики.

— Ничего. В страданиях нет ничего замечательного. Но я говорю о том, что ты упорно отказывалась очутиться в положении, когда тебе пришлось бы страдать. Ты всегда находила самые необременительные отношения — хороший секс, много веселья и ничего существенного, извини меня за это определение. И вот появляется мужчина, который что-то для тебя значит, и ты не знаешь, как к нему подступиться. Ты пытаешься поставить старый спектакль с новыми актерами, и у тебя ничего не выходит. Значит, постарайся сменить сценарий. Люк сильнее тебя, он намного тверже, чем ты себе представляешь. Он тебя раскусил, понял, как ты умеешь переступать через мужчин, и не пожелал, чтобы с ним ты поступила так же. Что ему еще остается, как не попытаться проявить стойкость? Он выжидал пять дней перед тем, как позвонить? Отлично, ты должна не отвечать на его звонок неделю, а может, и дольше. А когда ты встретишься с ним снова, ты станешь для него совсем другой, новой Кики.

— Боюсь, что уже поздно, я выдала себя, — грустно промолвила Кики. — Мне кажется, я уже дала ему понять, что я собой представляю. И потом вся эта жратва! Я готова перерезать себе глотку! Дэзи, я действительно потеряла голову, я обожаю его так…

— Первое впечатление можно исправить. Ведь ты же актриса, ты не забыла об этом? Будь сама собой и не спеши. Пусть ок как следует поразмыслит. Мне кажется, что такую тактику мужчины называют «поманить, а потом дать задний ход».

— Думаю, что правильнее было бы назвать это заманиванием в ловушку, — пробормотала Кики, просияв от восхищения. — Дэзи, я постараюсь это сделать. А что, если это не сработает?

— Тогда тебе придется покориться судьбе. Лучше знать это с самого начала, чем обнаружить истину спустя несколько месяцев, когда ты вся изведешься из-за этого парня.

— Слушай, я уже больше не могу есть субботние остатки. Давай пойдем съедим по пицце? Мне надо сменить обстановку.

— Давай.

Кики уже порхала по комнате, стараясь выглядеть при этом сдержанной. Дэзи с нежностью взглянула на подругу и потихоньку вышла из гостиной. Когда Кики входит в роль, она любит побыть в этот момент одна. Дэзи не спеша мыла руки и внезапно ощутила, что начинает проваливаться в ту же пропасть странной тоски, испытанной ею всего неделю назад, когда она гостила у Шортов в Мидлбурге. Высказывая Винго и Нику Греку все, что она думает по поводу их подлых планов, и затем уверенно наставляя Кики, она пребывала в отличном настроении. Но теперь, совершенно неожиданно, оставшись наедине с собой, она с испугом задумалась о собственной жизни, состоящей из обрывков и кусочков, не складывающихся даже в такую полезную осязаемую вещь, как лоскутное одеяло. Работа на студии при всей своей сложности и трудности не давала ей ощущения прочности и незыблемости существования. С каждым новым фильмом все вчерашние достижения и триумфы сменялись новыми неразрешимыми трудностями, а то, что Норт всего лишь не сердился на нее, отнюдь не заменяло простой его благодарности, что бы она там ни говорила сегодня во время ленча. А ее живопись! Все ее рисунки и акварели, после того как она получала за них плату, оставались в полном распоряжении капризных клиентов, ставивших ее работы не многим выше снимков профессиональных фотографов. Дэзи отчетливо понимала, что всю свою жизнь она обречена цепляться за свою работу, снова и снова утверждать себя. Ее не слишком удачные любовные эксперименты доставили ей еще большее разочарование, нежели она могла признаться Кики. Ее недавние глубокомысленные рассуждения по поводу нежелания Кики страдать от любви проистекали из того, что эта черта характера была свойственна ей самой в еще большей степени. Одна мысль о том, что ей придется провести еще один вечер, отбивая притязания бедного милого Генри Кавана, приводила ее в уныние. Дэзи и помыслить не могла, что позволит ему любить себя. Как это ни прискорбно, но она, став взрослой, еще ни разу не была влюблена, и это служило постоянным источником неловкости и депрессии. Дэзи вспомнила о Кики, репетировавшей сейчас роль недотроги в соседней комнате. Да, единственное, что было надежным и постоянным в ее жизни, так это дружба с Кики. Она была в неоплатном долгу перед Кики за ее душевную поддержку и неизменную преданность в течение всех этих лет, прошедших после смерти отца.

Тезей притопал в ванную комнату и сразу уловил настроение Дэзи. Он положил передние лапы ей на плечи, как делал это всегда, когда она была маленькой, и лизнул ее в нос.

Дэзи с удивлением обнаружила, что плачет. Черт тебя побери, Дэзи, сказала она самой себе, ты всегда ходишь с таким видом, будто тебе известны ответы на все вопросы, существующие в этом мире. Так что довольно плакать. Хватит! У тебя все хорошо, и живи как живется.