Серебряная богиня

23

— Нет, что ты хочешь сказать? Я, по-твоему, «за ним охотилась»? Так низко я никогда не позволила бы себе опуститься! — разъярилась Кики.

— До чего же у тебя избирательная память! — с восхищением произнесла Дэзи.

— Это не я забываю, а ты! Кто всегда был сторонником полной свободы в любви? Беспечной, независимой, легкомысленной, стремящейся к максимуму удовольствий в этом лучшем из миров? Разве не я?! Я — и только я! Скажи честно: ты когда-нибудь видела, чтобы я два вечера подряд встречалась с одним и тем же парнем? — пуще прежнего разошлась Кики.

— Или в одной и той же постели больше, чем три месяца кряду! — съязвила Дэзи.

— Ну подумаешь… Дай мне полюбоваться твоей мерзкой ухмылкой, Дэзи! А ведь когда-то ты была почти красивой…

И Кики всем своим видом дала понять, что не может отныне полагаться на свою лучшую подругу. Одетая в неприлично просвечивавшие кружевные трусики, платье от самого Фредерика из Голливуда, Кики лениво рылась в груде обольстительно вызывающих поясов для чулок, в основном красных и черных.

— А теперь, будь добра, ответь на некоторые из моих вопросов, — терпеливо продолжала Дэзи. — Ты вообще-то его ненавидишь, да?

— Ну я бы так не сказала, — возразила Кики, не слишком, впрочем, уверенно. — Тут ты несколько преувеличиваешь. Скорее это безразличие.

— Он что, тебе скучен?

— Отчасти. Главное — в нем нет изюминки. Господи, Дэзи, в мире столько потрясающих мужчин! Куда ни посмотри! Ты-то видишь? И у каждого, заметь, есть своя изюминка — пусть сумасшедшая, но зато какая за этим бездна таланта или шарма! Или нежности, о которой ты даже не подозреваешь, потому что тебе просто лень оглянуться и как следует вглядеться. По-моему, у тебя не хватает того, что французы называют… темпераментом. — Она произнесла это слово с ударением на последнем слоге. — Именно он и создает из женщины не просто любовницу, а великую любовницу, которая становится легендой… по прошествии времени. Так получаются Жорж Санд, Нинон де Ланкло и я! Да, черт побери, я! Только ты не хочешь это признавать.

— Нет, почему же… Я признаю, — ответила Дэзи примирительным тоном. — Ты тоже была кое-кем…

— «Была»! Я и сейчас есть! — с вызовом бросила Кики.

— Когда вы занимаетесь любовью, — спросила Дэзи, — ты можешь ему сказать, что ты чувствуешь при этом, ну знаешь… говорить, нравится тебе то-то или то-то, или просить его повторить еще раз, или чтобы он на пару сантиметров передвинулся левее… В общем, можешь ты обо всем этом говорить ему так же свободно и просто, как если бы речь шла о том, чтобы он почесал тебе спину?

— Конечно, а что? — спросила Кики с ехидством в голосе.

— Ничего. Просто удовлетворяю свое нездоровое любопытство.

— Удовлетвори теперь мое… Насчет Патрика Шеннона. Как он? — Неожиданно Кики буквально взорвалась от любопытства. — В общем, что у вас там двоих происходит? — уточнила Кики свой вопрос.

— Мы постоянно узнаем друг друга, — со сдержанным достоинством ответила Дэзи.

— О-го-го!.. Ты, значит, уходишь от ответа? А меня спрашиваешь?

— Пожалуйста, я готова рассказать все, что тебя интересует.

— Он любит тебя? — тут же воспользовалась моментом Кики.

— Он очень… внимателен.

— То есть, ты хочешь сказать, он ничего определенного не обещал? Не просил тебя выйти за него замуж?

Кики, казалось, напрочь позабыла о собственных проблемах и теперь все свое внимание переключила на подругу.

— Нет. Но мне это больше нравится.

— Держишь его на безопасном расстоянии, как и всех своих других любовников? Я правильно говорю?

— Какая там безопасность! Для этого расстояние слишком короткое. У него все спуталось… Этот человек принадлежит другому миру — миру бизнеса. Так интересно за ним наблюдать. Он всегда диктует свои условия, и это меня пугает… Пусть не слишком, но пугает. А может, и слишком. Ловишь себя на мысли, что он хотел бы подчинить себе все и вся, но я все равно могу говорить с ним обо всем и рассчитывать, что он поймет. И все же… все же я до конца не уверена, а не есть ли это один из его тайных способов заполучить то, чего ему хочется. До конца я не уверена. Иногда все так хорошо, так благородно, а потом… потом мне начинает казаться, что я для него — всего лишь очередное приобретение. Как будто я персонифицированная «Элстри». Одно несомненно: он влюблен в идею «Княжны Дэзи». А мне она осточертела. Вот дерьмо… совсем заговорилась.

— Ну а как мужчина он тебя устраивает? — продолжала свои расспросы Кики.

Дэзи покраснела.

— Хм-м… — пропела Кики. — Ты же обещала ничего не утаивать.

— Больше чем… Я бы даже сказала, что сверх того… Но из всего этого не следует, что у меня есть твердые планы на будущее. Я еще не готова… не готова даже к тому, чтобы думать о серьезном. Мне не хочется раньше времени связывать себя определенными обязательствами. Пусть все остается как есть, и ни к чему мне принимать это слишком близко к сердцу…

Кики набросилась на подругу, как тигрица:

— Но разве не ты говорила мне, что я должна позволить заковать себя в цепи и превратиться в раба на галерах, бессловесного и бесправного? Дэзи Валенская, такой наглости я от вас не ожидала! Даешь советы, когда сама не готова принять рабство. С твоей стороны это все одна мерзкая болтовня!

— Оставим это, Кики, — произнесла Дэзи как можно мягче. — В конце концов, это же не моя свадьба. И эти триста человек гостей внизу, в гостиной у твоей мамы, они же тебя ждут, а не меня! И не я должна появиться с восемью подружками и восемью шаферами, а ты! Я уж не говорю о женихе, который наверняка твой, а не мой… И все они волнуются и не могут понять: чего это ты заперлась тут наверху со мной и не желаешь осчастливить их своим присутствием.

— Это все он виноват! — воскликнула Кики, и вся она вдруг показалась Дэзи такой потерянной и жалкой… совсем как котенок, которого оставили на ночь во дворе под проливным дождем. — Только и умеет, что произносить гладкие речи, рекламщик чертов! И зачем только я позволила ему дать себя уговорить? Господи, какая же я дура!..

— Да это же ты говоришь избитыми клише, моя милая! — не сдержалась Дэзи. — Все так говорят, перед тем как выйти замуж и расстаться со своей свободой. Так что ты отнюдь не оригинальна.

— У других это, может, и клише, а у меня все по правде! — запротестовала Кики в ответ на замечание подруги, высказанное, правда, самым дружеским тоном. — Скажи, что мне теперь делать? Отменить свадьбу? Но уже слишком поздно! Или нет, не поздно? В конце концов, какое мне дело до того, что станут говорить люди? Дэзи, дорогая, сделай это для меня, а? Обещаю: больше я тебя ни о чем в жизни не буду просить! Сходи вниз, разыщи маму и скажи, чтобы она все отменила! Она все сделает как надо. Она это умеет. Тем более если ты ее попросишь. Тебе она не откажет.

Дэзи отрицательно покачала головой.

— Подлое предательство! Мне бы следовало быть к этому готовой.

— О чем это ты говоришь? Будь добра, не уклоняйся от моей просьбы!

— Кики, ты же сама прекрасно понимаешь, Кики, что твоя мать ни за что не отменит свадьбу. И даже если бы она это сделала, разве стала бы ты в результате более счастливой? Как ты считаешь: сколько времени тебе потребуется, чтобы снова отступить от своего решения? Нисколько — вот сколько. Так что я стащу тебя вниз к гостям вот этими руками! Только будет лучше, если сперва ты наденешь свой свадебный наряд…

— Ты просто безжплостная! Учти, тебе не будет прощения, пока я живу на этом свете!

— О! — простонала Дэзи, выглянув из окна спальни Кики. — Я только что увидела, что приехал Питер Спивак! Судья на месте — можно начинать.

— Нет! — заверещала Кики. — Я не могу! Я не хочу!

— Можешь, Кики! — попыталась урезонить подругу Дэзи. — Не загадывай вперед, вот и все. Думай только об одном завтра. Знаешь, что «Анонимные алкоголики» советуют людям, которые желают завязать? Они говорят: «Потерпите все-го лишь один завтрашний день!» Ну а потом еще один. И еще… Не ломай себе голову, как псе у вас сложится, если тебе придется жить с одним и тем же человеком целых… полсотни лет. Спроси себя: «Смогу я побыть замужем за Люком до завтрашнего утра?» Или, еще лучше, не до утра, а только, скажем, до полуночи. Выдержишь ты или не выдержишь? Ну, так как?

— Наверное… — мрачно отозвалась Кики.

— Ну тогда считай, что все в порядке. А завтра ты сможешь развестись. О'кей?

— Вот ты какая! Да я же тебя насквозь вижу! Ты прекрасно знаешь, что завтра я с ним разводиться не побегу. Никто никогда не разводится на следующий день после свадьбы. Такого не было ни разу. И все твои рассуждения — это та же самая логика, которая помогла меня заарканить… — обвинительным тоном произнесла Кики.

— Правильно. Я согласна, — подтвердила Дэзи. — Но ради бога, оденься! И побыстрей! — Теперь в словах Дэзи звучал уже почти приказ.

Кики выбрала наконец красный круженной пояс и натянула черные чулки, с мрачной решимостью поправила слегка перекрутившиеся швы.

— Я в восторге от твоего нижнего белья, — прокомментировала Дэзи. — Все идеально гармонирует!

— Черт прдери, Дэзи! Если уж мне положено надевать сверху белое, то, по крайней мере, пусть хоть под платьем его не будет, чтобы не изображать из себя девственницу года! — заявила Кики с вызовом, влезая в белые сатиновые лодочки. — Дерьмовые чулки, да еще с этими дерьмовыми туфлями! — мрачно добавила она.

Гневно сверкая глазами, Кики открыла платяной шкаф, где в полиэтиленовом чехле висело белое подвенечное платье.

— Кажется, мне надо помочь тебе надеть твое платье, — встрепенулась Дэзи и бросилась к шкафу.

На ней было шифоновое нежно-зеленое платье, волосы на голове уложены кольцами за ушами. На ногах зеленые туфельки на низком каблуке, чтобы не слишком возвышаться над Кики — ну разве что самую малость, ведь с этим уж ничего нельзя было поделать. Дэзи осторожно извлекла платье из чехла и расстегнула «молнию», чтобы Кики могла облачиться в свой наряд. Она взяла платье за плечики и, словно искушая, потрясла им перед носом Кики, как матадор перед разъяренным быком:

— Оле, ну кто еще?..

— Оле… — проворчала Кики. — Можно подумать, у меня есть выбор!

— Девочки? Девочки? — донесся снизу сквозь закрытую дверь голос Элеоноры Кавана. — Вы что, еще не готовы?

Сама миссис Кавана уже больше часа была при полном параде. Было ясно, что свадьба начнется явно с опозданием.

— Идем, идем, тетя Элли! — крикнула Дэзи. Кики состроила страшную рожицу, но промолчала.

— Можно мне войти?

— Через секунду мы сами выйдем! — прокричала Дэзи.

— Кики, дорогая, тебе нужна помощь? — спросила мамаша дрожащим голосом. «Господи, только бы ее не затошнило, а то еще платье испортит», — пронеслось у Элеоноры в голове.

— А как насчет того… — начала Кики, но Дэзи тут же зажала ей рот.

— Нет, тетя Элл и, нам ничего не надо, — постаралась успокоить миссис Кавана Дэзи. — Честно. Так что спускайтесь вниз, а мы сейчас.

— Ты чего? — прошипела Кики. — Я просто хотела попросить у нее валиум.

— Да у меня есть валиум, успокойся ты наконец! Я накачала бедного пса наркотиком по самую макушку.

— Дети — цветы — это я проходила. Но чтоб собаки — цветы? И к тому же под кайфом!

— Ты ж понимаешь, я не могла рисковать.

— Дэзи, милая моя! Ты взяла валиум специально для меня? — расчувствовалась Кики.

— Ну конечно. А теперь давай наденем наше платье, хорошо?

Подчиняясь, Кики позволила Дэзи застегнуть крючки на платье с пышной длинной юбкой, ослепительная белизна которого напоминала то ли взбитый крем, то ли девственные снега Аляски, то ли шарики сливочного мороженого с яичными белками. Наконец она посмотрелась в большое зеркало, где отражалась ее фигура в полный рост, и на губах ее заиграла ангельская улыбка. Дэзи, ободренная этим явным признаком перемены настроения, тут же спросила:

— О чем ты думаешь?

— О своих любовниках. Если бы они могли сейчас увидеть меня, они бы позеленели от зависти.

— По-твоему, невеста имеет право думать о таком?

— Еще как имеет!.. Выходить замуж, если у тебя не было раньше любовников? Что за дикая мысль!

Джерри Кавана, отец Кики, постучал в дверь:

— Кики, ради бога, когда ты будешь готова? Все ждут. Господи, Кики, да не копайся так… быстрее!

— Идем, идем, дядя Джерри! — крикнула через дверь Дэзи. — Кики, давай я приколю тебе вуаль — и пошевеливайся. Там уже играют твою песню.

— Какую еще песню?

— «Вот идет невеста»!

Побледнев, Кики поцеловала Дэзи в щеку и гордо выпрямилась.

— Вот она начинается, эта взрослая дерьмовая жизнь! — пробормотала она жалобно, направляясь к двери навстречу своему будущему.

Кэндис Блюм напряженно думала. Стоя, по обыкновению засунув руки глубоко в карманы, чуть откинувшись назад, так что еще резче обозначились ее крутые бедра, она хранила молчание, пока ее помощница, Дженни Антонио, терпеливо ждала указаний. Как всегда, Кэндис была безупречно одета: в свое время, рассказывали, она отказалась от одной прекрасной работы в Калифорнии на том основании, что там, дескать, негде купить модные туфли.

— Позвони к «Гроссинжеру» и в «Конкорд». Узнай, как там у них с машинами по производству искусственного снега. И сколько времени проходит, прежде чем он начинает таять. Речь идет о середине сентября, при том условии, конечно, что не будет нашей обычной в это время полосы дикой жары, что, вообще-то говоря, было бы чудом. И спроси, сколько стоит прокат. Да, и позвони в отдел паркового хозяйства: сдается мне, для этого дела надо будет получить их разрешение. А где образцы приглашения?

— А что, если «Гроссинжеру» и «Конкорду» самим будут нужны эти их машины? Ведь они обеспечивают катание практически круглый год? — спросила Дженни с молодой горячностью и сообразительностью, свойственными ее двадцатитрехлетнему возрасту.

Кэндис взглянула на свою помощницу с изумлением.

— Дженни! Ты еще ничего не знаешь о том, как работает наша корпорация? Когда мы отмечаем Новый год, то устраиваем вечеринку а-ля царский прием в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге. Когда арендуем «Таверну» на лужайке Центрального парка, то это нам необходимо для того, чтобы мода на «Княжну Дэзи» вошла перед Рождеством в каждый дом. А для всего этого нужен снег! Понимаешь? В крайнем случае мы даже купим у них снегоделательные машины. Садись за телефон — и хватит задавать идиотские вопросы. Ручаюсь, что ты еще не выяснила для меня насчет тройки?

— «Тройка» — это любой экипаж, запряженный тремя лошадьми. Так что нам нет необходимости добывать настоящие сани. Экипажи и побольше лошадей — вот и все.

— Одну проблему решили, осталась еще одна тысяча, — задумчиво отозвалась Кэндис. — А на когда у меня назначена встреча с Уорнером Ле Роем, чтобы обсудить меню?

— Он хотел сделать это завтра во время ленча. Но вы с Дэзи завтра обедаете с Лео Лерманом, чтобы материал мог уже послезавтра появиться в колонке «О чем все говорят». Я сказала, что перезвоню попозже.

Монолог Дженни прервал звонок секретарши, интересовавшейся, можно ли соединить Кэндис с городом.

— Соединяй! — бросила она и, прикрыв трубку ладонью, горячо зашептала: — Это Джейн! Моя давняя так называемая подруга из журнала «Пипл». Представляешь, эта сука полгода, наверное, не отвечала на мои звонки! И вот звонит сама. Должно быть, плохие новости.

Обе, и Кэндис и Дженни, замерли в напряженном ожидании.

— Привет, Джейн!.. А ты как? Ну, прекрасно. Княжна Дэзи? Нет, пока окончательного согласия мы ни от кого из больших журналов не получали. Переговоры? Да, переговоры ведем. Что, эксклюзивные права? Черт! По мне, так я бы руками и ногами «за»! О чем ты говоришь? Но мой босс… Не думаю, что он согласится. И «Тайм», и «Ньюсуик», и «Нью-Йорк», ты уж извини, но у них у всех есть разделы, где Дэзи пришлась бы в самый раз. Что?! Будет у вас в ОБЛОЖКЕ?! Ты уверена? Нет… нет, конечно. Я не то хотела сказать. Но я же должна буду твердо ему пообещать! И если не получится, то мне придется подыскивать себе другую работу. Определенно? Ты сказала «определенно»? Он абсолютно прав. Совершенно с ним согласна. Знаешь, давай я переговорю со своим… да… и перезвоню тебе где-то в пределах получаса. Идет? Через пятнадцать минут? Хорошо. Пока!

Кэндис положила трубку с видом человека, который не может поверить своим ушам.

— Это… невероятно! — слабым голосом произнесла Кэндис.

— Я что-то не понимаю. Вы рассчитывали на обычный материал, а тут они хотят вынести на обложку?

— Она говорит, что ее боссу осточертело: восемь десятых каждых десяти обложек посвящены или Голливуду, или «ящику». И потом, ему не нравится, что журнал превратился в издание для слишком большого круга читателей, навязывающих «Пипл» свой стиль. Он хочет большей элегантности, элитарности — словом, больше Нью-Йорка, В фото Дэзи, которые мы рассылали по журналам, он прямо-таки влюбился. Кроме того, в молодости он был без ума от Франчески Вер-нон… пересмотрел по десятку раз все ее картины. У Дэзи, по его мнению, в точности такие же глаза, как у матери.

— Господи! — медленно произнесла Дженни.

— Дженни, это все из мира дерьмовой фантастики, учти! Второй раз такого в твоей жизни может и не случиться. Так что не бери, как говорится, в голову. Но теперь ты хоть понимаешь, в чем состоит фатальное очарование такой штуки, как паблисити? Сколько времени прошло после звонка Джейн?

— Минута, я думаю.

— Так, перезванивать еще рано. Нельзя показывать, что тебя это слишком интересует.

— Но вы ведь говорили, что вам надо связаться с Шенноном, а он опять в Токио.

— Связаться? Когда речь идет об обложке «Пипл»? Да я что, спятила? Или ты думаешь, что по такому поводу мне понадобится от него разрешение?

— Ровно две минуты прошло, — предугадывая вопрос Кэндис, поспешила с ответом Дженни.

— Дьявол! Я не вынесу! Надо же…

И циничная, рафинированная Кэндис пустилась в пляс — подобие ирландской джиги — прямо посреди офиса! Наконец остановившись, она чуть не грохнулась на ковер.

— Послушай, — заговорила она, уставившись на Дженни, — держу пари, что ты понятия не имеешь, какие четыре журнала надо иметь в киоске? — И, не дав возможности той ответить, она продекламировала четыре священных названия: — «Плейбой», «Пентхаус», «Космо», «Пипл». И если у тебя на прилавке есть эта четверка, то об остальных можно не беспокоиться. Уж тогда-то ты точно не прогоришь. А без них тебе конец. Ну, хватит, на сегодня наш втором урок закончен. А первый какой у нас был?

— Если Шеннону нужен снег, надо достать снег.

Неделю спустя Дэзи стояла с вызывающим видом у двери студии Дэнила, наиболее известного в мире фотографа-портретиста. На двери не было ничего, кроме кнопки звонка и маленькой медной таблички с единственной буквой Д.

Стоя перед этой обыкновенной дверью, Дэзи испытывала в равной мере два чувства — решимость и робость. Когда утром она собиралась уходить из дома, позвонила Кики и предложила взять к себе Тезея на то время, что Дэзи будет сниматься у такого знаменитого фотографа. Но Дэзи отказалась. Она знала, и знала слишком хорошо: держась за Тезея, она получит шанс хоть как-то выразить свое неприятие той рекламной карусели, которая начинала вертеться. Поход к Дэнилу был ее первым шагом на этом пути. Конечно, с ее стороны это по-детски, но ей наплевать. Теперь, когда она появится на обложке журнала «Пипл», с личной жизнью, считай, можно будет расстаться: внимание этого журнала делало такую угрозу куда более реальной, чем все коммерческие ролики, все интервью и рекламные фото, вместе взятые. Все, что Кэндис Блюм планировала для нее до сих пор, было чем-то отвлеченным. Теперь же действительность стояла на пороге этого дома — от предстоящих ей нескольких часов фотосъемки убежать было уже невозможно. Дэзи понимала, что должна подчиниться, несмотря на все свои предубеждения, и заставила себя нажать на кнопку звонка.

Дверь со скрипом отворилась, и Дэзи буквально ввалилась в маленькую, заполненную людьми приемную, где ее уже ждали. Пока шел обмен светскими приветствиями, Дэзи обежала глазами комнату. Самым примечательным в ней было… отсутствие самого Дэнила.

Впрочем, Дэзи была к этому готова. Раньше ей уже приходилось слышать от фотомоделей, что сам маэстро, как правило, появлялся после некоторой паузы, соответствующим образом обставляя свое появление.

Дэзи между тем поймала на себе одобрительные взгляды гримера и парикмахера — Алонзо и Робертсона. То были ветераны, которых Дэнил всегда приглашал перед ответственными съемками: они знали, что им предстоит проработать над моделью по крайней мере часа три, прежде чем начнется процесс собственно фотографирования. Его работа во многом зависела от их таланта: великий маэстро нуждался в них, чтобы в очередной раз подтвердить свое мастерство — умение создать на пленке образ более совершенный, чем в реальной жизни. Редакторы никогда не опасались за результат съемки у Дэнила. Алонзо и Робертсон, которым платили семьдесят пять долларов в час при гарантированном минимуме в пять часов работы ежедневно, явно радовались возможности поработать в этот день для маэстро, у которого всегда имелась в запасе свита раболепствующих гримеров и парикмахеров.

— Мне не нужен сегодня ни один из вас, — улыбнулась Дэзи Алонзо и Робертсону. — Я думала, с вами уже договорились об этом.

Робертсон бросил быстрый взгляд на Алонзо, как бы вопрошая: «Что это она себе позволяет?»

Кэндис Блюм поняла, что нужно срочно вмешаться.

— Я сообщила Дэнилу о таком пожелании, но он настаивал.

Она с умоляющим видом взглянула на Дэзи, давая понять, что «Пипл» не терпит никаких стычек, когда речь идет о материале настолько важном, что фото дают на обложку. Между тем Алонзо попытался заманить Дэзи в костюмерную.

— Милочка, проходите вот сюда и присаживайтесь к туалетному столику, — сладким голосом пропел он. — Пора начинать, уже довольно поздно, у нас мало времени.

— Не думаю, что стоит спешить, — ответила Дэзи.

Сотрудник журнала, предчувствуя назревающую ссору, вытащил привычным движением блокнот и ручку.

— Дэнила сюда, Робби, — скомандовал косметолог и обратился к Дэзи: — Я могу называть вас княжной?

— Можно просто Дэзи, — сухо бросила она.

Боже, до чего надоели ей эти вопросы! Всегда одно и то же…

Тем временем появился сам Дэнил, раздосадованный, что его отвлекли от настоящего искусства, каковым он считал искусство ретуши. Обычное лицо, ничем не примечательное, худощавый, коротко подстриженные светлые полосы, отметила про себя Дэзи. Одного быстрого, все вбирающего взгляда ему было достаточно, чтобы оценить неотразимое обаяние красоты Дэзи и тут же отмести от себя ее чары. На двадцать пять минут работы, прикинул этот безликий маэстро в выцветших джинсах и ботинках на высоком каблуке. Таких в этом году через меня прошла пара сотен, не меньше.

Не одна женщина была наказана им за свою ошибку — все они полагали, что смогут подчинить его своим капризам. Вот и сейчас, подняв безразличную, томную бровь, он объявил, адресуясь сразу ко всем, кто заполнял приемную:

— Будет, как я сказал.

Но Дэзи и не думала сдаваться.

Дело в том, что годы работы с коммерческими роликами многому научили ее по части косметики, которой сама она пользовалась весьма умеренно.

— Я уже подвела глаза и накрасила губы. Гримом я никогда не пользуюсь. Так что зачем мне нужна вся эта косметика?

— Ребята, вы что-то завозились, — произнес Дэнил так, словно Дэзи вообще ничего не говорила и отвечать ей не требовалось.

Оценив ситуацию (ибо Кэндис Блюм цепко схватила Дэзи за одну руку, а в другую вцепилась старший редактор «Пипл»), она поняла, что находится в явном меньшинстве и любое сопротивление было бы просто смехотворным. Высвободившись из их капкана, она с гордо поднятой головой последовала в узкую костюмерную, где перед длинным столом, над которым тянулось зеркало, стояла высокая кухонная табуретка.

Усаживаясь, Дэзи услышала, как старший редактор «Пипл» озабоченным голосом произнесла:

— Но, Дэнил, дорогой, вы ведь не отказались от того, чтобы портрет был выполнен в стиле, положенном для королевской семьи?

— А я думала, мы договорились сделать его в духе ностальгии по старым временам? Разве не так, Марсия?

— Лично я ничего не имею против любой ностальгии, Фрэнси, но при условии, что все будет выдержано в строгих тонах, — огрызнулась старший редактор в ответ на замечание младшей.

— Попробуй свежий сок папайи, — посоветовал Дэнил, прежде чем подняться к себе.

Не шевелясь, Дэзи наблюдала за тем, как Алонзо ловко наносит на теплую поверхность ее кожи тонкий ровный слой бежеватой жидкости, призванной создать тот фон, на котором ему предстояло, по своему разумению, рисовать все то, что отвечало его собственным представлениям о женской красоте. Вскоре слой этот уже покрывал все ее лицо и шею. Даже губы потеряли свою розовую свежесть под бежевым слоем. Исчезли и ее золотистые брови — тон доходил до самых корней волос, и лишь несколько непокорных прядей своим серебристым блеском как бы бросали вызов тому насилию, которое над ней учиняли.

— Боюсь, вы можете слегка перепачкаться. Возможно, стоит накинуть халат? — спросил Алонзо, явно довольный плодами своей разрушительной деятельности.

Дэзи открыла рот, собираясь что-то сказать.

— Молчите! Ради бога, молчите! — предостерегающе завопил Алонзо. — У меня еще не готовы губы.

На пороге костюмерной, с карликовым королевским спаниелем на руках, появилась фигура молодого мулата — это был Анри, помощник Дэнила по стилевой композиции. Медленно поводя томным взглядом, он с презрением взирал на манипуляции с лицом Дэзи. Однако в конце концов он снизошел настолько, что протянул Дэзи махровый халат и жестом указал на ванную комнату, где можно было переодеться.

Через несколько минут Дэзи вернулась к своему неудобному табурету и, смирившись, стала наблюдать за тем, как Алонзо приступил к нанесению теней на ее бежевую маску, орудуя жирным коричневым карандашом.

Продолжая наносить легкие штрихи, Алонзо доверительно наклонился к ней:

— Пять разных экстрасенсов говорили мне, что в этом году я получу работу в Голливуде.

Дэзи постаралась изобразить глазами вежливое любопытство — теперь она могла разговаривать лишь с помощью глаз. Правда, цвет ее темных зрачков был таким насыщенным, что не мог передать столь слабых эмоций.

— Знаете ли вы Голливуд? Нет! Не говорите, не говорите! И глаза закройте!

Дэзи повиновалась, испытав при этом истинное облегчение: маленькая комната, забитая глазевшими на нее людьми, исчезла сразу же, как только опустились ее веки. Единственное, что она чувствовала, это прикосновения различных кисточек к ее лицу. Неожиданно она ощутила на своих волосах чьи-то руки и услышала возмущенный голос Алонзо:

— Отойди, Робби. Ты получишь ее, когда я с ней закончу. И ни минутой раньше. Ты меня чуть под руку не толкнул.

Прислушиваясь к болтовне редакторов «Пипл» и Кэндис, Дэзи думала о том, что никогда прежде в своей жизни на нее не смотрели так, как сделал это Дэнил: взглядом ни холодным, ни теплым, ни одобрительным, ни осуждающим… ничего, кроме абсолютного отсутствия всякого интереса. Этому человеку скучно, решила Дэзи, тут же сказав себе, что ей это все равно. Таких съемок, как сейчас, у него было по меньшей мере две в день, и притом всю неделю подряд. И так было всю жизнь. За один снимок, который у него брали, он получал в среднем три тысячи долларов. Даже лучший хирург по пластическим операциям, делавший по две операции в день, и то получал не больше маэстро, подумала Дэзи, пытаясь отвлечься от щекотавшей ухо кисточки.

— Можете открыть глаза, — распорядился Алонзо.

С опаской подняв веки, она увидела свое отражение в зеркале. Оттуда на нее все еще глядела бежевая маска, разукрашенная глубокими непривычными тенями, положенными на скулы, шею и веки.

— Мы только начинаем, — пояснил Алонзо, видя изумление Дэзи.

Робертсон, парикмахер, с преувеличенно терпеливым видом томился у стены. Батарея щипцов для завивки и горячих термобигуди находилась уже в состоянии полной боевой готовности, хотя еще добрых полтора часа он не сможет приступить к своей работе.

Дэзи казалось, что она сидит на этой проклятой табуретке уже целую вечность, хотя прошло всего два часа. Если бы, подумала она с растущим раздражением, такой копуша, как Алонзо, должен был работать с ней на киносъемке, его бы уже давно не было в живых. Да она сама бы заколола его одним из тех многочисленных инструментов, которым он пользовался. Наконец Алонзо решил, что работа закончена и можно передавать эстафету Робертсону.

Разрисованное отражение, смотревшее на нее из зеркала, было чужим: не тот рот, не те брови, не та кожа… С сегодняшнего утра, когда она сюда пришла, Дэзи состарилась по меньшей мере на десять лет. Лицо в зеркале было не ее, и когда Робертсон начал укладывать волосы в сложную прическу в виде диадемы а-ля принцесса Грейс Келли на гала-концерте, Дэзи не стала даже протестовать.

— Я должен создать опорный валик для тиары, — сказал он, ловко работая пальцами, постепенно превращавшими ее волосы в плотную массу кудрей.

— Тиара? — спросила Дэзи чужими губами.

— Анри взял напрокат тиару, подвески и колье, — сообщил он. — Мы хотим создать образ дореволюционной России. Вы должны выглядеть вроде Анастасии — ну знаете, вся эта романовская династия.

— Я не знала, что это входит в ваши планы, — ответила Дэзи, — да лучше бы мне и сейчас об этом ничего не знать.

— В чем дело? — удивился Робертсон.

— Не берите в голову…

Выходит, подумала Дэзи, что Кэндис Блюм, несмотря на свою благовоспитанность, не сочла нужным поделиться с ней этими замыслами. Дэзи и так мутило от лицезрения того, что сделали с ее лицом, а тут к визуальному неприятию добавлялась еще и тошнотворная мысль, что ее хотят заставить перевоплотиться в несчастную и даьно погибшую Великую Княгиню. Она уже было совсем поднялась, чтобы выяснить отношения с Кэндис, когда в комнату вплыл Анри, неся несколько коробочек черного бархата. Не говоря ни слова, он защелкнул «ошейник» из рубинов, изумрудов и бриллиантов у нее на шее и водрузил на голову сияющую теми же драгоценностями тиару.

— Что?! У вас не проколоты уши? — возмущенно взвизгнул он.

— Может, вы займетесь этим и сами проколете их? — тихо спросила Дэзи. В ее голосе прозвучало такое бешенство, что Анри даже попятился.

Сверху, из студии, раздался нетерпеливый голос Дэнила. Похоже, он наконец обрел нужное для работы настроение: если все пойдет по расписанию, через полчаса маэстро будет свободен.

— Готовы? — спросил Робертсон.

Дэзи еще раз посмотрелась в зеркало — возражать было бесполезно. Они столько всего с ней натворили, что она даже представить себе не могла, с чего надо начать, чтобы хоть чуть-чуть исправить положение.

Дэзи с осторожностью поднялась. От долгого сидения ноги затекли, и она едва стояла. Ей не нужно было переодевать махровый халат, потому что в определенный момент, при начале съемок, она просто сбросит его. Но Дэзи не чувствовала себя готовой к дальнейшим действиям. Она была абсолютно опустошена и раздавлена. Да что там говорить, Дэзи Вален-ской больше не существовало!

— Ну, с меня хватит! — вдруг произнесла Дэзи, повернулась к столу и, запустив пальцы в банку с холодным кремом, размазала ее содержимое по лицу — от одной щеки до другой. — Снимите с меня драгоценности, распустите волосы и позовите сюда Алонзо, чтобы он смыл с меня всю оставшуюся гадость!

Робертсон, к которому были обращены ее слова, почувствовал, как пол уплывает у него из-под ног. Он отступил как можно дальше, в самый угол, и оттуда наблюдал за этой сумасшедшей.

— Алонзо! — крикнула Дэзи, чтобы ее могли услышать в приемной. — Идите сюда. Вы мне нужны!

Косметолог поспешил к ней в костюмерную и застал ее в тот момент, когда она растирала вторую порцию холодного крема по лбу и подбородку.

— Полотенца! — скомандовала Дэзи. — И скажите вашему Дэнилу, что я буду готова через несколько минут. Обычно на всю косметику у меня уходит не больше трех минут, но это когда на лице нет никакого грима. Робертсон! Расческу! Алонзо, ради бога, встряхните головой и сделайте пару глубоких вдохов…

— Можно, мы пройдемся по тому, что имеем на сегодняшний день, а, Уорнер? — попросил Хьюго Ралли, управляющий «Таверны» в Центральном парке.

Кэндис Блюм и Уорнер Ле Рой, как ему показалось, настолько быстро пришли к единому мнению, что он захотел убедиться, а не упустили ли они все чего-нибудь существенного.

Секретарша начала быстро читать по своим записям:

— Вязовая комната будет использоваться для церемонии приема гостей. В Вязовой комнате и в Зале со стропилами будут поставлены десять столиков на колесиках. Они начнут циркулировать, как только откроется прием. Каждый столик будут обслуживать по паре официантов. На столах поставим три ледяные чаши с изображением княжны Дэзи — каждая три фута высотой. В одной — десять фунтов икры, в другой — три литра шампанского «Луис Родерер Кристалл», в третьей — бутылка русской водки. Икра выкладывается на маленькие тарелочки. Сервировка — по вкусу гостей.

— Ты забыла цыган, — вставила Кэндис, сбрызнув лимонным соком копченую форель, которую она с удовольствием поглощала.

— Я как раз собиралась перейти к цыганам, — заметила секретарша. — Во время прибытия гостей по обе стороны парадного входа должен выстроиться цыганский хор из тридцати человек. Еще тридцать цыган будут курсировать в Вязовой комнате и Балочном зале. Они не должны играть громко, чтобы не заглушить представление княжны Дэзи гостям. Вокруг ресторана должны быть размещены восемь прожекторов. В дополнение к нашему персоналу будет нанято пятьдесят человек, учитывая тройки. Все эти люди должны иметь опыт общения с лошадьми.

Секретарша сделала пометку в записях и продолжала:

— Во время ужина в Кристальной комнате будет играть духовой оркестр. Вальс будут танцевать в Кристальной комнате, а также под деревьями на террасе. Цыганские музыканты играют в павильоне. Оркестр диско предполагается разместить в комнате возле террасы в дальнем конце ресторана уже после ужина.

— А если пойдет дождь? — спросила Кэндис.

— Можно будет натянуть тент и установить переносные радиаторы. Однако сейчас только начало сентября, и я не думаю, что нам следует беспокоиться насчет этого, — отмел ее опасения Уорнер Ле Рой.

— Уорнер, — начала Кэндис самым игривым, какой могла себе позволить, тоном, — я все еще не удовлетворена решением вопроса с икрой. Мы просто говорим «икра», но мне бы хотелось более точного определения. Меня это интересует лично.

— Если вы желаете, чтобы все было, как говорится, по высшему разряду, — подумав, ответил он, — то я мог бы попытаться заказать золотистую иранскую. Сомневаюсь, однако, чтобы ее хватило на всех. Кстати, уверен: большинство людей никогда не отличит эту икру от обычной.

— Хорошо. А если не иранская, то какая все-таки ближе всего подходит к ней по качеству? — продолжала допытываться Кэндис.

— Ну, можно попробовать белужью. Тут проблем не будет. Порция должна быть в среднем где-то в три унции. Это две ложки — вполне достаточно, чтобы гости убедились в вашей щедрости. То есть получается один фунт на пятерых. При этом учтите, что далеко не все вообще любят икру.

— Я хочу, — с жаром возразила Кэндис, — чтобы гости могли не просто убедиться в нашей щедрости. Я хочу, чтобы они обалдели! Пусть на каждого будет не по три, а по четыре унции.

— Мне продолжать? — спросила секретарша.

Кэндис кивнула.

— В буфете предполагается выставить целого осетра в холодном виде и лососину, жареных перепелов, жаренного на вертеле дикого кабана с тушеными яблоками и брусникой…

— Знаете что, Уорнер, я не совсем уверена насчет кабана, — перебила Кэндис. — Вроде бы это блюдо русской кухни, но вы точно знаете?

— Это сенсационно! Мы маринуем его пять дней, обваливаем в белых сухарях и подаем под беарнским соусом.

Он дал знак секретарше, чтобы та продолжала читать длинный перечень блюд для буфета. Наконец она подошла к концу своих записей.

— Десерт будет подаваться за столом. Мистер Ралли и шеф-повар решат, какие ингредиенты являются наиболее подходящими для скульптурных сооружений на десерт. И все это будет подожжено.

— Только чтобы не горела бутыль с изображением княжны Дэзи, — предупредила Кэндис.

— Конечно, нет! — возмутился Уорнер. — Тут вы можете на меня положиться.

— Я и полагаюсь, — с чувством проговорила Кэндис. — Только я не вижу, почему мы не можем развесить сосульки на деревьях? У нас же будет снег вокруг «Таверны», везде, кроме танцевальной веранды. Так почему же не могут быть настоящие сосульки?

— Я мог бы, — задумчиво проговорил Уорнер, — повесить театральные сосульки или, скажем, зажечь зимние огни.

— О, да! Великолепно! Зимние огоньки! Как раз то, что надо. Белые, малюсенькие и мигающие! Я помню их с прошлого Рождества, как раз проезжала мимо и видела. Они были просто потрясающими! — в полном экстазе защебетала Кэндис. — Давайте остановимся на них…

— Есть, правда, одна проблема. Ведь на следующий день их придется снять. Зимний антураж раньше Дня благодарения мы обычно не применяем.

— Не вижу проблемы, — удивилась Кэндис.

— Дело в том, что это как-никак шестьдесят тысяч лампочек. И электрикам придется заплатить кругленькую сумму.

— Мистер Шеннон не понял бы меня, узнав, что я уперлась из-за каких-то там мигалок, — с обиженным видом возразила эксперт по паблисити. — Уж коли мы выкидываем шестьдесят тысяч долларов на искусственный снег…

Хьюго Ралли осторожно кашлянул.

— А мы разве не оговаривали только свечи и никакого электричества? — спросил он.

— Нет. Мы говорили, что нам потребуется по крайней мере две тысячи свечей в серебряных канделябрах. Но в туалетных комнатах должно быть электричество, — напомнила Кэндис. — А теперь относительно цветов, мистер Ралли. Это чрезвычайно важно. У нас должны быть тысячи маргариток. Но где вы их сможете раздобыть в такое время? Но, повторяю, они нам необходимы.

— Достать-то я их достану. Но, боюсь, они не произведут должного эффекта, если я не поставлю их вместе с белыми розами и желтыми хризантемами, — настаивал на своем Ралли.

— О'кей, главное, чтобы были маргаритки!

Кэндис апеллировала теперь исключительно к Уорнеру Ле Рою.

— Вы не могли бы назвать примерную сумму, в которую нам обойдется этот прием? Пока забудьте про снег, про тройки и лошадей.

Уорнер на минуту задумался.

— Где-то в районе… — прикидывая, медленно начал он. — Если набросить дополнительный персонал, и ледяные скульптуры, и разное другое, то… думаю, получится где-то в районе двухсот тысяч.

— Звучит вполне реалистично, — оценила его подсчет Кэндис.

Просыпаясь после первых беспокойных часов тяжелого забытья, президент «Элстри» Хилли Биджур нередко задавался вопросом: какая нелегкая в свое время затянула его в этот дерьмовый мир косметики? В эти дикие джунгли, откуда нормальному человеку в жизни не выбраться? Как только подобный вопрос начинал вертеться у него в голове, он мог уверенно распрощаться с мыслью о том, чтобы заснуть в ближайшие часы.

И тогда Хилли Биджур вставал с постели и брал таблетку снотворного, которая, по словам его врача, не грозила выработать привычку к постоянному пристрастию. Эта замечательная таблетка имела только один недостаток: Хилли Биджур констатировал, что она не помогала ему заснуть. Однако, проглотив ее, он начинал чувствовать себя спокойнее, хотя скорее всего это было лишь самовнушение. Впрочем, по возможности еле слышно, чтобы не разбудить жену, выбираясь из спальни, он все равно шел за таблеткой.

Потом он читал очередные несколько страниц пятитомной биографии Генри Джеймса. Примерно в пять утра, стараясь думать только о Джеймсе, выпускавшем одну за другой свои книги в Лондоне, он пробирался обратно в спальню. Обычно ему удавалось заснуть на несколько часов, прежде чем пробудиться для нового дня — дня, заполненного делами, каждое из которых имело отношение к рекламной кампании «Княжны Дэзи».

Стояло начало сентября 1977 года. Со старта кампании по рекламе новых духов и косметики минуло почти восемь месяцев. Духи, которые Патрик Шеннон окрестил «Княжна Дэзи», фактически разрабатывались уже семь лет — то была работа человека, считавшегося величайшим «носом» Франции. На прагматический вкус Хилли Биджура новые духи пахли неплохо, но лично он считал: им не сравниться с «Арпеж». Это были духи, которыми пользовалась первая женщина, с которой он переспал, и других, полагал он, больше и не надо выпускать. «Арпеж» возбуждал его так же, как «Роса юности», которыми пользовалась теща, вызывавшая у него отвращение. Что было бы, задумался он, если бы его первая настоящая женщина пользовалась «Росой юности», а теща — «Арпеж»? Интересно, не стали бы его пристрастия прямо противоположными? И вообще, духи ли пахли сексом или, наоборот, секс пах духами? И чем бы он пах, если бы духов вообще не существовало? Было бы это лучше или нет? Лично он склонялся к тому мнению, но бизнес есть бизнес, и если люди хотят считать какие-то духи не «выветриваемыми», но романтичными, одухотворенными, не навязчивыми, а очаровательными и радостно женственными, у них на это столько же прав, сколько у ценителей вин. Ему было абсолютно наплевать, когда они начинали толковать о каких-то «флораль-ных нотах», или «маленьких зеленых лепестках», или с умным видом роняли фразы о «серьезных духах для серьезных костюмов» или «мускусной революции». Он был совершенно безразличен к тому, являлись ли духи «созданными» или «разработанными». Точно так же ему было совершенно безразлично, «применяет» ли женщина «Хлое» или «проникается ими», как и содержание всего этого одинаково бессмысленного жаргона, употреблявшегося в вычурном мире косметики.

Вопрос сводится только к продаже — и больше ни к чему, думал он, принимал душ. Духи — это фантазия вместо реальности. Предмет роскоши, все больше становящийся частью американской жизни.

Хилли Биджур знал толк во всем, что касалось продажи товара, и Шеннон далеко не случайно выбрал именно его на место президента «Элстри». Примерно через месяц, не останавливаясь ни перед какими затратами, он нанял группу людей, не связанных с прежними делами «Элстри», а потому с энтузиазмом взявшихся за проведение в жизнь новой линии, рассчитанной на массовую распродажу и максимальные прибыли. Он лично распорядился, сколько новых изделий должно войти в тот косметический набор, который компания предлагала своим оптовым покупателям. Обычно заказчики страшатся, когда им предлагают большой набор — у них нет гарантии, что в рознице дела пойдут так, как ожидается. Вот почему в новый косметический «пакет», рекламируемый княжной Дэзи, входило не так уж много наименований: освежающий лосьон, очищающий крем, лосьон для тела, жидкий косметический грим шести тонов, помада и губной блеск наиболее ходовых оттенков розового, красного, коричневатого и темно-фиолетового цветов, лак для ногтей соответствующих четырех тонов, четыре оттенка румян, четыре вида пудры для лица, тушь для ресниц черного и коричневого цветов, карандаш для век четырех оттенков, тени для глаз восьми видов (в этом отношении он мог поздравить себя: обычный набор косметики, как правило, включал более двадцати видов теней, так что Биджур считал, что проявил неслыханное самоограничение) и, конечно, мыло, спрей во флаконах четырех размеров и, наконец, духи — в расфасовке по пол-унции, унции и две унции.

Перебирая в уме весь ассортимент новых косметических товаров, Хилли Биджур вспоминал слова Дика Джонсона, оптовика из Аллентуана.

— На рынке сегодня слишком много товаров — производители совсем с ума посходили.

Но Хилли хорошо понимал, что без новых товаров нет и прогресса.

Одиннадцать центов от каждого доллара в косметике уходит на упаковку. Именно это обстоятельство заставило Хилли Биджура погрузиться в любовное созерцание изумительной красоты флаконов, разработанных для новых духов «Княжна Дэзи». Идею дизайна подсказала им сама Дэзи: ее вдохновили пасхальные яйца Питера Карла Фаберже, которых за период с 1884-го по 1917 год было сделано для царской семьи пятьдесят семь штук. Теперь они хранятся в музеях по всему свету, хотя некоторые и попали в частные коллекции. Марджори Мерривезер Пост, наследница корпорации «Дженерал фудс» — одна из немногих обладательниц нескольких царских яиц Фаберже. Так вот, даже в ее обширной коллекции русских сокровищ они были самыми уникальными экспонатами.

Флакон с духами «Княжна Дэзи» имел форму яйца и был сделан из хрусталя ручной работы: с четырех сторон его оплетала изящная, шелестящая позолоченная лента, завязывавшаяся над граненой пробкой пышным бантом. «Яйцо» помещалось на золоченый треножник, поражавший своей грациозностью, а сверху свободно входило и овальное отверстие, являвшееся частью крепления. В год, когда духи продавались во флаконах сугубо модернового дизайна, флакон «Элстри» поражал своей уникальностью, сам по себе будучи настоящей драгоценностью.

Хилли Биджуру казалось: просто невозможно, увидев новый флакон, не ощутить немедленного желания снять его с подставки, чтобы подержать в руках и насладиться его прелестью. Удачно, думал он, что выбрана именно такая идея — ведь яйцо издревле считается наиболее совершенной формой, созданной самой природой.

А баночки, пузырьки и коробочки под темный лазурит, отливавшие синеватыми бликами и чем-то напоминавшие глазурь самого Фаберже. И на каждом предмете — изображение золотисто-белой маргаритки — «дэзи» на зеленом стебельке. Эти стилизованные цветы стали своего рода визитной карточкой новой «Элстри».

Духи «Княжна Дэзи» предполагалось продавать по сто долларов за унцию. Была ли эта высокая цена оправданной? По мнению Биджура — вполне. В отличие от множества других духов, стоивших куда дешевле, новые духи были сделаны с применением лишь натуральных жиров и эссенций и при этом на лучших французских парфюмерных фабриках. Конечно, себестоимость производства, розлива и реализации не приближалась к продажной цене. И слава богу, думал президент «Элстри», потому что, будь себестоимость выше, где были бы те прибыли, на которые они все рассчитывают?! Когда это случается и себестоимость начинает подбираться к продажной цене, это Конец. Такое возможно разве только в этой сумасбродной России, где о прибылях нет и речи.

Шагая по Парк-авеню к штаб-квартире корпорации, Хилли Биджур думал о предрождественских каталогах, составленных ведущими магазинами Америки и разосланных еще в августе: во всех значились новые духи «Княжна Дэзи», как и подарочные наборы — духи, одеколон, мыло. Если бы не это, его шаг сейчас не был бы столь упругим, а настроение оптимистичным: только при условии, что «Сакс» и «Найман Маркус», не говоря уже о десятках других крупных универмагов, включат «Княжну Дэзи» в свои списки, дикая фантазия Шеннона могла иметь шанс на то, чтобы превратиться в реальность.

Сам Хилли был вполне удовлетворен своей частью работы — партия духов из Франции без всяких происшествий прибыла на склад в Нью-Джерси в полном порядке и, главное, вовремя. Заказы на новую продукцию были просто фантастическими. Даже «Сакс» на Пятой авеню, обычно всегда получавший право на торговлю новой косметической продукцией до того, как она появится на прилавках других нью-йоркских магазинов, и то удалось уговорить выставить на сей раз «Княжну Дэзи» одновременно с универсальными магазинами «Бендель» и «Блумингсдейл».

Продавщицам компания «Элстри» обязалась в течение первых трех месяцев выплачивать особые премии плюс к комиссионным: образцы новых духов в количестве десятков тысяч маленьких флакончиков уже поступили в специально отобранные для этой цели магазины: там, как и было задумано, их будут бесплатно раздавать публике во время презентации на первом этаже. Что касается самой Дэзи, то в соответствии с составленной программой ей предстояло летать из одного города в другой, чтобы появиться на тридцати презентациях в главных точках в течение нескольких недель после предстоявшего бала. Ей полагалось вытаскивать выигрышный билет в лотерее, чтобы затем передать его одной из покупательниц духов или косметики «Княжна Дэзи»: сумма выигрыша составляла тысячу долларов.

Где же может поджидать их неудача? Господи, думал Хилли Биджур с содроганием, да где угодно. В этом сумасшедшем мире косметики ничего никогда не знаешь наверняка… Впрочем, не так ли все происходит и за пределами этого безумного бизнеса?!

— Конечно же, она ничего собой не представляет. Абсолютно ничего. Просто жалкая тварь — вот и все. Мне можно это и не говорить… Только хуже будет. Ты что, не понимаешь, Робин? — в бешенстве бросила Ванесса. — Никогда она не стоила нашей доброты! Нет, не надо мне ни милтуана, ни валиума, ни снотворного — и, пожалуйста, будь добр, перестань предлагать их мне.

Было три часа утра, и Ванесса, как это часто с ней случалось за последние несколько месяцев, проснулась от охватившего ее чувства ярости. Робин, казалось, всегда знал, когда она не способна больше заснуть, и сам просыпался, готовый терпеливо выслушивать весь длинный перечень ее накопившихся обид. Ему было грустно на нее смотреть. Хотя длинное, ослепительное, элегантное тело оставалось все таким же прекрасным, рот ее сжимался в неприятной гримасе, а лицо было злым и изможденным. И как ни старался он отвлечь жену, рисуя планы предстоящего отдыха, делясь мыслями о новом интерьере, как ни сжимал ее в объятиях и не массировал ей шею, где сосредоточивалось главное напряжение мыщц, ничего не помогало. Она все равно не могла забыть Дэзи и то, что та сделала ей.

— Во-первых, и ты должен это признать, Робин, она никогда не проявляла подлинной благодарности. О да, она говорила спасибо и все, что положено, но только в тех случаях, когда это было абсолютно необходимо, когда я уговорила Топси заказать ей портрет детей маслом или когда я достала для нее тот, другой заказ. Но как, как она говорила это свое спасибо? Так, словно она делала мне одолжение! Если есть на свете одна вещь, которую я никогда никому не прощаю, это неблагодарность. Сколько раз, когда я звала ее на приемы, она отказывалась, ссылаясь на занятость? Какого черта она о себе так много понимает!

— Ванесса, все, кто у тебя бывал и кто имеет вес в Нью-Йорке, говорят в один голос: твои приемы самые лучшие. Что ты обращаешь внимание на ее слова? — уже в сотый раз терпеливо пытался вразумить ее Робин.

— Не в этом дело, ты же знаешь. Меня бесит ее отношение. Это высокомерное «ты не можешь до меня дотронуться, потому что я не такая, как все»… или «ты мне не интересен, можешь не стараться»… Вот чего я не могу переварить. А все эти платья, которые ты ей давал? Фактически ты должен был просто навязывать их ей! Черт подери, получалось так, как будто ей нравилось носить эти идиотские театральные обноски. Она буквально кипела от ненависти к Дэзи, и началось это со времени той злополучной прогулки на яхте прошлой зимой. Но затем, когда рекламная кампания, осененная именем княжны Дэзи, начала набирать обороты, когда имя Дэзи замелькало в прессе, когда в газетах и журналах обсуждался миллионный контракт, подписанный ею, и когда, наконец, Ванесса узнала о готовящейся к публикации статье в «Пипл» с портретом Дэзи на обложке, зависть ее достигла такого накала, что буквально пожирала ее.

— Что-то она не к тебе за нарядами явилась, — со злобной язвительностью процедила Ванесса, глядя на мужа, который пожал плечами и ничего не ответил. — Извини, дорогой, — со вздохом добавила она, нежно касаясь его руки, — я не хотела тебя обидеть, у меня просто сорвалось. Ее вкус настолько чудовищен, что, конечно, ей не хватило бы ни ума, ни стильности, чтобы носить твои модели. Вот и все, что я хотела сказать.

— Да все в порядке, — успокоил он жену. — Хочешь немного вина, дорогая? Это поможет тебе заснуть.

Ванесса вновь отрицательно покачала головой, выражая свою непреклонность.

— Уверяю тебя, Робин, что я абсолютно равнодушна ко всем этим дешевым рекламным трюкам. Это ее звездный час — и пусть она воспользуется им сполна, мне на это плевать. Но вот чего я не могу простить и чего никогда не прощу ей, так это то, как она испортила нашу шикарную поездку на яхте. Ты вообще можешь понять, какой идиоткой по ее милости я предстала перед людьми?! И какие жуткие веши наверняка они говорят о нас с тобой с тех пор? Каждый из тех, кто был тогда на яхте, я уверена, разболтал об этом всем, кого только знал. Прошли уже месяцы, а люди все продолжают при встрече покусывать меня: «Ванесса, дорогая, так эта твоя попытка помирить тех двоих… по тебе же ударила бумерангом, да?..», «Ванесса, я слышала эту волнующую историю… Так что же случилось на самом деле, милая?..», «Ванесса, зачем это ты распорядилась, чтобы яхта повернула обратно? И почему вдруг Дэзи Валенская сбежала среди ночи? Что вынудило Рэма Валенского сидеть, запершись у себя в каюте всю оставшуюся часть пути… Это так с его стороны невежливо… Дорогая, милая, ну расскажи же нам… уверена: ты знаешь больше, чем говоришь… Как могли они позволить себе такое поведение по отношению к тебе?». О, Робин, ты просто ушам своим не поверишь. Все эти слухи — мстительные, низкие, глупые, безобразные… И во всех я предстаю как величайшая в мире идиотка. И все это слышишь буквально повсюду от людей, которых я привыкла числить своими друзьями. Я сейчас даже не осмеливаюсь договариваться о встречах за ленчем, потому что заранее ожидаю всех этих ужасных расспросов. Разве ты не понимаешь, что она проделала со мной, эта тщеславная тварь?!

— Ты преувеличиваешь. Люди поговорили — и забыли. Уверен, что забыли: не такое это событие, чтобы помнить до бесконечности, — не слишком уверенным тоном утешал жену Робин, который и сам нередко становился жертвой подобных расспросов.

— Ерунда это все! И ты сам понимаешь не хуже моего. Вот если бы Рэм не вел себя так, тогда — другое дело. Я вполне могла бы сказать, что у Дэзи случился приступ морской болезни, аллергия или еще что-нибудь в этом духе. Но ему, видите ли, надо было непременно удалиться к себе в каюту и сидеть там запершись! Не мог даже, черт подери, пожелать гостям спокойной ночи! Вот из-за чего все приняло такой оборот. Вот почему об этой истории заговорил весь свет! Когда вспоминаешь, сколько неприятностей пришлось пережить из-за этого подонка, сколько пришлось уговаривать Дэзи поехать с нами на яхте, просто тошно становится! Хорошо, пусть он вложил свои деньги в твою последнюю коллекцию моделей, но разве это дает ему право выставлять меня на всеобщее посмешище?!

— Ванесса, дорогая, умоляю тебя — перестань! Нельзя же так себя изводить. Это невозможно выдержать… надо постараться забыть.

— Думаешь, я не хочу?! — Ванесса решительно встала, кутаясь в банный халат. — Сколько сейчас времени… в Англии? — неожиданно повернулась она к Робину.

— Сейчас там утро, а что? — удивился тот.

Не отвечая на его вопрос, она заказала разговор с Лондоном и все время, пока ее не соединили с Рэмом, оставалась в спальне.

— Привет, дорогой, это Ванесса! — заворковала она как ни в чем не бывало. — Мы с Робином только что выпили по стаканчику на ночь — и тут вдруг оба поняли, что мы уже бог знает сколько времени не имеем о тебе никаких известий. Вот я и подумала: а почему бы не снять трубку и не позвонить тебе? Ужасно обидно, что тогда на яхте ты себя плохо почувствовал. В общем-то, мы даже серьезно забеспокоились. Конечно, я понимаю… у меня тоже бывают страшные мигрени. Нет, нет, не надо извинений. Но сейчас все в порядке, так ведь? Очень за тебя рада. Робин и я, мы оба в прекрасной форме. Ты, я уверена, в курсе последних новостей относительно Дэзи? У нее дела идут просто превосходно. Но она, конечно же, тебе писала… Тут такое творится — даже трудно себе представить! Вокруг нее, дорогой, поднята небывалая шумиха. Чудеса, да и только! Ты тоже так думаешь? Только вообрази: у нее в жизни не водилось денег, а тут вдруг целый миллион! Твой родовой титул, оказывается, чего-то все-таки стоит по эту сторону океана… демократия там у нас или не демократия, но стоит! Как и англичане, мы обожаем аристократию и всяких лордов. Просто жить без них не можем… Даже «Пипл» дает о ней разворот и посвящает обложку княжне Дэзи! И уж после этого, можешь не сомневаться, ее имя станет известно в каждом американском доме. Так что ты, дорогой мой, готовься к тому, что твоя маленькая сестренка будет красоваться на всех афишных тумбах, рекламных щитах, на страницах газет и журналов, телеэкранах — и не только здесь у нас, но и у тебя в Англии. Ты меня понял? Ты должен привыкнуть к тому, что человек, носящий фамилию Валенских, будет рекламировать губную помаду и еще бог знает что. Потому что ради Патрика Шеннона она пойдет на что угодно, можешь не сомневаться. Что? Тебе не вполне ясны мои слова насчет Патрика Шеннона? Он стоит во главе… извини, дорогой, ты, безусловно, знаешь, чем он занимается и кого представляет. Я имела в виду совсем другое. Эти двое безумно влюблены друг в друга. В Нью-Йорке все только и делают, что сплетничают на их счет. С тех самых пор, как они вернулись вдвоем из Англии. У них потрясающий роман! На них так приятно смотреть, когда они вместе… Прямо опять начинаешь верить, что на свете существует любовь. А ты что, разве не виделся с ними, когда они были в Англии? А, понимаю… на Ближнем Востоке… значит, ты не застал наших птенчиков… А жаль… Здесь-то, по-моему, Дэзи и проявила свои истинные способности. Вот именно. «Пипл» и прочее — это все прекрасно, конечно, но Патрик Шеннон, можешь поверить моим глазам — они не слишком часто ошибаются! — это намного прекраснее. И потом, этому человеку достается все, чего он только пожелает! Как раз вчера в «Нью-Йорк тайме» была статья об «Элстри», и там цитировались его слова о том, что «Дэзи уникальна». По-моему, это еще чересчур слабо сказано. Да, слабо, учитывая, что… впрочем, он просто, наверное, старался быть сдержанным… Так вот, учитывая, что, когда я их видела недавно вдвоем в ресторане, он не то что глаз, а и рук не мог от нее отвести! Ну не будь же таким старомодным, Рэм! Дэзи уже давно совершеннолетняя и вправе иметь хоть целую дюжину любовников… Правда, пока что, похоже, ей достаточно одного Шеннона. Но тут ее винить не в чем!

Она сделала паузу и заключила:

— Хорошо, дорогой мой, не буду тебя дольше задерживать. Я ведь просто звонила, чтобы справиться, как ты там, — вот и все. Старые друзья не должны надолго исчезать из нашей жизни. Робин просит передать тебе свои наилучшие пожелания. До свидания, любовь моя. До встречи.

И Ванесса повесила трубку с таким выражением блаженства на лице, какого Робин не видел у нее уже много месяцев.

— Знаешь, — обратилась она к мужу, — пожалуй, я все-таки выпью немного вина.

— Ну как, тебе получше теперь? — с усмешкой спросил Робин.

— Конечно, милый, ты же меня хорошо знаешь!

Та боль, которую испытал Рэм, когда, оставив Дэзи истекающей кровью на ее постели, бежал тайком из «Ла Марэ», была столь чудовищной и столь неотступной, что он прятал ее в самых глубоких тайниках своей души, там, где боль эту не смог бы обнаружить никто. Никто, кроме него самого. Для всех остальных он оставался все тем же вполне нормальным и уравновешенным человеком с безупречными манерами. Он должен был существовать в мире без Дэзи. Ему приходилось смириться с этим, подавив свою боль. Она не принадлежала ему, однако не принадлежала и никому другому — в этом заключалось его единственное утешение. Правда, в безумном сознании Рэма она всегда оставалась его, и только его. Она продолжала жить в его мозгу, в клетке, созданной его безнадежным, бесконечным, страстным стремлением обладать ею, стремлением и самому вырваться из железных прутьев, но у него не было ни воли, ни желания, ни сил. В клетке всегда находились лишь два образа — Дэзи и он сам, запертые там навеки. Да, пребывая в его клетке, она не смотрела на него, но равным образом не смотрела и ни на кого другого. Еще бы, посмела бы она это сделать! В конце концов, Дэзи была его собственностью — и ничьей больше.

Рэм не ревновал ее, нет. Не ревновал, потому что, в сущности, не к кому было. На горизонте ни разу не возникало никакой реальной угрозы. Он не видел тени третьего в клетке, где существовали только она и он, а вернее, он и его фантазии.

И вот всего несколькими словами, несколькими вскользь брошенными фразами, выбранными, как всегда, с безошибочным инстинктом, Ванесса сломала железные прутья клетки, вызвав в душе Рэма обреченность и ощущение собственного бессилия. Он уже не мог теперь сопротивляться своей боли, скрываться от нее и скрывать от других. В сердце Рэма проснулся страшный зверь — ревность. Этот зверь рвал его душу своими острыми когтями. Казалось, зверь этот жил в его сердце миллионы лет и теперь, проснувшись, сразу обрушил на него всю зрелую силу испепеляющей, разъедающей душу ярости.

Рэм быстро оделся и уже через полчаса после звонка Ванессы был в гараже при конюшне, где стоял его «Ягуар».

Он всегда был в курсе того, где находилась Даниэль. В дирекции школы привыкли к его телефонным звонкам: он звонил, чтобы справиться, продолжает ли Дэзи оплачивать пребывание сестры в специальном учебном заведении. Годами ждал он того дня, того неизбежного дня, когда она окажется не в состоянии помогать Даниэль и вынуждена будет обратиться к нему за помощью.

Через двадцать минут Рэм был уже за чертой города, и его «Ягуар» несся теперь в направлении школы Королевы Анны в пригороде Лондона. Он ехал так, словно знал маршрут как свои пять пальцев. На самом деле он проехал по нему много-много лет тому назад, но все эти годы дорога в школу, запечатленная в его мозгу, оставалась перед его глазами, и ему не надо было никакой карты, чтобы добраться до цели.