Серебряная богиня

22

Пять дней спустя Норт и Люк сидели у Норта в просмотровом зале. Только что прокрутили еще не смонтированные пленки всех трех роликов, и они сидели молча под впечатлением от увиденного.

— Что я могу сказать? — наконец произнес Люк, постаравшись пробить фасад внешнего безразличия, который был крайне нехарактерен для Норта.

— Подумай и скажи.

— Мне ведь не надо говорить, что это лучшая твоя работа, правда?

— Не надо.

— Мне также незачем говорить, что такой превосходной рекламы духов еще никогда не было?

— Незачем.

— Можно просто сказать тебе спасибо?

— Считай, что ты меня уже поблагодарил, Люк. А теперь сделай одолжение и перестань употреблять эпитеты в превосходной степени.

— Хорошо. Да… Кики желает знать: ты имеешь представление, когда вернется Дэзи? Она теряется в догадках.

— Понятия не имею.

— Ладно. Я сам позвоню Шеннону. — Люк попытался как-то разрядить напряженную атмосферу. — Господи, — опять не удержался он, — представляю, что будет, когда он это увидит.

Он набрал номер корпорации, но Шеннона на месте не оказалось. Разочарованный, Люк сказал что-то секретарше и повесил трубку.

— Он вроде по делам в Англии, и секретарша тоже не знает, когда он вернется.

— Я бы и сам мог сказать тебе то же самое, — угрюмо бросил Норт.

— Хм-м?.. О черт, представляю, что будет, когда Кики услышит… Вот, значит, в чем все дело. Ясно… Извини, Норт, с моей стороны было глупо и весьма бестактно…

— Да мне на это плевать! — со злобой выплюнул свой ответ Норт.

— Нет, не говори так! Я прошу прощения за свои слова. Сам не знаю, что это на меня нашло. — Люк разволновался, что случалось с ним крайне редко. — Разжижение мозгов, честное слово. Наверно, заболеваю. Китайский грипп — у нас в офисе почти все уже от него слегли… — Впрочем, он тут же взял себя в руки и продолжал: — Когда будет готов окончательный вариант? Я не хочу, чтобы пленку видели до того, как закончится монтаж и ролик появится на экранах. Ты знаешь, что такое эта косметическая индустрия. Крадут все! Так сколько тебе надо времени?

— Недели две… две с половиной.

— Сейчас я должен идти к себе в лавочку. Дашь знать, когда все будет готово, о'кей? И чем раньше, тем лучше. Бери столько народу, сколько тебе потребуется. Реклама должна пойти до Дня благодарения. И еще раз спасибо, Норт. Такого, кроме тебя, никто не смог бы сделать, поверь мне.

— Я прошу тебя еще об одном одолжении, Люк. Когда тебе нужно будет, чтоб в рекламе снимался очередной любитель, пошли его куда подальше и подкинь эту работенку кому-нибудь другому. Только не мне — я уже сыт по горло, — с угрозой в голосе заявил Норт.

— Обещаю. Скоро позвонишь, да? И поберегись, этот чертов грипп гуляет по городу, не забывай! — произнес Люк, поспешно покидая просмотровую, чтобы не слышать, как Норт зарычал ему вслед, что беречься надо не ему, а тому, кто болен, то есть Люку.

Он прекрасно понимал, что не время в такой момент напоминать Норту насчет его согласия быть шафером на предстоящей свадьбе. Да и звонить сейчас Кики и сообщать, как великолепна, как потрясающе неотразима Дэзи в рекламной ленте, тоже вряд ли имеет смысл. Потом ему пришло в голову: а ведь Кики, возможно, куда больше заинтересует новость о том, что Дэзи и Шеннон задержались в Англии после съемок. «Где, черт бы его подрал, здесь телефон?» — Люк оглянулся по сторонам.

В последний день съемок в замке Беркли Шеннон не смог удержаться, чтобы не побывать на съемочной площадке. Правда, он старался по возможности держаться в сторонке, подальше от камер, но против воли все время пробирался туда, где мог видеть Дэзи. При этом он не отдавал себе отчета в своих действиях, и лишь замечание или взгляд, брошенные кем-либо из съемочной группы, или зацепившаяся за провод его собственная нога давали ему понять, что он мешает людям работать. Впав в состояние транса, Шеннон следил за тем, как Дэзи и ее партнер проходят мимо «Боулинг Элли» с двумя вышколенными мини-колли и дефилируют на фоне видневшихся слева сероватых крепостных стен.

«Что со мной? — спрашивал себя Шеннон, безуспешно пытаясь проанализировать свое состояние. — В любом случае ясно, что я просто не в силах от нее оторваться».

И действительно, Дэзи была для него сейчас в полном смысле этого слова центром притяжения. Ему все время неудержимо хотелось быть рядом с ней. Почему? Ответа на этот вопрос он пока не находил. Дэзи со своей стороны, кажется, не делала ничего, чтобы его заворожить. Она просто была такой, какой была. Словом, он ничего не мог понять.

С юных лет Патрика Шеннона отличала способность распознавать внутренний мир других людей — так самец-олень распознает оленицу в густом лесу, даже не видя ее. Им двигали инстинкт, интуиция и опыт, основанный на сотнях разного рода примет, служивших для него ключом, неизменно помогавшим открывать любой, даже самый надежный замок. Амбиции, талант, страхи, доброта, мелочность, честность — все это он был способен в буквальном смысле слова учуять в воздухе. Будь он экстрасенсом, можно было бы сказать, что он видит, как чувства и эмоции реют над головами людей.

Сегодня, однако, у Шеннона было такое впечатление, что его способность читать в людских душах просто отключена. Что он, собственно говоря, знал о Дэзи? В сущности, ничего. Та смешливая молодая женщина, с которой он сидел вчера на балюстраде, не имела ничего общего с дамой, замкнутой и недоступной, которая восседала тогда за ужином в «Ле Сирк». Не была она похожа и на приятную, обладавшую всеми манерами княжны и полностью отрешенную от жизни женщину, которую он время от времени представлял руководителям отделов корпорации в минувшие после подписания контракта полгода. Вчера вечером, после совместного ужина в ресторанчике «Лягушка в яме» при гостинице «Бас», она вдруг сделалась такой задумчивой и молчаливой. Может быть, сказалась усталость от прошедшего дня? Или она просто предалась воспоминаниям? Но то было вчера, а сегодня… Сегодня она казалась совсем иной.

Дэзи была в том же наряде, что и вчера — неброском платье из мягкой шерсти. Платье облегало ее высокую грудь и перехватывалось в талии продетой в ткань золотой цепочкой. Дэзи очень любила этот наряд, с которым так гармонировали сапожки из тонкой рыжей кожи. А Шеннону казалось, что ее наряд составлен из ярких искрометных перьев: всякий раз, когда Дэзи произносила свою фразу: «Я пользуюсь ими каждый день», она дергала за коричневую бархатную ленту, вплетенную в густую тяжелую косу, перекинутую через правое плечо, и ее сияющие волосы рассыпались по спине. В его воображении тут же возникал образ звезды, звезды не земной, киношной, а небесной — ни с чем иным он не мог бы сравнить ее. Конечно, Норт рассказал ей, что именно она должна делать, но все равно эта окрыленность, естественность и грациозность наверняка исходили от нее самой. Никто не мог научить ее выглядеть одновременно столь юной и столь зрелой. Никто не мог наделить ее нежностью и кажущейся простотой, в которой, однако, — и здесь нельзя было ошибиться! — таилась та отчужденность, которая делает звезду недосягаемой для простых смертных.

Днем Норт объявил, что пора закругляться: в полдень следующего дня намечен вылет в Нью-Йорк. Пока Мэри-Лу занималась организацией отправки съемочной группы, Патрик Шеннон направился к трейлеру, где временно разместили Дэзи.

— Вы собираетесь завтра лететь домой? — спросил он, робея, словно первоклассник из подготовительной школы.

— Нет, у меня в Лондоне есть дела, — ответила Дэзи, добавив: — А после этого заеду во Францию повидать родных.

— У меня тоже есть кое-какие дела в Лондоне.

— Да что вы?

— Но вы же знаете англичан. Не дай бог прервать их уикэнд. Так что я остаюсь здесь до начала следующей недели. Вы бы не хотели… то есть я хочу спросить: свободны вы завтра вечером или нет? Мы могли бы поужинать вместе. Но вы скорей всего заняты…

— Нет, свободна. И вполне готова ужинать с вами.

— В таком случае, когда я могу за вами заехать?

— В половине девятого. Я в «Клэридже».

Дэзи прикинула, что, проведя день с Дэни, она сумеет освободиться где-нибудь в половине седьмого. Тем самым на подготовку к встрече у нее останется целых два часа. Интересно, подумалось ей, будут ли они за ужином только вдвоем или он опять притащит с собой каких-нибудь незнакомых ей типов из своей корпорации?

— Отлично… тогда до встречи, — заключил Шеннон, неуклюже пятясь к двери, чтобы выбраться из трейлера.

Воспоминание о том, как они оба сидели на балюстраде, пока не явился этот полный болван Норт и не прервал их беседу, продолжало наполнять его душу неизъяснимым блаженством. Такого с ним еще не случалось, и поэтому у него даже не было соответствующей точки отсчета. Восторг холодными мурашками колол ему спину — нетерпеливая радость, смешанная, однако, с осторожными опасениями, напоминала ему: все это слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. И все-таки, как определить то, что сейчас окрыляет его, какое имя дать новому захватившему его целиком чувству, неясному и тревожному? Да что там, он и свое-то имя едва помнил. Пропади оно все пропадом, таким счастливым Шеннон не был еще ни разу в жизни!

Обычно, если речь шла о субботнем вечере, то заказывать столик в «Конноте» надо было почти за неделю вперед. Но поскольку во время частных деловых поездок в Англию Шеннон имел обыкновение останавливаться в этой гостинице, для него сделали исключение. Он довольно долго обдумывал, куда бы лучше всего пойти с Дэзи поужинать, и в конце концов остановился на обеденном зале «Коннота»: золотистые тона и непринужденная атмосфера импонировали ему куда больше, чем суетливая обстановка многочисленных модных и дорогих итальянских ресторанов Лондона или, наоборот, торжественная помпезность, отличавшая все лучшие французские заведения подобного рода.

Дэзи уже ждала его в вестибюле «Клэриджа». В течение короткого времени, что машина везла их к ресторану, находившемуся практически за углом, они успели обмолвиться всего какой-нибудь парой слов. Что касается Дэзи, то она находилась еще под впечатлением от встречи с сестрой. День для нее выдался не из легких: казалось, он вообще никогда не кончится, так много в него вместилось и печального, и счастливого. Дэни ни капельки не изменилась. Все та же неземная красота, неподвластная времени, — счастливая пятилетняя девочка, вселившаяся в тело Дэзи. После всех переживаний этого дня Дэзи почувствовала себя к вечеру хрупкой и незащищенной, сконфуженной и сбитой с толку, одновременно очень старой и совсем юной.

Когда шофер остановил машину перед знакомым входом с помпезным, в виде балдахина, стеклянным навесом, Дэзи только тихо выдохнула: «Ох!», так что Шеннон не расслышал нотку невольного ужаса, прозвучавшую в ее голосе.

Она, словно во сне, вошла в фойе и привычным путем проследовала в ресторанный зал, не задерживаясь, как имела обыкновение раньше, чтобы изучить всевозможные блюда, выставленные на буквально ломившихся от разнообразия яств столиках на колесиках. Дэзи смотрела вперед, прямо перед собой, незаметно покусывая нижнюю губу, чтобы предательская дрожь не выдала ее эмоций в момент, когда на нее разом нахлынули звуки, запахи и особое сияние, разлитое в этом райском уголке, который она никогда не в силах будет вычеркнуть из своей памяти.

Пока они с Шенноном стояли у входа в ожидании метрдотеля, старший официант, принимавший заказ у сидевших за столиком недалеко от дверей, вдруг прекратил записывать что-то у себя в блокноте. Он всего лишь раз взглянул на Дэзи и тут же отошел от пораженного таким странным поведением официанта и растерявшегося герцога, который в этот момент как раз заинтересовался происхождением печеночного паштета: официант удалился с такой поспешностью, которая едва ли приличествовала ему, старшему из обслуги в заведении такого рода.

— Княжна Дэзи! — не веря своим глазам, воскликнул он радостно и, начисто позабыв о профессиональном этикете, заключил ее в свои объятия. — Княжна Дэзи, вы… вернулись! Куда вы уезжали? Мы вспоминали вас! И никто понятия не имел, что же случилось. Вы вдруг взяли и исчезли!

— О, месье Анри, вы все еще работаете! Дорогой мой! Как же я рада вас видеть! — воскликнула Дэзи, в свою очередь обнимая официанта.

— Да мы-то все здесь! Это вы нас бросили! — осуждающе произнес Анри, пораженный этой неожиданной встречей настолько, что совершенно не обращал внимания на вытянувшиеся лица завсегдатаев, сидевших поблизости, которые не привыкли к тому, чтобы обслуживающий персонал подобным образом обращался с женщиной, пришедшей в «Коннот» поужинать, — в конце концов, это же не его пропавшая дочь!

— Так получилось, мсье Анри, что я должна была переехать в Америку.

— Но вы же приезжали сюда, пусть ненадолго, княжна Дэзи? Так неужели нельзя было заглянуть к нам? Ведь столько лет прошло! — с упреком возразил на это официант.

— Я не выбиралась в Англию все это время, — солгала Дэзи. — Это мой первый визит.

Не объяснять же ему в самом деле, что, бывая в Лондоне, чтобы повидаться с Даниэль, она просто не имела денег ходить по дорогим ресторанам.

Шеннон кашлянул. Объявившийся, к счастью, метрдотель провел их в зал, и уже через полминуты они сидели за своим столиком. Это был тот же столик, который в свое время обычно занимал Стах Валенский: он располагался в центре, но стоял как бы особняком.

Шеннон пристально поглядел на свою спутницу: по лицу Дэзи было ясно, что она делает отчаянные усилия, чтобы не расплакаться.

— Простите, — начал он, волнуясь. — Я не… у меня и в мыслях не было, что… Может быть, вам неприятно здесь оставаться? Не лучше ли пойти в какое-нибудь другое место?

Он накрыл ее руку своей, словно стремясь защитить от всех неприятностей, с которыми, очевидно, было связано для нее это заведение.

— Нет… — покачала головой Дэзи, попытавшись одарить его подобием улыбки. — Сейчас все пройдет. Это просто… воспоминания. Вообще-то, честно говоря, я даже рада снова вернуться сюда. За этим столиком, где мы сидим… с ним связаны, пожалуй, самые счастливые моменты моей жизни.

— Я же ничего про вас не знаю! — невольно вырвалось у Шеннона. — И…

В этот момент он почувствовал жгучую ревность к ее прошлому, о котором действительно ничего не знал. Ее таинственному прошлому. «До чего же нескладно начался этот вечер, — пронеслось у него в мозгу. — Ненужные встречи… эти слезы… воспоминания. Что ждет меня теперь?»

— Несправедливо по отношению к вам, да? — спросила Дэзи, читая его мысли.

— Да, несправедливо, — подтвердил он. — Всякий раз, когда я вас вижу, вы все время не такая, как в предыдущую нашу встречу. И, черт подери, я просто не знаю, что мне о вас думать! Кто же вы на самом деле?

— Что я слышу? И это спрашивает человек, который настолько хорошо меня знает, что решился растиражировать мое лицо по всему миру! Но если вы меня не знаете, то как же может существовать ваша «Княжна Дэзи»?

— Ну вот, опять вы надо мной смеетесь!

— А что, вам не нравится?

— Нет, я в восторге! И потом, вы правы. «Княжна Дэзи» имеет отношение к «Элстри», а не к вам. И я по-прежнему не знаю, кто вы такая в действительности.

— Сюда я ходила со своим отцом. На ленч. Каждое воскресенье. Или почти каждое. Много лет подряд. Когда я в первый раз появилась тут, мне было девять лет от роду. А когда я перестала бывать в «Конноте» — пятнадцать. Тогда погиб мой отец. Я перебралась в Штаты и поступила учиться в колледж в Санта-Крусе в Калифорнии. Потом работала на Норта в его студии.

— Если не считать уик-эндов, когда вы для собственного удовольствия рисовали картины?

— Для денег. Я делала это не для удовольствия, а для денег, — мягко возразила Дэзи. — Все мои картины создавались с этой целью. И у Норта я тоже работала ради денег. И рекламой согласилась заниматься из-за денег. Если уж вы хотите узнать меня, то вам следует знать и об этом.

Услышав собственные слова как бы со стороны, Дэзи вдруг поняла, что только что рассказала Шеннону о себе больше, чем кому-либо другому. Впрочем, это ее не удивило и не повергло в ужас. Может быть, решила она, это произошло под влиянием встречи с Даниэль? Как бы то ни было, но Дэзи была уверена — об этом ей говорила ее интуиция, — что ничем не рискует, рассказывая сейчас этому человеку о вещах, о которых до сих пор предпочитала молчать.

— А зачем вам, собственно, так нужны деньги?

— Чтобы помогать сестре.

Произнеся это признание, Дэзи испытала неимоверное облегчение: глубоко вздохнув, она откинулась на спинку стула, однако ее рука по-прежнему оставалась неподвижной под надежным прикрытием его ладони.

— Расскажите мне о ней, — тихо попросил Шеннон.

— О, она такая… такая милая и добрая. Ее зовут Даниэль. Сегодня, когда мы свиделись после нескольких лет моего отсутствия, она, я прямо поразилась, без труда вспомнила меня. Учителя в школе рассказали мне, что она часто говорит обо мне. «Где же Дэзи?» — задает она один и тот же вопрос и подолгу глядит на фотографии, на которых мы сняты вместе, — заключила Дэзи мечтательно и как бы в полузабытьи.

— Сколько же ей лет? — спросил Шеннон, совершенно сбитый с толку.

— Мы близнецы…

Прошло часа два, и ужин уже давно закончился. А они все еще сидели в уже полупустом зале ресторана и разговаривали.

— В моей жизни с самого начала что-то не задалось, — произнесла Дэзи. — И я никогда, в сущности, не знала, что я собой представляю.

— Это все, наверное, началось после смерти матери?

— Да, после ее кончины все на самом деле пошло кувырком. Но мне кажется, что неудачи стали преследовать меня еще задолго до этого. С той самой минуты, как я родилась… родилась первой.

— Да вы же не можете помнить момента, когда родились! — поразился Шеннон. — И потом, откуда вы взяли, что появились на свет первой?

Дэзи с изумлением посмотрела на него:

— Как, я разве сказала это?! Сказала, что родилась первой? Произнесла эти слова вслух?

— Не знаю, что бы это значило, но вы на самом деле так сказали.

— Я, правда, не отдавала себе отчета в том, что я такое говорю, — пробормотала Дэзи.

С того момента, как они начали разговор, ее преследовала мелодия вальса, звучавшая где-то вдалеке: душа Дэзи словно обрела крылья и парила на волнах этой негромкой музыки, позволившей ей наконец перестать ощущать тот тяжкий груз, который столько лет давил на нее.

— Ради бога, Дэзи, о чем вы говорите? До сих пор я как будто все понимал. Но теперь вы куда-то ушли от меня. Молю вас, вернитесь!

Шеннон растерянно поглядел на нее: казалось, она адресует свои слова не ему, а кому-то другому, пребывая не в реальности, а во сне. Во сне, еще более глубоком, чем тот, в котором она пребывала, заведя разговор о Даниэль.

— Всю свою жизнь я стремилась к тому, чтобы хоть как-то компенсировать тот урон, который нанесла сестре своим появлением на свет, сделать случившееся как бы неслучившимся, устранить все проблемы, заплатить за несправедливость любой, пусть несоответствующей ценой. И конечно, ничего из моих попыток не вышло.

— Дэзи, прошу вас, объясните мне, что вы имеете в виду?! Для меня все это по-прежнему сплошная головоломка.

Дэзи секунду колебалась: ведь она нарушила табу, наложенное в свое время отцом на все, что касалось Даниэль. Подумать только, она была готова рассказать Шеннону о своем детстве, о «Роллс-Ройсе», о причине, по которой у нее не было денег, об Анабель и ее лейкемии, о «Ла Марэ»… Обо всем, кроме Рэма. Но о нем она не расскажет никому. Никогда.

— Ну как же, ведь единственная причина, из-за которой Даниэль выросла неполноценной, — это я. Я родилась первой!.. — Дэзи набрала в легкие побольше воздуха и продолжала: — Ей попросту не хватило кислорода. Не хватило потому, что его забрала я. Так что, не будь меня, с ней все было бы в порядке.

— Господи Иисусе! И вы, значит, жили с этим всю свою жизнь! Какая нелепость! С ума сойти… Да никто в мире, никто — ни врач, ни просто здравомыслящий человек с вами не согласится. Слышите, Дэзи, никто! И вы не имеете права так думать и казнить себя за несуществующую вину.

— Логически рассуждая, да. Не имею. Но чувству не прикажешь… И я всю жизнь ощущаю свою вину. Лучше скажите мне, Пэт, как заставить себя не думать о том, что подсказывает тебе твое чувство? Как заставить себя забыть то, что ты услышал в детстве маленьким ребенком? То, что сразу объяснило тебе все, терзавшее твою душу. Все, чего ты не понимала, о чем боялась рассказать другим… Забыть то, с чем ты сжилась, потому что прожила с ним так долго, что уже не имеет значения, правда это или неправда… Да-да, не имеет, ибо правда, поселившаяся внутри твоего сердца, сильнее любой логики.

— Честно говоря, не знаю, — медленно произнес Шеннон. — И отдал бы все, чтобы узнать. — В его голосе прозвучала нотка смирения.

Дэзи тут же не преминула подбодрить его.

— Веселей смотрите на жизнь, Пэт, — заметила она со смешинкой в глазах, мгновенно преобразившей ее лицо. — Подумать только, что было бы, если бы такого босса увидели на заседании правления… Многих это сделало бы счастливее. Еще бы, Пэт Шеннон не имеет готового ответа! Да такое на их памяти ни разу не случалось.

— У меня такое предчувствие, что официанты, хотя они вас и обожают, не будут так уж опечалены, если мы встанем и уйдем. Кроме нас, по-моему, никого уже не осталось, — заметил он осторожно.

— Возможно, вам придется вынести меня на руках. Я правда очень устала, — ответила Дэзи и добавила: — Но чувствую я себя… о-о!

— Послушайте, Дэзи. Разрешите мне отвезти вас в вашу гостиницу, чтобы вы могли как следует выспаться? Завтра вы опять пойдете к Даниэль?

Дэзи кивнула.

— А в понедельник? Вы останетесь здесь до понедельника?

— Нет, в понедельник я должна быть в Онфлере у Анабель.

— А можно мне побыть с вами во Франции? — неожиданно для самого себя выпалил он.

— Но у вас же, по-моему, дела в Англии, — напомнила она ему.

— Вы что, правда в это поверили?

— Вопрос из тех, которые предполагают ответ, которого ждут.

— Хорошо, так я могу приехать? — снова вернулся он к своему вопросу.

Пожалуй, подумал он, ему еще ни разу не доводилось подвергать себя такому риску.

— Что ж, я думаю, что Анабель бы не возражала, — медленно произнесла Дэзи. — Мужчины ей всегда нравились. Да, прекрасная мысль. И потом, не побывав в «Ла Марэ», вы просто не сможете понять, что я имею в виду, когда завожу о нем речь. Но как же ваша корпорация? — спохватилась Дэзи. — Столько времени без вас!

— Кто-кто? — переспросил Шеннон.

В первые дни июля плющ, которым увиты стены «Ла Марэ», начинает краснеть — сперва это только полосы, но в конце месяца все здание кажется объятым полыхающим пожаром.

Анабель встречала их у парадного входа, когда Дэзи и Шеннон подъехали на машине. Целуя ее, Дэзи вглядывалась в дорогое лицо, ища в нем следы вызванных болезнью перемен. В милых чертах появилась несвойственная ее облику раньше твердость. Может быть, промелькнуло в голове у Дэзи, это та цена, которую Анабель должна заплатить за то, что узнала правду о своей болезни и приняла ее. Цвет ее глаз, как показалось Дэзи, вдруг поблек, они словно лишились глубины. Однако цепкий, оценивающий взгляд оставался прежним, как и сквозившее в нем вечное удивление перед таинством жизни.

— Ну, что мы имеем? — воскликнула она, оглядывая стоявшего рядом Шеннона. — Американец… безусловно высокого роста… и весьма импозантный… Хороший выбор, одобряю. Только вот отчего это волосы у нас такие черные, а глаза голубые? Конечно, тут не обошлось без ирландской крови, это ясно. Мне бы полагалось сразу заметить это — нет, видно, стара я стала. Стара. Что, Дэзи, не могла найти себе настоящего американца? Чтобы блондин и приятной внешности. Всю жизнь слышала, что все американцы именно таковы, но ни разу не встречала. Может быть, подобных экземпляров просто не существует? Ничего, придется примириться с этим неамериканцем — крупным, интересным, даже красивым. Заходите, дети, и попробуйте моего шерри.

— А вы опасная кокетка, — улыбнулся Шеннон.

— Чепуха. Никогда в своей жизни не кокетничала. Меня всегда неправильно понимали, — ответила Анабель со смехом, который в свое время вскружил голову не одному мужчине.

Рыжина ее волос потеряла былую огненность. Анабель сильно похудела, но, пока она вела их через гостиную на террасу, выходившую на море, Дэзи не могла не изумиться тому, с какой бережностью время обошлось с виллой «Ла Марэ» и с ее хозяйкой. Сердце Дэзи радостно подпрыгнуло при мысли, что эта безопасная гавань навсегда теперь будет принадлежать Анабель, и только ей.

Вечером, после ужина, Шеннон расположился почитать у балконной двери в комнате над гостиной, в то время как Дэзи и Анабель устроились в креслах столовой возле камина. В эту летнюю ночь камин не горел, но память Дэзи хранила множество вечеров из далекого детства, проведенных здесь в праздники у весело полыхавшего камина.

— Как ты себя чувствуешь на самом деле? — наконец спросила Дэзи.

— Сейчас? В общем, как обычно. Первые несколько месяцев было действительно немного противно. Химиотерапия — это небольшое удовольствие, скажу я тебе. Но сейчас я наведываюсь к врачу всего раз в месяц. Так что самое скверное у меня позади. Я потеряла в весе, что мне, надо сказать, очень даже нравится, но энергии у меня поубавилось… И все же, дорогая, мне грех жаловаться. Словом, все и вправду могло быть значительно хуже. Я говорю тебе, как есть, можешь не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь, что это так…

Прежде чем продолжать, Дэзи изо всех сил прикусила губу: ей не хотелось произносить имя Рэма.

— Ты сообщила… ему, что больше не нуждаешься в нем? — спросила она в конце концов.

— Сразу же, как только получила твое письмо, и сказала, что отныне не буду его беспокоить. Никогда. И объяснила почему, а то бы он ни за что мне не поверил.

— Что именно ты объяснила? — встревожилась Дэзи.

— Я просто сказала ему, что тебя пригласили для рекламных съемок и дали тебе столько денег, что их должно хватить и на меня, и на Даниэль.

— И слава богу, что хватит! — ответила Дэзи, задумчиво глядя перед собой.

— Да, Рэм — это чудовище. Как жаль, что в свое время я не видела этого. А ведь когда я его узнала, ему исполнилось всего двенадцать.

— Кого тут можно винить? — пожала плечами Дэзи.

— Я над этим часто размышляла. Он всегда был таким несчастным, всегда завидовал другим. Вечный аутсайдер — типичный случай ребенка, растущего в семье после развода. Но все равно, только этим всего не объяснишь. Он был сыном своего отца, а твой отец отличался жесткостью и эгоизмом. А часто и жестокостью. Может быть, Стах был в состоянии помочь Рэму, но он никогда даже не пытался.

— Ты никогда раньше не говорила мне это, — произнесла Дэзи, пораженная услышанным.

— Просто ты тогда еще не созрела для таких разговоров… Не созрела, чтобы правильно понять и знать, что я все еще люблю твоего отца. Даже после таких слов. Сейчас настал момент, когда я считаю важным, чтобы ты знала все. В тот день, когда Стах оставил Даниэль в интернате, я сама чуть не оставила его.

— Почему же тогда ты не сделала этого?

— Потому что он нуждался во мне, чтобы оставаться человеком… А я, я… ведь ты уже знаешь, что я его любила… и еще, может быть, даже тогда, пусть только отчасти, я осталась из-за тебя. В шесть лет ты была абсолютно неотразима… пока не выросла и не стала такой старой и безобразной…

— Опять дурачишься, Анабель? Смотри, я все расскажу Шеннону.

— Ах, этот Шеннон! Раз уж ты заговорила о нем, я одобряю твой выбор. Я вижу, ты чуть-чуть поумнела. Честно говоря, ты меня тревожила все последние годы. Правда, у тебя редкий талант не попадать во всякие передряги. Но ведь всю жизнь это не могло продолжаться. Теперь, когда у тебя появился Шеннон… в общем, признаюсь, я просто завидую…

— Анабель! Я его почти не знаю!

— Да неужели?! Ах, была бы я лет на тридцать моложе… или даже на двадцать… я бы не оставила тебе никаких шансов! Увела бы его у тебя в ту же секунду.

— А ведь и правда увела бы, да, Анабель! На самом деле… — в восхищении констатировала Дэзи. — А как же игра по правилам?

— Когда речь идет о таком мужчине? Да ты шутишь! Какая тут может быть честная игра? Это все твое британское воспитание виновато. Неудивительно, что они с этими своими «правилами» потеряли Индию…

Вскоре после этого Анабель заявила, что устала и отправляется спать. Дэзи она поместила в ее старой комнате, стены которой все еще были обтянуты зеленым шелком, теперь уже поблекшим и даже кое-где посекшимся. Шеннону она выделила самую комфортабельную гостевую комнату, выдержанную в бело-коричневых тонах и находившуюся в дальнем конце коридора.

После того как все пожелали друг другу спокойной ночи, Дэзи некоторое время оставалась у себя в эркере: сидя у темного окна, она в задумчивости смотрела на устье Сены, испещренное огнями Гавра. Здесь наверняка должны водиться привидения, решила она, глядя на силуэты трех своих любимых, увенчанных густыми шапками сосен, слушая шелест длиннолистых эвкалиптов, вдыхая аромат плюща, обвивавшего стены дома, и слыша по временам доносившееся с молочной фермы у подножия холма мычание коров.

«Сегодня вечером мне ничто не грозит… Я даже могу прогуляться по лесу, и мне не будет страшно. — Неожиданно ей вспомнился Рэм, вытянувшийся в привычной позе на полосатом шезлонге. Он глядел на нее в упор, сощурив глаза, и манил ее небрежным жестом хозяина. — Нет, безумный призрак! Сегодня ты бессилен. У тебя нет надо мной власти, — подумала Дэзи. — Нет, и тебе это известно».

И все-таки, размышляла она, может быть, ей надо пройти в дальний конец дома и справиться, как там устроился Пэт Шеннон в своей комнате. Все еще сжимая в руке щетку для волос, Дэзи вдруг вспомнила, как выглядел Шеннон, спешивший по склону холма, на котором стоит замок Беркли. Интересно, какие такие срочные дела привели его туда? Вспомнилось Дэзи и то, как вчера вечером он поспешил доставить ее в «Клэридж», понимая: она настолько устала, что даже его рука на ее плече показалась бы тяжелой ношей. А как тактично он удалился, оставив ее беседовать наедине с Анабель. Между тем, сказала она себе, он, безусловно, находит ее привлекательной. Дэзи улыбнулась в темноте, вспомнив, как он молча нагнулся и поцеловал ее ладонь. Да, вне всяких сомнений, она ему нравится. Пожалуй, он даже слишком внимателен. Разве с ее стороны не будет естественным знаком гостеприимства поинтересоваться, удобно ли ему на новом месте? Ведь в этом ее желании нет ничего особенного…

В задумчивости Дэзи сняла пижаму и стала лихорадочно рыться в чемодане, ища подарок Кики, который та преподнесла подруге перед отъездом в Англию «на счастье». Из мягкого бумажного пакета Дэзи вытащила ночную рубашку, каких у нее никогда не водилось: два куска тончайшего батиста абрикосового оттенка, соединенные между собой по бокам несколькими изящными бантиками. Дэзи нырнула в мягкую ткань, и из ее груди вырвался невольный вздох блаженства, едва рубашка, падая, скользнула по обнаженной коже. Затем Дэзи накинула подходящий по тону халат, который наглухо перехватывался у горла пышным бантом. Она решила, что хорошо бы взглянуть на себя в зеркало, чтобы знать, как она смотрится, но передумала: не хотелось зажигать свет.

Бесшумно, словно лунатик, открыв дверь своей комнаты, Дэзи выскользнула в коридор. Она прошла весь дом до комнаты Пэта Шеннона. Однако тут вся ее храбрость куда-то улетучилась, и, постучав в дверь, она замерла в ожидании ответа, едва дыша от волнения. Но ответа не было. Она постучала снова — на этот раз гораздо громче.

Конечно, он мог заснуть, подумалось Дэзи. Но могло быть и так, что ему там не совсем комфортно. Словом, ей обязательно нужно самой во всем убедиться, и другого пути нет. Дэзи тихонько приоткрыла дверь и увидела Шеннона безмятежно спящим на широкой двойной кровати. Неслышными шагами она прошла по комнате и опустилась на колени перед спящим, сбросив с себя длинный халат.

В лунном свете ей хорошо было видно его лицо: во сне складки вокруг его рта разгладились, и обычное выражение деловой жесткости уступило место беззащитной мягкости, отчего казалось теперь мальчишеским, вызвав у Дэзи прилив нежности. Волосы, всегда приглаженные, сейчас были в полном беспорядке — в таком виде, проснувшись, он никогда не позволил бы себе появиться перед ней, и это добавило еще больше трепета к тому впечатлению незащищенности, которое Шеннон производил во сне. Интересно, подумала Дэзи, что за сон ему снится? Может, он именно так переживает свое одиночество… Шеннон, человек действия, стремительный, целеустремленный, не знающий сомнений и неудач, волевой дирижер огромного оркестра, где сходятся интересы целого конгломерата, спит сном ребенка! Крупный рот трогательно мягок, словно о чем-то молит; выражение лица как у потерявшего дорогу подростка.

Она прижалась ртом к его мягким губам. Шеннон продолжал спать. Она поцеловала его еще раз — он спал. Не очень-то любезно с его стороны, подумала Дэзи и поцеловала в третий раз. На сей раз он проснулся, изумленно выдохнув:

— О, что за поцелуй!.. — Голос у Шеннона был еще совсем сонный. Он проснулся только наполовину.

Дэзи поцеловала его опять, и стремительное прикосновение ее губ окончательно разбудило Шеннона.

— Самый сладкий поцелуй… Еще один!

— Но их было уже четыре.

— Нет, быть не может. Я не помню. Что было — не считается, — уже твердым голосом произнес он.

— Я ведь просто заглянула, чтобы проверить, удобно ли вам здесь. Но теперь, когда я вижу, что все в порядке, я могу возвратиться к себе. Простите, что разбудила, продолжайте спать.

— О господи, не уходите! Ничего не все в порядке. Здесь собачий холод и матрас жесткий. Кровать слишком короткая и узкая, и потом, мне нужна еще одна подушка, — заворчал он, словно не замечая роскоши, с которой у Анабель были обставлены комнаты для гостей.

Продолжая говорить, он сгреб все еще стоявшую на коленях Дэзи в охапку и уложил ее рядом с собой под одеяло.

Шеннон нежно, как любимого ребенка, покачивал Дэзи в своих объятиях. Прижавшись друг к другу, они как бы привыкали к теплу, исходившему от их тел; каждый из них прислушивался к дыханию другого, чувствуя биение пульса. То было общение без слов, исполненное такого глубочайшего смысла, что ни тот, ни другой не осмеливались нарушить молчание. Мало-помалу они словно растворились друг в друге, отдавая все, что имели, и каждый получал взамен сполна ту жизненную силу, которой был наделен другой. И вот уже, не произнеся ни единого слова, они стали одним существом. Их тела, как и души, обрели то взаимное доверие, которое, кажется, только и ждало момента, когда сможет появиться на свет.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Шеннон обрушил шквал поцелуев на тот маленький кусочек пространства, который являла щека Дэзи. Только теперь до его сознания дошло: именно этот восхитительной красоты изгиб ее длинной шеи и не давал ему покоя все эти недели. Сейчас она представлялась Шеннону диковинным зверем, попавшим в ловушку: одно неловкое движение — и зверь этот, странный и таинственный, может погибнуть. В полутьме комнаты серебряные волосы Дэзи, притягивавшие лунное сияние, светились так ярко, что он мог видеть и ее блиставшие, подобно двум звездочкам, глаза.

Ему показалось, что до этого времени они еще не целовались. Те поцелуи, которыми она разбудила его, были такими невинными, такими робкими, что их, в сущности, не полагалось считать настоящими — скорее простыми напоминаниями о поцелуях. Теперь же Шеннон покрывал ее губы поцелуями, горячими, словно раскаленные угли.

Да, думала она, приоткрыв губы, чтобы принять его ласку, эти поцелуи жгут, как угли. Дэзи жаждала их, полная смятения и одновременно пленительного ожидания. Она выгнула свое тело навстречу ему, тихонько подталкивая его руки к своей груди, пока наконец его пальцы не нашли соски и не сжали их, заставив ее задрожать. Именно она — а вовсе не он — сама сорвала с себя ночную рубашку и отбросила ее в сторону одним резким нетерпеливым движением. Именно она помогала его ладоням скользить по гладкой коже своего тела; она сама трогала его во всех местах, куда могла дотянуться, касаясь играючи, как делает это резвящийся в воде дельфин. И только тут Шеннон понял, что хрупкость и беззащитность на самом деле являются силой Дэзи, а не ее слабостью. И еще ему стало ясно: она его хочет!

И он покорился ее страсти. Это было волшебством. Никогда прежде, понял он, пребывая словно в каком-то тумане, не отдавался он этому мощному потоку жизни, не чувствуя преград, создаваемых мыслью и разумом; никогда прежде не пил он из кубка бытия, не задумываясь над возможными последствиями. Вино жизни было на ее сладких губах, на ее сосках, так же как и в мягкой впадине ее живота. Он словно впитывал это вино всей своей кожей, впитывал жадно, как истомившийся путник. В тот момент, когда Шеннон вошел в нее, он почувствовал: вот теперь он добрался до истоков, откуда можно будет пить и пить до бесконечности.

Дэзи лежала тихо, чувствуя его в себе и желая, чтобы это состояние наполненности длилось еще и еще. У нее было ощущение, будто она плывет, уносимая течением, вниз по чистой и прозрачной реке, а на берегу, в зеленеющих рощах, поют птицы. Но не только это — помимо чувства блаженного покоя было еще счастье взаимных поисков, когда они оба, словно два охотника, распаляясь все сильнее и сильнее, тяжело дыша, погнались за никак не дававшейся в руки добычей. А лес между тем становился все гуще и гуще, и все же каждый из них сумел найти в нем то, что искал! Из горла Дэзи при этом вырвался крик — одновременно удивленный и радостный. Никогда прежде не случалось ей получать удовлетворение с такой полнотой и с таким невыразимым блаженством.

Потом, когда оба они лежали в полудреме, но изо всех сил сопротивляясь сну, Дэзи неожиданно для самой себя несколько раз… пукнула. Она пыталась сдержаться, но не смогла — и так продолжалось, как ей показалось, по крайней мере, целую минуту.

— Лягушки квакают… — сонным голосом лениво протянул Шеннон.

Дэзи сбросила одеяло и почти спрыгнула с кровати, но в этот момент длинные руки Шеннона буквально припечатали ее к матрасу.

— Такие маленькие лягушата. Так что и звук у тебя на единицу с плюсом.

— Пусти меня! — сгорая со стыда, выкрикнула Дэзи.

— Не пущу, пока ты не поймешь, что стыдиться тут нечего. Ну пукнула — что тут особенного? Это же естественно. Все равно как дышать…

— Перестань, пожалуйста, говорить это мерзкое слово! — взмолилась Дэзи, которой при этих словах Шеннона сделалось еще более стыдно.

— Сдается мне, ты не жила с мужчиной, — произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно.

— С чего это ты взял? — быстро обернулась она к Шеннону.

Ей стало обидно: она действительно не жила, но, когда тебе двадцать пять, не очень-то приятно в этом признаваться.

— А с того, как ты реагировала на… салют королеве… Ну как тебе такой оборот, лучше?

— Гораздо, — пробормотала она, уткнувшись лицом ему в плечо. — Это что, так ты себе представляешь романтическое объяснение в любви?

— Видишь ли, не я выбирал обстоятельства, а они меня. При другом раскладе я, наверно, придумал бы что-нибудь и получше.

— Ну давай, придумывай!

— Дорогая, любимая, обожаемая Дэзи! Как мне заставить тебя поверить в то, что я предан тебе с благородством и трепетом, как средневековый рыцарь своей даме?

— Ну да, ты уже доказал это, — расхохоталась она. — А сейчас тебе пора спать, Шеннон. Скоро утро! Я пойду к себе и тоже посплю. Так что тебе придется побыть тут без меня на своем ужасном матрасе.

— Но почему ты уходишь? Что, разве нельзя спать вместе? Ты просто не можешь вот так бросить меня одного! — запротестовал он.

— Еще как могу! И не спрашивай меня почему, пожалуйста. Я и сама не знаю этого.

Шеннон сел на кровати, следя за тем, как Дэзи завязывает бантики ночной рубашки.

— Спокойной ночи! — заключила она, переходя на шепот.

Поцеловав его в губы, она выпорхнула из комнаты.

За завтраком Анабель с торжественным видом предложила Шеннону на выбор пять сортов меда к сдобной булочке с маслом. Общаясь с гостем, она в то же время умудрялась краем глаза следить за Дэзи, буквально светившейся от радости. Однако от ее придирчивого взгляда не укрылось и то, что Дэзи явно не выспалась, а уж одета она была как последний сорванец.

— Так какие у вас ближайшие планы, дети мои? — обратилась к ним обоим Анабель.

— Дети! — осклабился Шеннон, подняв глаза на хозяйку.

— Это просто видовое обозначение всех, кто не принадлежит к моему поколению, — пояснила Анабель.

— Вы к нему тоже не принадлежите, — поспешил уверить ее Шеннон.

— А вы с каждым днем становитесь все более очаровательным, молодой человек, — любезностью на любезность ответила Анабель.

— Мы собирались прогуляться в Онфлер, чтобы Шеннон посмотрел порт. Но, может, мне лучше оставить вас одних? — предложила Дэзи. — Вы прекрасно проведете время вдвоем, обмениваясь комплиментами. У вас это так хорошо получается.

— Не выйдет, — спокойно возразила Анабель. — Хотя мне очень хотелось бы. Увы, к обеду надо купить кучу всего — на столе в кухне лежит целый список, которым вам двоим придется заняться. А я пока что пойду нарву в саду цветов.

— Ну что ж, тогда мы пошли! — заявила Дэзи.

— В таком виде? — поинтересовался Шеннон.

— Естественно!

И Дэзи с воинственным видом осмотрела свой костюм. Утром, проснувшись, она тут же «впрыгнула» в старые джинсы с продырявленными коленками: это были штаны, которые она носила еще на первом курсе колледжа в Санта-Крусе. Шерстяная безрукавка, дополнявшая гардероб, была по возрасту ничуть не моложе джинсов. Наряд довершала петхая тенниска, купленная лет десять тому назад. Сверху Дэзи накинула темно-синюю, но уже порядком выцветшую шерстяную курточку без воротника, которая была частью ненавистной школьной формы — обычно девочки надевали ее, отправляясь в парк поиграть с мячом. Волосы были заплетены у нее в две длинные косы, закинутые за спину. И никакой косметики.

— Что, недостаточно шикарно для тебя? — спросила Дэзи с вызывающей ухмылкой, которая должна была убедить его: она точно знает, что делает, и новая метаморфоза призвана очаровать и ошарашить его еще больше.

Однако в глубине души она сомневалась, что Патрик в состоянии понять ее уловки, ведь ее тактика совсем не походила на ту, с какой он привык иметь дело в своей корпорации.

— Ты мне нравишься такой, — ответил Шеннон. — Еще один образ «Княжны Дэзи» для моей коллекции. И совсем иной по сравнению с тем, что я видел так недавно. Да что там!.. Только сегодня ночью.

Дэзи ничего не ответила, но его слова тут же запали ей в память. «Еще один образ „Княжны Дэзи“… в моей коллекции»? Ее улыбка незаметно улетучилась, в то время как глаза Анабель, наблюдавшей за ними обоими, сверкнули. «Наверняка эти двое, — решила она, — считают, что я не могу читать между строк и не вижу, что между ними происходит». Как странно наблюдать эту старую игру, когда актерам кажется, будто это премьера и ничего подобного прежде не происходило. И все равно, никогда не знаешь, каков будет конец. Похожими бывают только начала…

— Я все стараюсь подсчитать, сколько людей поцеловали тебя в щеки сегодня утром, — произнес Шеннон, когда они наконец-то заполнили покупками все корзинки и уселись на свободные места за столиком кафе с видом на арку старого порта, где на фоне высоких узких домов, рассыпанных по противоположной стороне маленькой гавани, плясали на воде яркие пестрые яхты. И он начал перечислять: — Значит, так, мясник, продавец молочной лавки, и хозяйка овощного магазина, и торговец фруктами, и торговка рыбой, и мэр, и полицейский, и почтальон… А кто же еще?

— Хозяин пекарни и его жена, продавец в газетном киоске и старый рыбак, который когда-то брал меня с собой в море на своем баркасе, и двое владельцев картинных галерей!..

— Но официант всего лишь пожал тебе руку. В чем дело? Откуда такое недружелюбие?

— Он новенький — его наняли лет восемь назад, так что мы почти незнакомы, — ответила Дэзи, потягивая легкое «Чинзано».

— Так это действительно твой дом?

— Можно считать, что после смерти отца тут и был мой настоящий дом. И учти, они же видели, как я росла, буквально на их глазах. Мы проводили здесь каждое лето с тех пор, как я себя помню. Здесь ничто не меняется… Разве что туристов стало побольше.

— Да, повезло тебе, что у тебя есть такое место на земле, — произнес Шеннон задумчиво.

— А ты? Есть у тебя такой уголок? Ты жаловался, что ничего обо мне не знаешь. А что знаю о тебе я?

Она притронулась пальцем к его нижней губе — дрожащий излом, так ее волновавший и так многое выражавший: задумчивость, веселость, решительность… Эта губа могла быть жесткой, сердитой, Дэзи не сомневалась в этом, и даже, возможно, безжалостной…

— От детства у меня сохранились лишь смутные вспоминания… Вот я иду с матерью и отцом, которые любили друг друга и меня… Мы были очень бедными, сейчас я это понимаю, и у нас не было родни в том городе, где на заводе работал мой отец. По крайней мере, в моей памяти это не сохранилось. Он был механиком, и мне кажется, частенько сидел без работы, потому что большую часть времени — слишком много, на взгляд матери, — проводил дома. — Сделав паузу, Шеннон покачал головой и, отхлебнув из стакана, продолжал: — Они оба погибли в трамвайной катастрофе, когда мне было пять лет. Я вырос и воспитывался в католическом приюте… До чего же я был несчастен… Вдруг остался совсем один, ничего не понимал… Да еще и сорванцом был таким, что никто не хотел усыновить меня. И только когда я понял, что единственный выход — это работать, работать, работать упорнее, чем все другие, получать лучшие оценки и быть первым во всем… только тогда я переменился, но к этому времени меня уже не могли усыновить по возрасту.

— А сколько тебе было?

— Лет восемь-девять. Сколько же пришлось натерпеться со мной бедным монашкам!

— Ты когда-нибудь приезжал туда потом?

— Сейчас приют закрыли. Может, сирот не стало или они куда-нибудь переехали, но я потерял след. Да, честно говоря, мне не очень-то хотелось туда возвращаться. Настоящая жизнь для меня началась тогда, когда в четырнадцать лет я получил стипендию для учебы в колледже Святого Антония.

Дэзи слушала внимательно, стараясь угадать тайный смысл, стоявший за этими скупыми словами. Не может «настоящая жизнь» начинаться в четырнадцать лет. К этому времени уже происходит многое из того, что формирует взрослого человека. Наверное, она никогда не узнает все о его детстве, никогда не сможет разделить с ним его прошлое. Может быть, это не имеет значения? Во всяком случае, сейчас пора прервать беседу и отправляться домой на ленч, чтобы не рассердить Анабель.

Весь путь до дома, шагая по крутому склону Кот-де-Грас, Шеннон оставался задумчивым. Никогда раньше не рассказывал он так много о своих детских годах. Он чувствовал, что в своем рассказе упустил нечто крайне важное, какие-то внутренние связи… И сейчас испытывал потребность как-то объяснить их Дэзи. Но единственное, что он смог сделать, это процитировать своего любимого мудреца, к которому обращался во всех случаях жизни.

— Послушай… я описал бы так… правда, лучше, чем Бернард Шоу, не скажешь: «Люди постоянно склонны винить обстоятельства в том, какими они стали. Я не верю в обстоятельства. Люди, которые преуспевают в этом мире, — это те, кто смотрит, есть ли для них вокруг подходящие обстоятельства. И если не находят таковых, то создают их». — Он даже остановился, чтобы договорить цитату.

— Это что, и твое кредо? — спросила Дэзи.

— Да. И что ты на сей счет думаешь?

— Это, возможно, почти наполовину правда… Что не так уж плохо для кредо, — ответила она. — Можешь теперь поцеловать меня, здесь никого нет поблизости.

Шеннон наклонился и поцеловал Дэзи долгим нежным поцелуем.

— Я что для тебя, «обстоятельство»? — прошептала Дэзи.

— Это просто глупый вопрос. — И, схватив ее за косы, заключил: — Будешь моей лошадкой до самого дома.

За обедом Анабель поинтересовалась:

— Сколько вы сможете погостить у нас, Патрик?

— Я уезжаю завтра, — ответил он, и в его голосе прозвучало сожаление, но он был достаточно тверд.

— Неужели нельзя остаться еще хотя бы на день? Вы же только приехали, — попыталась повлиять на его решение Анабель.

— Увы, это невозможно. Я не был на работе уже столько дней, что люди из корпорации, чего доброго, подумают, будто я умер. Я никогда так долго не отсутствовал.

— А вы что, не берете отпуск? — удивилась Анабель.

— Я никогда не уезжаю туда, где они не могли бы со мной связаться, даже на уик-энды. Они всегда знают, где я.

— Дэзи, а ты ведь можешь немного задержаться? — с надеждой спросила Анабель.

— Нет, Анабель, к сожалению, она не может, — твердо отрезал Шеннон. — Ей нужно вернуться в Нью-Йорк. Там у нее куча дел — интервью, фотосъемки… Мои люди из отдела рекламы наверняка составили для нее целую программу. Я еще даже не знаю всего, что ей предстоит. Учтите, моя корпорация поставила на «Княжну Дэзи» бешеные деньги. Рекламные ролики — это только начало.

Взбешенная, Дэзи прикусила нижнюю губу. Она прекрасно знала, что ей надо возвращаться, но ее возмутило, когда Шеннон ответил за нее: ведь Анабель адресовала свой вопрос ей, а не ему. Между обязательствами перед корпорацией и тем, что диктует ей Шеннон, большая разница. Может быть, он втемяшил себе в голову, что теперь она его собственность? Пусть идет куда подальше в таком случае.

Проигнорировав слова Шеннона, Дэзи повернулась к Анабель:

— Вообще-то мне нужно успеть вернуться к свадьбе Кики… Для меня это куда важнее, чем все дела корпорации, вместе взятые.

— Ну слава богу, что как раз подоспела эта свадьба, — с легкой иронией в голосе произнесла Анабель: на подобную снисходительность имеют право обычно разве что удалившиеся на покой матроны, вспоминая о своей былой неотразимости. — Судя по тому, о чем ты мне писала и на что намекала ее бедная мать, я бы сказала, что свадьба как раз вовремя.

Дэзи не без злорадства хихикнула — она слишком хорошо знала историю жизни самой Анабель.

Та строго взглянула на нее, словно участница общего женского заговора против мужчин. Пусть формально их разговор и крутился вокруг Кики, на самом деле они вели речь о Шенноне. Подтекст Анабель был таков: «Это стоящий человек, и ты его заслуживаешь. Не упусти свой шанс!»

Именно это прочла Дэзи в глазах Анабель, в то время как ее собственный взгляд предостерегал: «Не спеши, Анабель! Рано еще делать выводы». И хотя Дэзи не произнесла ни слова, обе они прекрасно поняли друг друга.