Сети соблазна

Глава 13

Вдовствующая графиня Эмберли и сэр Седрик Харвей прошли по каменному мосту и медленно спустились в долину.

– После похорон всегда испытываешь нечто вроде облегчения, – заметила графиня. – Но для близких членов семьи тогда-то и начинаются настоящие страдания. Пустота, окончательное понимание утраты. Ах, Седрик, как я сочувствую леди Бэкворт! Она ведь любила мужа, да?

– Хотелось бы знать, найдет ли она в себе силы, чтобы справиться с такой потерей, – сказал он. – Конечно, у нее есть Александра и внуки. И сын ее вовремя вернулся, и теперь он, конечно же, больше не поедет в Канаду – во всяком случае, в этом году.

Леди Эмберли вздохнула.

– На свежем воздухе просто замечательно, – проговорила графиня. – Я, Седрик, себя чувствую так, словно сбежала с занятий. Как вы считаете, мне следовало бы остаться?

– Когда мы уходили, Эллен прекрасно управлялась с леди Бэкворт, – заметил сэр Седрик. – У вас не невестка, Луиза, а настоящий бриллиант. И миссис Хардинг-Смайзи готова предложить утешения в любой момент, не сомневайтесь. Расслабьтесь и погуляйте с удовольствием.

– Ах, непременно, – согласилась она. – Я так рада, что вы уезжаете не в этом году. Не знаю, что я делала бы без вас в прошлом месяце. Вы такой здравомыслящий человек.

– В жизни не слышал более странного комплимента. Это действительно комплимент?

– Разумеется, – ответила графиня. – Седрик, я никак не могу не думать о том, что вы сказали недавно. Вы говорили серьезно?

– О том, что я хочу жениться на вас? – спросил он. – Вряд ли я стал бы шутить подобными вещами, Луиза.

– Мне трудно перестать думать о вас как о друге, Седрик. И это глупо, потому что вы хороши собой. Последнее время я смотрела на вас по-новому и поняла это. Но раньше я никогда этого не замечала. Вы были просто Седриком, моим другом.

– У нас есть деревья, река и лунный свет, – сказал он. – Прекрасные декорации для романа. Почему бы нам не произвести испытания? Позвольте мне вас поцеловать.

– Здесь? Теперь? – удивилась графиня. – Как это глупо! Он остановился и повернулся к ней.

– Если окажется, что это глупо, – проговорил он, – мы сохраним это в тайне. Вы же видите, свидетелей здесь нет.

И, опустив голову, Седрик поцеловал ее в губы. Поцелуй был легким, дразнящим.

– Я весьма признательна темноте, – сказала графиня, когда сэр Седрик посмотрел на нее. – Уверена, что я покраснела точно девица. Вы подумаете, Седрик, что я неловкая. Это было так давно…

– Ну что ж, в таком случае мы попробуем поцеловаться как мужчина и женщина, а не как девочка с мальчиком.

Харвей привлек графиню к себе и снова поцеловал, на этот раз в раскрытые губы. Его руки скользнули по ее спине. Ее руки легли ему на плечи.

– Не такая уж вы неловкая, – пробормотал он ей в губы несколько мгновений спустя. – Прекрасно, Луиза.

Она уткнулась лбом в его плечо.

– Прошло четырнадцать лет, – сказала она, – и у меня никого не было, кроме Эдварда. Вы ведь не хранили обет безбрачия после Энни, да? Боюсь, что вы гораздо опытнее меня, Седрик. Вы показали мне это только что. Я не смогу удовлетворить ваши потребности. Я думаю, что будет лучше, если мы останемся просто друзьями.

– Но я не предлагаю вам стать моей любовницей, – возразил он. – Я не нанимаю вас для того, чтобы вы заботились только о моих телесных потребностях. Вы нужны мне как жена, собеседник, друг, возлюбленная. Я знаю, Луиза, что у вас был только Эдвард. Я и не жду, что вы окажетесь опытной куртизанкой. Но если вы полагаете, что не возбудили мою кровь, вы были не очень внимательны за последние пять минут.

– Это так глупо! – запротестовала она. – У меня трое взрослых детей и четверо внуков.

– Вы боитесь, Луиза? – спросил он.

– Да. – Она подняла голову и посмотрела на него. – Понимаете, я считала, что эта сторона моей жизни в прошлом. Я научилась получать удовольствие, наблюдая за жизнью моих детей. И я построила свою собственную жизнь, создала круг добрых друзей. Спокойную жизнь, достойную и утонченную. И вот я вижу, что после всего мне еще доступны чувственные наслаждения. С моим ближайшим другом. Да, я боюсь, Седрик. Боюсь, что все рухнет. Это все равно что выйти в темноту, оставив позади целый мир света и тепла.

– Я всегда считал, что вы знаток в любовных делах, – произнес он. – У вас с Эдвардом был прекрасный брак. И ваши дети способны глубоко любить, и это последствия вашего воспитания и примера.

– Я всегда считала, что смысл моей жизни придает любовь, – подтвердила графиня.

– А теперь вы боитесь любви? Графиня нахмурилась.

– Не любви, – сказала она, – физической страсти.

– Значит, это вещи несовместные? – спросил Седрик. – Неужели вы погубите нашу любовь, которая проявила себя в дружбе, если станете моей женой и разделите со мной ложе? И – Господи, прости – если сделаете это с удовольствием?

– Ах, – ответила Луиза, отворачиваясь и устремляя взгляд на темные речные воды, – теперь я вижу, что вы используете нашу дружбу против меня. Вы всегда были таким разумным человеком – таким здравомыслящим, как я безрассудно заметила всего лишь несколько минут назад, – и я привыкла слушаться вас и думать, будто все, что вы говорите, очень мудро.

– А разве я сказал что-то немудрое? Это из-за Эдварда, Луиза? Это потому, что вы любили его всем сердцем, потеряли его и с тех пор почти потеряли себя? Если бы вы могли вернуться назад, отвергли бы вы его или стали бы держаться поодаль от него, с тем чтобы не так страдать после его ухода?

– Нет, конечно же, нет, – сказала она. – Мне бы не хотелось изменить ни одного мгновения нашей с ним жизни, даже зная, каков будет конец.

– Или это из-за того, что вы не можете освободиться от своей любви к нему, чтобы полюбить еще раз? – спросил он. – Или вы потому боитесь полюбить меня, что когда-нибудь я умру, и может статься, умру раньше вас?

Графиня повернулась к нему и улыбнулась.

– Я согласилась только на поцелуй, – заметила она, – но не на исповедь. Я также согласилась пройтись, а не стоять на берегу реки и подвергаться допросу. Итак, сэр?

– Итак, сударыня, я понял, что вы трусиха. Стыдитесь, Луиза. Так как же, получил ли я определенный ответ? Моя рука отвергнута? Или мне сказали «может быть»?

– Определенно «может быть», Седрик, – подтвердила Луиза. – Вы дадите мне время подумать? Должна признаться, вы смертельно напугали меня. Я надеялась, что когда вы поцелуете меня, мы с вами оба увидим, как глупо изменять природу наших отношений. Но вместо этого я увидела, что в этой идее есть нечто привлекательное. Я просто очень боюсь.

Седрик взял ее за руку и погладил.

– Тогда мы пойдем дальше и поговорим о чем-нибудь другом, – сказал он. – Я пробуду здесь до конца августа, Луиза, если позволите, но потом я должен показаться в своем поместье. Вы скоро едете в Лондон?

– Да, – ответила графиня, – как только жизнь здесь наладится после этого ужасного события. Эдмунд имеет полное право, чтобы его оставили в покое с женой и двумя детьми. Кроме того, меня влечет в мой лондонский дом.

– Я уверен, что смогу приехать в Лондон к концу сентября, – сказал сэр Седрик.

– К тому времени Бэссеты вернутся из поездки по Европе, – сказала графиня. – Нам нужно как-нибудь пригласить их на обед, Седрик. У них, конечно, накопился запас интересных рассказов.

И они возобновили прогулку по долине.

Когда они вышли из дома, Джеймс свернул направо. Но не пошел по долине в сторону моря, он стал подниматься на холм. Он двинулся не по тропинке, которая могла бы привести их наверх, к утесам, а пошел по холму, не разбирая дороги. Вряд ли, подумала Мэдлин, он понимает, где идет, и вряд ли у него есть какая-то определенная цель.

Его рука, о которую она опиралась, была напряжена. Лицо его было тяжелым и неподвижным, глаза устремлены вперед. Интересно, помнит ли он вообще, что она идет рядом?

Мэдлин не произнесла ни слова. Каждым своим нервом она чувствовала, что нужна ему. И помнит он об этом или нет, сожалеет или нет, он избрал в спутники именно ее. Джеймс показал, что она ему нужна.

Мэдлин не возражала против того, чтобы идти с ним рядом, чтобы утешить его. Может быть, ей больше никогда не представится такая возможность.

Но ему требовалось нечто большее. Мэдлин поняла это, как только он остановился, повернул ее к себе и припал к ее губам. Она поняла и покорилась силе его рук.

Мэдлин понимала, что ему нужна не романтическая ночь любви. Однако у нее и в мыслях не было отказать ему, потому что любовь может только давать. Как только она начинает требовать что-то взамен, даже если это просто обещание, это уже не любовь. И наконец, Мэдлин поняла, что любит его, что он – это весь мир, что он – это жизнь, а все остальное не имеет никакого значения. И не будет иметь.

Ни в его губах, впившихся в ее губы, ни в неистовствующем языке не было нежности. Не было нежности и в его руках, которые сначала притянули ее к нему, а потом принялись бесстыдно изучать ее тело. Она раскрыла губы и поддалась его рукам, шарящим и скользящим по ее телу. И пальцы ее нежно гладили его по волосам.

Когда он повалил ее, земля у нее под спиной оказалась жесткой, несмотря на траву. Но Мэдлин потянулась к нему и снова прижалась к его губами, в то время как его руки грубо срывали с нее одежду и стягивали белье. И когда он опустился на нее, обратила внимание на то, как неудобна жесткая земля, не поддавшаяся под двойной тяжестью их тел. И запустила пальцы ему в волосы.

Потрясение от боли, когда он вошел в нее, заставило ее крепко зажмурить глаза и изо всех сил закусить губу. Но Мэдлин не вскрикнула, и ее дрожащие пальцы по-прежнему нежно прикасались к его голове.

Все слилось для нее в ощущение неудобства и боли: неровная жесткая земля, тяжесть его тела, его отнюдь не нежный прорыв, глубокие настойчивые движения, последовавшие за ним, причем каждый удар прижимал ее к земле еще больше, – и нарастающая боль. Когда Джеймс кончил, она закусила обе губы и усилием воли сосредоточилась на том, чтобы не разрыдаться.

Но расплакаться ей хотелось не только от боли. Гораздо больше ей хотелось плакать потому, что она окончательно осознала, что произошло, что она сделала и каковы могут быть последствия.

Он использовал ее для удовлетворения своих потребностей. Не Мэдлин как таковую, но женское тело. Ему требовалось облегчить свое горе. Когда все кончится, он отведет ее домой. Через несколько дней Джеймс уедет, и она никогда больше его не увидит. И все тщательно составленные планы на будущее окажутся бесполезными. Теперь у нее никогда не будет ничего, даже удобного замужества по расчету. У нее никoгда не будет никого, кроме Джеймса.

И возможно, он оставит ее беременной.

Именно так все и должно было случиться, как бы она ни пыталась обмануть себя. Потому что Джеймс был неотъемлемой частью ее самой.

И после того как он кончил в нее, прижав лицо к ее волосам, Мэдлин не отпрянула от него. Ее рука все еще лежала на его волосах, а другая покоилась на его плечах, и она позволила ему расслабиться и навалиться на нее всей тяжестью. Она могла бы терпеть эту боль всю ночь. Мэдлин закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь запомнить каждое прикосновение его тела. Но Джеймс слишком быстро отодвинулся и лег на спину рядом с ней. Он не прикасался к ней, держа одну руку у себя под головой и глядя на звезды.

– Эльберт был прав, – сказал он невыразительно, – вам нужно было взять с собой сопровождающую даму.

Она не ответила.

– Итак, Мэдлин, – продолжил он после минутного молчания, – вы попались в мои сети. – Он повернул голову и взглянул на нее; лицо у него было напряженное и жесткое, глаза – насмешливые. – В сети дьявола.

Мэдлин тоже посмотрела на него, но ничего не ответили.

– Кажется, у вас не осталось выбора, кроме как выйти замуж за дьявола, – усмехнулся Джеймс. – Вы, без сомнения, будете в восторге. Я уверен, что стать леди Бэкворт – это ваша мечта, которая теперь осуществится. Глупо было не взять с собой сопровождающую даму.

Мэдлин резко села и обхватила колени.

– Я не жалею о том, что случилось. И ни в какие сети я не попалась. Это не было насилием. И вам вовсе нет надобности предлагать мне обвенчаться.

– Храбрая речь, – заметил он. – Вы решитесь выносить моего бастарда?

Она подняла лицо к небу.

– Вам нет надобности предлагать мне венчаться, – повторила она.

– Боюсь, у вас нет выбора, – раздался его спокойный голос. – Я отнял у вас девственность, Мэдлин. Теперь мы обязаны сыграть роли, которых ждет от нас общество. В конце концов, мы ведь не свободны в своих поступках. Вы леди Мэдлин Рейни, сестра графа Эмберли. Я Джеймс Парнелл, лорд Бэкворт. Люди вроде нас не могут поваляться на сене, пожать друг другу руки и разойтись в разные стороны. Они вступают в брак.

– Мы не можем вступить в брак, – сказала она. – Мы будем несчастны вместе.

– Мне кажется, – возразил он, – что мы достаточно несчастны и врозь. Если мы должны решиться на одно из двух несчастий, это с таким же успехом может быть брак. Все равно у нас нет выбора. Выбор мы сделали час тому назад. Мы оба знали, уходя из дома, что должно случиться и что должно последовать потом. Больше говорить не о чем.

Он резко вскочил на ноги и ушел от нее. Она быстро оделась; пальцы у нее дрожали. Потом она пошла следом за ним. Но он ушел недалеко. Он стоял и смотрел вниз, на долину, лицо у него снова стало жестким, глаза суровыми. Она молча встала рядом.

Зубы его были стиснуты так крепко, что казалось, они начнут крошиться. Но он не мог разжать челюсти. Он смотрел вниз, на долину, так, словно был день и он решил пересчитать там каждую травинку. Но он не мог оторвать от нее взгляда. Руки его, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки, и ногти больно впились в ладони. Но он не мог распрямить пальцы.

Потому что если бы шевельнул хотя бы одним мускулом, он бы совершенно потерял самообладание. Он схватил бы Мэдлин, стоявшую молча рядом с ним, и выплакал бы всю свою боль и отчаяние.

Джеймс не мог так уронить себя. Воспитание приучило его к самодисциплине. Для него было почти невозможно показать свои глубочайшие чувства другому человеку.

В особенности подобные чувства. Мучительное горе из-за отца, которого он любил и с которым не мог сблизиться. Грызущее чувство вины из-за сознания, что он разочаровал своего отца и испортил ему последние десять лет жизни. Пустоту отчаяния из-за того, что он так и не знал, любили ли его, простили ли. И теперь он уже никогда этого не узнает.

Мэдлин. Все в нем жаждало повернуться к ней и выплакать свое горе в ее объятиях. Чтобы он снова мог искать любви, мог рискнуть еще раз полюбить. Чтобы он смог сказать ей: то, что произошло сейчас, – это любовь, это инстинктивный порыв человека к тому, кто значит для него больше, чем весь мир.

Любовь! Как же он сможет теперь уверить ее в своей любви? Он просто-напросто грубо взял ее. Он сделал ей больно.

Он не сказал и не сделал ничего, что могло хотя бы намекнуть на нежность. Он не ласкал ее. Он взял ее, использовал для удовлетворения своей потребности.

Но он любит ее. Господи, он ее любит! Он отдал бы жизнь, если бы мог сделать ее счастливой.

Но что он может ей сказать? Что может сделать?

Он изнасиловал ее. Господи! Он изнасиловал единственную женщину в мире, ради которой способен умереть.

Он словно окаменел.

– Видите ли, он не любил меня, – проговорил он спустя несколько минут. – Ни Алекс. Ни мою мать. Он был холоден и бесстрастен. Я просил его о любви, прежде чем уехать отсюда. Я просил его благословить меня. Получил же только рукопожатие и ни одного слова.

– Он придерживался очень твердых правил, – сказала Мэдлин. – Но кто знает, каковы были его глубинные чувства?

– Он не умел любить, – упрямо повторил Джеймс. Он повернулся, посмотрел на нее и понял, что его внутреннее напряжение совершенно не ослабло. Глаза его были холодны и непроницаемы. – Каков отец, таков и сын, наверное. Вы не можете ожидать, что кто-то из членов такой семьи будет исходить любовью.

– Ваша мать любила его, – возразила Мэдлин, – и вас она любит. Александра способна на большую любовь.

– Тогда, возможно, эта болезнь присуща только мужчинам в нашей семье, – пришел он к неутешительному выводу. – Лучше, если вы будете приносить мне только детей женского пола. Нам лучше вернуться в дом. Нам нужно объявить о помолвке. Вам не кажется, что это бестактно – в один и тот же день устраивать и похороны, и помолвку?

– Лучше подождем, – согласилась она. – И может быть, не нужно никакого венчания. Джеймс, мы должны обдумать это, обговорить.

Но он не мог ни обдумывать, ни обговаривать. Не мог – речь шла о его самых сокровенных чувствах. И теперь он не может ее потерять. Он скорее умрет, чем потеряет ее.

– Утром я поеду в Лондон, – решительно произнес он, – и вернусь со специальным разрешением. Мы сможем обвенчаться в течение недели, Мэдлин, – в часовне Эмберли, а потом я отвезу вас в Йоркшир. Незачем откладывать. Мне очень хочется начать новую жизнь, вернуться в дом, который я поклялся никогда больше не видеть.

– Джеймс, – проговорила она, – это безумие. Вы… Он притянул к себе ее голову и еще раз поцеловал; губы его были такими же жесткими и грубыми, как и в предыдущий раз.

Мэдлин задрожала, но прикусила губу и не сказала ему, хотя ей очень хотелось это сделать, что он рассуждает в точности как его отец. И она не сказала ему, как могла бы сказать и как ей подсказывало чувство собственного достоинства, что она не выйдет за него, что он не может заставить ее сделать это.

Молча она взяла его под руку и вернулась с ним в дом. По дороге они не сказали друг другу ни слова.

Следующую неделю Мэдлин прожила в каком-то оцепенении. Она не могла трезво рассуждать, да и не хотела этого. Она оставит размышления на следующую неделю, после того как выйдет замуж.

Джеймс не смог объявить об их помолвке сразу же по возвращении в дом. Его матушка, рыдая, упала в его объятия, и понадобились объединенные усилия Джеймса, Эллен и миссис Хардинг-Смайзи, чтобы успокоить ее и уговорить сесть и выпить чаю.

Но объявление было сделано. И Мэдлин удивилась, когда леди Бэкворт обвила руками шею Джеймса и поцеловала его, назвав своим дорогим, любимым сыночком. И свою будущую невестку она тоже обняла и облобызала. Только позже она снова начала плакать и сетовать на то, что ее дорогой Бэкворт никогда об этом не узнает.

Кажется, против столь поспешного венчания возражений также не было. Леди Бэкворт истолковала решение Джеймса как признак того, что он взял на себя обязательства, соответствующие его новому положению.

Итак, на следующее утро он отправился в Лондон. С тех пор как они гуляли по холмам, они не перекинулись наедине ни словом.

– Вы уверены, Мэдлин? – спросил Эдмунд в тот вечер, когда объявили о помолвке. Они остались в гостиной одни; он взял сестру за руки и посмотрел ей прямо в глаза. Александра ушла спать задолго до этого. – Такие события, как похороны, сопровождаются всплеском эмоций. И я знаю, что вы уважаете Джеймса и сочувствуете ему в его утрате. Но вы уверены, что хотите выйти за него замуж?

– Да, – ответила она, – именно этого я и хочу, Эдмунд. Граф нахмурился.

– Что-то здесь не так, – проговорил он. – Вы не улыбаетесь. И глядя на Джеймса, нельзя сказать, что он переполнен радостью, хотя, конечно, нельзя ожидать, что он забудет, какой сегодня день. Вы не сидели вместе и не проговорили друг с другом весь вечер. Успокойте меня. Я хочу, чтобы вы были счастливы.

– Я обязательно буду счастлива, – сказала она, высвобождая руки и обнимая брата за шею. – Он именно то, что мне нужно, Эдмунд. И не стоит проявлять такую заботу обо мне, когда вы должны беспокоиться об Александре. Я не стану вас задерживать.

Она обняла брата, улыбнулась, а потом вышла из гостиной впереди него.

Когда она поднялась наверх, оказалось, что Доминик ждет ее в туалетной комнате. Он сидел у туалетного столика и рассеянно поигрывал щеткой для волос.

– Ну что, – сказал он, отбрасывая щетку и вставая, – обнимемся?

Она позволила ему крепко обнять себя и на мгновение положила голову ему на плечо. Там было уютно и спокойно.

– Вы могли бы выглядеть повеселее, – сказал он, отстраняя сестру на расстояние вытянутой руки.

– Сегодня похоронили лорда Бэкворта, – ответила та. – Сейчас не время веселиться.

– Я ведь ваш близнец, дорогая, – заметил он. – Так что же произошло?

Она посмотрела на него, а потом опустила глаза под его взглядом.

– Я выхожу замуж за того, кого люблю больше всех на свете, – проговорила она. – За того, без кого я была бы несчастна до конца дней своих. И все-таки я знаю, Домми, что не буду с ним счастлива.

– Он вас не любит? – спросил брат. Она покачала головой.

– Тогда почему он женится на вас?

Она пожала плечами и бессознательно протянула руку, чтобы застегнуть пуговицу на его жилете.

– Вы в положении? – спросил он. Встрепенувшись, она посмотрела ему в лицо и вспыхнула.

– Нет! – бросила она.

– Но ведь такая возможность не исключена, не так ли, Мэд? – настаивал он. – Вы были с ним?

– Только сегодня вечером, – ответила она. – Я была ему нужна. И я люблю его. Ничто не имеет значения, кроме того, что я люблю его.

Доминик кивнул.

– Лучше бы это была взаимная потребность и взаимная любовь. А может быть, так оно и есть. Я не делаю вид, что понимаю Парнелла, Мэд. Он такой отчужденный, лицо у него всегда такое бесстрастное, что просто невозможно понять этого человека. Но что-то явно притягивает его к вам. Возможно, вы сумеете проникнуть за эту личину. И возможно, вы узнаете, что под ней скрывается любовь. Надеюсь, что это так.

– Я должна выйти за него, – сказала Мэдлин. – Я не смогла ему отказать, да он все равно и не позволил бы.

– Да, – согласился Доминик, – я знаю, что у вас не было выбора. И еще я знаю, что для вас, Мэд, это так и есть в действительности. Со всеми остальными выбор всегда оставался за вами. Я знаю, что вы должны выйти за него, поэтому не стану давать братских наставлений. А я мог бы это сделать, как вы понимаете, потому что со стороны все это выглядит нехорошо, не правильно. Я же только обниму вас еще разок и пожелаю вам быть такой же счастливой в семейной жизни, как и я. Вы ведь знаете, что я всегда здесь и рад вам, правда? В любое время, когда я вам понадоблюсь.

– Да, Домми, я знаю. Мать обрадовалась за нее.

– Это упорный молодой человек, – поделилась она своими мыслями с Мэдлин на следующее утро, когда Джеймс уже уехал, – и он серьезно относится к своим обязанностям. Он несколько молчалив, это правда, и немного суров в обращении, но ведь и Александра была такой же, когда они познакомились с Эдмундом. Любовь, брак, дети проявили в ней обаяние и нежность, спрятанные внутри. Вы знаете, их воспитывали в строгости. Вы сделаете для Джеймса то же, что Эдмунд сделал для Александры. У вас, с вашей радостной натурой, не может этого не получиться. Вы его любите?

– Да, мама, – ответила Мэдлин. – В нем для меня вся жизнь.

Мать улыбнулась и поцеловала ее в щеку.

– Тогда что же еще можно сказать? Ваши мать и отец, оба ваши брата вступили в брак именно по этой же причине. Я бы сказала, что вы в очень хорошей компании. Джеймс – славный молодой человек. Я горжусь, что у меня будет такой зять.

Александра разыскала ее в то же утро еще до завтрака.

– Я чувствую себя виноватой, – сказала она, беря будущую невестку за руки, – что в такой день испытываю радость. Но я рада, Мэдлин. У Джеймса теперь есть дом. И что гораздо ценнее, он венчается с вами на следующей неделе. – И она крепко обняла Мэдлин. – Если из ухода папы и могло получиться что-то хорошее, – продолжала она, – так это то, что Джеймс останется в Англии и снова вернется домой в Йоркшир. И что он возьмет с собой вас в качестве жены. Он будет с вами счастлив. А одно из самых моих больших желаний – чтобы Джеймс был счастлив.

Задолго до конца недели новость распространилась по округе, и каждый день появлялись визитеры, желающие выразить свое уважение леди Бэкворт и пожелать Мэдлин счастливой свадьбы.

К счастью, то было время, когда нетрудно сохранять оцепенение в голове. Нетрудно и весьма желательно. Потому что хотя она знала, что должна выйти за Джеймса – по самым разным причинам, – она также знала, что по другую сторону алтаря ее не ждет ничего, кроме страданий.

Живо было воспоминание о том, как Джеймс насмешливо улыбнулся ей и сказал, что она попалась в сети к дьяволу. О том, как Джеймс заявил, что не способен любить, как и его отец. О том, как Джеймс поцеловал ее и взял без какого-либо намека на нежность. И о том, как Джеймс велел ей замолчать, потому что теперь она его собственность и все решения касательно их жизни будет принимать он.

И о ней самой, не пытающейся возражать против того, что он говорил или делал. О ней, прожившей все детство и юность с требованием, чтобы с ней обращались с уважением. О ней, неизменно верховодившей во всех своих романах.

Она позволила Джеймсу взять ее девственность там, на склоне холма, хотя и знала, что он сделал это, не любя ее. Позволила ему запугать себя и согласилась на помолвку и поспешное венчание. Покорно замолчала, ни в чем не упрекнула и не набросилась на него с кулаками.

Мэдлин вздрогнула. После венчания ей придется научиться, как бороться с этим человеком, который всегда страшил ее, иначе она совершенно потеряет себя. Она может превратиться во вторую леди Бэкворт – и не только в отношении имени.