Сети соблазна

Глава 24

-По крайней мере он приехал, Мэд, – сказал Доминик. – Полмесяца он каждый день пытался увидеться с вами. И мне показалось, когда я смотрел, как вы танцуете, что он очень много говорил.

– Да, это так, – согласилась Мэдлин. – Он многое объяснил.

– Но не сумел вас переубедить?

– Через несколько дней он уезжает домой. Больше я не стану с ним видеться, Домми. Больше я не хочу его видеть. Я хочу только забыть и начать все заново.

Брат повел ее танцевать.

И она продолжала танцевать весь вечер.

Два дня спустя она лежала на постели и смотрела вверх, на полог. Ее мать куда-то ушла с сэром Седриком. Мэдлин была приглашена на чай к Эдмунду и Александре, но отказалась. Тетя Виола и Анна пригласили ее вместе поехать по лавкам. Она отказалась. Лорд и леди Карстеарз пригласили ее поехать с ними и с кузеном леди Карстеарз покататься в Кью. Она отказалась. Накануне она послала записку с извинениями, чтобы избежать пикника после полудня и посещения оперы вечером.

Мэдлин больше не могла притворяться, что снова стала леди Мэдлин Рейни, которая может свободно наслаждаться всеми удовольствиями сезона. Она не чувствовала никакого наслаждения и никакого удовольствия. Ей следует подумать о будущем.

Оно не должно зависеть ни от матери, ни от Эдмунда и Доминика. У каждого из них своя жизнь, и будет несправедливо обременять кого-то своим присутствием. Как бы они ни любили ее, она все равно окажется посторонней. И кроме того, она не желает зависеть от них.

Она зависит от Джеймса. Так полагается в этом мире. Но он по крайней мере намерен предоставить ей свободу. Этим она и воспользуется. Она решит, где и как ей хочется жить, определит, сколько ей нужно денег, и сообщит об этом стряпчему, когда тот появится.

Все это и в самом деле очень просто. Правда, придется сказать ему о ребенке. Он должен знать об этом. И это может изменить все. Он может настоять, чтобы она поехала домой вместе с ним. Она напишет ему через неделю.

Мэдлин закрыла глаза. Ей так хотелось, чтобы он попросил ее поехать с ним домой. Стыдно в этом признаться. Неужели у нее нет ни силы воли, ни гордости? Ей хотелось, чтобы Джеймс попросил и даже настаивал. Если бы он настоял, все было бы просто. Не нужно было бы принимать никаких решений. Можно было бы поехать с ним потому, что у нее нет выбора, а если бы они по-прежнему жили несчастливо, можно было бы обвинять его до самой смерти.

Постыдные мысли. Разве вся ответственность за попытку что-то сделать с их браком лежит только на нем? Разве она согласна быть пассивной жертвой? Но при создавшихся обстоятельствах у нее нет даже возможности быть таковой. Парнелл решил проявить благородство и предоставить ей свободу, которой она, по его мнению, так жаждет. Джеймс не просил ее, не приказывал.

И вот она свободна! Свободна жить где и как ей хочется, хотя, конечно, она всегда будет связана узами брака.

Пустая свобода.

Она представляла Джеймса таким, каким он был, когда они впервые встретились. Он стоял посреди гостиной леди Шарп в тот вечер, когда свет решил подвергнуть остракизму Александру. Она, Мэдлин, оказалась единственной, кто прошел через всю комнату и подошел к ним, хотя она ни разу не встречала их. Вид у него был такой, точно он сейчас убьет кого-нибудь, – лицо грозное, в глазах пылало бешенство. Необъяснимый страх охватил Мэдлин.

И это было чувство, упорно преследовавшее ее все то лето, когда их взаимная неприязнь росла вместе с тягой друг к другу.

Она вспомнила, как он бешено целовал ее в долине Эмберли – и страстно и нежно в тот вечер, когда Эдмунд давал бал. В тот вечер, когда он оттолкнул ее от себя, сказав, что не чувствует к ней ничего, кроме похоти. В тот вечер, когда он ускакал прочь. И больше она не видела его в течение четырех лет.

Мэдлин вспомнила, как Александра читала вслух его письмо, в котором он сообщал, что возвращается домой. И чувства, охватившие ее после этого: волнение, надежда, настороженность. Целый год она убеждала себя, что его приезд ничего не изменит.

А потом она снова увидела его. И вновь разгорелись страсть и неприязнь.

И снова их прощание на балу у Эдмунда.

Было бы гораздо лучше, если бы он не вернулся, если бы отплыл в Канаду до того, как его настигла весть о том, что с отцом случился удар. Но теперь она снова могла выбросить его из головы.

Снова? А разве она когда-нибудь выбрасывала его из головы за все время, прошедшее с их первой встречи? И разве сможет она когда-либо сделать это?

И если бы она могла вернуться вспять, зная то, что знает теперь, разве она не вышла бы за него? Девять с половиной месяцев их супружества были настоящим адом. И раем.

Почти восемь месяцев она прожила с Джеймсом. Срок мизерный, но все же – с ним. И бывали у них и хорошие периоды. Очень редко, но все же бывали.

Были часы, которые они провели на торфяном болоте до того, как страшно поссорились. Необычное ощущение единения. Необычная открытость его разговора. Волшебство любовных ласк. Они были так близки в эти часы. Вот-вот готовы прорваться сквозь преграду, неизменно стоящую между ними. Так близки. И может быть, одно слово, всего одно слово, сказанное кем-то из них, могло бы изменить все течение их жизни. Если бы он произнес ее имя, если бы она назвала его своим любимым, может статься, они вместе сокрушили бы эту преграду.

И ничего не было между ним и Дорой Драммонд. Сына у него нет. После их венчания у него не было женщин, кроме нее. Карл Бисли лгал ему и ей – по какой-то причине, которой она не понимала. Джеймс сказал, что мистер Бисли погубил его.

А Джеймс погубил их брак. В этом она с ним согласна. Он взял ее силой тогда, когда она была оскорблена, сбита с толку и просила оставить ее в покое. А он все равно взял ее.

Но это не было насилием. Мэдлин сказала, что не хочет его, но ей хотелось, чтобы он не обратил внимания на ее слова. Она жаждала его с невероятной силой и всеподавляющей страстью. Так же как два вечера назад хотела, чтобы над ней одержали верх. Две недели она отказывалась видеть Джеймса, но отчаянно надеялась, что он добьется встречи с ней. Она оставила его, но ей хотелось, чтобы он сказал, что она вернется домой вместе с ним.

Мэдлин открыла глаза и снова уставилась в крышу полога. Как трудно бывает порой разобраться в самой себе! Она всегда считала себя сильной натурой. Но ее отношения с мужем доказали, что ее мнение было ошибочным. Ей хочется, чтобы ею руководили и управляли. И когда Джеймс в конце концов отказался и от того и от другого, пришлось забраться в постель, лежать, страдать и жалеть себя.

Не прошло и десяти секунд, как Мэдлин вскочила и дернула за шнурок звонка.

– Синий уличный костюм, – приказала она горничной; в голосе ее звучала чуть ли не паника. – Но прежде чем вы его вынете, передайте, чтобы немедленно подали карету.

И меньше чем через полчаса она уже сидела в карете, отбросив перед этим множество различных вариантов. Можно было бы послать ему записку с просьбой прийти. Можно было добраться до особняка лорда Хэрроуби и попросить Доминика сопроводить ее – или попросить об этом Эдмунда. Или, если она опасается вмешивать в это дело братьев, Уолтер не отказался бы поехать с ней. Конечно, леди без сопровождения не годится заезжать в клуб к джентльмену – а Джеймс обосновался в клубе, – даже если этот джентльмен ее муж.

Но она решила, что поедет одна. Послать записку – значит бездействовать самой. А на поиски сопровождающего мужчины уйдет слишком много времени. Джеймс сказал, что он возвращается домой. И сказал он это два дня тому назад. Может быть, он уже уехал. Может быть, она уже опоздала.

Мэдлин опоздала. Швейцар, состоящий при номерах, где жили джентльмены, чопорно поклонился ей, окинул с ног до головы оценивающим взглядом, которым слуги иногда владеют в таком совершенстве, и сообщил, что его милость уехали.

– Уехали до вечера? – спросила она. – Или навсегда? Он снова поклонился, посмотрел на нее с жалостью и презрением, очевидно, принимая ее за брошенную куртизанку.

– Мы не ждем его милость, – сказал он.

Уехал. Она опоздала. Мэдлин бросила на швейцара надменный взгляд, с наслаждением глядя, как он подобострастно кланяется, получив монету, хотя он и пальцем не пошевелил, чтобы заработать ее.

Уехал. Рукой, затянутой в перчатку, она оперлась на руку лакея ее матери и устало уселась в карету.

– Отвезите меня к лорду Эмберли, – сказала она, повинуясь внезапному порыву, откинулась к спинке сиденья, закрыв глаза, надеясь, что это не правда, надеясь, что найдется какое-то другое объяснение его отсутствию, когда она доберется до Александры.

– Где ее милость? – сдержанно спросила она у дворецкого Эдмунда, отдавая ему шляпу и перчатки.

– В гостиной, миледи, – ответил тот кланяясь.

Но Мэдлин не могла больше сдерживаться. Вместо того чтобы подождать, пока дворецкий поднимется по лестнице впереди нее и доложит о ее появлении, она взбежала по ступенькам и распахнула двустворчатую дверь гостиной, даже не постучавшись.

– Александра! – воскликнула она, не замечая никого, кроме невестки, стоявшей на коленях перед Кэролайн. – Он уже уехал?

Потом она перевела взгляд с Александры и Эдмунда на – Доминика и Эллен, потом на всех четверых детей и остановилась на своем муже, который, одетый по-дорожному, стоял у пустого камина, заложив руки за спину.

Он сделал все, что мог. Разрушив собственную жизнь и погубив возможность Мэдлин получить счастливую жизнь в браке, если только он не умрет молодым, он сделал все, чтобы исправить по возможности положение вещей.

Джеймс нанял стряпчего для ведения ее дел и дал ему строгие указания удовлетворять любое ее желание, сколько бы оно ни стоило. И заехал к своей теще и обоим шуринам.

– Я прошу прощения, – сказал он вдовствующей графине. – Вы, должно быть, крепко невзлюбили меня. И абсолютно правы. Во всем виноват я один. Но я хочу, чтобы вы знали: я возмещу все, что только возможно, сударыня. Ваша дочь ни в чем не будет нуждаться. Стоит ей только пожелать чего бы то ни было – и я все оплачу.

– Вы говорите о деньгах, – сказала графиня, удивив его тем, что подошла к нему и взяла за руки. – У нее есть и другие потребности, Джеймс. Можете ли вы удовлетворить и их?

Парнелл покачал головой:

– Нет, боюсь, что не могу. Я сделал ее очень несчастной.

– В таком случае я боюсь, что никто и никогда не сделает ее счастливой, – проговорила графиня, – если даже вы не смогли. Я, Джеймс, очень хорошо знаю свою дочь.

На пожатие ее рук он ответил пожатием.

– Мне жаль, – сказал он. – Жаль по-настоящему. Видите ли, я ее люблю.

– Да, – отозвалась она, улыбаясь довольно грустно. – Иногда начинает казаться, что одной любви недостаточно, верно?

Почти то же сказал он ее братьям. Ни один из них не возлагал вину на него, хотя он был уверен, что по крайней мере Доминик сделает это.

– Вы любите мою сестру? – спросил Доминик.

– Люблю, – ответил Джеймс.

– Вы не намереваетесь настоять на том, чтобы она вернулась домой вместе с вами?

– Нет. – И Джеймс посмотрел шурину прямо в глаза.

– Видите ли, – проговорил Доминик, – Мэдлин любит противостояние. Ей нравится борьба. Она терпеть не может, когда ей не с чем бороться. Она склонна уступать.

– Я ни к чему не стану ее принуждать, – сказал Джеймс. – Никогда больше не стану.

Доминик поднял брови.

– Вы с ней близнецы, – продолжал Джеймс. – Я знаю, что вы ей ближе, чем кто бы то ни было. Не могли ли бы вы время от времени писать мне и сообщать, как ей живется? Я понимаю, что прошу слишком многого. Алекс, конечно, будет мне писать, но от вас я буду знать, как на самом деле обстоят дела, а не то, что Мэдлин выдает за действительность. Вы дадите мне знать, если ей что-нибудь понадобится?

– Ей уже кое-что нужно, – ответил Доминик. Джеймс провел рукой по волосам.

– Я говорю о тех нуждах, которые я могу удовлетворить.

– И я о том же.

Под конец Джеймс потерял всякую уверенность в том, что своей поездкой в Лондон он что-нибудь уладил. Он хотел еще раз поговорить с Мэдлин, объясниться с ней, убедиться, что она поняла – отныне она может делать со своей жизнью все, что ей угодно. Он хотел еще раз увидеть ее. чтобы запечатлеть в памяти ее облик.

И в то же время ему хотелось уехать, покончить со всем этим. Через два дня после бала у Эдмунда он зашел к Дугласу Кэмерону. Его старый друг намеревался вернуться в Монреаль в конце лета, хотя ему очень хотелось остаться в Англии еще на одну зиму и убедиться, что Джин благополучно разрешилась от бремени.

– Но больше я ей не нужен, старина, – сказал он улыбаясь. – Настало время, когда нужно поцеловать девчонку на прощание и отправляться восвояси. Особенно когда светом очей ее стал другой человек.

Джеймсу захотелось уехать вместе с Дугласом. Вернуться в Монреаль, снова заняться работой, а весной отправиться на каноэ в дикие края. Там он снова обретет покой. И для чего, в конце концов, ему оставаться в Англии?

Эта мысль крепла, в то время как он бесцельно ездил по городу, не видя и не слыша ничего, что происходит вокруг. Если он отправится, не откладывая, в Данстейбл-Холл, сделает все необходимые распоряжения и уладит все свои дела, то поднимется на борт вместе с Дугласом еще до конца лета.

Сделав это, он избавится от искушения наводить справки о том, как поживает Мэдлин. От искушения увидеться с ней и – кто знает – принудить ее в конце концов вернуться к нему.

Ленч остыл, пока он вышагивал взад-вперед по комнатам, а слуга упаковывал его вещи. Пускаться в путь после полудня не очень-то хорошо. Лучше подождать и выехать завтра утром. Но бездействие казалось ему невыносимым. Когда стемнеет, он уже отъедет довольно далеко.

Но кое-что он все же должен сделать. Проститься с Алекс. Он не может уехать, не сказав ей ни слова.

Приехав в дом шурина, он попросил графиню на два слова наедине. Она спустилась к нему в маленькую гостиную на первом этаже, но, увидев его дорожное платье и услышав о цели его прихода, настояла на том, чтобы он присоединился ко всей семье, собравшейся наверху. – Мэдлин здесь нет? – спросил он. – И не ждете?

– Нет, – ответила Александра. – Здесь Доминик и Эллен, но вам следует попрощаться с ними, Джеймс. Мне жаль, очень жаль, что все так вышло. И я никак не могу понять, почему так случилось.

Она обняла брата и немного всплакнула, прежде чем взять его за руку и повести наверх в гостиную.

Говорить на самом деле было не о чем, хотя все отнеслись к нему с теплотой. Эдмунд и Доминик пожали ему руку, а Эллен удивила, обняв его. Кристофер послушно подошел, чтобы его обняли, а близнецы Доминика стали рядышком прямо перед Джеймсом. При этом Оливия положила палец в рот. Он наклонился, взъерошил им волосы и обнял обоих. Племянника и племянницу Мэдлин.

Алекс опустилась на колени рядом с дочерью, сидевшей на полу.

– Ты не собираешься поцеловать дядю Джеймса, милочка? – спросила Александра.

Племянница с важностью подняла на него темные глаза, живо напомнившие ему глаза Алекс в детстве.

И тут двустворчатые двери гостиной растворились без предупреждения, и появилась Мэдлин, бледная, с широко раскрытыми глазами.

– Александра, – воскликнула она, – он уже уехал?

А потом их глаза встретились, и на несколько мгновений, или минут, или часов все перестало существовать. Когда мир начал возвращаться на свое место, Мэдлин закрыла за собой дверь и прислонилась к ней.

– В ваших комнатах вас не ждут, – сказала она. – Я решила, что вы уехали.

– Пойдем, тигр, – сказал Эдмунд Кристоферу.

Алекс взяла Кэролайн за ручку. Эллен и Доминик держали близнецов.

– На плечо – оп! – приказал Доминик. – Держись крепче, Оливия. Мэд, у нас у всех обнаружились неотложные дела в самых дальних комнатах. Отойдите от двери, дорогая.

Она послушно отступила в сторону, не сводя глаз с Джеймса, и четверо взрослых вместе с четырьмя детьми исчезли.

Он был одет по-дорожному, а не для дневного визита. Он стал тоньше – явно потерял вес. Лицо казалось изможденным. Он был красив необычайно.

– Я решила, что вы уже уехали, – повторила Мэдлин. Он сжимал и разжимал руки, заложенные за спину. Она все еще была бледна; казалось, у нее кружится голова.

– Я уезжаю, – подтвердил он. – Зашел проститься с Алекс. Мэдлин огляделась. Они были одни. Он, значит, видел, как она ворвалась в гостиную, требуя, чтобы ей сказали, где он. Какое унижение…

– Вот как? – Она помедлила. – Не слишком ли поздно пускаться в путь, Джеймс?

Он пожал плечами.

– К наступлению темноты я покрою уже несколько миль. Здесь мне нечего больше делать.

– Нечего, – согласилась она, поглаживая обивку на спинке дивана. – Полагаю, что так.

– Тогда мне хотелось бы проститься, Мэдлин, – сказал Джеймс. – Я рад, что еще раз увидел вас. Пожмем друг другу руки? Может быть, мы расстанемся по крайней мере не врагами?

Мэдлин протянула руку и улыбнулась:

– Почему бы и нет? Мы, в сущности, не были созданы друг для друга, Джеймс. Я помню, как вы сказали мне прошлым летом в Ричмонде, что у нас ничего не получится. Вы были правы. Мы просто забыли об этом на какое-то время после ухода вашего отца. Теперь мы знаем, что у нас ничего не получилось, и мы можем идти каждый своей дорогой без сожалений.

– Да, – кивнул Джеймс, беря ее за руку и чувствуя, какая она гладкая и гибкая.

Его рука была горячая и сильная, то была рука человека, который сам зарабатывал себе на жизнь.

– До свидания, Джеймс.

– До свидания, Мэдлин, – сказал он. – Мой стряпчий посетит вас.

– Да, – ответила она, роняя отпущенную им руку, и улыбнулась.

– Ну что ж, – сказал он, помолчав, – я поехал. – Да.

Он повернулся и пошел к двери. До двери, казалось, был миллион миль. Но когда он коснулся дверной ручки, Мэдлин заговорила.

– Чего вы ждете? – воскликнула она резким голосом. – Чего вы хотели от меня? Я так и не смогла этого понять. Я пыталась, действительно пыталась, Джеймс. Я пыталась разговаривать с вами, даже когда вы совершенно меня к этому не поощряли. Я пыталась превратить ваше жилище в домашний очаг, сопротивляясь этой ужасной миссис Кокинз. Я подружилась с вашими соседями. Я всегда старалась выглядеть как можно лучше ради вас. Я пыталась угодить вам в… постели. Но так и не смогла вам угодить. Чего же вы хотели от меня? Зачем вы на мне женились?

Джеймс смотрел на свою руку, лежащую на дверной ручке.

– Вечером после похорон отца я взял вас, чтобы утешиться, – проговорил он. – Помните? После этого нужно было вернуть вам уважение общества.

Наступило молчание.

– Нет, – сказала Мэдлин. – Причина в другом. Вы взяли меня, потому что хотели на мне жениться. Все было именно так, верно? Но зачем? Мы никогда не были друзьями. Нам никогда не было хорошо вместе. У нас была только страсть. И если вы женились на мне из-за этого, вы – глупец. Потому что это тоже умерло, не так ли? Много месяцев до моего отъезда вы брали меня так, словно выполняли обременительную работу. Не следовало вам на мне жениться, Джеймс. Это несправедливо по отношению ко мне.

Он повернулся к ней.

– А вы? – спросил он. – Зачем вы вышли за меня? Вы что же, невинная жертва всего этого? У вас своя голова на плечах. Вы не хуже меня знали возможность, которой мы воспользовались, чтобы броситься навстречу гибели, ожидавшей нас. Когда я повел вас в тот вечер на холм, вы знали, что произойдет. Я не заметил, чтобы вы отставали от меня и чтобы вам не хотелось идти. У меня были шлюхи, которые отдавались не так безоглядно.

– Итак, – сказала Мэдлин, распрямляя плечи и вздергивая подбородок, – вот чем я была для вас, да? Наконец-то истина открылась. Я была вашей шлюхой. Хуже шлюхи, потому что я была более страстной. И досталась дешево – всего-то потратились на специальное разрешение и на обручальное кольцо. Но теперь я буду стоить вам дороже, Джеймс. Никакая брошенная любовница не сравнится со мной в цене. А ваше обручальное кольцо я выбросила. Выбросила в окно почтовой кареты. – И она подняла руку, повернув ее ладонью к себе.

Он сделал нетерпеливый жест:

– Вам следовало пойти на сцену, Мэдлин. Из вас вышла бы потрясающая леди Макбет.

– В артистическом фойе я была бы еще более потрясающей, – сказала она.

– Может статься, – согласился он. – Я вижу, вы твердо вознамерились изображать жертву и гордую отвергнутую женщину. Вина лежит не только на мне, Мэдлин. В основном на мне, согласен. Но не целиком. Зачем вы подружились с Бисли против моей воли?

– Вам не хотелось бы сказать «ослушавшись моего приказания»? – осведомилась она. – Отдавать приказы вы умеете, Джеймс. Только вот я не умею подчиняться. Не видела никаких причин, почему бы мне с ним не дружить.

– Но произошедшие события доказали, что вы ошиблись, – сказал он. – Иногда приказания даются для того, чтобы принести пользу, а не для того, чтобы унизить. – Вам это никогда не приходило в голову? Вам никогда не приходило в голову, что у меня могли быть веские причины, из-за которых я велел вам держаться от него подальше?

– Тогда почему вы не сказали мне, что это за причины? Разве вы когда-нибудь разговаривали со мной с тех пор, как мы с вами познакомились? Разве вы когда-нибудь чем-нибудь поделились со мной? Разве вы когда-нибудь объяснили мне, почему я должна вам подчиняться?

– Мы с вами, Мэдлин, не поддаемся на уговоры. Вы могли бы с уважением относиться к моему молчанию. И могли бы не откровенничать с посторонними людьми насчет того, что происходит между нами. Глаза ее расширились.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она.

– Я говорю о Карле Бисли. Он, судя по всему, кое-что знал о плачевном состоянии нашего супружества, Мэдлин. Я полагаю, на людях мы с вами выглядели счастливой парой. Так что узнать об этом он мог только от вас.

– Ну вот! – заявила Мэдлин; ноздри у нее трепетали, грудь высоко вздымалась. – Я, стало быть, во всем виновата. Теперь вы сказали достаточно.

– И чуть ли не первый вопрос, который задала мне Алекс, когда я приехал сюда, был о том, правда ли, что Дора моя любовница. У кого она могла почерпнуть эти сведения, Мэдлин?

– Разумеется, у Доминика, – отвечала та. – Или вы полагаете, Джеймс, что я притворялась перед своими родными, будто приехала сюда развлекаться?

– Я полагаю, что мы могли бы не выпускать наши проблемы за пределы дома, – возразил он. – Вы могли бы сказать мне, что вам хочется уехать. Мы могли бы придумать что-то между собой и решить все, сохраняя приличия. Все было разыграно на глазах у публики, не так ли?

Она направилась к нему.

– Ничего я не разыгрывала! – отрезала она. – Я оставила вас потому, что мне больше не хотелось вас видеть. Я не просила вас сопровождать меня. Я вообще вас ни о чем не просила.

– Ну что же, – сказал Джеймс, – если вы больше не хотите меня видеть, Мэдлин, ваше желание скоро осуществится. И я больше никогда не последую за вами в этой жизни, можете быть уверены. Мне кажется, нам обоим повезло, что мы выбрались из этого затруднительного положения.

– Полностью с вами согласна.

– В конце лета я уезжаю в Канаду, – продолжал он. – В Англию я больше не вернусь.

– В Канаду, – повторила она, и лицо у нее стало безжизненным.

– Вы полностью избавитесь от меня, – добавил он.

– Да, – согласилась она.

– И я от вас.

– Да.

– Мне нужно идти, – сказал Джеймс. – Я теряю драгоценное время.

– Мне неприятно думать, что я тому виной, – язвительно бросила Мэдлин.

– Да, я в этом не сомневаюсь, – не стал возражать он, снова поворачиваясь к двери. – Прощайте, Мэдлин.

– Прощайте.

Она еще что-то пробормотала, но он не расслышал.

– Что? – спросил он, оглядываясь через плечо и нахмурившись.

– У меня будет ребенок, – повторила она. – Я подумала, что вы должны узнать об этом. – И Мэдлин гордо вскинула голову.

В глазах у него потемнело.

– Ребенок от меня? – спросил он.

Глаза ее сверкнули. Она схватила с дивана подушку и швырнула в него. Подушка попала ему в плечо.

– Не знаю от кого! – закричала она. – Он может быть от целой дюжины мужчин! Давайте немного подождем и увидим, на кого он будет похож! Возможно, у него не будет ни темных волос, ни темных глаз.

– Мэдлин, – попытался урезонить ее Джеймс.

– Возможно, вы пожелаете развестись со мной, – пронзительно кричала она, – и я буду ходить от одного из этой дюжины к другому и искать, кому из них захочется жениться на мне после такого скандала! Наверное, это будет неплохой способ все уладить, да, Джеймс? Не прикасайтесь ко мне. Да не прикасайтесь же ко мне!

Но он сжал ее руки, точно тисками, и привлек к себе.

– Это ваш ребенок! – воскликнула она, колотя кулачками по его груди и громко всхлипывая. – Ваш. Думайте что хотите. Мне все равно. Я все равно вас ненавижу. Я сказала вам только потому, что вы, по моему мнению, должны это знать. И я еще никому не говорила об этом, даже Домми. Как видите, в некоторых случаях я умею молчать.

– Мэдлин, – выдохнул он, удерживая ее рядом с собой словно железным ободом. – Мэдлин.

Внезапно она откинула голову, и стало видно, какие у нее красные, распухшие и сверкающие глаза.

– Полагаю, теперь вы захотели вернуть меня, – съязвила она. – Теперь, когда я могу принести ребенка в вашу детскую. Вы захотите вернуть меня, потому что я могу подарить вам наследников. Потому что в конечном итоге оказалось, что я не бесплодна.

– Потому что я люблю вас, – выговорил он сквозь зубы. – Потому что я люблю вас, и это единственная причина. Потому что я не могу без вас жить, Мэдлин. Потому что душа моя умрет, если я выйду за эту дверь без вас. Я хочу, чтобы вы вернулись.

Мэдлин даже не пыталась остановить злые слезы, сбегавшие по ее красным щекам, капающие с подбородка на шею.

– Не любите, – крикнула она, – это из-за ребенка! А я не стану возвращаться только потому, что я производительница и поэтому внезапно приобрела ценность. Я не вернусь. Вы меня не любите.

– Так вот что это такое, да? – сказал он. Джеймс все еще держал ее за руки, прижимая к себе. – И это было всегда. Не просто одержимость. Не просто страсть. Это любовь, Мэдлин. Взаимная любовь. Мы оба могли дать гораздо больше и поэтому не чувствовали удовлетворения тем, что имели. И в этом виноват я. Я слишком долго мучился чувством вины из-за Доры. Но я любил вас с самого начала. Я жаждал отдать себя вам.

Мэдлин покачала головой.

– И вы тоже любите меня, – продолжал он. – Вы сами только что сказали, что пытались наладить нашу жизнь. Вы отдавали, отдавали, а я не брал. Я отравил вашу любовь и заставил вас пройти через все это. Простите меня, Мэдлин. Простите – ради вас самой и ради меня.

– Я не смею, – отвечала она. – Пять лет, Джеймс, у нас ничего не получалось. Я больше не могу выносить суровое обращение, больше не могу быть несчастной.

– Мы были любовниками, – напомнил он. – Первый месяц или два, Мэдлин, мы были любовниками. И все было прекрасно. И в ту последнюю ночь мы были любовниками. То не было насилием, правда? Мы любили друг друга в ту ночь.

– Да, – согласилась она, – любили.

– Пока наши рассудки и наши характеры враждовали, – сказал он, – наши тела уже признали правду. И наша любовь сотворила новую жизнь, Мэдлин.

– Да, – согласилась она.

– Дайте мне еще один шанс, – попросил Джеймс. – Вернитесь ко мне. Дайте мне шанс научиться отдавать себя – теперь, когда я освободился от прошлого. Вернитесь домой вместе со мной.

– Домой, – повторила Мэдлин, прислонившись лбом к его груди.

– Он уже превращался в место, где живет радость, – сказал он. – После вашего отъезда горничные перестали улыбаться и утратили свои локоны. Вы превращали его в счастливое место, Мэдлин. Поедемте вместе домой. Это не самое красивое место в мире, но мы сами сотворим красоту.

– Мне нравятся торфяные болота, – призналась она.

– Вы были там только один раз. Мэдлин положила руки ему на пояс.

– Я люблю торфяные болота.

– Вы вернетесь домой, Мэдлин? – Джеймс затаил дыхание.

Мэдлин крепко зажмурилась. Если это сон, она не станет просыпаться. Не станет.

– Потому что я люблю вас, – сказала она. – Не из-за ребенка. Я прекрасно обошлась бы собственными силами. Но потому что я люблю вас и вряд ли смогу жить без вас. Потому что с тех пор, как я покинула вас, я потихоньку умираю. Только потому, что я люблю вас, Джеймс. Не нужно, не поднимайте мою голову. Какая ужасная путаница!

– Разве я когда-нибудь соглашался на ваши просьбы? – спросил он, поднимая ее за подбородок твердой рукой. Но хотя слова эти прозвучали легко и шутливо, лицо его оставалось, как всегда, серьезным. Но глаза! Он внимательно смотрел на нее, и она могла, заглянув в них, увидеть его самого. Она поняла, что все сказанное им – правда.

– Джеймс, – прошептала Мэдлин. – Ах, Джеймс!

– Я отвезу вас домой, – сказал он, в то время как она смотрела ему в глаза и тонула в них. – Сразу же после венчания вашей матушки. Мы вернемся домой в Данстейбл, и наше дитя родится там. Наши дети. Я отвезу вас домой, Мэдлин.

– Да, – выдохнула она. – О да! Жаль, что нельзя уехать завтра же. На другой день после свадьбы? Но не дольше?

Джеймс покачал головой:

– Пока что весь дом, который мне действительно нужен, я держу в своих объятиях. Мою жену и моего ребенка. Мою любовницу. И женщину, которую я сделаю своим самым близким другом.

– Да, – сказала Мэдлин, медленно улыбаясь, и глаза ее, несмотря на красноту, снова обрели свой блеск. – Мой муж и мой любовник. И наконец-то отец моего ребенка. И в недалеком будущем – мой друг.

Они наслаждались мгновениями, глядя друг другу в глаза, и губы их потянулись навстречу.

Но еще до наступления этого момента дверь нерешительно приоткрылась, и в комнату заглянула Александра. Если бы те двое, что находились в комнате, оглянулись, они увидели бы, что в коридоре стоят также Эдмунд, Доминик и Эллен.

– Джеймс! – окликнула брата Александра. – Мэдлин! Все ли у вас в порядке? Вы так кричали.

Джеймс не сводил глаз с жены.

– Алекс, – сказал он, – вы у себя дома, и я очень люблю вас и все такое, но не будете ли вы добры уйти отсюда?

Дверь тихо затворилась, и он прижался губами к губам своей жены.