Шепот моего сердца

8

Карен не могла дождаться обеда. У нее даже мелькнула мысль сорваться с места и съездить к нему, хоть на десять минут, но потом она подумала, что не стоит смущать человека таким напором.

Проблема была в том, что ей никак не удавалось выкроить минутку, чтобы укрыться от посторонних глаз — и ушей — и позвонить Йену. Разговаривать при Мишель совершенно не хотелось. Мишель, по-видимому, чувствовала это и из-за недоверия Карен дулась все больше и больше. Она делала все нарочито медленно, а это значило, что в то время, пока Мишель справлялась с одним делом, Карен вынуждена была делать два, а то и три. Выходные казались чем-то невыразимо прекрасным и далеким, как сон, приснившийся в прошлом году.

— Спасибо за адрес того центра. — Карен казалось, что будет совсем несправедливо, если она не поблагодарит Мишель. Ведь все в общем-то начала она.

— Пригодился?

— Да. Я к ним ездила. Доктор Аманда Эвис — просто супер.

И Карен загладила вину своего молчания рассказом о том, что такое тренинг личностного роста и какие там интересные люди.

Мишель была, вообще говоря, девушкой доброй и потому тут же ее простила.

Было почти одиннадцать, когда Карен, отчаявшись отвоевать хоть пять минут времени для себя и своей личной жизни, написала Йену коротенькую эсэмэску: «Спасибо за розы. Они великолепны».

«Рад, что они тебе понравились», — написал он уже в следующую минуту.

Карен была ему благодарна за то, что он не стал перезванивать.

«Я позвоню тебе вечером», — пообещала она.

«Только девушки, которые совсем себя не уважают, звонят мужчинам сами», — встрял внутренний голос.

Да, точно. Именно это говорила бабушка.

«А мне терять нечего, я ведь и на свидание его первая пригласила, и визитку попросила, и приехала по звонку из больницы», — отбрила его Карен.

После работы — а все складывалось как нельзя лучше, ее задержали только на час — Карен долго приводила себя в порядок в дамской комнате. Ну и что, что Йен не сможет ее увидеть по телефону? Когда общаешься с мужчиной, в любом случае крайне важно чувствовать себя уверенно, а ничто не придает такой уверенности, как свежий цвет лица, сочные, яркие губы и художественно растрепанные волосы. У Карен ведь выбор невелик — либо аккуратно пригладить, либо художественно взлохматить, когда волосы длиной в дюйм, особой фантазии для создания прически не требуется.

— Алло? — Он ответил после первого гудка, как будто ждал этого звонка. Ну или просто трубка лежала неподалеку.

— Привет, Йен! Как чувствуешь себя?

— Спасибо, все в порядке. Как твой день?

— Обычно…

— Начальница вела себя хорошо?

— В меру своих возможностей…

В этом незатейливом обмене простыми фразами была такая теплота, что Карен почувствовала, как что-то внутри тает. Давно никто не спрашивал у нее, как прошел день на работе, причем не из вежливости, а… по-семейному внимательно.

— А у меня на работе известие об аварии вызвало фурор. Мне целый день звонят все кому не лень и спрашивают, как я себя чувствую.

— Ну это же приятно. Люди о тебе беспокоятся.

— Мне неприятно, когда обо мне беспокоятся. Я имею в виду, чужие мне люди, — поправился Йен. — На правах больного спрошу, что ты делаешь сегодня вечером.

— А почему на правах больного? Не вижу связи.

— А это был тонкий намек. — Йен улыбался, и это было слышно по голосу.

— Хочешь, чтобы я приехала?

— Если честно, то хочу. Но просить не стану. Я понимаю, как ты устала и что тебе нужно отдохнуть.

Отдохнуть. Карен вспомнила про свою крохотную комнатушку, веселых соседок, ноутбук, диски с мультфильмами… И вспомнила глаза Йена — пронзительно-проницательные, живые, то ли карие, то ли зеленые глаза.

— Знаешь, будем считать, что ты тонко мною манипулировал, и я ощутила непреодолимое желание скрасить твое больничное одиночество. — За шутливыми интонациями Карен попыталась скрыть совсем другое желание, гораздо более простое и в то же время почти необъяснимое — увидеть его.

— Такси за мой счет.

— Нет, за счет фирмы. Я проторчала здесь лишний час, но мне опять не заплатят за сверхурочную работу. Пусть в таком случае платят за такси. Может, в конце этого месяца задумаются и выделят мне служебный транспорт?

— Я тебя жду.

— А ты какую пиццу любишь?

— С морепродуктами.

— Хм. Странный у тебя вкус, но я все равно учту. До встречи.

— Пока, моя добрая фея…

Йен пролежал в больнице до четверга.

Каждый вечер Карен была у него. Каждое утро он присылал ей букет цветов. Когда она спросила зачем, он ответил, что ему хочется позлить ее начальницу.

Больше об отношениях они не разговаривали. Карен чувствовала, как с каждым прожитым часом все сильнее раскручивается внутри нее какой-то механизм. Когда Йен, приветствуя или прощаясь, пожимал ей руку, она чувствовала, как по телу пробегает искра, и молилась, чтобы она не привела к взрыву.

Что обо всей этой странной ситуации думает Йен, она не знала. Карен нашла более-менее приемлемое объяснение: у него просто нет друзей и ему особенно одиноко в эти дни. На том и успокоилась. Внутренний голос пытался ее образумить, но она только отмахивалась. Аманда объяснила ей, что, попросту говоря, можно думать мысли свои, а можно думать мысли чужие. И ее внутренний голос — это именно не ее мысли. А так как Карен была девушкой очень независимой, то думать хотела по-своему и активно боролась с проявлениями «внутреннего врага».

В четверг Йен позвонил ей и сказал, что уже дома. В этот самый момент она срочно понадобилась миссис Филлипс, и разговор пришлось прервать. Внеся ясность в расписание ее величества на день, Карен вернулась за свой стол.

У нее было неопределенное, но явно не очень продолжительное время, чтобы подумать о себе.

И о Йене.

Что будет дальше? Пока он лежал в больнице, у нее был отличный предлог видеться с ним. А теперь? Игра затянулась, и пора ее заканчивать. Или он станет приглашать ее к себе домой на дружескую чашку чая? Карен усмехнулась. Нет, они давно уже не дети, и хочется определенности, но вот чего в их отношениях не хватает, так это определенности…

Она решилась перезвонить ему только в конце дня, когда и Мишель, и миссис Филлипс ушли домой.

— Послушай, — сказал Йен, и она не узнала его голоса: он звучал гораздо более энергично, чем обычно, и в то же время ниже, — мне прописан покой, я могу выйти на работу только в конце следующей недели. Но дома я сойду с ума от тоски. У меня на Онтарио есть дом. Просто дом, маленький, одноэтажный, очень уютный. Соглашайся.

— На что? — не поняла Карен.

Пауза.

— А я привык, что ты обо всем догадываешься сама. Ты меня избаловала. Ладно. Поехали со мной.

Если бы Карен не сидела, она наверняка потеряла бы равновесие. А так у нее просто закружилась голова.

— Тебе нужно время, чтобы подумать? Не надо, не думай, просто скажи «да». Ты же сама говорила, что мечтаешь провести вечер у камина.

— А там есть камин? — отрешенно спросила Карен.

— Да, роскошный камин. Мы будем топить его целыми днями, если захочешь.

Он говорил нарочито бодро. Нервничает? Да, конечно, нервничает. Он ведь не делает то, что делает, бездумно. И наверняка понимает, к каким последствиям может привести это приглашение.

«Он каннибал. Убьет и съест тебя. И никто не узнает», — пискнул внутренний голос.

Нет, это не бабушка, это уже паранойя.

«Пускай, при свете от камина это будет очень красиво», — отмахнулась Карен от нездоровой мысли.

— Йен, мне никто не даст отпуска. Скоро Рождество, столько дел, нужно паковать подарки… — бессильно сказала Карен. Она сама себе не до конца верила. Но слова все равно прозвучали тоскливо. Как будто она прикована к месту, и все.

— Прости, но мне сдается, что отпуска у тебя не было уже очень давно.

— Да, почти два года…

— Ну и?..

— Но ты же ее не знаешь!

— Не знаю. А ты скажи, что, если тебя не отпустят, ты подашь на них в суд. И если пригрозят увольнением, тоже подашь в суд. И, само собой, если посмеют уволить. И упомяни, что у тебя есть знакомый судья в этом округе.

— Это же шантаж! — возмутилась Карен.

— Знаю. Но если ты не сделаешь этого сама, в адрес вашей компании поступит официальное замечание от какой-нибудь организации по охране труда. Гарантирую.

— Тебе так хочется, чтобы я поехала с тобой? — усмехнулась Карен.

— Ты даже не представляешь как.

— Хорошо, я попробую, — улыбнулась Карен. Вот, испугалась, что все прекратится. Как бы не так! Дело, похоже, только набирает обороты. — Но только сама.

— Отлично. Только обещай, что постараешься.

— А ты хитрюга. Знал на что меня подловить.

— Да, мне тоже кажется, что я уже достаточно хорошо тебя знаю…

Вопреки всем ожиданиям миссис Филлипс не стала устраивать скандалов и выяснять отношения (разумеется, отношение Карен к работе). «Неделю? Срочно? Карен, а вы не могли подумать об этом раньше? Ну хорошо, я свяжусь с отделом кадров, но только, бога ради, возвращайтесь к декабрю! И отдохните как следует, в последнее время ваша работоспособность оставляет желать лучшего».

Карен казалось, что она спит и видит сон. Во сне происходят такие же странные события и так же трудно собраться с мыслями. Их отношения с Йеном — скорее дружба, чем роман — заняли особенное место в ее жизни. Она научилась не изводить себя тем, что он на самом деле про нее думает. И только досадно иногда становилось оттого, что он не проявляет к ней интереса больше, чем к приятной собеседнице.

Она и не подозревала, какого труда стоит Йену это «непроявление». Собственно говоря, сегодняшний день принес ему немало волнений. Он не меньше Карен беспокоился о том, как подтолкнуть отношения к дальнейшему развитию. Мысль о домике на озере пришла ему в голову, как подарок небес. Он ждал ее звонка, как удара грома — вроде не больно, но все равно каждый нерв напряжен. Долго продумывал слова, которые не оттолкнули бы и не испугали ее. Наконец придумал. Репетировать интонацию он считал ниже своего достоинства. Наверное, она уловила неестественность в его голосе.

Но согласилась, согласилась!

Йен и самому себе не признавался, чего ждет от этой поездки. Оправдывал себя тем, что Карен нужен отдых, Карен устала от своей бесконечной рутины, да и ему на свежем воздухе будет проще прийти в себя, это несравнимо лучше, чем лежать в своей ненужно большой постели…

И только где-то в глубине души Йен чувствовал, что ему просто очень хочется побыть рядом с ней. Не полчаса и не час в клетушке палаты, а день, два, неделю… в отгороженном от внешней суматохи мирке.

Как это просто — находить оправдания своим желаниям, особенно если другому тоже не хватает смелости разглядеть истинную причину всех вещей.

— А меня отпустили, — объявила ему Карен на следующий день.

Она уже не таясь разговаривала с Йеном при Мишель. Разумеется, Мишель вся их история представлялась в гораздо более романтичном свете, чем Карен. Она-то видела букеты по утрам, а не то, как он на прощание жмет ей руку, как старому товарищу.

— Я рад. Пришлось прибегнуть к угрозам?

— Нет. Наверное, миссис Филлипс решила, что предрождественское время — самое подходящее, чтобы подумать о душе, позаботиться о своем ближнем и все в том же духе. А может, ищет повода, чтобы меня уволить.

— И тебя это очень огорчает?

— Нет, скорее развлекает. Я уже не та, что была неделю назад, — усмехнулась Карен. — Кстати, хорошо, что я вспомнила, сегодня у нас встреча с Амандой.

— Передавай ей от меня привет. И собирай вещи.

— Послушай, а как же мы поедем? Ты же…

— У меня есть другая машина. Не такая презентабельная, но для путешествия сгодится. А если я устану, поведешь ты. Пока-пока.

— Ну пока, — уронила Карен. Нужно будет, пожалуй, проработать в группе страх вождения автомобиля.

Разумеется, Йен пошутил. Пользоваться помощью леди явно было не в его правилах, а садиться за руль, чтобы ехать в такую даль, после недавних событий он опасался — все-таки теперь на нем лежала ответственность за другого человека. В воскресенье утром они сели в поезд, доехали до Сиракьюс, там взяли в прокате темно-зеленый «бьюик», прокатились по городу, потому что как-то так получилось, что Карен там никогда не была, и через три часа добрались до маленького, идиллически маленького дома. Он стоял на берегу озера, и в нескольких метрах от крыльца в темную, неприветливую водную даль уходили мостки. У берега вода была тронута сероватым льдом. Вокруг высились сосны, и Карен показалось, что она попала в другое измерение. Когда Йен открыл перед ней дверь, она не сразу поняла, чего он от нее хочет.

Здесь пахло свежестью, влагой, близостью зимы — в общем, тем, чем должно пахнуть в чистом, безлюдном, далеком от всякой цивилизации месте в конце ноября.

Интересно, Дэннис Льюэн писал здесь пейзажи? Похоже на то. Карен спросила у Йена, но он не знал.

С того момента как экспресс-поезд отошел от платформы нью-йоркского вокзала Гранд-Сентрал, между ними установилась странная неловкость, которую Карен тщательно маскировала под напускной веселостью, а Йен — под непроницаемо-серьезной маской. От этого диссонанс только усиливался. Карен едва не пожалела, что согласилась на эту авантюру. Но делать нечего, она здесь, до ее дома — несколько сотен километров, и на ближайшие пять дней ее единственным компаньоном станет старый добрый судья Йен. Нет, что-то он не похож сегодня на «доброго»…

Карен вздохнула.

— Все в порядке?

— Да, конечно! А что? — Она похлопала ресницами, как это делала миссис Филлипс, чтобы выразить недоумение. — Тут невыразимо хорошо. Даже слов не хватает. Хочется дышать глубоко-глубоко, чтобы холодный воздух — сразу в вены, в кости… Ой, прости, я увлеклась. Смотри, снег пошел!

Даже снег здесь был не такой, как в Нью-Йорке, — чище, белее. Вслед за первыми робкими снежинками закружились другие — крупные, быстрые. Карен запрокинула голову, как в детстве. Белый хаос. Уследить за движением одной-единственной снежинки невозможно, и кажется, что вот-вот тебя накроет с головой, подхватит, поднимет в воздух, и будешь тоже метаться вместе с этими замерзшими в льдинки каплями влаги.

— Пойдем скорее в дом, у тебя уже руки холодные, — сказал Йен. Голос его прозвучал странно, надтреснуто, что ли.

И только несколько мгновений спустя Карен осознала, что взяла его за руку.

— Да, конечно, — смутилась она и ощутила, как по разрумянившейся щеке скользнул его быстрый взгляд.

Потом ей начало казаться, что уже Рождество. Она впервые попала в дом из дерева. Настоящего дерева, а не «деревопродуктов», как презрительно говорил отец. Она и не знала, как восхитительно уютно пахнет древесина, из которой сложены стены дома. Хотелось прижать ладонь к стене и погладить ее, что, впрочем, Карен и сделала.

В доме было много вещей, которые ассоциировались у Карен с уютом — и не ассоциировались с образом строгого Йена. Шкаф со старыми книгами, в основном — европейская классика. Граммофон антикварного вида и пластинки к нему, почему-то сложенные в плетеную корзину. Плед из сшитых между собой пестрых вязаных квадратиков и ковровые подушки на старом диване. Фотографии в простых рамках: горы, бабочка, озеро, наверное, это, только с другого ракурса…

— Йен!

— Да? — Он возился с камином.

— А кто это?

— Ты о ком?

— Женщина с ребенком на фотографии?

Молчание. Тишина. Замер.

Карен обернулась. Он сидел на корточках перед камином спиной к ней и больше всего напоминал узел из стальных тросов. Туго скрученный узел.

Она поняла, что не надо было спрашивать, и испугалась. Страх был иррациональным и глубоким… как тоска. Сердце стиснуло железными пальцами.

— Прости…

Он ничего не ответил.

У Карен было чувство, что ей на плечи положили дубовую дверь и сказали: «Походи, поноси». Вроде бы жить можно, но несчастливо и недолго. Воздух сгустился до такой степени, что казалось — его можно потрогать. И он будет липким и холодным на ощупь.

Карен пошла в машину за сумкой со своими вещами.

— Это мои жена и сын, — сказал Йен, когда она переступила порог. Он был мрачнее… нет, не тучи, мрачнее вечернего грозового неба.

Он смотрел ей в глаза. Раньше Карен думала, что это человек «со сталью во взгляде». Теперь она поняла, что во взгляде у него не сталь, а свинец.

Сказать было нечего, поэтому Карен только кивнула.

Жена и сын. Отлично. Почему бы не быть жене и сыну у такого замечательного человека?

— Что ты чувствуешь? — серьезно спросил он.

— Ты прямо как Аманда. Та на тренинге тоже все время просит делиться возникающими чувствами, — нервно отшутилась Карен.

Он ждал.

— Мне горько и страшно. Странно.

— А мне больно. Просто больно. Ее зовут Кэрол. Она умерла четыре года назад.

Карен никогда не видела его таким. Он был словно высечен из камня. Самого твердого, самого темного, самого скорбного камня. Она уронила сумку, стремительно подошла к нему и порывисто обняла за шею в наивной надежде, что толика ее тепла снова вдохнет в этот камень жизнь.

Он положил ладони ей на спину, но не сразу. Она не знала, сколько они простояли вот так. Йен не плакал, плакала она. Карен и не знала, что может быть так больно за другого человека.

— А мальчик? — тихо спросила она, когда осознала, что снова может дышать, не всхлипывая.

— Тим. Ему сейчас девять. Он живет в Новом Орлеане у моей матери.

— А почему…

Карен осеклась: не лучший момент для бесцеремонных вопросов. По счастью, внутренний голос деликатно молчал.

— Прости, не хотела быть бестактной.

— Ну, в твоем исполнении даже бестактность кажется простой непосредственностью. Я чувствую, что мне нечего ему дать. Я внутри — кусок льда. А он ведь ребенок, ему нужна ласка.

— Он похож на свою маму?

— Да, очень.

— Я поняла.

— У него точь-в-точь такие же глаза. И он так же чувствует музыку. Мать говорит, что у них в доме всегда играет стереосистема. Он любит Бетховена. Представляешь, девятилетний малыш, который любит классическую музыку! Кэрол была скрипачкой, она жила и дышала нотами. Он учится играть на фортепьяно.

Карен чувствовала, что Йен очень-очень давно ни с кем не разговаривал о сыне. Она немного отстранилась, но не сняла рук с его плеч, чтобы он чувствовал ее тепло.

— А ты давно его навещал?

— В начале лета — это давно или недавно?

— Мне кажется, давно. И ему, наверное, тоже.

— Да, я плохой отец. Я очень хороший судья, но очень плохой отец.

— Это ты так думаешь. А для него ты наверняка самый лучший в мире.

— Да, наверное, ты права.

Карен никогда прежде не видела у него такой печальной улыбки.

— Давай я приготовлю чай, — предложила она. — А ты, если захочешь, расскажешь мне о них.

— Наверное, твои предки из Англии? Англичане тоже все время пьют чай. Во всяком случае, я буду кофе.

— Сто лет не варила никому кофе. У тебя есть кофеварка или джезва?

— Джезва есть, сейчас найду…

И они разговаривали. Несколько часов. Йен рассказывал обо всем, что связано было для него с Кэрол. Сначала осторожно, будто пробуя носком ноги, крепка ли почва под ногами. А потом будто река прорвала плотину, и Карен оставалось только слушать. Ей казалось, что она была откровенна с Йеном до конца. А теперь почувствовала, что значит настоящая откровенность, обнаженность души, когда выговариваешь себя до конца, «до дна», ничего не оставляя. Карен была уверена, что Йен о том, что испытывал в последние недели жизни жены и в дни после ее похорон, не говорил никому и никому больше не скажет. Сколько печали может нести в себе человеческое сердце?

Потом они молчали. Чай давно был выпит. Слова стали то ли не нужны, то ли слишком грубы для тонкой связи, что установилась между ними за последние несколько часов. От былой неловкости не осталось и следа. Они сидели на диване и смотрели на огонь. Диван был узок, и Карен плечом и бедром ощущала его тело. Точнее она знала, что он касается ее, но четкой границы между собой и им провести не могла. Очень хотелось сигарету, но закурить сейчас при Йене было бы чистой воды кощунством. Теперь понятно, почему он так остро реагирует, когда она щелкает зажигалкой и подносит язычок пламени к кончику сигареты.

Карен впервые по-настоящему захотелось бросить курить.

Йен чувствовал себя так, как первые христиане, наверное, чувствовали себя после крещения. Очистившимся. Обновленным. Ему казалось, что если бы в комнате не горел электрический свет и огонь не отбрасывал бы на предметы рыжеватые блики, он бы заметил, как светятся в темноте его руки. Каждая клеточка его тела дрожала, наполненная какой-то яркой, искрящейся энергией.

Карен. Спасибо тебе, милая.

Даже с самим собой Йен не бывал так честен.

— И ты еще говорила, что ко мне на исповедь выстраивалась бы очередь! — улыбнулся он. — У тебя самой дар слушать.

— Давай поиграем, — неожиданно предложила Карен.

— А во что? — осторожно спросил Йен. Он с опаской относился к играм. Игры — это не по-настоящему.

— Есть такая игра, называется «Я люблю».

Он ощутил, как напряглись руки и горло. Не надо, не произноси этого слова, ну пожалуйста, не усложняй…

— Не бойся, это же всего-навсего игра.

— А как в нее играют?

— Очень просто. Ты начинаешь: «Я люблю…» — и рассказываешь о том, что и в самом деле любишь в этом мире. Или кого.

Она сидела, обхватив колени руками. И ее руки почему-то казались ему сегодня особенно тонкими. Длинные запястья, точеные пальцы… Йен поймал себя на том, что любуется ею. Карен смотрела на огонь. Интересно, какими она видит языки пламени без этих «волшебных стекол»? Наверное, какими-то необычными.

— А почему игра?

— Людям проще делать некоторые вещи, если это будто бы понарошку. Например, открывать душу. Ведь, чтобы рассказать про свое самое любимое, нужно очень доверять другому человеку. Хотеть с ним поделиться лучшими воспоминаниями, что у тебя есть.

— Я уже поделился.

— Мне хочется вернуть тебе долг.

— Так бы сразу и сказала.

— Хочешь, я начну?

— Давай.

— Хорошо. Итак, я люблю… я люблю океан. И дождь. И, конечно, дождь над океаном. Люблю низкие облака. И вообще смотреть на небо, хотя иногда и забываю об этом.

— А закат?

— Не перебивай, пожалуйста. Вопросы потом. Так, на чем я остановилась? Да. Я люблю горячий шоколад. И очень крепкий чай. В белой чашке. Люблю, когда над чашкой поднимается тонкий парок. Люблю ездить на такси, для меня это до сих пор будто праздник. Потому что в Кроуфорде такси не было и в помине. Люблю Четвертое июля. Люблю Рождество конечно же. Красные шары на елке и подарки, завернутые в красную фольгу. Люблю ездить на велосипеде. Люблю читать, особенно очень длинные, многотомные произведения, хотя многим они кажутся занудными. Люблю писать карандашом. Люблю получать эсэмэс. Эй, что случилось?

Она перехватила его взгляд. Наверное, испугалась. Такой он ее никогда прежде не видел, значит, такими глазами еще не смотрел. Что она прочла в этом взгляде? Неужели правду?

— Просто я заслушался, продолжай.

— Смотри, я скоро устану. Или впаду в транс и буду говорить несколько часов. Иногда я сама забываю, сколько в этом мире удивительных вещей, которые я люблю. И как можно на него злиться и быть им недовольным, когда в нем на каждом шагу тебя ждут настоящие подарки?

— Это в тебе прорастает зерно оптимизма? — усмехнулся Йен.

— Нет, кажется, это называется «принятие жизни», — серьезно ответила Карен.

— Ты неповторима.

Он почему-то вздохнул.

— Конечно. Двух таких, как я, для этого мира было бы слишком много, — рассмеялась Карен.

— Нет. Просто такая, как ты, может быть только одна.

Он обнял ее за плечи.

И Карен вспыхнула. Как большая спичка, которыми разжигают огонь в камине. Она сидела, боясь шелохнуться, и больше всего на свете желала, чтобы он никогда больше не убирал руку. А лучше — погладил ее по плечу. А еще…

— В холодильнике есть белое вино. Хорошее. Хочешь? — Его слова вырвали ее из сладостных грез. Взметнулась обида: и сдалось ему это вино! Мог бы подарить ей несколько минут этой недостижимой прежде близости…

— Да, было бы здорово. — Карен вложила в эту реплику весь возможный энтузиазм.

— Я сейчас… — Он резко встал — Карен уже знала за ним эту привычку — и оперся на спинку дивана.

— Ой, голова закружилась? — испугалась она.

— Да, но ничего страшного. Сам виноват. — Он легонько потрепал ее по волосам.

«Как ребенка, — подумала Карен, и ей стало очень горько. — Естественно, как он еще может ко мне относиться? Он ведь до сих пор любит свою жену-красавицу, а я в сравнении с ней… Э-эх…»

Йен принес бутылку вина и два бокала. Карен подобралась и отодвинулась к уголку дивана. Чтобы не так сильно было искушение.

— Твоя очередь, — напомнила она, когда янтарное вино было разлито по тонкостенным бокалам.

— Подожди. Сначала тост.

— У меня есть простой тост. За все то, что мы любим.

— За способность любить.

Звон.

Карен глотала холодную ароматную жидкость и думала о его последней реплике. Да, наверное, нелегко жить в мире, который почти потерял смысл…

Йен, как оказалось, любил блюз. Любил не спать по ночам и быструю ходьбу. Собак «и вообще умных животных». Любил смотреть на фонари и сидеть в одиночестве за столиком кафе. Любил спорить (жалко только, что никто особенно не отваживался вступать с ним в спор). Любил читать, причем все подряд — газеты, классику, учебники, интеллектуальную прозу. Любил коньяк, запах кофе, попкорн (кто бы мог подумать) и мясо с кровью. Смотреть людям в глаза. Любил горькие одеколоны и рубашки холодных оттенков.

Он замолчал. Пригубил вино.

— Не останавливайся, пожалуйста! Я чувствую, как влюбляюсь в тебя… — Карен рассмеялась.

Она запрокинула голову и изучала обшитый деревом потолок и цветной абажур. От вина мысли стали легче, тело — расслабленней, и ничто не мешало говорить глупости.

Йен усмехнулся, как ей показалось, немного нервно:

— А ты хочешь в меня влюбиться?

— Не знаю, хочу ли результата, но процесс очень приятен!

— Кажется, исполнилось мое желание — ты пьяна, — констатировал он.

— А это твое желание? А-а, помню, в больнице ты что-то такое говорил… Ладно, я еще не пьяна, но уже определенно не трезва. Налей, пожалуйста, еще вина. И продолжай говорить.

— Карен…

— Что? — Она повернула голову. Она слегка улыбалась, и в карих глазах плясали чертики.

— Красивая ты, вот что. — Йен сам испугался своих слов.

— Ну вот видишь… Неужели тебе не хочется, чтобы в тебя влюбилась такая красивая девушка?

— Не представляю, что буду потом с этим счастьем делать, — серьезно проговорил Йен.

— Сколько можно думать?! — возмутилась Карен. — Наслаждайся моментом!

Ей было невероятно хорошо, как бывает хорошо кошке на припеке. Интересно, кошки любят, когда в камине горит огонь?

Наверняка. А если еще за окошком в яркой синеве порхает снег, ложится на землю и не тает, то кошки чувствуют себя совершенно счастливыми…

Йен продолжал говорить, и Карен в определенный момент перестало интересовать «что», имело значение только «как». У него был божественный голос. Ей казалось, будто ее укутывают в нагретый бархат. Она мягко погрузилась в сон. Ей снилось, что он гладил ее лицо и целовал запястья, и это был самый возбуждающий сон в ее жизни.

Она очнулась оттого, что ее оторвали от земли. И не сразу поняла, что Йен держит ее на руках.

— Ой…

— Спи, спи…

— Не надо, поставь меня сейчас же! Уронишь! — хихикнула Карен.

— Не бойся. Не уроню.

Он принес ее в спальню. Поколебавшись, поставил на ноги возле кровати. Видимо, решил, что укладывать даму в постель — это слишком уж интимно. Если она не спит.

— Я лягу в гостиной. Располагайся.

— Не уходи, — вырвалось у Карен прежде, чем она успела что-то сообразить.

— Что? — Он нахмурился. Ах, опять удивлен.

Сердце забилось как пойманная бабочка. Карен с жадностью втянула ноздрями воздух, он показался ей горячим. Что? Смешной вопрос. Ну неужели он ничего не понимает? Она сделала шаг к нему и вдохнула еще раз.

«А завтра что будешь делать? — ехидно поинтересовался внутренний голос. Это же сказка на одну ночь!»

Карен хотела ответить, что ей наплевать, но не успела — неведомые ранее, небывало сладостные ощущения нахлынули волной и затопили весь мир.

Терпкий запах его кожи обволакивает. Руки ее — у него на плечах. Шерстяной свитер покалывает кончики пальцев, но все равно приятно, потому что под свитером ощущаются крепкие мускулы, и это волнует кровь в венах… Его дыхание над ухом — теплое, спокойное. Карен прижалась щекой к его груди — такая маленькая слабость… Сердце Йена билось гулко, быстро, взахлеб. Значит, и он тоже? Она подняла голову и заглянула ему в глаза. И прочла там ответ на самый важный сейчас вопрос.

Да. Он желал ее. Отчаянно. Безумно. С ее губ сорвался счастливый полувздох-полустон.

— Карен…

— Молчи, пожалуйста, молчи…

Он не позволил ей поцеловать его: наклонился порывисто и прижался губами к ее рту. Карен охнула и провалилась в душную пустоту с красными всполохами почти животной страсти.

Пробуждение было медленным и сладким. Не открывая глаз, Карен прислушалась к своим ощущениям. Оказывается, она улыбалась во сне… Было приятно ощущать обнаженной кожей тепло нагретых простыней. Обнаженной. Значит, это был не сон?!

Эта простая мысль пронзила ее, как электрический разряд. Карен вздрогнула и распахнула глаза.

Йен лежал рядом. На боку. Подперев голову рукой. И смотрел на нее.

— Доброе утро, — осторожно сказал он.

— Привет… — Она улыбнулась ему.

Карен не знала, что еще можно сделать, когда мужчина, которому ночью отдавалась без остатка, до конца, каждой клеточкой своего тела, — смотрит на тебя такими глазами.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, хорошо. А мы что, на светском приеме?

— Нет, прости. — Вздох. — Я очень странно себя ощущаю.

— Ты жалеешь? — резко спросила она.

— С ума сошла? Нет. Боюсь, что жалеешь ты.

— Я — не жалею.

— Можно тебя поцеловать?

Карен рассмеялась и подарила ему легкий поцелуй в губы.

— Ты как школьник, который впервые отважился пригласить девчонку на свидание.

— Это смешно?

— Забавно. Ты ведь давно уже не школьник. А очень даже, я бы сказала, опытный мужчина… — В голосе Карен появились кошачьи интонации.

Йен ничего не ответил и закрыл ей рот поцелуем.

Он наверняка в очередной раз доказал бы ей свою опытность, если бы в гостиной не зазвонил ее мобильный. Карен протестующее замычала. Неясно было, протестует ли она по поводу действий Йена или чьего-то неожиданного вмешательства.

— Давай сделаем вид, что нас нет. Это же так просто, — прошептал Йен.

— Я не могу, — жалобно ответила она и попробовала высвободиться из его объятий. — У меня рефлекс.

— Какой ужас. Хочешь, я его выброшу? Утоплю в озере?

— Хорошо, только я сначала посмотрю, кто звонит. Иначе моя совесть не даст мне наслаждаться тобой. — Она проворно выбралась из постели и босиком побежала в гостиную.

То, что телефон до сих пор надрывался, истязаемый каким-то невидимым злодеем, доказывало, что дело срочное.

Когда Карен увидела на дисплее «Босс», ей захотелось лично зашвырнуть злосчастный аппарат в озеро. А, нет, наверное, оно уже замерзло. Тем же лучше, эта штуковина либо разобьется, либо разобьет лед и все равно утонет.

«Она, наверное, забыла, что ты в отпуске», — предположил внутренний голос.

Из груди Карен вырвался нервный смешок.

Ненавидя себя за свою слабость, она нажала на кнопку «ответ».

— Карен, вы меня слышите? — без всяких околичностей типа «доброе утро» поинтересовалась миссис Филлипс.

— Да. Здравствуйте.

— А, здравствуйте. Карен, вы срочно мне нужны! — В ее голосе прорывались истерические нотки, что вообще с миссис Филлипс случалось нечасто.

— Сожалею, — жизнерадостно начала Карен, — но я сейчас нахожусь далеко от Нью-Йорка и…

— Карен, это не имеет значения!

— То есть как это не имеет?! — возмутилась Карен.

— Мишель упала с лестницы и сломала ногу. Я без секретаря! Я не могу так работать, столько дел… Мне жаль, Карен, но придется прервать ваш отпуск.

Карен молчала. Слова наподобие «я не могу» или «идите к черту» казались ей жалкими и недостойными.

— Я вас очень жду, Карен. Вылетайте немедленно. Или выезжайте, не знаю, какой там у вас транспорт. Без вас я просто парализована.

Вот если бы не эта последняя фраза, Карен, может быть, просто повесила бы трубку и никогда больше не переступила порога «Би-эм софт». Даже за расчетом не пошла бы. Но миссис Филлипс, наверное, ее раскусила. И, воззвав к личной ответственности Карен, заручилась поддержкой в лице ее совести. А это нешуточное дело.

Карен опустилась на диван. Прикрылась пледом: собственная нагота стала вдруг смущать ее.

— Что-то случилось? — спросил Йен. Он стоял в дверях. Карен скользнула по нему взглядом — он обернул бедра простыней.

— Мишель сломала ногу. Компания не может жить без секретаря. Отвези меня в Сиракьюс, — устало проговорила Карен.

— Ты с ума сошла?

— Нет. Но так надо.

— Карен, это твои проблемы? Пусть возьмут другого секретаря, на время… В конце концов, если тебя уволят, найдешь другую работу!

— Йен, ты не понимаешь? Это моя работа, я взялась за нее, значит, должна ее делать. Не могу взять и все бросить! А другой секретарь не справится со всем объемом работы, которая навалилась на нас под Рождество! Ее в курс дела нужно будет вводить две недели. Прости, мне очень-очень жаль. — Она спрятала лицо в ладонях.

— Ну пожалуйста, только не плачь. Я отвезу тебя, куда скажешь. Хоть до дверей офиса.

— Не надо до дверей офиса. Тебе следует отдохнуть и набраться сил, пока ты здесь. Черт, как же все глупо…

Он подошел и погладил ее по голове.

— А у тебя волосы мягкие. Мне всегда казалось, что жесткие, но я ошибался.

— Почему жесткие?

— Потому что ты очень упрямая.

— Хочешь, я сварю кофе?

— Я сам сварю. И бутерброды у нас есть.

— Тогда я пойду одеваться…

— Давай.

Йен ничем не выдал своего разочарования. А он был очень разочарован и очень зол. Не на Карен. На судьбу. Она снова поставила ему подножку. Снова забирает у него то, что он только что обрел — и даже не осознал до конца, что это произошло.

Он механически накрывал стол к завтраку. Все его мысли были обращены к прошедшей ночи.

Они с Карен знакомы неделю. Всего неделю. Никогда ни с одной женщиной он не сближался так стремительно, будто какая-то сила сталкивала их. Толкнула. А теперь — разводит в разные стороны.

Йен стиснул зубы. Какая же это мука — быть игрушкой в руках судьбы. Воздушный шар, несомый ветром, наверное, ощущал бы себя так же. Карен была удивительно нежной и в то же время пылкой. Нерастраченная страсть шумела в ней бурным потоком, и как получилось, что он не смог расслышать этого приглушенного гула до вчерашнего вечера, когда река ее чувственности вышла из берегов?

Этой ночью Йен забыл обо всем. Забыл себя, свое прошлое, свою боль… Впервые за долгое время перестал думать. Вообще. Он делал то, что подсказывало ему его — или ее? — тело, и наслаждался этим безмысленным порывом, как наслаждается водой в пустыне истомившийся путник.

У них могло быть еще несколько восхитительных дней и бесконечно долгих ночей. Ему казалось, что он подошел к ответу на какой-то очень важный вопрос, который долго мучил его и который он почему-то забыл. И то, что теперь Карен нужно уехать, казалось ему истинной катастрофой. Йен уговаривал себя, убежал, что это все не беда, что они встретятся через несколько дней в Нью-Йорке, что, в конце концов, он может поехать с ней и этой ночью снова держать ее в объятиях…

И сам себе не верил.

Карен вышла из спальни — одетая в обычный свой свитер под горло и джинсы, какая-то угасшая и потерянная. Ночью ему казалось, что в ней сияет нечеловеческая, неземная красота. Если она и была, то теперь огонь скрылся под слоем пепла. Серенько, тихо.

Больше всего на свете Йену хотелось подойти к ней, стиснуть в объятиях, сказать, как сильно она ему нужна, вот именно сейчас нужна, необходима, как биение сердца, поцеловать в губы — и никуда-никуда не отпустить. Но есть ли у него на это право? Мы свободны до тех пор, пока не преступаем свободу другого человека. Она решила ехать. Это — ее выбор. Пусть так.

Завтракали в молчании.

— Ты сердишься на меня? — спросила Карен, когда они уже сидели в машине.

— Нет, с чего ты взяла?

— Я бы, наверное, сердилась.

— Хорошо, что я не ты.

— Да уж. Помнится, вчера мы уже говорили на подобную тему… — Карен осеклась. Будто для нее все произошедшее стало табу.

Йену сделалось от этой мысли горько, как будто он разжевал ветку полыни. Чтобы не развивать ее, вдавил педаль газа в пол.

Доехали до Сиракьюс за час с небольшим. Карен, взглянув на наручные часы, не поверила своим глазам. Вопросительно посмотрела на Йена.

— Ну, мы ведь торопились, так? — Он пожал плечами.

Его раздражение Карен читала в каждом жесте. Ее и саму мучило острое чувство, что что-то не так. Точнее все не так. Ей не следовало бы уезжать вот так, внезапно, особенно — после волшебной ночи. Однако сил сопротивляться ходу событий Карен в себе не ощущала.

А может, он злится из-за того, что между ними было? Так ведь тут все просто, она сейчас уедет, и не нужно будет смотреть ей в глаза, а через неделю можно будет делать вид, что ничего не произошло.

Нет. Хорошо, что все сложилось именно так. Им обоим есть о чем подумать.

— Пожалуйста, когда поедешь обратно, веди аккуратнее. Я буду волноваться за тебя.

— Не стоит. Я отлично вожу машину.

— Не хочу и думать о том, что было в прошлый раз, когда ты мне это сказал.

Он проводил ее до поезда. Прощались на перроне. Было грустно, как будто они прощались на целую вечность.

Карен не сдержалась и закурила. Йен явно делал вид, что не замечает этого.

Он обнял ее, и она уткнулась носом ему в грудь, туда, где распахнута была его куртка. Сводящий с ума запах его тела вызвал в ней дрожь. Карен прислушалась к себе — да, желание. Улыбнулась ему уголками губ. Привстала на цыпочки и выдохнула ему в ухо:

— Спасибо за это чудо… Я буду очень-очень по тебе скучать.

Он прикоснулся губами к ее шее под ухом. Карен мурлыкнула от удовольствия и скользнула в вагон.

Из окна она видела, как он улыбается ей. Немного печально, но все же улыбается.