Скандальная связь

Глава 7 Гарри

Кошмар. Сначала я решил, что распущенность до добра не доводит и вот я тронулся умом.

Холл завален кусками резного дерева и увязанными в тюки вышитыми постельными принадлежностями. И все это богатство мне хорошо знакомо. Я уже видел этих богов, хоть и без очков, и потому нечетко, — они улыбались, глядя на мою неопытность. За эти столбики я хватался в самые интимные моменты своей жизни. Короче говоря, я думал, что больше никогда в жизни не увижу эту кровать — кровать, принадлежащую женщине, которой в этом доме делать решительно нечего.

— Милорд, мне срочно нужно с вами переговорить…

— Позже, Бишоп! Боже правый! — восклицает лорд Шад. — Она что, думала, у нас не найдется для нее кровати? Это ведь кровать, я не ошибся?

— Никак нет. — Я разворачиваюсь к одному из лакеев — малый так и застыл, глазея на этот бардак. — Марк, что это?

— Прощения просим, мистер Бишоп. Вы поймите, нам ведь нужно сначала вынести старую кровать из комнаты юной леди, а уж потом… — Он пожимает плечом и ворошит своим крюком груду деревяшек.

— Отличная работа. Я со времен своей службы не видывал такой искусной резьбы, — замечает лорд Шад. Он рассматривает один из столбиков злополучной кровати. — Взгляни-ка, Джон, не напоминает тебе резьбу в соборе Эли[2]?

Его подопечный, прищурившись, изучает резьбу.

— Так и есть, сэр, смотрите, вот лиса среди виноградных лоз, а здесь вот лилии и яблоки.

— Как вы, наверное, уже заметили, мотивы резьбы взяты из Песни песней Соломона, — произносит знакомый голос.

Голос-то, конечно, мне хорошо знаком, но вот женщина, которая в этот момент спускается по лестнице, преобразилась до неузнаваемости. Непокорные черные кудри убраны под чепец, платье и короткий шерстяной жакет обозначают грудь разве что намеком. Сама скромность и благородный шарм.

Она делает реверанс лорду Шаду, который представляет ее сначала своим подопечным, а потом и мне. Меня она удостаивает вежливой улыбки и реверанса, как будто мы видимся впервые в жизни.

Джон кланяется и смотрит на нее с благоговением. Она ласково улыбается ему, потом разворачивается к его сестре и берет ее за руки:

— Ах, лорд Шаддерли не говорил, какая ты прелестная юная леди. А какая высокая! Но леди Шаддерли упоминала, что ты поешь и любишь музыку. Я буду тебе аккомпанировать — леди Шаддерли сокрушалась, что совсем разучилась играть.

Оживленно о чем-то болтая, они удаляются рука об руку.

— Какая она красивая! — восклицает Джон и заливается густым румянцем.

— Что правда, то правда. — Лорд Шад провожает долгим взглядом волчицу в овечьей шкуре. — Но боюсь, тебе придется заниматься с преподобным отцом Диммоком.

— Без Амелии с ним будет вообще скукота, — жалуется Джон. — Все равно не понимаю, почему она не может ходить со мной на уроки?

Мы входим в гостиную.

— Викарий Диббл, — говорит леди Шад. Она сидит на диване, а новорожденная Гарриет сосет грудь.

— Что викарий Диббл? — спрашивает Амелия.

Лорд и леди Шад переглядываются. Миссис Марсден (миссис Марсден, ха!) взяла на себя обязанности хозяйки и теперь разливает чай. Мне кажется, или ее рука дрожит, когда она подает мне чашку? Моя, когда я принимаю ее, дрожит точно.

— Викарий Диббл посвятил тебе любовное стихотворение на латыни, — говорит лорд Шад, помешивая ложечкой чай. Джон нашел его в своем экземпляре Светония. Это неприлично. Какое счастье, что ты его не видела, а Джон — не понял.

— Нет, сэр, я понял, хотя он и налепил грамматических ошибок. Я его перевел для вас.

Амелия морщится:

— Викарий Диббл? Он похож на рыбу, у него такие же вывернутые губы. И насколько я помню, он ни разу в жизни мне и слова не сказал.

Малышка Гарриет с громким чмоканьем отрывается от материнской груди, и леди Шад тянется за куском хлеба с маслом.

— Сомневаюсь, дорогой, что викарий намеревался развратить ее.

— В таком случае ему следовало обратиться к ней как к честной девушке, — заявляет лорд Шад. — Ты роняешь крошки ребенку на голову.

— А вдруг мисс Прайс горит желанием изучать классическую филологию? — вопрошает миссис Марсден. — Увы, мои познания в этой области крайне скудны.

— Джон и сам может ее обучать. Ему это пойдет на пользу, — говорит лорд Шад.

А почему никто не спрашивает меня, хочу ли я учить латынь и греческий? — подает голос Амелия. — Я даже не знаю, зачем они мне, более того — зачем они Джону, хотя, очевидно, джентльмену они необходимы, чтобы преуспеть в профессии. Но я бы с удовольствием позанималась с Джоном.

Она выглядит обеспокоенной. Амелия может сидеть в гостиной, но ее положение в доме, так же как и положение ее брата, очень неопределенное. Она молода и красива, у нее есть карманные деньги — она подрабатывает птичницей, — и хотя официально является дочерью кучера мистера Прайса и его супруги, всем известно, что она незаконнорожденная дочь — и чья именно, тоже все знают. Брак е викарием или управляющим вроде меня — это предел мечтаний для нее, если только лорд Шад не назначит ей какое-нибудь приданое. А что до профессии… Я вспоминаю собственную высокопарную речь, обращенную к Софи, и ерзаю на месте.

— А вы, Бишоп, что думаете? — долетает до меня вопрос лорда Шада.

— Простите, что?

— Я спросил, какого вы мнения насчет образования для женщин?

Должно быть, это самый подходящий момент, чтобы загладить свою вину перед Софи, хотя я ума не приложу, как это сделать, не краснея и не выставляя себя полным идиотом или и того хуже — лицемером.

— Я к нему очень положительно отношусь, милорд. Моя матушка говорит, что, научившись читать и писать, она стала той, кем она сейчас является, что именно знания дали ей возможность подняться по служебной лестнице. Но она получила образование не потому, что таково было ее право или желание, а потому только, что ее отец хотел видеть дочь просвещенной.

— Я так понимаю, ваш дед — выдающийся человек, — говорит лорд Шад. — Он, наверное, и сам был образованным человеком?

— Он был благородного происхождения. Мать моей матери была его рабыней.

Ну вот, в порядке искупления мне пришлось открыть постыдные тайны своего происхождения.

За столом воцаряется молчание. Его со странной смесью теплоты и неловкости прерывает леди Шад:

— Бишоп, подержите малышку? Хочу выпить чаю. — Она передает мне Гарриет и смотрит на меня с нескрываемым любопытством. — А по вам не скажешь, что вы черный.

Я беру на руки прелестную Гарриет. Она нежно воркует.

— Я пошел в отца, мэм, — признаюсь я.

— А, тогда понятно. А знаете, Бишоп, вам самое время заводить своих — я имею в виду детей. Вероятнее всего, не все они будут черными.

— Мэм, — вмешивается лорд Шад, — оставьте человека в покое, и Бога ради, хватит рассуждать о его будущих отпрысках. У вас что, совсем нет чувства такта?

— Если и есть, Шад, то совсем чуть-чуть, вы должны были уже это понять. Я вспомнила о котах с кухни. У нас был рыжий кот, который устраивал засады на дверях, прыгал оттуда на голову и таким образом сильно нас пугал. Не все его котята были рыжими. Вот я и подумала, что у Бишопа…

— Но моя мать не «синий чулок». — Леди Шад уже рассуждает обо мне, как о племенном жеребце, и я спешу это прервать. — Она не умеет вести бухгалтерию и читает только модные журналы, но она очень решительная, энергичная и здравомыслящая женщина. Я списываю это на счет образования.

— Надеюсь, я вас не обидела. — Леди Шад накрывает ладонью мою руку.

— Не сильно, мэм. Мы обмениваемся улыбками.

Гарриет у меня на руках громко рыгает.

— Я не желаю выставлять себя последним дураком, вызывая на дуэль собственного управляющего, — заявляет лорд Шад. — Поэтому прошу вас, мэм, хватит нежностей. — Он обращается к миссис Марсден (теперь я думаю о ней как о миссис Марсден, по крайней мере пока она находится в этом доме, что, я надеюсь, продлится не дольше часа) и, к моему ужасу, говорит: — У Бишопа с леди Шад в некотором роде отношения интимные. Он принимал у нее роды.

— И грохнулся в обморок. — Леди Шад легонько пихает меня локтем.

Господи, будь милосерден!

Я точно знаю: Бишоп раскроет мою тайну. Я уверена, он подозревает, что я специально последовала сюда за ним, и страшно жалею, что не додумалась заранее уточнить у его матери, в каком именно поместье он служит. (Хотя если бы я стала ее расспрашивать, разве она не решила бы, что я им заинтересовалась?)

Я сижу в обшарпанной гостиной, и хоть я и провела в этом доме неполный час, мне уже совсем не хочется уходить. Мне очень, по душе пришлась эта семья. Дети очаровательны, лорд Шад очень добр, а от леди Шад я вообще без ума. Прямолинейная и несколько приземленная, она очень остроумна и мудра, и к тому же красива, хотя явно не особенно следит за своей внешностью. Вместе они вызывают восхищение. Ясно, что этот брак был заключен по любви, и ни рождение троих детей, ни частые отлучки лорда Шада по делам в Лондон не притупили остроты их чувств.

К моему удивлению, Амелия вовсе не деревенская клуша. Она скромна и очаровательна, и я искренне надеюсь, что поет она так же красиво, как говорит.

Мне нельзя уезжать. Я вижу, как нервничает Бишоп, как силится перехватить взгляд хозяина дома. Его откровенная исповедь и уважение к матери вызывают у меня восхищение, а мысль о том, что ему довелось выступить в роли повитухи, интригует. Подозреваю, что он немного влюблен в леди Шад — они так уютно себя чувствуют в обществе друг друга, что она даже ребенка при нем кормит — и я уверена, что лорду Шаду об этом известно.

Гарри ставит блюдце и чашку на небольшой столик, откашливается и встает. Я, готовая держать оборону, тоже встаю.

— Если позволите, милорд, — начинает он, — я…

— Ну конечно же, проследите, чтобы миссис Марсден устроилась с комфортом. И приглашаю вас обоих на ужин.

Гарри с деревянной спиной направляется к двери и открывает ее. Я киваю ему и улыбаюсь.

Едва дверь закрывается за нашими спинами, мы резко разворачиваемся друг к другу, как готовые сцепиться псы.

— Какого черта вы здесь делаете?! — возмущается он.

— Я получила это место при посредничестве графини Дэхолт.

Похоже, мои слова его не впечатлили.

— Вы должны немедленно уехать.

— Разумеется, я этого делать не стану.

— Вы воспользовались вымышленным именем. Разве так поступают честные женщины?

Я пожимаю плечами:

— Ничего я не выдумывала, Марсден — моя девичья фамилия.

— Мэм, вам не следует здесь находиться. Это неприлично. Вы что, и вправду считаете, что лорд Шад приютил бы у себя скандально известную миссис Уоллес?

— Нет, сэр, но эту роль я уже отыграла, а теперь поменяла амплуа. К тому же именно вы предложили мне сменить род деятельности. Так что я последовала вашему совету. И у меня не меньше прав здесь находиться, чем у вас.

Мы проходим через холл и поднимаемся по лестнице.

— Зачем вы за мной идете? — спрашиваю я.

— Я должен дать указания лакеям, чтобы он и разобрали вашу проклятую кровать, мэм, потому что вам нельзя здесь оставаться.

— Не очень-то благородно с вашей стороны.

— Если бы я был благородным человеком, мэм, я сам покинул бы этот дом. — При этих словах на его лице отразилось горе.

— Это уж как пожелаете, сэр. Но единственный человек, который вправе указать мне на дверь, — это лорд Шад, однако если я узнаю, что вы раскрыли ему мое прошлое, я скажу ему, что в Лондоне вы воспользовались своим положением хозяина отеля и совратили меня.

— Что?!

Мы уже стоим на верхней площадке, и я опасаюсь, что если мы все-таки вцепимся друг в друга, то неизбежно скатимся по ступенькам вниз.

Мы сверлим друг друга взглядами. И я борюсь с искушением дать ему пощечину.

— Мэм… я… вы… это же вы меня совратили!

— Ах, ну да, конечно. А еще я могу проговориться насчет того, что вы питаете нежные чувства к леди Шад. Она очень красивая женщина, и я вас не виню. Ее муж, может, и посмеется над этим, но будь я мужчиной, не стала бы перебегать дорогу лорду Шаду…

— Довольно. — Он разворачивается и, чеканя шаг, идет к моей спальне.

Я, чуть медленнее, следую за ним.

— Что, вы еще не закончили? Ну же, Мэтью, пошевеливайтесь. Марк, деталь, которую ты держишь, сюда не подходит, это любому понятно. Ужин через час, а вам еще нужно переодеться в ливреи…

Кажется, я остаюсь. Но должна признаться, это пиррова победа.

На следующее утро мы с Амелией приступаем к занятиям, но сначала она ведет меня знакомиться с ее родителями, кучером мистером Прайсом и его женой. Они явно очень любят ее и друг друга и гордятся, что их дочь занимает более высокое положение в мире, чем они, а Джон, их младший сын, явно пойдет по ее стопам. У них есть и третий ребенок — прелестная светловолосая девочка Эмма лет шести на вид. Уж она-то точно не может быть внебрачной дочерью лорда Шада. Она не похожа на старших детей, но я припоминаю, что леди Шад рассказывала про рыжего кота. Удивительно, как сумел измениться лорд Шад. Я видела, что хоть он и смотрит на меня оценивающе (пусть бы даже и в таком убогом наряде), однако в его жизни есть только одна женщина, и это его жена.

— Нужно пойти в птичник и собрать яйца! — восклицает Амелия. Она повязывает фартук, надевает широкополую соломенную шляпу, берет корзину и тащит меня на улицу. — Вы любите кур, миссис Марсден?

— Жареных, — отвечаю я.

— На редкость глупые создания.

Она отпирает калитку, и мы оказываемся в закутке, где во множестве прогуливаются птицы и клюют зерно.

На нас с шипением бросается гусь.

Я визжу.

— Он вас не обидит. Хватит, Оберон! — Она машет на него фартуком, и гусь удирает.

С величайшей гордостью она знакомит меня с птичником. У меня голова кругом идет от шекспировских имен, которые она дала своим подопечным. Вот петух, такой же злобный, как и Оберон, его зовут Тит Андроникус. Она грозит свернуть ему шею. Куры суетятся у моих ног и, принимая шнурки моих ботинок за червячков, пытаются склевать их. У них есть уютный закуток с корытом, полным сена, и Амелия предлагает мне согнать кур, чтобы забрать яйца.

Куры теплые и мягкие и издают нежные воркующие звуки, чем напоминают мне маленькую Гарриет.

Утки плещутся в грязном пруду и вразвалочку ходят вокруг. Амелия ищет еще яйца. Она уверяет меня, что утки гораздо умнее кур, но мне что-то в это не верится.

— Выходит, ты большая поклонница Шекспира? — замечаю я после того, как мне представляют лучшую несушку, Порцию[3], и главную утку по имени Джульетта.

— О да, больше всего на свете мне хотелось бы выступать на сцене.

Интересно, какого мнения на этот счет лорд Шад?

— А мистер Марсден, театральный управляющий, случайно, не ваш родственник? Прошлым летом здесь гастролировала его труппа. Прекрасное представление!

Я уже уяснила, что самая лучшая ложь — та, которая ближе всего к правде, и поэтому отвечаю Амелии, что да, мол, мистер Марсден мой родственник, но подробности не вдаюсь. Мало кто знает, что скандально известная миссис Уоллес — дочь этого человека, но я предпочитаю не рисковать.

— Это очень рискованная профессия, — сообщаю я ей. И впрямь рискованная — никто не знает, когда в очередной раз придется отбиваться от любвеобильного Отелло. — И конечно, истинной леди она не подходит.

— Но, миссис Марсден, — она умолкает, пересчитывая яйца в корзине, — я не леди и никогда такой не стану. Должность птичницы — это большая милость, за которую я очень благодарна, потому что на кухне мне платят за яйца и птицу. Но я вовсе не уверена в том, что хочу всю жизнь ходить за птицей и висеть на шее у дяди Шада. Возможно, мне удастся удачно выйти замуж, хотя я на это не очень рассчитываю. Как вы думаете, может, мне стать женой мистера Бишопа?

— Мистера Бишопа? А ваш… то есть я хотела сказать, лорд Шад вам это уже предлагал? — Почему-то мне до крайности не по себе от этой мысли.

— Нет-нет, но мистер Бишоп рядом, и это вполне реально.

— Разумеется, эти факторы добавляют джентльмену очков.

— Знаете, я бы с радостью вышла замуж за Бенедикта из «Много шума из ничего». Или за Генриха Пятого. Только не за Гамлета, он слишком занудный. Мне бы не хотелось быть женой человека, который столько времени тратит на разговоры с самим собой.

Мы возвращаемся в дом. Амелия несет корзинку с яйцами и оживленно рассуждает о том, каково было бы иметь в мужьях того или иного шекспировского героя.

— Миссис Марсден, простите, что спрашиваю, но сами вы когда-нибудь выступали на сцене?

Я готова надавать себе оплеух: это ж надо было так себя выдать!

— Всего пару раз, в любительских спектаклях. Все было до крайности прилично.

— И мистер Марсден не предлагал вам играть?

— Он очень дальняя родня.

Хоть мы и недалеко отошли от птичника ни один петух не закричал, когда я отреклась от отца. И то, что любовь к нему измеряется милями, которые нас разделяют, ничего не меняет.

К счастью, в этот момент мы входим в кухню, и мне не приходится дальше запутываться в собственной лжи, ибо на кухне бушует буря. Кухарка и мистер Бишоп стоят по разные стороны кухонного стола и сверлят друг друга глазами, а остальные слуги, разинув рты в благоговейном ужасе, жмутся по стеночкам, и вид у них как у детей, которые наблюдают ссору родителей.

Посреди стола стоит большой котел, и спор кипит вокруг него.

— Уверяю вас, мистер Бишоп, в этом доме всегда так было, и мистер Робертс ни разу не потрудился вмешаться.

— Черви! — Гарри достает нечто из котла и швыряет на пол.

— Его сиятельство привык к заморской кухне.

— Даже в заморских странах никто не ест гнилое.

— Нет, сэр, едят, иначе с чего бы они клали в пищу столько специй? — На лице кухарки написано такое презрение со смесью ужаса, будто мясные черви воплощают собой все лучшее, что только есть в Англии, в то время как специи — это символ чуждого ее сердцу варварства.

— Вот уж не соглашусь. Они добавляют специи, потому что любят острое.

— Быть такого не может!

— И часто вы подаете на стол мясо, кишащее червями? Удивительно, что семейство лорда Шада до сих пор живо. Одумайтесь, мэм, иначе кончите на виселице. Слуг вы тоже этим кормите?

Выражение ее лица красноречиво говорит о том, что его она накормила бы червяками без мяса. Она сжимает деревянную поварешку так, что белеют костяшки пальцев.

Гарри кивает одному из лакеев:

— Унеси это и скорми свиньям.

Лакей осторожно выдвигается вперед и, не сводя напряженного взгляда с кухарки — как будто она вот-вот бросится спасать свое злополучное мясо! — берет котел. Из глубин его поднимается кислая вонь.

— Ну в таком случае не моя вина, что стол сегодня будет полупустой.

— Можно поджарить курицу! — предлагает Амелия и бросается к двери.

Через пару минут она возвращается и бросает на стол две безжизненные тушки. Малышка, которая играла со своими птицами, как с котятами, явно и слезинки не проронила.

— Розенкранц и Гильденстерн. Эти двое мне никогда не нравились. Я подумала, что их все равно рано или поздно придется съесть.

— Лорд Шад ждет на ужин ростбиф, — заявляет кухарка, словно предлагает кому-нибудь забить взамен быка. Но в следующую минуту она уже подгоняет одну из служанок, чтобы та вскипятила воды и ощипала кур. Она все время бросает на Гарри испепеляющие взгляды. Ясно как день, что она с большим удовольствием сунула бы в кипяток не курицу, а его.

— Мисс Амелия. Миссис Марсден. — Гарри кланяется нам. — Могу я чем-нибудь помочь?

— Я хотела показать миссис Марсден кухню, — сообщает Амелия, игнорируя подтекст, который Гарри вложил в свои слова: мне не следует нарушать границы сферы влияния Гарри Бишопа.

— Вы также могли бы показать ей кладовую и прачечную, — говорит он. — Уверен, миссис Марсден очень интересуется домашним хозяйством. И не забудьте про пивоварню и ледник.

Амелия, озадаченная его едким тоном, переводит взгляд с меня на него и обратно, но я горячо благодарю его за возможность посмотреть кухню и выдаю пылкую тираду насчет того, как здесь все чисто и грамотно устроено. Ну да, я немного преувеличила, но зато кухарка раздувается от гордости, а Гарри хмурится.

При первой возможности я сбегаю с Амелией прочь. И стараюсь не думать о том, почему теперь про себя называю мистера Бишопа Гарри.

Дневник мисс Амелии Прайс

Никак не возьму в толк, почему мистер Бишоп так настаивал, чтобы я показала миссис Марсден все хозяйственные постройки. Маслобойня ей понравилась. Мне, правда, странно, что человек может не знать про то, как делают сливки и масло, но она уверяла меня, что уже видела коров. Я предложила научить ее доить коров, но как только мы начали наш «урок», пришел мистер Бишоп и сказал, что миссис Марсден наверняка преуспеет в этом деле, потому что набила руку в подобной работе.

Она рассмеялась, а он, кажется, смутился, а потом корова лягнула подойник и перевернула его.

Думаю, все дело в лондонских манерах, ведь они оба родом из столицы.