Сладостный вызов

ГЛАВА 14

В комнате было тихо, все вещи отбрасывали густые тени. Так много всего произошло. И так много еще не случилось. Но Маргарита уже решилась, она чувствовала, что прекрасное будущее ускользает от нее, и ощущала в себе силу, ведущую ее к разрушению. Можно было лишь уповать на провидение, которое позволит ей спокойно пережить следующие дни; она знала, что правда должна быть раскрыта, а секреты — уничтожены.

— Брэм! — мягко начала она, направляясь туда, где он тихо сидел в темноте, глядя на огонь, пляшущий за решеткой в печи.

Не отвечая, он протянул к ней руку, ожидая, что она придет к нему и он сможет обнять ее. Маргарита положила руки ему на плечи, наслаждаясь близостью и покоем, царившим в их отношениях. Ожиданием. И надеждой.

— Я так устал, Маргарита.

Его внезапная откровенность задела ее за живое. Это то, чего он никогда не позволял себе.

— Я хочу заняться с тобой любовью, — прошептал Брэм. — Мне все равно, что ты собираешься сказать мне. Я могу подождать до завтра. Или до послезавтра.

Его слова потонули в тишине. Но когда он двинулся и, притянув, посадил ее к себе на колени, она остановила его, крепко взяв за плечо.

— Не сейчас, — тоже шепотом проговорила она.

Она чувствовала, как его тело медленно напряглось, он понял, что она все-таки решилась, и то, о чем она ему расскажет, будет слишком тяжело для них обоих.

— Пожалуйста, Брэм. Я должна тебе поведать кое-что, признаться, прежде чем я потеряю силы.

Казалось, он боялся того, о чем она хотела ему рассказать.

Боялся? Возможно ли? Мог ли сильный и непобедимый Авраам Сент-Чарльз бояться каких-то ее признаний?

Она внезапно нежно провела рукой по его шее, словно оглядываясь назад и оценивая все, что они построили вместе за несколько недель.

— Однажды ты спросил меня, почему я вышла за тебя замуж.

— Сегодня ты сказала мне, что… была влюблена в меня.

— Да. Отчасти поэтому.

Тишина в комнате стала напряженной. Затем Маргарита продолжила.

— Но я не рассказала тебе всей правды.

Она почувствовала, как он весь напрягся от жадного ожидания.

— Я действительно считала тебя потрясающим человеком и прекрасным другом. Подобные чувства я никогда ни к кому раньше не испытывала. — Она покачала головой. — Но это только малая толика моих чувств к тебе. С первого же раза, когда я вышла из кареты моего отца и увидела тебя — я поняла, что моя жизнь уже больше никогда не будет прежней. Меня ранило в самое сердце, и словно какой-то неведомый свет согрел мою душу. А когда я поняла, что наши чувства взаимны… Иногда я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, когда ты был поблизости: так я тебя желала.

— Тогда почему…

— Почему я оставила тебя? — она убрала руку с его плеча, чувствуя, что не в состоянии больше дотрагиваться до него. Ей сейчас нужны были силы. — Кое-что из того, о чем я говорила тебе раньше, правда. Я была молода. И не осознавала всю серьезность моих поступков. — Она подошла к маленькому окошку, завешенному небольшим куском ткани. Снаружи было темно, нельзя было различить ни деревьев, ни травы, ни неба. — Подсознательно я верила, что ты последуешь за мной, если я уеду. Что ты не сможешь жить без меня. — Она грустно пожала плечами. — Такие глупости могли прийти в голову только ребенку… Кое-что из того, о чем я говорила, правда. Я панически боялась твоей войны. Когда я была еще девочкой, мой отец частенько рассказывал мне военные истории. Наверное, он считал, что воспитывает во мне чувство патриотизма и терпимости, но он мне только вредил. Я знала в глубине души, что никогда не смогу спокойно пережить все тяготы войны.

— Ты сама себя убедила в этом.

— Возможно, — она взглянула на него. — Но я знала точно одну вещь: я не могла бы остаться и смотреть на твою смерть. Было очень тяжело жить вдали от тебя, зная, что с тобой может все что угодно случиться на этой войне. Когда я увидела твое имя в списке, — она закрыла глаза, вспоминая тот ужасный день, — я заболела. Мне пришлось обратиться к врачу. Неделями я лежала и слабела, думая, что ты погиб. Просто удивительно, что во мне тогда все-таки победила жизнь.

— Я никогда не стоял на пороге смерти, — сказал он с пониманием.

— Но я не знала этого, — она сцепила пальцы, понимая, что ей осталось сказать ему самое главное.

Брэм тихо смотрел на нее.

— Я приехала к тебе в середине августа.

Она видела по выражению его лица, что он не забыл.

— Мы поженились в первую неделю декабря.

Он не понимал.

— Когда я уехала, у меня уже было несколько недель беременности.

— Беременности? Но…

— Однажды ты сказал мне, что это возможно. Мы ведь действительно слишком часто занимались любовью. — Она почувствовала, как кровь прилила к ее щеками, когда разговор принял такой интимный оборот.

Брэм смотрел на нее широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать только что услышанное.

— Беременность?

— Я пыталась тогда сказать тебе. Постоянно пыталась. Но я тогда не придавала достаточного значения подобным признаниям. Мы любили друг друга. Мы хотели пожениться. Мы могли бы позже подумать о ребенке. Но через несколько минут после свадьбы ты сообщил мне, что решил вступить в армию Союза. Что это твой долг — принимать участие в войне, которая, как ты думал, не продлится больше года.

Она воздела кверху руки.

— На меня обрушилась тяжесть немыслимой ответственности. Твой уход на войну, подозрения моего отца относительно моего положения, мысли о ребенке и страх смерти… Я не знала, как поступить и к кому обратиться за помощью. Я лишь была уверена, что должна уехать в более спокойное место… домой… во Францию. Это было единственное, на что я тогда была способна. Кроме того, я думала таким образом спасти тебя от твоей войны.

Он смотрел в темноту, сгустившуюся за ее спиной.

— Ребенок.

— Я хотела сказать тебе, прежде чем он родится, как только я оказалась дома. Но выяснилось, что разыскать тебя очень трудно. Письма, которые я отправляла в Солитьюд, возвращались назад нераспечатанными. У меня не было возможности воспользоваться моими знакомствами с главами Союза. Это продолжалось до тех пор, пока я не обнаружила твое имя в списке солдат, погибших за Конфедерацию.

— Нет.

Она удивленно посмотрела на него.

— Нет. Я не вступал в армию Конфедерации. — Он пристально глядел на нее. — Я был шпионом от армии Союза. Сперва как личный сопровождающий генерала Мида, затем, позже, после Пинкертона, в новой секретной службе.

Маргарита была потрясена.

— Шпион? — прошептала она. Ей показалось, что подобное слово нельзя произносить громко. Это было невероятным. Но она не сомневалась в том, что он говорил ей правду. Это было заметно по выражению его глаз, по его интонациям.

Наконец все прояснилось. Его кажущееся предательство, его поведение. Он по-прежнему пытался работать на благо Союза, но по-своему. Тихо. Без помпы и тщеславия.

— Поэтому ты был в списке погибших?

— Нет. Это действительно была канцелярская ошибка. В этот момент я перешел в командование. А клерк, видимо, объяснил мое исчезновение из документов гибелью при Бал Ране.

— А шрамы? — прошептала она.

Он кивнул.

— Частично во время других сражений, но самые глубокие я получил при Бал Ране. Это был для меня переломный момент. После этого я перестал лояльно относиться к Югу. И тогда мне стало намного легче участвовать в битвах.

Маргарита закрыла лицо руками, чувствуя, что сейчас расплачется. Она не должна показывать ему свои слезы.

Однако Брэм обнял ее и провел через комнату, а она даже не заметила, что происходило вокруг. Она не соображала, что делала, но лишь обвила руками его шею и прижалась к нему, ощущая его тепло, его силу.

Допуская ошибки, они оба остались верны себе. Маргарита осознала, что этот разговор не упростил их отношений, возможно, он даже в чем-то осложнил их, но большинство тайн теперь было открыто.

Ее охватила усталость.

Почти все тайны.

Он словно бы прочитал ее мысли.

— А ребенок? — вдруг простонал он, страшась услышать ее ответ. — Что случилось с ребенком?

Судя по выражению его глаз, по тому, как похолодели его пальцы, сжимавшие ее запястья, он думал, что его сын умер. Маргарита лишь надеялась, что правда не покажется ему намного хуже его предположений.

— Пойдем со мной, — она повела его через всю комнату, туда, где стоял ящик, присланный Жоли. Постепенно она вскрыла его, сердце ее бешено билось.

Брэм, судя по всему, не понял, почему она сочла необходимым сменить тему беседы. Он было открыл рот, чтобы спросить ее, но, встретившись с ней взглядом, промолчал, чувствуя, что ей трудно сейчас что-либо объяснять.

Маргарита усадила его на железную кровать.

Оставив его сидеть на середине комнаты, она вернулась к ящику и заглянула внутрь. Жоли таким образом пытался ей намекнуть на то, что ей пришла пора помириться со своим мужем.

Отцом Джеффри.

Картина была завернута в муслин, чтобы влажный холодный воздух на пароходе не повредил ей. На портрете была изображена Маргарита в одном из самых своих удачных ракурсов, с обручальным кольцом на руке, которое ей когда-то подарил Брэм.

— Жоли поступил опрометчиво, подарив тебе нечто, связанное со мной, — тихо сказала она. — Но я думаю, что он пытался таким образом передать мне, что я должна покончить со своими тайнами.

Она сняла с картины обертку и встала перед ней так, чтобы Брэм не мог видеть изображение.

В течение нескольких лет эта картина была первой вещью, которую она видела, просыпаясь утром, и последней, на которую она смотрела перед тем, как заснуть вечером. И этот ритуал никогда не нарушался, за исключением последних нескольких недель.

— Маргарита!

Его вежливый оклик заставил ее вспомнить, где и с кем она была. Она смотрела на свое собственное лицо.

Нет, у нее на руках лежал ребенок. Маленький Джеффри. Здесь ему был примерно год. Как же он был похож на своего отца. Темные волосы, глаза с поволокой, лицо ангелочка. Здесь он был очень красив, однако Жоли безжалостно изобразил на картине его физические недостатки. Слабые ручонки, дрожащие ножки, хилое тельце. Признаки болезни, которые уже никогда не исчезнут.

Она молча отошла от картины, открывая правду своему мужу. Что ее сын — их сын — был инвалидом.

— Это Джеффри Авраам Сент-Чарльз, — мягко сказала она. — Твой сын.

Брэм сидел абсолютно неподвижно. Его взгляд стал жестким и холодным, она не могла понять, о чем он думает. Ее охватило отчаяние. Ей хотелось крикнуть: «Дай ему шанс! У него удивительно острый ум!» Он, возможно, никогда не оседлает лошадь и не поедет в Вест Пойнт, но у него есть другие способности, заслуживающие внимания.

Однако слова застряли у нее в горле.

— Где… он? — спросил Брэм спустя какое-то время.

Она хотела было скрыть от него скорый приезд Джеффри, но чувствовала, что теперь между ними не должно было возникать непонимания.

— Он приедет в Соединенные Штаты в ближайшие дни.

Она заметила странный блеск в глазах Брэма.

— Что?

— Джеффри и его няня выехали из Парижа. Они приедут в Балтимор на пароходе со дня на день, все зависит от погоды.

Брэм облокотился о спинку кровати. Это была первая реакция, которую можно было бы как-то объяснить. С тех пор, как он увидел портрет.

— Он… красив.

Маргарита вздрогнула, испугавшись, что Брэм видел только лицо и не обратил внимания на тело мальчика.

— Он… калека. Родился с трясущимися ножками и с хилыми ручками и с жалкой изогнутой спинкой.

Брэм пропустил ее слова мимо ушей, словно они ничего не значили. Казалось, он не собирался ничего замечать.

Он не обращал внимания.

— Сколько ему? Когда он родился?

— В мае. Пятнадцатого. В маленькой деревеньке рядом с Дижоном.

Брэм снова посмотрел на картину.

— А твоего отца не было с тобой?

— Джеффри не похож на меня — поэтому мой отец отказался от нас.

Его глаза зажглись гневом.

— Когда стало ясно, что я забеременела задолго до нашей с тобой свадьбы, мой отец настоял, чтобы я связалась с тобой — это было спустя месяц после нашего возвращения во Францию. Но, как я уже говорила тебе, все мои письма в Солитьюд возвращались нераспечатанными. Мой отец решил, что тебе не были нужны ни я, ни ребенок. Он даже зашел так далеко, что стал подозревать, будто отец ребенка — не ты. Он отказался от меня спустя несколько месяцев, выгнал меня на улицу. К счастью, тетя Эгги и дядя Уилсон взяли меня на некоторое время к себе. Будучи родственниками моей матери, они были возмущены действиями отца. Они старались прокормить всех нас. Только после рождения Джеффри счета стали угрожающе расти, и я вынуждена была искать для себя работу.

Тогда-то меня и нашел Жоли, я бродила от двери к двери, спрашивая у всех, не нужна ли кому служанка. Правда, сначала, когда он предложил мне позировать ему, я была в ужасе от такого рода работы. Моя мать никогда бы не одобрила ее. Но тетя Эгги согласилась присматривать за сыном во время сеансов позирования.

Она слабо улыбнулась, посмотрев на картину.

— Это было единственно правильным решением. Жоли стал не только моим работодателем, но и другом. Он помог найти докторов для Джеффри и купить лекарства. — Она взглянула на Брэма. — И это именно он первый сказал мне, что я должна помириться с тобой и поведать тебе о сыне.

Брэм встал и подошел к ней.

— Напомни мне отблагодарить его и остальных.

Он обнял ее, и она спросила:

— Он у тебя не вызывает отвращения?

Брэм вздрогнул.

— Отвращения?

— Из-за своей болезни?

Он убрал прядь волос с ее лба.

— Никто из нас не совершенен, Маргарита. Я достаточно повидал за войну искалеченных тел, чтобы знать, что главное в мужчине — его характер и ум.

Уже почти рассвело, когда Брэм внезапно проснулся, не понимая, что потревожило его сон, но инстинктивно чувствуя, что что-то не так.

Он оставался лежать в прежнем положении, тяжело дыша, одной рукой нежно обнимая женщину, спавшую рядом. Он не мог забыть, как несколько часов назад они занимались любовью. Никогда в своей жизни он не испытывал такого прилива страсти. Ведь между ними больше не было секретов. Никто из них больше не беспокоился о том, что допустил очередную ошибку. Они были просто обыкновенной молодой супружеской парой, совершенно не готовой к разрушительной силе окружавшего их мира.

Но их будущее теперь казалось им необыкновенно прекрасным. У них были время и средства на то, чтобы воплотить свои мечты в жизнь.

Медленно, стараясь не разбудить Маргариту, он выскользнул из постели и взял револьвер, который хранил под матрасом. Тихо прокравшись к двери, он открыл ее и вгляделся в темноту, стараясь понять, что его побеспокоило.

Спустя несколько секунд он увидел вспыхнувшую спичку, затем тлеющий красноватый огонек сигары. Брэм знал, кто прогуливался по ночам рядом с амбаром.

Кейси.

Черт возьми, почему он до сих пор не начал действовать? Почему не отправился в гостиницу, где хранилось золото? Охрана была смехотворна, достаточно было бы отослать Эриксона или Уилкинса на несколько часов за едой. Он не может знать, что в соседних комнатах разместилось еще шестеро человек Шеффилда.

Или он знал?

С каждым днем Брэм чувствовал себя все более неудобно. У него было такое неприятное чувство, что Кейси каким-то образом следит за каждым его шагом.

— Брэм! Что случилось?

Голос Маргариты был слегка охрипшим после сна. Брэм закрыл дверь.

— Ничего, — он вернулся в постель, решив по-прежнему не вмешивать в эти дела свою жену. Когда наступит утро, он, если нужно, наймет для нее телохранителя, чтобы быть за нее спокойным. А когда Кейси поймают, ей совершенно не нужно будет знать, как ее муж беспокоился за нее когда-то.

— Если ничего не случилось, то почему ты взял оружие?

— Старая привычка.

Он забрался под одеяло, оставив револьвер на тумбочке у кровати.

Казалось, она снова решила о чем-то спросить его, затем передумала и положила голову ему на плечо.

— Ты слишком рано проснулся.

Брэм не отвечал, лишь погладил ее по голове, затем повернул ее лицо к себе, заставляя ее взглянуть ему в глаза. Пришло время раскрыть ей последнюю тайну.

— Я люблю тебя, Маргарита.

Он пожалел, что не может придумать что-нибудь более поэтичное.

Но она не обратила на это внимания.

— И я люблю тебя, Авраам Сент-Чарльз. Очень, очень сильно.

Затем она приподнялась и, взяв его лицо в свои ладони, стала целовать его с такой жаждой, с такой страстью, что ему трудно было поверить, будто это происходит с ним. Ее губы целовали его, ласкали его, и он не мог понять, как он так долго обходился без ее любви. И как он мог ненавидеть эту женщину!

— Маргарита! — сказал он, когда она снова легла рядом.

Ее волосы обвили его так, как это бывало в далеком прошлом. И в его мечтах.

— Тс-с. — Она дотронулась до его губ. — Разве нужно обязательно говорить, Брэм? Разве ты не видишь? Мы наконец нашли друг друга. И нам надо отдохнуть от прошлого.

Да. Так оно и было.

Только бы Джиму Кейси не удалось разрушить их планы.