Слава, любовь и скандалы

17

Жюльен Мистраль стоял на трамплине, приготовившись нырнуть. Его мощное, загорелое тело прикрывала только узенькая полоска эластичных плавок. Этот фасон мужчины в Европе носили только пятый сезон. Ему исполнилось пятьдесят два, но пропорции подошли бы скорее тридцатилетнему мужчине. У него были крепкие, мускулистые ноги человека, проведшего многие годы, стоя перед мольбертом или расхаживая по мастерской, хорошо развитые мышцы рук и спины, потому что он привык к физическому труду.

Вид важничающего аристократа, присущий Мистралю еще в молодые годы, ничуть не изменился. Он всегда высоко держал голову, но теперь это не считали высокомерием, а говорили о взгляде гения, устремленном в далекие миры. Вокруг глаз появились морщины, резче обозначились носогубные складки, но ярко-синие глаза не потускнели. Мистраль коротко стриг густые рыжие волосы, на висках они поседели и оттенком напоминали песок. Рот ничуть не изменился, он был таким же суровым, бескомпромиссным, властным. У Мистраля было лицо вождя.

Он замер на мгновение, перед тем как нырнуть в бассейн. Нахмурившись, Мистраль как будто забыл о манящей воде в этот жаркий сентябрьский день 1952 года. Он прислушивался к звукам вокруг. Райское гудение пчел, некогда окружавшее «Турелло», давно исчезло.

Теперь новые звуки наполнили воздух Прованса. По дороге в Апт, расположенной в полумиле от «Турелло», взад и вперед сновали автомобили. На отдаленном поле, где некогда трудились наемные работники, гудел трактор. Время от времени над головой проносился самолет из Парижа в Ниццу или обратно. Из-за забора донесся резкий звук захлопнувшейся дверцы нового «Ситроена» Кейт, потом взревел мотор, и машина, визжа на поворотах, понеслась прочь. Как всегда его жена в последнюю минуту вспомнила, что не хватает какой-то мелочи для сегодняшнего званого ужина. Мистраль, поглощенный какофонией звуков, нарушавших мирную тишину сельской местности, не услышал легких шагов по трамплину.

— Папа! — взвизгнул детский голосок у него за спиной.

— Черт! — выругался Мистраль, подскочил на месте, поскользнулся, потерял равновесие и рухнул в бассейн.

Кейт Мистраль вернулась во Францию сразу после войны и через три месяца обнаружила, что снова беременна. За время их брака с Мистралем у нее было несколько выкидышей, но Жюльена это не слишком расстраивало. Он никогда не хотел ребенка, как хотят этого другие мужчины. Если бы он нашел время подумать над этим вопросом, то наверняка сказал бы, что дети вечно мешают, на них уходит масса времени, они не оправдывают возложенных на них надежд и непростительно своевольно вмешиваются в жизнь родителей.

Мистраль постарался загнать поглубже тревогу из-за поздней беременности Кейт, наступившей в сорок три года. Он хотел, чтобы ее внимание как можно быстрее снова вернулось к ферме. Он не собирался снова погружаться в пучину повседневных забот. Ведь когда Кейт прибыла весной 1945 года с двумя чемоданами, набитыми всякой всячиной, забытой французами во время войны, он вздохнул с облегчением. Ему больше всего на свете хотелось уходить в мастерскую на рассвете и не выходить оттуда до ужина, забыв о мучительных для него проблемах ежедневного существования. Обычно мужчины хотят, чтобы у них был сын, который продолжит их род. Таким образом они пытаются доказать самим себе, что существовали и оставили след на этой земле. Жюльен Мистраль знал, что он бессмертен и что его сын никоим образом не изменит то место, которое он занимал в истории живописи.

И все же, когда в феврале 1946 года Кейт родила девочку, маленькую, тощенькую, со странно недовольным выражением лица, она была так горда собой, что даже Мистраль почувствовал себя обязанным присоединиться к ее счастью. Кейт назвала малышку Надин и не разочаровала Мистраля, так как очень быстро перестала кормить младенца грудью, и уже через несколько недель к ней вернулась былая сила и присущая ей энергия.

Уже в 1946 году Францию наводнили дилеры из Штатов, чтобы посмотреть картины, написанные за годы войны. В мастерской Мистраля оказалось больше полотен, чем прежде, которые он счел возможным продать. Художник закончил все серии картин, начатые им в самом начале войны.

— Ты уже виделся с Авигдором? — спросила Кейт почти сразу же после своего приезда.

— Нет, я решил сменить дилера, — ответил Мистраль. — Авигдора всегда больше интересовали молодые таланты. Он не любит зарабатывать деньги для тех, кому обязан своим успехом. Почему этот субъект не открыл отделение в Америке, позволь тебя спросить? Его невнимательность стоила мне кучи денег. Я не продлевал с ним контракт во время войны, так что воспользуйся этим обстоятельством.

Как Мистраль и предполагал, Кейт послушалась его, не задавая больше никаких вопросов. Кейт в конце концов нашла дилера по имени Этьен Делаж, который продавал картины Мистраля в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и был приятно удивлен тем обстоятельством, что не все художники приносят дилерам прибыль только после смерти. Жюльен Мистраль — явное исключение из этого правила.

Когда музей современного искусства в Сан-Пауло организовал выставку его работ в 1948 году, Мистраль даже не соизволил пересечь океан. За тем, как развешивают полотна, наблюдала Кейт. Год спустя она появилась в Нью-Йорке, где в музее современного искусства организовали ретроспективу работ ее мужа, а Мистраль снова предпочел остаться дома. Он присутствовал на выставке в честь двадцать пятой годовщины со дня его первой встречи с публикой. В течение двух месяцев толпы ломились на эту выставку в Париже.

Когда празднование закончилось, Мистраль объявил, что больше никогда в жизни не появится на выставке ни в одном музее, сколь бы престижным и посещаемым он ни был. Мистраль ненавидел все эти церемонии, множество незнакомых людей, которые считали себя вправе запросто обращаться к нему только потому, что им нравились его работы.

— Пусть Пикассо развлекается подобным образом. Он любит пускать все на продажу. А мне есть чем заняться, я не дрессировщик в цирке.

И Мистраль не изменял принятому решению.

Цены на его картины резко рванули вверх. Немногочисленность делала их очень ценными. В конце сороковых и в начале пятидесятых в Фелис устремились журналисты. Кейт едва удалось убедить Мистраля дать интервью хотя бы самым именитым из них. Правда, она оберегала его от тех, кто хотел написать о нем книгу, от желавших сфотографироваться с ним туристов, от девочек-студенток, жаждавших получить его автограф, от школьников, писавших работы о его творчестве, от коллекционеров, полагающих, что при личной встрече им удастся выманить у Мистраля что-нибудь, раз уж у Делажа ничего не нашлось. Так что ничто не отвлекало и не раздражало Мистраля, если не считать навязчивого желания Кейт играть роль хозяйки дома и как можно чаще принимать гостей.

Мистралю казалось, что именно бассейн, сооруженный известной фирмой из Канн, стал отправной точкой этого безумия. В начале 60-х годов Кейт превратилась в столп местного светского общества. Аристократы из Англии купили замок возле Юзеса, специалист по творчеству Сезанна из Америки поселился в Менербе, Гимпелы, семья дилеров, купили еще один замок недалеко от Фелиса. И теперь они и им подобные ездили друг к другу в гости, развлекались и веселились, и Кейт принимала приглашения и радовалась гостям в собственном доме.

Вскоре после того, как Кейт родила, Мистраль потерял интерес к ее телу.

Поэтому, чувствуя свою вину, Мистраль полагал, что надо подарить Кейт хоть какое-то удовольствие. Пусть уж обедает с Чарли Чаплином и герцогиней Виндзорской.

Да, амбиции начинают кружить женщине голову, когда ей отказывают в плотских радостях, рассуждал про себя Мистраль. Разумеется, себе он в подобных удовольствиях не отказывал. У него были женщины — в Авиньоне, конечно, чтобы сохранить видимость приличий. Молоденькие девушки менялись часто, ни одна не значила для него больше, чем пара шнурков, но ведь и без шнурков не обойдешься, верно?

Но Кейт явно была довольна постоянно растущим списком гостей, ее радовала Надин, которая становилась все говорливее день ото дня. Пару раз Мистраль разрешил Надин тихонько посидеть в уголке его мастерской, потому что она так просила позволить ей посмотреть, как папочка работает. Но несносный ребенок то и дело донимал Мистраля вопросами. «А зачем тебе столько красной краски, папа? А это большое желтое пятно — солнце? А ты можешь нарисовать птичку, папа?» Нет! Этого он был не в силах вынести. Мистраль запретил дочери переступать порог мастерской, хотя ее крошечный подбородок дрожал, она надула губки — все были без ума от этих ее дурацких ужимок — и принялась дергать себя за белокурые волосы.

В свои шесть лет Надин уже умела добиваться того, чего ей хотелось. У нее в запасе оказалось немало хитростей. Мистраль частенько ловил ее на лжи. Особенно часто она оговаривала прислугу. Когда Мистраль попытался настоять на том, чтобы девочку наказали, Кейт рассердилась.

— Она наделена богатым воображением и слишком чувствительна. И потом, Надин в ее возрасте не понимает разницы между слугами и другими людьми. Не будь таким моралистом, Жюльен.

Мистраль придерживался другого мнения. Он отлично знал, насколько легко солгать, и поэтому с большим подозрением относился к ребенку, научившемуся это делать так умело в столь юном возрасте. Но Марта Полиссон, у которой не было своих детей, как будто сговорилась с Кейт, и они вдвоем вовсю баловали Надин, несмотря на строгую дисциплину, которую тщетно пыталась установить няня из Швейцарии. Мистраль пробовал говорить об этом с женой, но она лишь смеялась в ответ и уверяла его, что только французы ждут от детей такого же поведения, как и от взрослых. Неужели он не понимает, что его дочь необычный ребенок? Она особенная девочка, у нее такой пытливый ум.

Плывя под водой после того, как он неудачно свалился в бассейн, Мистраль мрачно размышлял о том, что пытливый у этой девчонки ум или нет, но он задаст ей хорошую трепку и научит не подкрадываться сзади к человеку, если он стоит на трамплине. Но когда Мистраль вынырнул, Надин предусмотрительно убежала. Вот бестия! Его дочь родилась хитрой и расчетливой, сказал себе Мистраль и выкинул ее из головы.

Пока Жюльен Мистраль плавал в собственном бассейне, он думал о своей работе. Вот уже полгода он обдумывал новую серию картин, навеянных формами виноградных лоз зимой. Пол его мастерской устилали наброски и зарисовки, но по утрам ему больше не хотелось поскорее встать с постели, чтобы писать, писать, писать, пока не стемнеет.

С того дня, как Мистралю исполнилось пятьдесят, он все время думал о смерти. Он часто спрашивал себя, что настигло его раньше, размышления о неминуемом конце или утрата желания писать, что было для него равнозначно смерти, подкравшейся к нему изнутри. Не то чтобы он больше не мог писать. Совершенство его техники позволяло ему продолжать работу до последнего вздоха, но что-то неуловимое ушло из его полотен, и этого он не мог не замечать, пусть даже ему удавалось одурачить публику. Да и кто бы не смог обмануть это сборище кретинов?

Мистраль пытался найти причину затянувшегося кризиса. Присущее ему видение не исчезло, но больше не возникало непреодолимого желания отобразить на холсте то, что разглядели его глаза. Только ужас перед тем, что он умрет, если бросит живопись, заставлял его снова и снова приниматься за работу. Откуда же это… отсутствие аппетита к жизни? Вот оно, нужное слово!

Жюльен Мистраль вздрогнул. Многому в жизни можно научиться, многого можно достичь тяжелым трудом, но этот аппетит легко пропадает, и ничего с этим поделать нельзя. Как ни один врач не сумел объяснить, почему ровно через девять месяцев матка начинает работать и ребенок появляется на свет, никто не сумел определить, как возникает у художника эта божественная жажда творчества, заставляющая его утолять ее день за днем. Но когда эта жажда, этот аппетит проходят, то… Если бы Жюльен Мистраль верил в бога, он бы помолился.