Не помню, как добрался до гинекологического отделения, не знаю, как не заблудился среди множества коридоров и как сумел безошибочно найти дорогу сюда. Ноги проделали весь этот путь сами.
Я летел на всех парах, едва ли не бежал. Дошел и…
Как сделать следующий шаг, не знаю.
– Вы к кому? – спрашивает медсестра, магнитным ключом открывая стеклянную дверь. – У нас часы приема посетителей окончены, – произносит спокойным и равнодушным голосом.
– Обо мне должны были предупредить, – аналогичным тоном произношу в ответ. Чтобы так говорить мне требуется вся моя выдержка.
– Вы к Коноваловой? – уточняет, с опаской поглядывая за мое плечо.
Я хмыкаю. Правильно, медсестричка, бойся.
За моей спиной Иваныч и двое его парней обеспечивают мою безопасность и параллельно следят, чтобы я не сорвался.
А я ведь могу.
– К ней, – киваю, подтверждая, и, не дожидаясь, переступаю порог. Девушке приходится отступить, чтобы я не снес ее.
– Извините, но всех пустить не могу, – встает наперекор Комиссарову и его парням. – Меня предупреждали лишь об одном посетителе, – стреляет в меня недовольным взглядом.
По лицу вижу, что Иваныча не устраивает такой вариант. Он в шаге от того, чтобы раздавить девчонку.
На самом деле бойкая медсестричка очень рискует, ведь Комиссаров одной левой поднимет ее, переставит и освободит проход. Но в ее пылком взгляде есть нечто такое, что его останавливает.
– Вам придется подождать здесь, – показывает на кресла, что стоят вдоль стены.
Встречаемся с Комиссаровым взглядами, едва заметно киваю, заставляя его подчиниться ее словам. Марье не нужно лишнее волнение, а если мы устроим здесь разборки, то их избежать не получится.
– Хорошо, – недовольно, сквозь плотно сжатые зубы, цедит он. – Парни, ждем здесь, – дает команду своим людям.
Медсестра выдыхает и заметно расслабляется.
– Следуйте за мной, – говорит мне через плечо и быстрым шагом идет в сторону палат.
Мы проходим по широкому светлому коридору, минуем нечто напоминающее столовую и попадаем в другое крыло. Здесь обстановка уже совершенно другая.
Вдоль стен стоят диванчики, около окна обустроена небольшая зона отдыха с креслами, столиками. Здесь даже имеется своя мини-кухня, что не может не радовать. Если Марья захочет попить чай, но ей не придется куда-то далеко ходить.
Я рад, что моя упрямица обратилась за помощью к Афанасьеву.
– Вам сюда, – медсестра показывает рукой на дверь.
– Благодарю, – сухо кидаю ей и взглядом даю понять, что дальше я сам.
Девушка понимает все без лишних слов. Удаляется.
Я слушаю затихающий шорох шагов, а сам стою истуканом перед дверью и не могу пошевелиться. Сердце работает, словно отбойный молоток, оно так сильно колотится, что вот-вот выскочит из груди. В ушах шумит, пульс просто охреневает.
Кажется, я никогда прежде так сильно не волновался, как делаю это сейчас.
Марья, девочка моя, ты перевернула всю мою жизнь с ног на голову.
Вдох-выдох, эмоции беру под контроль. Негромко стучу в деревянное полотно, открываю дверь и, не дожидаясь разрешения, переступаю порог.
Останавливаюсь.
Сердце останавливается тоже.
Вижу Марью, и почва вылетает из-под ног. Неосознанно делаю шаг вперед, покачиваюсь и каким-то чудом не теряю равновесие. Мне приходится заставить себя глубоко вдохнуть и моргнуть несколько раз, перед глазами все идет рябью.
Ничего не вижу, кроме нее.
Марьи.
Она лежит на кровати с закрытыми глазами, светлые волосы разметались по подушке, ровное спокойное дыхание поднимает и опускает грудь. Марья расслабленная и умиротворенная, я никогда прежде ее такой не видел. В груди становится тесно, пока смотрю на нее.
Наклоняюсь вперед, делаю глубокий вдох и с удивлением улавливаю тонкие нотки нежности и чистоты. Это не дорогой парфюм, не средства для стирки и отдушки, не искусственно собранные запахи, а настоящий живой аромат. Ее истинный запах.
Я, словно дорвавшийся до сметаны кот, вдыхаю, закрыв, глаза и впитываю в себя каждую нотку, каждый оттенок, пытаюсь запомнить эту убийственную для себя смесь.
Еще никогда прежде меня так не крыло, как делает это сейчас.
Пытаясь сдержать рвущиеся из груди эмоции и не разбудить Марью, хватаюсь за спинку кровати, сжимаю кисти до побелевших костяшек. Внутри все горит.
Нежная моя… Ласковая…
Я, оказывается, дико соскучился. Даже подумать не мог, что способен испытывать такие эмоции к тебе.
Охренеть.
Словно почувствовав мой взгляд, Марья поворачивает голову, хмурится, а после удивленно распахивает глаза.
– Демьян? – приподнимается на локтях и трет глаза, словно пытается избавиться от наваждения. Только оно не проходит, потому что не наваждение, а реал.
– Он самый, – отвечаю с горькой ухмылкой. Обхожу кровать и присаживаюсь рядом с девушкой на стул.
Встрепенувшись, Марья садится на кровати, затем словно что-то вспомнив ложится назад. Но глаз с меня не сводит и ведет себя настороженно.
А я не могу перестать на нее смотреть… Она красива до умопомрачения!
Я всяких баб повидал в своей жизни, но таких чистых и нежных девушек – никогда. Марье не нужны ни косметика, ни услуги стилистов, она прекрасна сама по себе, и это сводит с ума.
Как же я раньше не разглядел ее? Почему не дал девушке шанса раскрыться?
Ладони зудят, внутренний зверь рвется наружу, меня так и поднывает дотронуться до нее, ощутить тепло ее тела в своих руках. Еще лучше, под своим мощным телом.
Но желания приходится заткнуть и забросить как можно дальше, они ни ей, ни мне сейчас не помогут.
Держа в голове наказ Афанасьева и четко понимая риски, на которые подписался, выбрасываю из головы то дурное, что рвется наружу, и не позволяю желаниям взять верх над разумом.
– Как ты себя чувствуешь? – с осторожностью сапера прощупываю эмоции девушки. Я изо всех сил стараюсь ничего не задеть.
Марья должна быть спокойна. Ей нельзя волноваться.
– Уже лучше, – говорит тихим, ласковым голосом, от которого у меня в груди все переворачивается.
Мне хочется выяснить причину, по которой она сюда попала, но я пока что держусь и не давлю. Даю ей шанс обо всем рассказать самостоятельно.
– Степан Арсеньевич запретил мне волноваться, – немного смущенно признается.
– Знаю, – киваю.
Смотрю на нее, а у самого буря бушует в груди. Едва сдерживаюсь, чтобы не дотронуться и не прижать к груди, чтобы не впиться в сочные, мягкие губки глубоким и страстным поцелуем.
Я соскучился. Той близости, что свела с ума нас в машине, оказалось слишком мало. Мне всего теперь мало, если дело касается Марьи.
– Мне нужно было уехать. Я не мог тебя предупредить, – признаюсь. Пусть мои слова выглядят как оправдание, мне пофиг на это.
– Ничего страшного, – Марья разрывает наш зрительный контакт и принимается рассматривать свои руки.
А мне так и хочется потребовать снова поднять глаза. Я не могу без нее! Словно воздуха лишаюсь.
Вот же засада.
Если так пойдет и дальше, то ни к чему хорошему эмоции нас не доведут. Рядом со мной Марье находиться банально опасно.
– Я понимаю, что для тебя всего лишь инкубатор, – за словами следует горький смешок. – Ты ничем мне не обязан, – поднимает глаза. Проникает взглядом прямо в душу.
Стреляет прямо в сердце.
Молчу. Потому что если хоть слово скажу, то сорвусь, и весь план пойдет по одному месту.
– Что с ребенком? – стреляю взглядом на живот. Вижу легкую, едва различимую округлость и забываю, как нужно дышать. Сердце перестает биться.
Мой ребенок. Мой наследник. Продолжение меня.
Он жив. С ним все в порядке.
Благодаря Марье.
– Афанасьев сказал, что твой брат вызвал медиков, – говорю, тщательно подбирая слова. Марья заметно напрягается. – С чего вдруг такая щедрость? Он ведь не хотел, чтобы ты рожала.
Девушка поднимает на меня глаза, и я в очередной раз поражаюсь мудрости, которая в них прячется.
– Не ему решать, как мне жить, – твердо и четко чеканит Марья. – Это моя жизнь и я буду проживать ее так, как считаю нужным. Если Петю это не устраивает, то не моя вина. Я никому не указываю, как правильно жить, вот и мне тоже не нужно этого делать.
Она выпаливает это все на одном дыхании, я вижу, как сильно ссора с братом беспокоит ее, и понимаю, что хочу его уничтожить.
– Значит, он приехал, чтобы вновь отвезти тебя на аборт, – озвучиваю рвущий на клочки сердце, факт.
Марья смотрит мне в глаза, не скрывая боли.
– Когда-нибудь он поймет, как сильно ошибался, – произносит, упрямо поджав губы.
– А я? – спрашиваю до того, как успеваю себя остановить. До встречи с ней не наблюдал несдержанности за собой, но все, видимо, когда-то случается впервые.
– Что ты? – хмурясь, задает вопрос. – Думаешь, что тоже ошибся, когда решил оставить ребенка? Ты ведь знаешь, я не суррогатная мать и никогда не подпишу твой дурацкий договор. Я рожу. И ребенок будет моим. Я никогда не смогу от него отказаться, – заявляет в открытую.
Обескураживает.
– Не всегда все делается так, как хотим именно мы, – хмыкаю, качая головой.
Марья округляет глаза и смотрит на меня волком. Злится.
– Я не отдам тебе ребенка, – заявляет со всей смелостью, какая только у нее есть. – Он мой! – закрывает живот руками.
– Он наш, – поправляю ее. – Он будет наш.
– В смысле? – не понимая, хлопает своими пышными ресницами.
– Мы подпишем брачный контракт. Ты выйдешь за меня замуж, – ставлю ее перед фактом.
Марья ахает.
Я сам охреневаю.
Что там говорил Афанасьев? Не волновать?
Угу-ага. Похоже, когда она рядом, мой мозг коротит не по-детски, нейронные связи сгорают, не успев состояться.
Не могу найти ни единой другой причины, по которой в трезвом уме и здравой памяти предложил бы кому-то брак. А сейчас, когда говорил, понял, насколько естественно и логично это все выглядит.
– Это предложение или констатация факта? – надо отдать должное Марье, она пытается шутить.
А вот мне не смешно.
Ни разу.
– Есть какая-то разница? – спрашиваю с ехидной ухмылкой.
Встречаемся с ней взглядами. Молчим. Смотрим друг другу в глаза.
А у меня в груди сердце сбивается с ритма.
– Демьян, ты, кажется, забыл наставление моего лечащего врача, – спустя некоторое время произносит с ласковой, теплой улыбкой.
– Какое из? – уточняю у нее. Афанасьев мне выдвигал слишком много требований и давал дохрена указаний.
– Мне нельзя волноваться, – напоминает как бы ненароком.
– Значит, ответ не дашь? – не в состоянии сдержаться, уточняю еще раз.
– Нет, – говорит.
– Что нет? – не понимаю.
– Нет, это нет, – отвечает, не отводя от меня глаз. – Твое предложение мне не интересно. Я не согласна.