Снежная королева

Глава 1

На планете Тиамат, где воды больше, чем суши, небо и океан как бы плавно перетекают друг в друга, и граница между ними едва заметна. Вода, испарившаяся из сияющей чаши океана, вновь изливается туда короткими и обильными ливнями. Тучи пробегают порой, как тени негодования, по красным от гнева лицам солнц-Близнецов и тут же исчезают, превращаясь в радуги: каждый день в здешних небесах вспыхивают десятки радуг, и в конце концов люди перестают ими восхищаться, часто никто и головы не поднимет, не говоря уж о том, чтобы подивиться вслух...

— Стыдно! — громко сказала вдруг Мун, с силой налегая на рулевое весло.

— Что стыдно? — Спаркс пригнулся: наполненный ветром парус чуть не хлестнул его по лицу своим концом. Легкая шлюпка взлетела на волну, словно летучая рыба. — Это тебе должно быть стыдно — совсем за рулем не следишь! Ты что, утопить нас хочешь?

Мун нахмурилась, настроение у нее моментально переменилось.

— Можешь сам утопиться, если угодно!

— Да я и так уже наполовину утоп! — Он показал язык волне, плеснувшей через борт, и взялся за черпак.

Видно, последний ливень унес все его добродушие и утопил вместе с нашими последними жалкими припасами, подумала Мун. А может, он просто устал? На этот раз они странствовали по морю уже около месяца, перебираясь от острова к острову под защитой Наветренной гряды. А весь последний день пришлось плыть в открытом море, ибо утесы остались позади. Направлялись они, не очень хорошо представляя себе свой путь, к трем заповедным островам — убежищу Матери Моря. Лодчонка у них была явно мала для такого путешествия, а ориентирами им служили лишь звезды да весьма ненадежная карта морских течений, где невозможно было разобраться в переплетении разноцветных стрелок. Но они были настоящими Детьми Моря — не меньше, чем детьми собственных матерей, — так что Мун была уверена, что раз путь их лежит в священные места, то Мать Моря не даст им пропасть.

Всклокоченная голова Спаркса каждый раз вспыхивала огнем, когда небесная мельничка солнц-Близнецов брызгала из-за туч своими лучами; золотилась и его редкая, едва начавшая расти бородка, а стройное мускулистое тело отбрасывало на дно лодки четкую тень. Мун вздохнула, как всегда не в силах долго сердиться, когда он с ней рядом. Она протянула руку и нежно потрогала пальцем сверкающую на солнце рыжую прядь.

— Радуги... Я говорила о радугах. Никто уже не обращает на них внимания. Не радуется им. А что, если радуги возьмут и исчезнут навсегда? — Она откинула капюшон плаща, сделанного из пестрой шкуры морского зверя, и развязала тесемки, стягивающие его у горла. Волнистые пряди светлых, цвета густых сливок волос заструились по ее плечам и по спине. Глаза Мун напоминали одновременно туман над морем и моховой агат. Она выглянула из-под треугольного, похожего на крабью клешню паруса, и зажмурилась, когда из-за тучи вдруг брызнуло солнце, превратив все вокруг в сплошное сияние, в котором даже серые полосы облаков казались разноцветными флагами.

Спаркс снова выплеснул за борт полный черпак воды, как бы возвращая ее домой, в морскую пучину; потом поднял голову и внимательно посмотрел на Мун. Даже если не принимать во внимание густой загар, обычный для жителей островов, юноша явно был слишком темнокожим для аборигена, хотя ресницы и брови у него выгорели совершенно, почти до белизны, как и у Мун, которая все еще продолжала щуриться из-за нестерпимого сияния моря, и на ярком свету глаза ее меняли цвет, в точности как волны морские.

— Да ладно тебе, Мун, радуги у нас были и будут всегда! Во всяком случае, до тех пор пока существуют Близнецы и выпадают дожди. Самый обычный пример дифракции; я же показывал тебе...

Она терпеть не могла, когда он говорил так — с невольным пренебрежением, как все эти чересчур образованные технократы.

— Знаю. Не такая уж я дура. — Она резко и сердито дернула его за медный вихор.

— Уй, больно!

— Но мне все-таки больше нравятся сказки нашей бабушки о том, как Хозяйка обещала, что радуги всегда будут родиться во множестве, а не рассуждения всяких там торговцев, которые даже такую красоту превращают неизвестно во что. И тебе ее сказки тоже нравятся больше. Ну, согласись, что это так, мой Звездный Мальчик, а?

— Нет, не так! — Он оттолкнул ее руку, глаза его гневно сверкнули. — И нечего смеяться, черт бы тебя побрал! — Он повернулся к ней спиной и снова принялся сердито вычерпывать воду. Она видела, как побелели от напряжения костяшки его пальцев, сжимавших раковину-черпак, и как отчетливо проступили светлые лунки ногтей — примета, оставленная ему в наследство отцом-инопланетянином.

Происхождение Спаркса и было тем единственным, что вечно разделяло их, подобно обоюдоострому мечу. Спаркс отличался не только от Мун, но и ото всех окружающих как цветом кожи, так и любовью к технике. Жители Летних островов редко общались с обожающими всякую технику жителями Зимы, которые находились в постоянном контакте с инопланетянами. Впрочем, во время праздников, посвященных Смене Времен Года, искатели веселых приключений съезжались в Карбункул со всех островов планеты на грандиозные Фестивали, когда все надевали маски и напрочь забывали о существующих между жителями Зимы и Лета различиях, чтобы, во-первых, отметить очередной визит премьер-министра, а во-вторых, непременно принять участие в традиционном чрезвычайно древнем действе.

Матери Мун и Спаркса, родные сестры, побывав на последнем фестивале в Карбункуле, вернулись в Нейт с «живой памятью о той волшебной Ночи Масок», как рассказывала Мун позже ее мать. Они со Спарксом родились в один день, но во время родов мать его умерла, и они росли, как близнецы, под присмотром бабушки, пока мать Мун рыбачила вместе с остальными жителями деревни. Да, мы действительно как близнецы, часто думала Мун; странные, постоянно соперничающие друг с другом близнецы, давно привыкшие к косым взглядам туповатых и флегматичных соседей-островитян. Вот только в душе Спаркса всегда существовал потайной уголок, куда он не допускал никого; заветная частица его души, умевшая слышать тихие голоса звезд. Он потихоньку выменивал у заезжих торговцев всякие иноземные механические штучки, целыми днями разбирал их, снова собирал и в конце концов швырял в море, злясь на себя самого и как бы принося жертву Хозяйке, чтобы умилостивить ее.

Мун хранила его занятия техникой в тайне от бабушки и соседей, благодарная ему хотя бы за то, что он поделился своей великой тайной с нею, однако в душе ее росло возмущение. Она знала о том, что отец ее — не житель островов, а гражданин Зимы или, возможно, тоже инопланетянин, но вполне довольствовалась тем будущим, которое было уготовано ей под родными небесами. Потому-то у нее порой и не хватало терпения, когда Спаркс начинал ворчать по поводу примитивности жизни на островах, словно никак не мог обрести устойчивости и как бы висел между ставшими ему колыбелью Летними островами и далекими, манящими звездами, которые звали его к иной, неведомой жизни.

— Ах, Спаркс, — наклонившись вперед, она ледяной ладошкой погладила тугие узлы мускулов у него на плече, ощутимые даже под неуклюжей толстой одеждой из шкур. — Я ведь и не думала тебя дразнить. Не сердись. — По мне так вообще лучше не иметь отца, чем всю жизнь прожить в его мрачной тени, подумала она. — Посмотри-ка! — Голубые искры плясали на поверхности волн, почти на уровне сиявшей золотом рыжей головы Спаркса. То были летучие рыбки, которые, пронесясь над водой, снова ныряли в море, навстречу своей Матери. Вдруг с подветренной стороны Мун отчетливо разглядела очертания острова — наверное, это был самый высокий из тех трех, заповедных, к которым они плыли. Пенная линия прибоя обрисовывала прибрежные скалы, вздымаясь, как пышное кружево. — Острова Избранных! И — смотри, Спаркс! — меры... — От избытка восторга Мун даже послала мерам воздушный поцелуй.

Повсюду вокруг них из воды поднимались пестрые гибкие шеи; черные, матовые, точно эбеновое дерево, глаза смотрели мудро, будто хранили неведомую тайну. Считалось, что меры — истинные Дети Моря и приносят мореплавателям счастье. Их появление рядом с любым судном всегда воспринималось как «улыбка Хозяйки».

Спаркс взглянул на Мун и неожиданно тоже улыбнулся. Потом взял ее за руку.

— Они ведут нас... Она-то знает, зачем мы сюда приплыли. Неужели мы все-таки доплыли? Неужели нас изберут? — Спаркс достал из висевшего у него на поясе мягкого футляра флейту, сделанную из раковины, и заиграл что-то веселое. Головы меров начали покачиваться в такт музыке, они издавали жутковатые посвисты и крики, звучавшие как некий контрапункт. Согласно старым легендам, мерам суждено было вечно оплакивать неведомую тяжкую утрату и совершенную по отношению к ним жестокую несправедливость, однако ни в одной из сказок толком не говорилось, в чем именно заключалось их тяжкое горе.

Мун слушала, но отчего-то пение меров вовсе не казалось ей печальным. И все равно волнение вдруг так сдавило ей горло, что она не могла вымолвить ни слова: перед ее мысленным взором возникал сейчас совсем иной берег, где они, тогда совсем еще дети, обрели свою вечную мечту, подобрали ее, точно раковину, выброшенную на песок. И эти воспоминания захватили ее целиком...

Мун и Спаркс бежали босиком по узкой полоске берега между грубыми изгородями и узкими языками неглубоких заливчиков, таща на плечах сеть, свисавшую, словно гамак. Их крепкие, с загрубелыми подошвами ноги шлепали прямо по острым камешкам, по мелкой ледяной воде, по каменистым тропкам между домами. Рыбья мелочь, обычно флегматично-неподвижная, сливавшаяся с камнями, поднималась к поверхности, удивленно глядя на них. Животы у детей бурчали от голода; они уже переделали все свои дела, так что сеть их была пуста — морские водоросли разложены в сарае на просушку.

— Скорей, Спарки! — Мун шла, как всегда, первой и, точно улов, тянула за собой своего двоюродного братишку, отбрасывая с лица светлые, почти белые пряди волос и глядя на дальний конец глубокого канала, вдававшегося далеко в берег и начинавшегося сразу за изгородями, на которых сушились сети и вялилась рыба. Там, вдали, уже показались верхушки двойных парусов — то приближались суденышки рыбаков. — Ой, ну так мы конечно опоздаем! — Она еще сильнее потянула за свой конец сети, начиная сердиться.

— Я и так уже устал, Мун. И что ты все время меня подгоняешь — моя-то мама, небось, домой не вернется! — Спаркс все же, собрав оставшиеся силенки, прибавил ходу и догнал ее; она почувствовала у себя на шее его горячее дыхание. — Как ты думаешь, медовую коврижку бабушка испечет?

— Ну конечно! — Мун споткнулась и чуть не упала. — Я видела, как она квашню доставала.

И они, словно пританцовывая на камнях, побежали дальше к сверкающему под полуденным солнцем заливу. Мун живо представила себе смуглое улыбающееся лицо матери — такой она видела ее в последний раз, три месяца назад: толстые, цвета сухого песка косы туго уложены вокруг головы и тщательно прикрыты темной вязаной шапкой; толстый свитер с высоким воротом, непромокаемые тяжелые сапоги и заправленные в них штаны — в таком наряде она почти ничем не отличалась от остальных рыбаков. Она в последний раз обняла и поцеловала детей, а лодка-катамаран покачивалась рядом, носом по ветру, дувшему с востока.

А сегодня мать возвращалась. Позже в деревенском зале все соберутся на праздник, будут танцевать и веселиться, а потом, уже глубоким вечером, Мун свернется у матери на коленях (хоть и стала слишком большой для таких нежностей), та крепко обнимет ее своими загрубелыми руками, и Мун сквозь слипающиеся ресницы будет следить за Спарксом — не уснет ли тот первым на коленях у бабушки. В очаге будут мирно потрескивать поленья, будет что-то шептать пламя, а волосы матери всегда пахнут морем... и бабушка станет монотонно молиться Хозяйке, благодаря ее за то, что дочь благополучно вернулась домой...

Мун спрыгнула с каменной ограды на мягкий, золотисто-коричневый песок пляжа. Спаркс последовал за нею, тени их сплелись на песке в сверкающем свете полуденного солнца. Глядя только на паруса приближающихся к берегу рыбачьих лодок, Мун чуть не пролетела мимо какой-то незнакомой женщины, которая, казалось, ждала, пока дети подойдут ближе. Чуть не...

Спаркс наткнулся на девочку, когда та вдруг резко затормозила и остановилась как вкопанная.

— Смотреть надо, куда идешь, голова рыбья!

Вокруг их ног взвилось целое облако песка. Мун ухватилась за Спаркса, чтобы удержаться на ногах, и, вдруг очень рассердившись, что было сил тряхнула его. Он вырвался, возмущенный; забытая обоими сеть упала на песок; забыта была и деревня, и залив, и грядущая встреча с возвращающимися рыбаками.

Мун теребила край своего ставшего коротковатым свитера, просовывая пальцы между ржаво-красными петлями редкой вязки. Женщина, улыбаясь, глядела на них; ее овальное лицо, чуть тронутое загаром, словно светилось над откинутым капюшоном старенькой серой парки. Она была в толстых зимних штанах и неуклюжих башмаках, какие носили все островитяне. Однако сама явно не была уроженкой Летних островов...

— А ты... а разве ты не прямо из моря вышла? — выдохнула наконец Мун. Спаркс сопел у нее за спиной.

Женщина рассмеялась; от ее смеха все отчуждение в один миг разлетелось вдребезги.

— Нет... я не из моря. Я всего лишь приплыла с довольно далекого острова.

— А зачем? А кто ты? — Вопросы сыпались один за другим.

Вместо ответа женщина вытащила висевший у нее на шее медальон: колючий трилистник, похожий на пучок рыболовных крючков, посверкивающий загадочно и зловеще, точно глаз рептилии.

— Знаете, что это такое? — Она опустилась на одно колено, и черные косы упали ей на грудь. Дети придвинулись ближе, тараща глаза.

— Знак сивиллы?.. — смущенно прошептала Мун, краешком глаза заметив, что Спаркс тут же непроизвольно вцепился в собственный медальон. Но потом уже глаз не могла отвести от волшебного трилистника незнакомки, понимая теперь, почему темные глаза той словно бы видят сквозь глубины вечности. Предсказатели вообще — а женщин-предсказательниц здесь называли сивиллами — воспринимались островитянами как источник сверхъестественной мудрости; они считались избранными самой Хозяйкой благодаря неким своим особым качествам, проходили серьезную выучку, могли ответить на любой вопрос и даже встретиться с самой Богиней лицом к лицу.

Женщина кивнула.

— Верно. Меня зовут Клавалли, Голубой Камень, дочь Лета. — Она приложила ладони ко лбу. — Спрашивайте — я отвечу.

Они ни о чем не спросили; они были потрясены уже одним тем, что она непременно ответит — СМОЖЕТ ОТВЕТИТЬ! — на любой вопрос, какой только придет им в голову. Впрочем, возможно, сама Хозяйка станет отвечать устами Клавалли, пока та будет погружена в Транс.

— У вас нет вопросов? — Суровый тон вновь сменился добродушным. — Тогда — раз уж вы такие всезнайки — расскажите-ка мне сами, кто вы такие.

— Я Мун, — проговорила Мун и выпалила свое полное имя: — Мун, Покорительница Зари, дочь Лета!.. И я еще слишком мало знаю, чтобы задавать умные вопросы! — внезапно жалобно закончила она.

— Я знаю, о чем спросить! — Спаркс оттолкнул ее и вышел вперед, показывая свой медальон. — Что это такое?

— Ввод информации... — Клавалли взяла медальон двумя пальцами, слегка нахмурилась и что-то прошептала. Глаза ее сейчас были похожи на дымчатый хрусталь и смотрели как-то странно, ненаправленно, точно у лунатика; пальцы стиснули медальон Спаркса. — Знак Гегемонии — вписанный в окружность восьмиугольник — означает единство Харему и семи подчиняющихся ей миров... Такой медалью награждали за особую доблесть во времена восстания Киспаха... Надпись на ней гласит: «Сей гражданин обладает тем, к чему всем должно стремиться. Возлюбленному сыну нашей планеты Теммону Ашвини Сайрусу, 9.113.07». Надпись сделана на сандхи, государственном языке Харему и всей Гегемонии... Конец анализа... — Голова Клавалли сама собой склонилась на грудь, словно отягощенная невидимым бременем. Сивилла чуть качнулась, стоя на коленях, вздохнула и откинулась назад. — Ну, хорошо...

— Но что все это означает? — Спаркс озадаченно смотрел на надпись, забыв закрыть рот.

Клавалли покачала головой.

— Не знаю. Хозяйка всего лишь использует мои уста — Она говорит не со мной. Мы только передаточное звено, в этом суть нашей профессии, наше предназначение.

Губы Спаркса дрогнули.

— А эта Гегемония... — быстро проговорила Мун, — что она такое, Клавалли?

— Гегемония — это мир инопланетян! — Глаза Клавалли чуть расширились. — Они сами так его называют. Так что медальон твой с другой планеты, а потому... Я никогда даже в Карбункуле не бывала. — Она снова посмотрела на медальон Спаркса. — Каким образом это к тебе попало — так далеко от Звездного порта и от столицы? — Она вскинула глаза, испытующе глядя на них обоих. — Вы ведь после прошлого Фестиваля родились, верно? Вашим матерям повезло — они привезли из Карбункула вас... И этот талисман тоже оттуда?

Спаркс кивнул, совершенно зачарованный логичностью этих догадок.

— Значит... мой отец... он не с островов? И даже не с Тиамат?

— Этого я тебе сказать не могу. — Клавалли поднялась с колен. Мун заметила, как по ее лицу пробежала тень странной озабоченности, когда она снова взглянула на Спаркса. — Но я точно знаю, что таких детей, как вы, благословляет Хозяйка. А как вы думаете, зачем я здесь?

Они дружно помотали головами.

— Вы знаете, кем хотите стать, когда вырастете?

— Мы хотим быть вместе, — не задумываясь ответила Мун.

Клавалли усмехнулась.

— Это хорошо! Ну а я проделала столь долгое путешествие по морю, чтобы рассказать молодым островитянам, что, став взрослыми, они могут служить Матери Моря не только в качестве рыбаков или крестьян. Можно приносить пользу своему народу и будучи предсказателями — как это делаю я, например. В некоторых это начало заложено от рождения и ждет лишь священного прикосновения Хозяйки, чтобы прорасти. Став взрослыми, вы оба, возможно, услышите Ее зов и отправитесь на Острова Избранных.

— О! — Мун слегка вздрогнула. — Мне кажется, я и сейчас Ее слышу! — Она прижала холодные ручонки к груди, словно пытаясь удержать готовое выпрыгнуть наружу сердце, где прорастало семя ее давней мечты.

— И я, я тоже! — подхватил Спаркс. — А нельзя ли нам отправиться туда прямо сейчас, с тобой, Клавалли?

Сивилла прикрыла лицо капюшоном из-за неожиданно резкого порыва ветра.

— Нет, пока еще рано. Нужно немного подождать. Нужно быть совершенно уверенным, что слышишь именно этот зов.

— А долго еще ждать?

— Месяц или больше?

Она обняла малышей за плечи.

— По-моему, еще несколько лет.

— Лет? — возмутилась Мун.

— Да. К этому времени вы успеете убедиться, что слышите не просто крики морских птиц. Но помните: в любом случае последнее слово всегда остается за Хозяйкой: Она сама выбирает себе учеников и помощников. — Клавалли снова как-то особенно остро посмотрела на Спаркса.

— Ну ладно... — Мун этот взгляд показался странным, и она решительно стряхнула со своего плеча руку Клавалли. — Мы подождем. И будем помнить.

— А теперь... — сивилла опустила обе руки, — теперь, по-моему, кто-то уже ждет вас.

Время снова устремилось вскачь, и они бросились за ним вдогонку — правда, без конца оглядывались на Клавалли, оставшуюся стоять на берегу.

— Мун, помнишь последние слова Клавалли? — Серебряная трель рассыпалась в воздухе и затихла; Спаркс опустил флейту и оглянулся, неожиданно ворвавшись в воспоминания Мун. Меры перестали петь и молча уставились на лодку.

— Конечно, — Мун ловко правила рулем, огибая узкий язык суши, высунувшийся далеко в море у самого входа в бухту. Береговая линия большого острова была такой же изрезанной, как и очертания трилистника, знака предсказателей. — По-моему, она сказала, что нас ждут...

— Нет. Насчет того, что Хозяйка сама выбирает себе учеников и помощников. — Спаркс глядел на линию прибоя. Потом снова посмотрел Мун прямо в глаза. — А знаешь... вдруг Она выберет только одного из нас? Что мы будем делать тогда?

— Она выберет нас обоих! — улыбнулась Мун. — Как Она может поступить иначе? Мы ведь дети Фестиваля — Она одарила нас своим благословением.

— Ну а если Она все-таки выберет одного? — Спаркс пальцем поковырял мох в щели между плотно пригнанными досками обшивки. Пригнаны плотно, неотделимы друг от друга... Он слегка нахмурился. — Никто ведь не может заставить тебя стать предсказателем, даже если ты прошел испытание, правда? Значит, нам нужно дать друг другу клятву, что если будет избран только один из нас, то он откажется. Ради второго.

— Ради нас обоих, — кивнула Мун. Но Она выберет нас обоих. Мун никогда не сомневалась — с той самой первой встречи с Клавалли, случившейся много лет назад, — что непременно окажется на этом острове и услышит зов Хозяйки. Мечта об этом всегда жила в ее сердце; в конце концов, ее мечта заняла главенствующее место и в сердце Спаркса, оттеснив все его мысли о чужих мирах на второй план, не позволяя ему отвлекаться от их общей цели.

Мун протянула к нему руку, и Спаркс с мрачным видом пожал ее. Потом как-то незаметно обнял Мун, и все сомнения в ее душе растаяли, как утренний туман...

— Спарки, я люблю тебя... больше всего на свете. — Она поцеловала его, чувствуя на губах привкус соли. — Пусть Хозяйка знает, что сердце мое принадлежит только тебе, отныне и навсегда.

Он гордо и громко повторил ту же клятву любви, обращаясь к ней, и они вместе испили морской воды из сложенных ковшиком ладоней, поднеся этот ковш друг другу и скрепляя свой обет. «После этого путешествия никто не посмеет сказать, что мы слишком молоды, чтобы просить разрешения на брак!» Они уже пытались сделать это — и в первый раз с трудом сумели выразить свою просьбу, так что все только посмеялись над ними. Однако отношения их и верность друг другу с каждым годом становились все прочнее и очевиднее; они делили друг с другом все, и первые робкие прикосновения рук и губ постепенно перерастали во всепоглощающие порывы юной страсти...

Мун помнила узкий лаз в пещеру с подветренной стороны на берегу залива; теплые грубые ладони скал, словно в чаше державшие их дрожащие от страсти тела; яркую луну в небе и шепот прибоя у входа в пещеру. Сейчас, как и тогда, она ощущала ту могучую силу, что связывала их друг с другом: тепло, порожденное их единением и согревавшее их на пустынном берегу ледяного залива; единство душ, в конце концов ставшее для них важнее всего, поднявшее их на такую высоту и придавшее им такую целостность, какой ничто в мире не могло им дать. Вместе войдут они и в эту новую жизнь, наконец-то станут принадлежать своему миру столь же безраздельно, как принадлежат друг другу... Губы Спаркса щекотали ей ухо; она наклонилась к нему, обняла... Лодка, никем не управляемая, поплыла к берегу.

— Ты что-нибудь видишь?

Спаркс в последний раз внимательно осмотрел лодку, лежавшую на песке среди ракушек, обломков утонувших судов и плавника, довольно далеко от линии прибоя. Резная фигурка — родовой тотем — красовалась на носу, глядя на него тремя нарисованными глазами. Прилив еще не кончился, и им пришлось оттащить лодку подальше, так что они совсем выбились из сил. Один из меров почему-то вышел из воды с ними вместе и даже позволил погладить себя по мокрой гладкой пятнистой спине. Спарксу никогда прежде не доводилось видеть меров так близко; они были почти с него ростом, но раза в два тяжелее.

— Пока ничего... а вот и тропинка! — донесся до него голос Мун, и она яростно замахала ему рукой. Она сразу пошла за мером, когда тот неторопливо двинулся на своих ластах в глубь острова. — Вот, здесь ручей и тропа! Должно быть, та самая, о которой говорила бабушка!

Спаркс бросился по сверкающему песку к Мун; пустые раковины хрустели у него под ногами. Ручеек принес сверху довольно много красновато-коричневой горной породы; среди прорезанных красными жилками камней виднелись тонкие нити зеленой, как мох, воды. Мун поджидала его, готовая двинуться дальше.

— Нам нужно идти вверх по течению?

Она кивнула, глядя на круто уходивший вверх, подернутый туманной дымкой склон горы. Голые красноватые вершины громоздились над ними, закрывая небо. Эти острова возникли совсем недавно по меркам древней истории моря; их пики все еще царапали небеса, не успев притупиться от старости.

— Похоже, придется ползти на четвереньках. — Он сунул руки в карманы и застыл в неуверенности.

— Да. — Мун смотрела, как мер повернул обратно к воде. Она все еще чувствовала странное покалывание в ладони после прикосновения к его густой шерсти. — Сегодня руками-ногами поработать придется! — Она снова посмотрела на Спаркса, вдруг осознав, сколь много значит то, что они все-таки доплыли сюда. — Что ж, пошли, — она почти не скрывала нетерпения. — Первый шаг всегда самый трудный. — И они вместе сделали этот первый шаг.

Но ведь кто-то еще, задолго до них, тоже сделал здесь свой первый шаг, подумала, карабкаясь вверх, Мун... и наверно, таких людей было немало? Ей показалось, что ответ на ее вопрос покоится глубоко в земле, на этом крутом склоне, где чьи-то ноги уже успели протоптать в легкой вулканической пемзе странно глубокую тропинку — казалось, что она выгрызена в камне на глубину колена. И сколько же их поднималось здесь, чтобы потом получить отказ? Мун мысленно помолилась, поглядев вниз и увидев, что тропинка вдали кажется узким санным следом на самом краю глубокого каньона, заросшего вечнозеленым ферном и непроходимыми кустарниками. Ветер стих; стояла почти полная тишина; до сих пор она не заметила ни одного живого существа — ни птицы, ни зверя, только гудели пчелы в траве. Впрочем, кажется, вдалеке прокричала какая-то птица. Ручей подмигивал ей из зелени, теперь уже несколько ниже тропы, а слева еще на многие сотни футов вздымалась поросшая зеленью стена горного склона. Хоть Мун и привыкла к грубым рыбацким башмакам и узким тропкам у себя на острове, здешняя крутизна все-таки вызывала у нее головокружение.

Спаркс налетел на торчавшую поперек тропы ветку и оцарапал лицо.

— Да, дорожка будь здоров! — пробормотал он, явно не замечая, что говорит вслух.

— Может, это все тоже специально придумано? — Мун утерла взмокшее лицо рукавом.

— По-твоему, в этом и заключается испытание? — Оба жались к грубой скале — с такого склона ничего не стоило сорваться.

— О, Хозяйка! — не поймешь, с мольбой или с проклятием вырвалось у нее. — С меня и этого вполне достаточно!

— Далеко нам еще? А если стемнеет?

— Не знаю... Где-то там, наверху, вход в долину...

— По-моему, ты говорила, что наш дед в молодости проходил здесь. Мне казалось, ты об этом все выспросила.

Мун сглотнула.

— Бабушка сказала, что дед не выдержал и повернул назад. Он так никогда и не нашел ту пещеру.

— Да, нечего сказать, вовремя ты об этом сообщаешь! — Спаркс почему-то засмеялся. — И все равно я совсем не так себе это представлял.

Ручеек внизу еще раз повернул, и выступ на каменной стене, по которому ползла тропа, стал чуточку шире. Здесь, в защищенной от морских ветров долине, жар солнца удваивался, отражаясь от разогретых скал. Мун на ходу стянула тяжелую парку; Спаркс свою давно уже снял и накинул на спину, связав рукава узлом вокруг шеи. Ветерок облепил грудь Мун влажной льняной сорочкой. Она расстегнула ее до пояса, почесываясь и вздыхая.

— Ужасно жарко! Нет, правда, мне ужасно жарко. А что можно сделать, когда так жарко? Если холодно, всегда можно надеть что-то еще, а вот если жарко?.. — Она отцепила от ремня фляжку с водой и напилась. Где-то впереди слышался шум, похожий на грохот камнепада, но ей почему-то вспомнилось шипение раскаленного чайника.

— Да ты жары-то особенно не бойся, не стоит, — Спаркс попытался добродушно успокоить ее. — Лето еще не наступило, а до настоящей жары и подавно так далеко, что мы, наверно, и помереть успеем. — Оступившись, он ударился коленом и проворчал:

— А может, и раньше на тот свет отправимся.

— Смешно. — Она помогла ему подняться; ноги не слушались, казались каменными. — Ведь уже и Летняя звезда на небе видна... Если посмотреть вот так, сквозь пальцы... Уже несколько дней... Ox! — выдохнула она и снова вытерла потное, горящее лицо тыльной стороной ладони.

— Да, жарко. — Спаркс тяжело опустился на землю, прижимаясь к каменной стене над обрывом.

За последним поворотом тропинки слышавшийся ранее шум превратился в сплошной грохот: то ревела и грохотала вода, устремлявшаяся вниз по узкому проходу в скалах. Вода, словно принося себя в жертву, серебристой струей падала вниз, навстречу неизбежной смерти. У водопада тропинка кончилась.

Они замерли, не дыша, оглушенные какофонией звуков, окутанные облаками брызг.

— Она не может просто так оборваться здесь! — гневно вопрошал Спаркс у падающей вниз воды. — Мы знаем, что это путь верный. Так где же тропа?

— Здесь! — Мун свесилась с края обрыва и за полосой падающей воды увидела продолжение тропы. Рассыпавшиеся волосы ее и руки были совершенно мокры. — Здесь, прямо в скале, перила... — Она снова встала, выпрямилась и закинула за спину мокрые пряди. — А вдруг это не... — Она помотала головой и умолкла, заметив на его лице гнев.

— Все равно, зачем все это? — Сердитый вопрос полетел вниз, в долину, к морю. — Каких еще доказательств Ей нужно? Может, чтоб мы убили себя?

— Нет! Не говори так, не надо! — Мун потянула его за руку, чувствуя, как к ее усталости тяжелым бременем прибавляется его гнев. — Она просто хочет, чтобы мы были совершенно уверены. И мы действительно совершенно уверены. — Она снова свесилась вниз, потом села, сняла тяжелые башмаки и принялась болтать ногами над пропастью.

Потом начала потихоньку спускаться вниз, стараясь слушать только рев водопада, чтобы забыть о страхе. Краем глаза заметила, что Спаркс начал спускаться за нею следом. Она упорно твердила себе, что множество людей уже спускалось здесь до нее — ведь столько лет прошло... (ноги скользили на мокром камне)... и она тоже непременно пройдет... (еще один шаг — и ее пальцы нащупали край выступа!)... это не труднее, чем ходить по мокрой палубе или управляться с мокрой оснасткой, а ведь она делала это столько раз, не задумываясь... (и еще один шаг)... и всегда доверяла Матери Моря... это Она верно ставила ее ноги, делала цепкими руки... (пальцы соскользнули, и Мун прикусила губу)... она полностью сосредоточилась на своей вере в Хозяйку, вере в себя, ибо стоило лишь хоть чуть-чуть поколебаться или усомниться, и тогда... (нога ее шарила по влажной скользкой каменной стене, не находя ни трещины, ни ступеньки, ни...) — Спаркс! — отчаянно вскрикнула она. — Здесь все просто кончается!

— ...за кромку!.. — Она услышала лишь последнее слово, остальное потонуло в реве водопада и в ее собственном ужасе. Но за это слово она ухватилась изо всех сил, скребя ногами по щеке утеса. — ...Направо! — Она дернулась вправо, открыла глаза и тут же нащупала кромку обрыва. С трудом придя в себя, она увидела, что узкий выступ исчезает под завесой падающей воды. Она подвинулась вперед, резким броском преодолела это препятствие и углубилась в расщелину. Спаркс последовал за ней; она протянула ему руку, чтобы помочь пройти под водопадом.

— Спасибо, — он встряхнулся и стал растирать омертвевшие руки.

— Это тебе спасибо! — Она глубоко вздохнула. Потом они полезли дальше, догадавшись, когда глаза привыкли к зеленоватому полумраку, царившему здесь, что расщелина одним своим концом выходит прямо в долину. — Вот... это наверняка здесь! Мы добрались. Это долина Избранных!

Они остановились, инстинктивно прижавшись друг к другу, и, не дыша, ждали. Никто не звал их, слышался лишь шум водопада. Вокруг не было ни души, лишь изредка налетал легкий ветерок.

— Ну, пошли, — подтолкнул ее Спаркс. — Давай еще немного пройдем вперед, а?

Над расщелиной высоко в небе перекрещивались острые пики, отбрасывая вниз странные темные тени, и Мун казалось, что кто-то в молитве сложил над ними свои пальцы. Они шли все дальше и дальше по извилистой каменистой тропке. На крутом повороте Спаркс вдруг споткнулся и сказал:

— Говорил я, надо свечку с собой захватить...

— Не так уж тут темно. — Мун удивленно посмотрела на него. — А странно, что свет становится все зеленее и зеленее...

— О чем ты говоришь? У меня лично такое ощущение, словно я заживо в могилу попал... я и тебя-то не вижу!

— Да ладно тебе, — в ней тоже проснулась неуверенность. — Здесь все хорошо видно — просто нужно глаза открыть. Ну же, Спарки! — Она дернула его за руку. — Ой, ты слышишь? Какая-то музыка...

— Нет. У меня от этого местечка мороз по коже.

— Ну, перестань, хватит. — Она дернула его сильнее, но сама насторожилась.

— Нет... погоди-ка... — Он сделал несколько шагов и остановился. Потом прошел немножко еще.

Неведомая музыка теперь наполнила ее всю, особенно громко она звучала в голове и оттуда как бы растекалась по телу вместе с током крови, в такт биению сердца. Музыка скользила, касаясь ее кожи, точно шелк, от нее исходил дивный аромат и зеленоватый свет моря.

— Неужели ты не слышишь, не чувствуешь?

— Мун... — Спаркс снова что-то недовольно проворчал, видимо, в очередной раз споткнувшись о камень. — Мун, не говори ерунды! Нет, ничего из этого не выйдет. Я и разглядеть-то ничего не могу, тишина, как в гробу... и я... я падаю, Мун! — Голос его как-то странно сорвался.

— Нет, никуда ты не падаешь! Не можешь ты упасть. — Она как-то рассеянно посмотрела на него и увидела, что он действительно с беспомощным видом, как слепой, шарит вокруг себя руками; во взгляде его было смятение. — Ах нет, Спарки, не можешь ты...

— Я не могу дышать, это не воздух, а какая-то смола. Придется нам вернуться назад, пока еще не слишком поздно. — Он сильнее сжал ее запястье, притягивая к себе, стараясь увести от этой музыки и зеленого света.

— Нет. — Она накрыла его руку свободной рукой, пытаясь разжать пальцы. — Назад ты пойдешь без меня.

— Мун, ты же обещала! Мы дали клятву... ты должна, должна вернуться со мной вместе!

— Нет, не должна! — Она вырвала руку и увидела, как он отшатнулся, потрясенный до глубины души. — Спаркс, прости меня...

— Мун...

— Прости... — Она попятилась в объятия плывущей к ней музыки. — Я должна! Теперь я уже не могу остановиться, я уже ничего не могу поделать... это слишком прекрасно. Пойдем со мной! Попробуй, ну пожалуйста, попробуй! — Она все дальше и дальше уходила от него.

— Ты же дала клятву. Вернись, Мун!

Она повернулась и побежала, и его зов заглушила волна немыслимого восторга, затопившая все ее существо.

Она бежала, пока расщелина не стала шире и не выплюнула ее на вырубленную в скале площадку, освещенную обыкновенным масляным светильником. Мун зажмурилась и стала тереть глаза, внезапно ослепленная его золотым сиянием, словно действительно вышла на яркий свет из непроницаемой тьмы. Когда же она вновь обрела способность видеть, когда в душе стихла торжественная и прекрасная музыка, освободив ее от своих ласковых пут, то она вовсе не удивилась, увидев, что ее уже поджидает Клавалли и еще какой-то незнакомый мужчина... Клавалли, чьей улыбки Мун никогда не смогла бы забыть, сколько бы лет ни прошло...

— Ты ведь... Мун? Значит, ты все-таки пришла!

— Я вспомнила, — кивнула Мун, сияя от радости и сознавая, что избрана. И утерла слезы.