Собачьи дни

Глава 16

Люди не желают оставить вас в покое. Вы тихо-мирно пытаетесь умереть, сунув голову в духовку газовой плиты, но в дверь звонит молочник с требованием уплаты и отрывает вас от дела. Убедив себя, что вам идет красное (хотя мама всегда утверждала обратное), немедленно слышите комментарий заботливой подруги, обеспокоенной тем, что вы выглядите как открытая рана. Так и здесь: я радостно готовилась отойти в лучший мир непосредственно из колючего куста, но этому не суждено было осуществиться — Роланд вытянул меня из магонии. Пенелопа Уэбб стояла рядом, озаренная слабым светом карманного фонарика, и ее надменности могла позавидовать легендарная Титания.

Ситуация требовала объяснений.

— Мне очень жаль Булстрода, — начала я. — А-ай!

Роланд ущипнул меня повыше локтя в совершенно не игривой манере.

— Миссис Мюррей увидела, что здесь что-то случилось, — сказал он, — поэтому мы пришли сюда. — Роланд снова предостерегающе сжал мое плечо, увидев, что я открыла рот, собираясь сказать сама не знаю что. Некоторое время он распространялся о разразившейся ночью буре и рухнувшем загончике и закончил фразой, с которой я не стала спорить: — Но, боюсь, кролик был уже мертв…

Пенелопа Уэбб сникла. Титания исчезла, уступив место измученной матери, отчего я ощутила огромное облегчение и даже некоторую симпатию. В отчаянии вцепившись пальцами в волосы и при этом самым комичным образом передвинув обруч с бантиком, соседка простонала:

— В воскресенье у дочери день рождения. Я вернулась лишь потому, что Элисон волновалась из-за поганого животного… — В глубине души у меня потеплело. — И теперь придется ехать и сообщать ей такое… О, это слишком, это свыше человеческих сил! — Пенелопа затопала ногами, и я сразу поняла, откуда у Элисон своеобразные привычки. — Рекс будет вне себя. Он столько времени сооружал эту гадкую будку… — Соседка с сердцем пнула деревянные обломки.

На душе становилось все легче и легче.

— Хотите, я его закопаю? — предложил Роланд.

— Но разве девочке не захочется увидеть тело — ну там оплакать, попрощаться? — спросила я, призвав на помощь скудные знания детской психологии и от души забавляясь. — А-а-ай!

Роланд снова ущипнул меня за руку.

— Думаю, лучше его похоронить, — бодро предложил он с едва уловимой ноткой предостережения в голосе.

— О, понимаю, — согласилась я. — Да-да, и немедленно.

В лунном сиянии, смешанном со светом фонарика, я заметила, что Роланд смотрит на меня гораздо менее сочувственно, чем мне хотелось бы. Мужчины способны моментально переключаться с романтических мыслей на выполнение практических задач, о чем я знала, но забыла. Женщин, с другой стороны, не оставляет романтический настрой, пока они не замечают, насколько односторонним стал процесс. Затем мужчины спрашивают: «Ты что, меня больше не любишь?..» Но я опять отклоняюсь от темы.

— А потом? — спросила Лидия на следующий день, когда я зашла за Рейчел. Мы сидели на кухне, электричество уже дали, а девочки играли наверху.

— Ну, после того как мы закопали вещественное доказательство, я отвела миссис Уэбб к себе и дала ей бренди. Вообще она ничего, только нервная и издерганная. Она многое рассказала о себе, пока Роланд предавал усопшего земле: о том, что перенесла два выкидыша, что ей удалили матку, что ей всего тридцать восемь и что ее муж…

— Пэт! — заорала Лидия. — Я не об этом спрашиваю! Что у тебя потом было с ним?

— Ах, потом, — небрежно протянула я. — Он уехал домой.

— А перед этим?..

— Отпустил пару неслыханно оскорбительных острот насчет Джулиана и миссис Протеро.

— А эта что там делала?

(Дочка Лидии, Пола, училась в той же школе, что и Рейчел.)

— Я говорю о львах в гостиной.

— О Господи… — Подруга безнадежно опустила голову на руки. Я подумала, что достаточно отплатила за всякий вздор насчет того, что я надоедаю мужчинам на вечеринках. Вскинув голову, Лидия посмотрела на меня очень прямо, давая понять, что не потерпит больше пустой болтовни. — Я имею в виду, было у вас что-нибудь или нет?

— Конечно, нет! Он женатый человек, скоро в первый раз станет отцом. За кого ты меня принимаешь?

— За особу с потрясающим самоконтролем, — ответила подруга.

— Это точно, — сокрушенно вздохнула я.

— Но он хотя бы пытался?..

— Что, прямо перед Пенелопой Уэбб, сидевшей в гостиной при свете масляной лампы?

— Он что-нибудь сказал на прощание?

— Попытался поцеловать меня на пороге, но я не позволила. Разумеется, поблагодарила его самым сердечным образом, твердила «спасибо», а он отвечал «не за что, не за что», немного помялся на пороге и спросил, можно ли мне позвонить. А я ответила: нет, не нужно — и с веселым смехом пояснила, что меня разгорячило бургундское. На этом он отправился восвояси.

— Прекрасно, — как-то неубедительно произнесла Лидия. Я тоже чувствовала себя неуверенно.

Тут в кухню вошли Рейчел и Пола, восхищенно тараторя о ночной грозе. Я попыталась поддержать беседу, но, проведя на ногах ночь, полную треволнений, чувствовала себя совершенно разбитой.

— Брайан в порядке? — с тревогой спросила дочь.

Я чуть не ответила, что не обязана следить за Брайаном и пес отлично может позаботиться о себе сам.

В следующие две недели ситуация упорно не желала улучшаться. Я по-прежнему чувствовала себя разбитой и раздражительной, не вмещаясь в рамки прежде уютного домашнего быта. Я даже не могла попрыгать без свидетелей под Рода Стюарта: от этого настроение только ухудшалось.

Походы в супермаркет, обычно служившие развлечением, особенно когда попадалась новая тележка, способная ехать прямо (мелочь в масштабе Вселенной, но целое событие в моем малоактивном существовании), больше не давали ощущения занятости и нужности. Кроссовки в горошек и новый костюм тоже утратили свою привлекательность. Имей же хоть каплю достоинства, ругала я себя, стоя перед стеклянной дверцей холодильника с мороженым. Правду говорят о женщине старше сорока: если у нее есть здравый смысл, ее не увидят растирающей мешки под глазами. Отражение собственных мешков в хромированной сверкающей стали стало удручающим открытием. До этого я воспринимала процесс старения как нечто умилительное — еще один шаг на пути превращения в миссис Помфрет в окружении стайки прелестных маленьких внуков, цепляющихся за юбку. Остановив свой выбор на ванильном мороженом без добавок, я озабоченно подумала (в абстрактном смысле, конечно), что в случае чего буду настаивать на позе миссионера.

Мои утренние прогулки с Брайаном стали гораздо короче — несколько раз он даже поскуливал (дотоле псу было незнакомо чувство протеста), что однажды я даже забыла взять совок для сбора собачьих фекалий. Со снайперской точностью Брайан выложил то, что должен был выложить, на обочину тротуара, и мне ничего не оставалось, кроме как оставить все как есть. Когда я уходила, сзади раздался яростный крик: рыжеволосая теннисистка, размахивая ракеткой, называла меня всеми словами, которыми я назвала бы себя на ее месте. Беда в том, что я была готова к бою — по крайней мере вербальному — и вместо того, чтобы дать визави закончить и спокойно объяснить ситуацию, неожиданно в свою очередь пришла в ярость.

Рыжая назвала меня грязнулей. Я ее — чумазой мымрой. Она пригрозила вызвать полицию. Я сказала — попробуй. Она кричала, что людей вроде меня нужно заставить отскребать улицы (я и сама всегда мечтала применить эту меру к владельцам собак), а я посоветовала ей пойти в задницу. Подошел парень с бритой головой и кругами под глазами и от нечего делать ввязался в перепалку, защищая меня в манере Роя Орбисона (это было круто!). Вскоре подоспели и другие и принялись энергично разбираться в случившемся. Внезапно я стала одной из них, сестрой-во-дерьме, совершенно запутавшись, кто есть кто. Хилари погладила Брайана, а потом и меня (практически в той же манере), приговаривая, как нетерпимы бывают люди в отношении естественных отправлений собачек: а куда же им еще ходить? Разве они не Божьи твари, часть великого Господня замысла? Я посмотрела на Брайана, который расцвел от обращенного к нему внимания и по уши влез в задницу эльзасской овчарки, и подумала: нет, я иного мнения. Пока противники орали друг на друга, я потихоньку слиняла, утянув Брайана за собой на поводке. Пес с сожалением оглядывался, но я услышала собственные слова, произнесенные вслух: «Если уж хозяйка лишена плотских утех, то и тебе, голубчик, их не видать…»

Волосатые ноздри мистера Харриса потеряли свою привлекательность в моих глазах, и даже оформление расходных ордеров не смогло меня расшевелить.

— Похоже, вы совсем расклеились, миссис Мюррей, — сказал Харрис однажды утром. — Надеюсь, не заболели? Если вам кажется, что да, возьмите денек-другой. Не хотите же вы распространить инфекцию!

Я открыла рот, собираясь объяснить, что причина моих мук не заразна, но удержалась, неожиданно почувствовав, что очень устала. Мысль взять пару отгулов и посидеть дома показалась очень соблазнительной. Скоро Рождество, пора начинать готовиться. Рейчел хочет велосипед, мы с Гордоном собирались купить его вместе — значит, нужно поискать, где лучше ассортимент и все такое… Предстояло договориться с Гордоном, какие праздничные дни Рейчел проведет с ним. Раньше я до последнего откладывала разговор из желания провести с дочерью все праздники, но теперь, как ни странно, это казалось не столь важным. Не то чтобы мне стало безразлично — я по-прежнему любила дочь и заботилась о ней, но возникло ощущение, что провести несколько дней без Рейчел не так уж и страшно. Если Гордон захочет и Рейчел не будет против — пусть встречает Рождество у папы, почему бы и нет, думала я. В конце концов, я провожу с ребенком намного больше времени. Так почему бы не прекратить ущемление отцовских прав? Я немного погордилась принятым решением: оказывается, гнев уже прошел и я могу проявить великодушие. В тот день — это была среда — по настоянию мистера Харриса я ушла с работы пораньше. «Побудьте дома остаток недели, — твердо заявил начальник. — А в понедельник убедитесь, что полностью выздоровели!» Когда я подошла, чтобы снять пальто с крючка, бухгалтер буквально съежился на стуле, словно мое дыхание было смертоносным.

Едва придя домой, я надиктовала сообщение на автоответчик Гордона, предложив зайти вечером на ужин. Это было первое приглашение, адресованное бывшему мужу, и я почувствовала, что очень хочу его видеть. Отмахнувшись от тоненького голоска, вещавшего: «Это у тебя от одиночества», я предложила голоску пойти, куда мартышки орехи прячут. Одинока? Я?! Да у меня море друзей! В доказательство я позвонила Ванде.

Я не видела подругу пару месяцев — в последний раз мы встречались за ленчем в отеле, когда Ванда приезжала в город на собрание конвенции парикмахеров. Она казалась еще крупнее, чем раньше; говорила очень громко, не замечая того; рассказывала о своей жизни неподалеку от Кембриджа, где на много миль вокруг оказалась единственной обладательницей неанглосаксонской внешности, служившей хозяйке универсальным пропуском и знаком отличия. «За Лондон я не дам и двух пенсов, — острила Ванда. — Здесь каждый из кожи вон лезет, демонстрируя дружелюбие к цветным. Там, где мы живем, со мной обращаются как с инопланетянкой и оказывают почести, словно пришельцу с Марса. Черт, я не желаю интегрироваться! Мерси за заботу, предпочитаю оставаться особенной. Кстати, не хочешь приехать погостить? Майк сделает тебе прическу бесплатно. Напоминаю, у нас водятся любопытные мужские экземпляры, просто любо-пытные», — и она оглушительно захохотала. Привычно вздрогнув, я ответила: однажды — непременно, когда-нибудь — обязательно, и сменила тему. Теперь я решила воспользоваться приглашением.

— Ну привет! — загремела Ванда в телефон. — Как раз вчера тебя вспоминала. Как дела?

— Немного подустала, — призналась я.

— Под кем?! — оглушительно захохотала подруга.

Смогу ли я выдержать целый выходной в обществе Ванды? В прошлом вульгарность подруги, приправленная тонким юмором, всегда оказывалась заразительной, сейчас я ощутила лишь прилив раздражения, но все равно решила поехать: любое занятие вдруг показалось лучше перспективы сидеть дома. Я спросила:

— Ты всерьез приглашала меня погостить?

— Конечно, — отозвалась Ванда. — Выезжай немедленно. Положи в сумку зубную щетку и садись за руль, девочка.

— Понимаешь, прямо сейчас я не могу — Рейчел еще учится. А в пятницу заберу ее из школы пораньше и отправлюсь к тебе. Думаю, доберемся часам к шести.

— Отлично!

— Слушай, можно приехать с Брайаном?

В трубке словно взорвалась шутиха. Оглушительный визг и улюлюканье сотрясали линию добрых полминуты, прежде чем трансформироваться в нормальную речь:

— Ты наконец-то нашла себе мужчину?!

Мурашки пробежали по спине — о Боже, только не Ванда…

— Нет, — холодно ответила я. — Я имела в виду нашу собаку.

— О! — отозвалась Ванда с умеренной радостью. — Что ж, ладно, захватывай пса.

После разговора я почувствовала себя лучше и даже взяла с собой Брайана, отправившись забирать Рейчел из школы. Дочь пришла в восторг, опустилась на колени и приласкала любимца, словно не виделась с ним месяц, а не день.

— Как дела? — спросила дочь по дороге домой. Обычно я захожу за ней прямо с работы и без собаки.

Я сказала, что Гордон, наверное, заглянет на ужин.

— О, это будет супер, — возликовала Рейчел, и я уже возгордилась собой, но дочь добавила: — Наверное, он придет с Мирандой.

Такой вариант мне в голову не приходил.

— Вряд ли стоит на это рассчитывать, — сказала я, раздраженная тем, как огорчилась Рейчел. — Папа захочет пообщаться с тобой и придет один.

Логично, не правда ли?

Черта с два он захотел.

Когда мы вошли в дом, телефон трезвонил, и Рейчел бегом побежала отвечать на звонок.

— Это папочка, — прошептала она мне и переключилась на разговор с отцом: — О, отлично! Часов в семь, наверное. — Она вопросительно посмотрела на меня, и я кивнула. Дочь некоторое время слушала, улыбнулась и заключила: — Так я и думала. Я скажу маме, — на этом она положила трубку.

— Папа придет, — сказала Рейчел и по пути на кухню добавила парализовавшую меня новость: — И Миранда придет, я же говорила.

Очень мало пользы в стараниях быть конформистом. Взять хоть Пенелопу Уэбб с ее внешней респектабельностью, в тридцать восемь лет все еще топающую ногами от злости: не сомневаюсь, ее до глубины души потрясла бы весть, что соседка готовит чечевичный суп и бараньи отбивные для бывшего мужа и его любовницы. Напротив, я, однажды уверовав в то, что гуманность суть основа общественной жизни, находила ситуацию простой как апельсин, не видя ни малейшей логической или эмоциональной причины, почему Миранда не могла бы прийти на ужин. Кроме того — entre nous[43], — мне было очень любопытно с ней познакомиться. Точнее, меня интересовало, как она выглядит. В любом случае ожидаемое развлечение отчасти смягчило угрюмую раздражительность, так что по-своему я была благодарна Гордону.

Дверь гостям открыла Рейчел: я в кухне протирала чечевицу через сито. Домашний фартук поверх джинсов и пуловера был призван служить декларацией моей ультранепринужденности (которой не было и в помине) и способом показать, как гармонично я вписалась в спокойную, безмятежную домашнюю жизнь a deux, вернее, a deux avec ип chien[44]. Я играла роль счастливой, не знающей проблем матери-одиночки (что как раз в тот момент было неправдой). Негромкая нежная мелодия из «Шехерезады» Римского-Корсакова довершала картину. Если вдуматься, усмехнулась я, заправляя суп протертой чечевицей, выбор музыки не в бровь, а в глаз: подумать только, какие сказки я собираюсь рассказать гостям…

Гордон, потирая руки, по-свойски прошел в кухню, внеся с собой свежесть вечернего воздуха. У него хватило наглости похлопать меня по заднице и чмокнуть в щеку холодными губами, совсем как в рекламе «Оксо», кольнув щетинистым подбородком — на мгновение я ощутила дежа вю… Повернувшись, он притянул Миранду поближе, словно рабыню на рынке: у меня даже возникло искушение попросить гостью открыть рот и показать зубы.

Говорят, любовь слепа. Может, нелюбовь тоже ничего не видит? Может, в действительности Миранда была красоткой, шикарной девушкой, праздник для глаз и соответствовала остальным эпитетам, которыми сыпал Гордон, пытаясь привести меня в восхищение, но с того места, где я стояла — архетип разведенки в домашнем фартуке, — гостья выглядела скорее дурнушкой. Разумеется, это было очень приятно, просто я не того ожидала, учитывая славословия, которые приходилось выслушивать последние четыре месяца. Я думала увидеть гибрид юной Мэрилин Монро и женщины-вамп, но эту девушку, даже с поправкой на неприязнь и без малейшего насилия над воображением, нельзя было сравнивать ни с той, ни с другой. Миранда оказалась крупной (как говорится, мясистой), ростом не ниже Гордона и гораздо шире в груди и плечах (груди, кстати, у нее было много, но обладательница упаковывала ее так, что та напоминала скорее книжную полку, чем две прелестные полусферы, вызывающие страстное желание). Добавьте к этому улыбку, открывающую зубы, огромный рот (я невольно задумалась, как Гордону удается закрывать его своим, чрезвычайно маленьким) и крошечные карие глазки, совершенно исчезавшие, когда она гримасничала. Темные волосы, остриженные «под пажа» со слишком короткой, по моему мнению, челкой, придавали владелице постоянно удивленный вид. Одета она была почти как я, за исключением, естественно, фартука. Если бы мне сказали, что гостья только что прибыла из азиатских степей, я бы не удивилась.

— Добро пожаловать, — сказала я, протянув руку.

Миранда хихикнула и вставила мне в руку букет фрезий.

— Спасибо за приглашение, — ответила она.

Возможно, все очарование заключалось в бархатном голосе: низком, мелодичном и, бесспорно, очень соблазнительном.

— Спасибо за цветы, — поблагодарила я.

Рейчел вынырнула из-за спины гостьи, вложила ручку в руку Миранды и сказала ей:

— Видишь, я же говорила!

— Что ты говорила? — удивилась я.

— Что ты не кусаешься.

— А вы что, сомневались?

— Я — нет, — ответила Миранда, глядя на Гордона, откровенно веселившегося, слушая разговор. — Он — да.

Отвернувшись, чтобы положить цветы в раковину, я сказала:

— Я, конечно, много чего тебе сделала в свое время, но ни разу не укусила, не так ли, Гордон?

Пуская воду на стебли фрезий, я подумала: а ведь было время, когда я кусала мужа, причем не в гневе. Неужели я когда-то была страстной женщиной, способной царапаться и кусаться в экстазе и упоении? Неужели я никогда не буду такой снова? Я покачала головой шипящей струе воды. Вряд ли. Очень сильно сомневаюсь. Как я завидовала в ту минуту Гордону, как я завидовала в ту минуту Джо, бабочкой порхающей из одной постели в другую, как я завидовала в ту минуту, помоги мне Боже, Миранде! Ну ладно. Одно я знала наверняка. Отвернувшись от раковины, я взглянула на гостей: нет ни малейшей вероятности, что я когда-либо снова стану проделывать такие штуки с Гордоном.