Собачьи дни

Глава 7

Я видела себя в роли постепенно стареющего матриарха, посвятившего жизнь воспитанию драгоценной дочери. Ответственная задача полностью поглотит мое время, избавив от поисков иной цели существования. Я была совершенно счастлива этой перспективой. Для чего мне личная жизнь? Это накладно — одежда, билеты на концерты, оплата няньки — и к тому же таит в себе угрозу. Откуда известно, что где-нибудь не сидит новый Гордон, которому не терпится испытать атаку крабовой клешни на свой нетронутый пах? Необходимо быть бдительной. Если непредвиденный и маловероятный инцидент повлек за собой двенадцать лет унижений, где гарантия, что приглашение в гости или прогулка не приведут к аналогичному результату? Я нервничала, даже когда водила Рейчел смотреть на приливный барьер Темзы[19], боясь, что упаду в реку и меня выловит какой-нибудь красавец плейбой.

Нет, нет. Чай с другими матерями школьных подруг Рейчел, светские пересуды, пока я ожидаю ее у Браунис, одинокое посещение домашних вечеринок у Джо или Лидии — именно этим я занималась в течение первых недель незамужней жизни. Отнюдь не миф, что разведенная женщина менее желанна и не так легко адаптируется в социальной жизни, как разведенный мужчина. Вспоминались праздничные обеды и приглашенные друзья: каким-то образом мужчины прекрасно вписывались в обстановку и находили себе пару, даже если их оказывалось больше, тогда как, к своему стыду, я всякий раз видела расстроенную женщину, оставшуюся без кавалера. Оживленно общаясь со знакомыми, я мило щебетала, что в связи с разводом у меня масса хлопот, и большинство не самых близких дружеских связей засохло на корню. Полагаю, некоторые были способны поддерживать приятельские отношения, лишь пока мы оставались семейной парой. Меня такой поворот вполне устроил: сама мысль удвоить усилия в области светской жизни вызывала отвращение. Пропуск в дальнейшее существование мне давала Рейчел: дочь была, по сути, единственной причиной, вследствие которой я оказалась в настоящей ситуации. Пусть другие роли мне не удались, но эту я твердо решила исполнить с честью. Терять упомянутые шапочные знакомства оказалось не особенно обидно, тем более в отсутствие подчеркнутого пренебрежения: никто не плевал мне в глаза и не переходил на другую сторону улицы, завидев меня вдалеке; правда, уже не все приятели останавливались поболтать. Общение свелось к сухим взаимным приветствиям: привет, как дела, хорошая погода, ну все, пока.

Отчуждение началось задолго до переезда на Флоризель-стрит, но, опять-таки, можно ли винить бедолаг? Представьте, каково им пришлось, пока мы с Гордоном оставались под одной крышей. Предположим, кто-то захочет пригласить меня на ужин и позвонит, а трубку поднимет Гордон? Или кто-нибудь зайдет в гости, а Гордон окажется дома — он часто торчал дома, — и о чем же мы будем говорить? О погоде? Это все равно как пить чай в зале, где стоит гроб с покойником, притворяясь, что никакого гроба нет. К тому же у меня не нашлось достаточно веской причины для объяснения нашего разрыва. Казалось, мне не с чего облачаться во власяницу и посыпать голову пеплом. Если бы Гордон заводил интрижки на стороне, вел двойную жизнь или жестоко обращался со мной — вот это было бы самое оно, но я не могла предложить собеседникам ничего похожего. Люди недоумевали, на какой же гвоздь им, так сказать, вешать шляпу — на мой колок или Гордона, а ведь никому не хочется ошибиться. В результате я столкнулась с явным осуждением моего поступка: по мнению знакомых, мне было не на что жаловаться. Гордон считался глубокоуважаемой частью сообщества соседей, тогда как я была всего лишь скучной домохозяйкой. Все выглядело так, словно я самонадеянно отказываюсь от блестящего брачного приза — завидного мужа. Большинство людей считали за честь принимать у себя оперного певца; что бы они стали делать с его ничем не примечательной женой?

Кроме сложностей с нейтральной территорией, уменьшивших число моих друзей, вскрылась и другая причина, возможно, величайший убийца дружбы всех времен и народов — зависть. Тоненький демпфер, крошечный амортизатор — «с какой стати она ведет себя иначе, чем другие, чем все мы?». Конечно, знакомые дамы не признавались в наличии недобрых чувств — бесились молча, за исключением тех, кто сам лелеял подобные замыслы, но зависть ощутимо присутствовала. Мне безмолвно давали понять, что я — своенравная пария, поставившая себя выше других, претендуя на — да как она посмела? — свободу. Да, свободу! Но я понимала, что мне с самого начала придется ревниво оберегать обретенное сокровище, поэтому будто по команде установила несколько линий обороны за несколько часов до того, как стала полноправной хозяйкой дома с крошечным коридором и витражом на входной двери.

Когда грузчики ушли, я осталась наедине с рогом изобилия потаенных удовольствий: чайными коробками, которые забыла надписать, разномастной мебелью, казавшейся нереальной и неуклюжей в непривычной обстановке, и Рейчел с Брайаном, сидевшими в садике, как бедняки у трейлера в «Лэсси, вернись домой». Я ощутила один из благословенных моментов счастья: мурашки пробежали от макушки до кончиков пальцев. Я гладила стены, выглянула в каждое окно, открывала краны, неторопливо и методично обошла дом, заполняя каждый дюйм своим присутствием, делая жилье своим. Выглянув из окна комнаты Рейчел, я весело помахала дочери. Она, все еще с красными от утренних слез глазами, в наушниках плейера, махнула в ответ с улыбкой, говорящей, что маленькому сердечку утром нанесли рану, но не разбили. Затем она подняла бескостную лапу Брайана и помахала ею. Пес пристроил морду на колено маленькой хозяйки, свесив язык набок, и в его глазах не замечалось радости от достигнутой цели.

— Собака, — пробормотала я через оконную раму, — если ты не оживешь, смотри, скипидаром натру.

Ибо не за горами время, когда Рейчел поймет, что у нее нет ни замены папочке, ни толкового друга, только Брайан, который, за исключением естественных функций самой восточной и самой западной своих точек, совершенно мертв. Раздумывая над этим, я с удовольствием озирала окрестности из верхнего окна, когда к дому подъехал Гордон с большим букетом роз и бутылкой шампанского.

Не веря своим глазам, я открыла дверь. Всего несколько часов назад его фургон свернул на верхнюю дорогу, а мой — на нижнюю, мы протащили Рейчел через колесование настоящего разъезда, — и вот бывший муж нарисовался на пороге, причем с таким видом, словно у него есть полное право тут быть. Да еще сжимая в руках дары, которые прежде удавился бы, но не купил.

— Я подумал, заскочу ненадолго, — сказал Гордон с сияющей улыбкой, удовольствия лицезреть которую я была лишена несколько лет, если вообще когда-нибудь муж мне так улыбался. — Посмотрю, как вы здесь устроились.

— Гордон, — сказала я, не позволяя ему пройти, — так неправильно. Это мой дом. Некоторое время мне нужно здесь пожить и освоиться, прежде чем я начну приглашать гостей.

Усилием воли я удерживалась, чтобы не огреть Гордона по голове бутылкой шампанского и съездить противными оранжерейными розами по носу.

— Это еще и дом моей дочери, — сказал он, по-прежнему улыбаясь, но уже не так радостно.

— Да, я помню. Но ничего хорошего не выйдет, если сейчас взвалить на Рейчел новый эмоциональный груз.

— А как же я? — не без оснований спросил Гордон. — Я уже скучаю по ней. Ты хоть представляешь, что такое разлука с ребенком?

Старое доброе чувство вины, верный друг, обдало сердце жаром, и уверенность поколебалась: какое у меня право не позволять мужу видеть дочь? Но недавний знакомый, здравый смысл, влез между мной и чувством вины и посоветовал не складывать оружия, если не для себя, то ради Рейчел и будущего статус-кво.

— Понимаю, это тяжело, — сказала я. — Да, тебе стало бы лучше, повидайся ты с ней, но, честно говоря, Рейчел от этого легче не будет. Она только-только начала оправляться после утреннего зрелища разъехавшихся в разные стороны мебельных фургонов.

— А я даже не начал оправляться, — настаивал Гордон.

— Знаю. Я, между прочим, тоже. Но мы взрослые и можем рационально подходить к проблемам.

— Это ты можешь, — заявил муж. — Ты умеешь рационально смотреть на вещи и депрограммировать чувства, потому что полностью их лишена.

Злость — плохой помощник, но я поклялась, что если Гордон еще раз скажет, что я лишена чувств, пока я считаю до десяти, — прибегну к карам. В конце концов, раз он считает меня архетипом бессердечной стервы, отчего не вести себя именно так?

Я ответила как могла ласково:

— Дай ей несколько дней. В конце концов, дочь приедет к тебе на целый уик-энд. Не путай ее с самого начала, изменяя расписание. Мы ведь согласились, что стабильность очень важна…

— Это ты согласилась, что важна стабильность. Я не соглашался.

Я чуть не расхохоталась на всю улицу. Бедный Гордон в своем репертуаре. В попытках противоречить и упираться где только можно он загонял себя в ситуации, из которых практически не было достойного выхода. В прежнее время я бы не упустила повода для ссоры, но сейчас не видела в этом смысла. Все, что мне было нужно, — все, что нам было нужно, — немного покоя.

— Все же отложим до выходных. Заберешь Рейчел в пятницу, как договорились, и приведешь в воскресенье после вечернего чая. Так девочке будет гораздо проще привыкнуть к расписанию.

— Э-э… — начал он, явно что-то замыслив.

— Гордон, — угрожающе сказала я, зная, что сейчас последует.

— Ну…

— Никаких «ну»! Если ты подведешь ее в первый же раз, я тебя убью.

Боюсь, я говорила всерьез.

— Дело в том, что меня попросили кое-что сделать в субботу вечером, и я хотел привести ее немножко пораньше…

— На двадцать четыре часа?

— Ты сама говорила, что мне нужно всерьез заняться личной жизнью!

— Я помню. Но я не утверждала, что ради этого можно пренебрегать единственной дочерью!

— Нельзя ли мне все же войти?

Мы говорили на повышенных тонах, по-прежнему стоя на пороге.

— Нельзя.

— Слушай, я не пренебрегаю Рейчел, я заберу ее на пятницу, как условились, и на всю субботу, а приведу около шести. Что тут особенного?

— Куда ты собрался ее приводить?

— Сюда, конечно.

— Даже не пытайся.

— Почему?

— Меня не будет дома.

У Гордона отвисла челюсть, но он тут же злобно уставился на меня:

— Куда это ты намылилась?

— Я не обязана тебе докладывать.

— Что, новый платный кавалер?

— Нет, конечно. Хотя я бы не возражала располагать достаточными средствами, чтобы оплачивать таких компаньонов… Просто меня не будет дома, вот и все. — Я начала уставать от всей этой драмы и вполне резонно добавила: — Почему бы тебе не поступить, как мы иногда делали, и не взять Рейчел с собой? Уложишь ее там спать. Ты же знаешь, с ней не бывает проблем, надо только дать ей книжку и несколько сладких батончиков.

— Да не могу я, черт побери, устраивать ее на ночь! Я собираюсь на вечеринку на речном теплоходе.

О Боже мой. Мне пришлось поспешно уткнуться лицом в розы. Мысль о Гордоне на вечеринке показалась донельзя комичной, хотя я и не совсем поняла почему.

— Да, это необычно, — выдавила я, прячась за дарами флоры.

— Студенты Майкла из музыкального колледжа устраивают ему торжественные проводы и…

— Майкл пригласил тебя?! После всего, что ты ему устроил с квартирой?

— Я объяснил, что некоторое время был не в себе, что, между прочим, правда.

— Так все и осталось, — сказала я, не успев прикусить язык.

— Пэтси, — начал Гордон, — ты не имеешь права держать меня на пороге и не позволять видеть дочь. Впусти меня немедленно!

— У меня есть все права. Кроме того, твоя дочь сейчас не дома.

Это была чистая правда.

— Где же она?

— Гуляет с Брайаном.

— С кем?!

— С собакой.

Твоим заместителем, хотелось мне добавить.

Как всегда бережливый, Гордон отобрал розы и, крепко сжав шампанское за горлышко, пошел к калитке. Там он задержался, слегка напрягшись и выпятив грудь.

— Так ты не хочешь изменить свои планы на субботний вечер?

Я покачала головой.

— Сука и шлюха, — просто сказал он.

— Козел, — нашлась я, и мне немедленно полегчало.

Он вышел на тротуар. Движимая внезапно улучшившимся настроением, я решила проявить великодушие.

— Попробуй позвонить миссис Помфрет, — окликнула я Гордона. — Если она свободна, то согласится посидеть с Рейчел, а потом уедет домой на своей машине.

— Какой у нее номер?

— Найдешь в «Филофаксе» среди прочих, которые, как я рассудила, могут тебе понадобиться. Например, мой новый номер телефона. — Я начала закрывать дверь. — Буду очень признательна, если впредь ты станешь звонить перед своими визитами.

Грозное сопение моментально превратилось в обычный полноценный гнев, что меня ничуть не удивило, и я добавила, прежде чем захлопнуть дверь:

— Учти, она задешево не работает. С другой стороны, пора тебе учиться расставаться с деньгами…

Через щель я видела, как Гордон взвешивает «за» и «против», не запустить ли в меня шампанским. В конце концов он решил, что при пятнадцати фунтах стерлингов за бутылку это неразумно, и отвел душу, швырнув розы, после чего, слава Богу, ушел. Через несколько минут я справилась с дрожью и непринужденно вышла в садик.

— Кушать хочешь? — спросила я Рейчел.

— Умираю с голоду, — ответила дочь.

Устроив Брайана на одеяле в углу кухни, где он правдоподобно изобразил умирающего лэндсировского[20] оленя, мы отправились в пиццерию. Если считать аппетит индикатором эмоциональной стабильности, Рейчел можно поздравить с непоколебимым душевным равновесием.

Первые выходные без мужа оказались запоминающимися. Сдав Рейчел с рук на руки папаше, я начала приводить дом в порядок, распаковывая коробки и словно заново обретая свои вещи. Заявив Гордону, что меня не будет дома в субботу вечером, я не кривила душой, хотя вполне могла взять с собой Рейчел, если б захотела. Джо, Лидия и я решили с толком использовать отсутствие Лидиного мужа Дутта и собраться у нее за бутылкой вина и кебабом из шашлычной. Может, звучит не как престижная великосветская тусовка, но именно этого мне хотелось. Учитывая, что до завтрашнего вечера я не собиралась показывать носа на улицу, казалось глупым мыться, одеваться и даже причесываться. Неряшливость есть временный отказ от общепринятых норм и — при условии, что это ненадолго, — лучший способ расслабиться. Когда часы в одной из коробок пробили шесть, волосы у меня были чуть запачканы вареньем и просыпавшимся чаем, ладони стали грязными от копания в картонках, светло-желтая хлопчатобумажная ночная рубашка покрылась разнообразными потеками и пятнами, а подошвы босых ног почернели от беготни по расстеленным газетам. Сии детали я довожу до сведения читателя, потому что, когда в дверь постучали, я и не подозревала, как выгляжу, довольная, как свинья в грязи, на седьмом небе от блаженства находиться у себя дома.