Соль под кожей. Том первый

Глава десятая: Данте

Глава десятая: Данте

Прошлое

— Тебе не нравится? — спрашивает Валерия, когда я делаю короткий тур по комнатам.

Как и было договорено, она пригласила меня на ужин спустя три дня. И хоть ее квартира до сих пор выглядит как монашеская келья, уже заметны некоторые изменения. Часть мебели расставлена по местам, но еще в транспортировочной пленке, потому что везде расставлены стремянки и валяются стройматериалы — ремонт идет полным ходом. Мне нравится, что она выбрала приглушенные цвета, но все они — типично девичьи, из палитры розовых оттенков. Разбавлены сдержанным серым, и только это сочетание не дает этому «ремонту» окончательно превратить отличную квартиру в пошлый домик для Барби.

— Первое правило? — не поворачивая головы, напоминаю я.

— Ничье мнение не важно, — отчеканивает Валерия, забирает принесенный мной букет и бутылку безалкогольного розового шампанского, и скрывается на кухне.

Я знаю, что она очень старается. Прошло две недели с тех пор, как я выловил ее в белой пене, и если первое время она огрызалась как волчонок, то сейчас, когда пообсохла, наружу полезла вся ее типично девичья мягкость и податливость. Такими темпами у нас ничего не выйдет. Чем раньше Валерия усвоит, что ей придется стать другим человеком в буквальном смысле этого слова — тем быстрее дело сдвинется с мертвой точки. Я подобрал ее не для того, чтобы всю жизнь нянчиться и однажды узнать, что она вляпалась в еще одного бессердечного ублюдка.

А она обязательно вляпается — все хорошие домашние девочки страдают одним и тем же недугом, и называется он «слепая любовь к моральным уродам».

Она заказала пару полок и единственное, что в этой необжитой квартире так, как надо — это книжная полка, аккуратно уставленная кучей литературы, которую Валерия привезла с собой. Дорогие шмотки так и валяются в чехлах на кровати, но книги — это святое, и любовно прикрыты сверху пленкой от строительной пыли. Честно говоря, если бы не эти маленькие нюансы, мне было бы гораздо проще ломать ей хребет,

В кухне, куда я направляюсь следом за Валерией, стоит приятный аромат домашней еды. Не могу точно передать словами разницу в том, как пахнут блюда от шефа даже в самом дорогом ресторане, и как пахнет еда из духовки милой домашней девочки, но это абсолютно разные Вселенные.

Алина однажды пыталась удивить меня своими кулинарными начинаниями, но все, за что бы она ни бралась, было либо безнадежно пересолено, либо недожарено, либо сгорало до консистенции черного строительного кирпича. Я честно пытался есть то, что годилось разве что на продажу в магазин сильнодействующих ядов, но после серьезного отравления, пришлось поставить вопрос ребром — либо она уложит меня в гроб, либо мы оба смиримся с тем, что до конца наших дней будем питаться из доставки или в ресторанах. К сожалению, это была меньшая из проблем в наших отношениях, только понял я это слишком поздно.

— Бокалы, — бормочет Валерия, вертя в руках бутылку. — Я не подумала про бокалы.

Даже если бы у меня возникли сомнения в том, что она действительно не жалует алкоголь, после этого они точно бы рассеялись. Я дважды пытался строить общий быт с женщинами, и оба раза первым, что они покупали на новоселье, были бокалы и вино.

— Чашки сгодятся, — говорю я, и Валерия, просияв, тут же ставит на стол пару прозрачных чашек из двойного стекла.

Замечаю стоящий на подставке прозрачный заварник, куда любовно сложены дольки лимона и апельсина, пара ломтиков имбиря и ягоды черники. И еще зеленые листья, но это точно не мята. Валерия замечает мой интерес и раскрывает секрет — это базилик.

— Мама так заваривала чай. — Поглаживает заварник по деревянной крышке. — Для гостей, которым мы были рады.

— Наратова тоже им поили?

Она крепко сжимает челюсти и я замечаю, как бледнеют скулы на ее и без того обескровленном лице. У нее новый телефон и новая жизнь, но пару раз я ловил Валерию на том, что она следит за его социальными сетями.

— Все остынет. — Она разворачивается и резкими движениями достает из духовки мясо и овощи. Выкладывает все это на две тарелки, относит их на стол.

И, конечно, забывает, что ее телефон остается лежать без присмотра на подоконнике. Пароль я ставил лично, так что мне хватает секунды, чтобы разблокировать его и посмотреть историю браузера. Так и есть — судя по всему, на страницу к Наратову эта дура заходила даже сегодня.

— Я имею право на личную жизнь?! — внезапно вспыхивает она, повышая голос до неприятно звенящего в ушах фальцета. — Или я теперь обязана отчитываться перед тобой о своих месячных?

— Меня не ебут твои месячные, — ровно и спокойно реагирую на ее припадок.

По крайней мере, в чем-то эта папина дочка мало чем отличается от остальных женщин — когда ее ловят с поличным, она точно так же истерит и пытается атаковать первой.

— Но мне не по хер на то, что у тебя по-прежнему насрано в башке, Валерия.

— Это моя башка! — не сбавляя градус, снова орет она. — Я… просто… боже, да я просто хочу знать, что…

— … что он раскаялся?! — подсказываю то, о чем она думает, но не произносит вслух. — Что носит траур по тебе? Убивается? Пишет трогательные посты о том, как он сожалеет о том, что уже ничего нельзя вернуть? Ты, блять, совсем что ли дура?!

Она вздрагивает и поджимает губы.

Мне говорили, что когда я зол, то от меня исходит какая-то разрушительная энергетика, и в такие моменты трудно находиться со мной рядом, тем более — в ограниченном стенами пространстве. Я видел, как мужики втрое больше Валерии трусливо вжимали головы в плечи и запихивали языки так глубоко в задницу, что потом долго не могли без команды подать голос в моем присутствии. Валерия, нужно отдать ей должное, не сгибается и не дрожит, хотя все равно напугана.

— Ему. На тебя. Насрать. — Нарочно произношу по слогам, вколачивая каждое ей в башку, словно строительную сваю. — Он не раскаивается. Ему плевать. Он использовал тебя как презерватив, спустил в твою жизнь свое говно и потом просто вышвырнул. Единственное, для чего ты была нужна Наратову — информация.

— Перестань, пожалуйста.

Она предпринимает слабую попытку спрятать лицо в ладонях, но я хватаю ее запястья и заставляю смотреть прямо мне в глаза. Приходиться сжимать их достаточно сильно, чтобы окончательно подавить жалкое сопротивление.

— Он проник в твою семью, воспользовался связями твоего отца, а потом каким-то образом получил интересующую его информацию. Слил ее заказчику или продал, или воспользовался другим ранее оговоренным способом — не важно. Это никак не влияет на тот факт, что вы все с самого начала были для него просто средством, удобной жердочкой, по которой Наратов перескочил сразу на несколько ступеней вверх по своей блестящей карьерной лестнице.

Целых две недели я держался из последних сил, чтобы не сказать ей это.

Жалел. Выжидал удобный момент, когда будет не так больно разлеплять глазки слепому крысенышу. Но сейчас понимаю, что это нужно было сделать сразу же, как я сунул нос в трагедию ее семьи. Не тянуть время, не давать живой ране зарубцовываться, а расковырять до самой кости, выдавить медленно отравляющую ее душу гниль самообмана.

— Но как я смогу отомстить, если не буду знать, что происходит?

Жалкая попытка оправдать собственную слабость. Мы оба прекрасно знаем, что она ни разу не интересовалась ни Завольским, ни Угоричем.

— Тебе не кажется, что ты слишком рано задумалась о мести?

Простой вопрос, но он загоняет Валерию в угол. Я нарочно не тороплюсь со своей версией ответа, давая ей как следует покопаться в собственной голове и самой решить, какая из самых абсурдных версий достойна быть озвученной.

— Я думала, через несколько месяцев… — Она и правда выглядит полностью сбитой с толку.

Только из благодарности к стараниям, которые она потратила на ужин, сдерживаю рвущуюся наружу волну сарказма.

— Он обручен с другой, Валерия, и поверь — он с ней чтобы жениться, а не чтобы пустить жизнь еще одной дуры под откос.

— Что? — Голос подводит ее попытки держать удар, дрожит и ломается. — Откуда ты знаешь?

Я все знаю. Больше, чем мог бы знать любой человек, потому что к моим услугам не только продажные люди в погонах, но и несколько талантливых хакеров, которые могут достать иглу из утиного яйца, когда оно будет находится еще в утке.

Все аккаунты Валерии взломаны. Ее мессенджер, в котором она переписывалась с этим гандоном — тоже. И я впервые в жизни не могу читать чужую переписку больше десяти минут, потому что реально тошнит от того, как тупо ее разводили. Хотя, ей же было всего двадцать, а Наратову — тридцатник, и как я теперь знаю, через его руки прошло столько разных баб, что он научился без труда их разделывать. Валерия была девственницей до него, так что не удивительно, что после первого секса она буквально смотрела ему в рот. Наверное, если бы Наратову очень приспичило, он мог без труда заставить ее отплясывать чечетку на спичечной головке.

— Это не правда. — Она мотает головой, как будто это нехитрое действие может отмотать назад сказанное мной.

— Он уже три месяца с ней обручен, — вбиваю еще один кол в ее сердце. — Она дочка известного политика и, поверь, Наратов прекрасно знал ради кого и зачем уничтожил твоего отца. Фамилия папаши его невесты — Новак. Ты же не впервые ее слышишь, да?

Валерия сглатывает и меняется в лице. Срок нашего знакомства не так, чтобы велик, и я уже научился почти стопроцентно угадывать ее реакцию, но в этот раз она меня удивляет. Молчит. Не произносит ни звука, не ревет, не начинает заламывать руки, хотя я ожидал чего-то такого. Единственное, что хоть немного выдает ее чувства — слегка покрасневшая шея. Нетипичная реакция организма.

— Ты… знала, да? — Мой рот произносит очевидный вывод на секунду раньше, чем до него доходит сознание. — Ты была не в курсе про их отношения, но что-то про дочурку Новака точно знала.

— Я видела их. — Валерия так сильно прикусывает нижнюю губу, что на ней выступает пара капель крови. Дурная привычка, нужно обязательно искоренить это уродливое и опасное проявление слабости. — То есть… Я думала, что мне показалось. Сначала была уверена, но потом… Мне тогда было плохо, я чем-то отравилась и все… как в тумане.

— Это было в тот вечер, когда тебя сфотографировали пьяной? — начинаю связывать одно с другим.

— Я не была пьяной! — орет Валерия и тут же снова закусывает губу, потому что уже получила от меня внушение на тему чрезмерно бурных эмоций.

Меня никогда особо не трогали женские крики, тем более те, которые хоть как-то можно оправдать, но после нашей с Алиной «истории любви», я начал замечать за собой неконтролируемые приступы агрессии в ответ на любой ор мне в лицо.

— Мне стало плохо, ясно? — Она так настойчиво стоит на своем, как будто оправдывается в суде.

— Я верю, — говорю чуть спокойнее, чтобы понизить градус беседы. — Но ты их видела вместе именно в тот день, правильно?

Она кивает. Какое-то время молчит, потом вопросительно вскидывает брови и поняв, что мое молчание может означать только то, что я жду подробности, вздыхает и сдается.

— Мы были в клубе — друг Сергея пригласил нас на День Рождения.

— Завольский? — снова предполагаю, и на этот раз Валерия утвердительно кивает.

Почему я не удивлен? Хотя для меня до сих пор загадка, что общего может быть у трех настолько не похожих друг на друга людей, как Завольский, Наратов и Угорич. Угорич еще и намного старше обоих. Что может объединить типичного тупоголового мажора, карьерного шакала и беспринципного бизнесмена?

— Я ничего не пила, — повторяет Валерия. — Только сок и минералку. Сергей знает… знал мое отношение к спиртному и не настаивал. Я отошла в дамскую комнату, потому что в тот день у меня начались месячные и…

— Можно не объяснять — я в курсе, как болезненно девочки переживают эти дни.

— Потом, когда вернулась в зал, Сергея нигде не было. Потом меня нашел Андрей и сказал, что Сергея срочно вызвали на работу и он попросил Андрея отвезти меня домой. Попросил передать, что категорически против такси и доверяет только другу. Я согласилась, хотя это было немного странно — в субботу вечером, вдруг в офис. Сергей всегда был исполнительным сотрудником, но у него не было ни права подписи, никаких других важных полномочий, без которых застопорится что-то важное. Но мне было приятно, что он так обо мне беспокоится.

Ну да, так и вижу, как обычного клерка вызывают в офис субботним вечером, а его друг так входит в положение, что соглашается лично отвезти его девушку домой, при том, что увозить ее нужно с вечеринки в честь его именин. Охренеть чёс. Завольский, из того, что я успел о нем узнать, точно не из тех людей, которые за друзей пасть порвут и почку вырежут, тем более — за «друга», который только топчется около социальной лестницы, на верху которой сидит сам Завольский и плюет в него косточками. Но зачем-то впрягся. Для такого приступа «дружбы» должна была быть действительно веская причина.

— Мы уже собирались уходить, но на меня налетела какая-то девушка, облила коктейлем с ног до головы, еще и обозвала, как будто это я еле на ногах стояла, а не она. Я убежала в туалет, чтобы привести себя в порядок, а потом услышала ругань около двери. Я бы и внимания не обратила, но узнала голос Сергей.

«Которого, по их слепленной на коленке легенде, там давно уже не должно было быть», — добавляю про себя.

— И еще там был женский голос. — Валерия сильно морщится, как будто старые воспоминания вызывают у нее свежую головную боль. — Я не хотела подслушивать, но она говорила очень громко.

Она начинает перебирать пальцы, как будто вяжет невидимый носок, и сразу видно, что ей до сих пор неловко за тот случай. Как будто это действительно ее вина. Чего у Валерии с избытком и (на мой субъективный взгляд) во вред ей — так это хорошего воспитания. Она воспитана как английская леди начала столетия, и в этом, как я понял, огромная заслуга ее матери, в чьем роду были целые настоящие князья.

— Я услышала, как она сказала: «Я все ей о нас расскажу». Потом была какая-то возня, она начала требовать отпустить ее, потом Сергей сказал: «Просто дай мне еще немного времени!», а она сказала, что времени больше нет, потому что скоро все будет заметно и ее отец убьет их обоих.

Валерия снова сглатывает, и рассеянно смотрит по сторонам. Ей нужна поддержка, потому что какой бы сильной она не выглядела, наверняка испытывает адскую душевную боль. Я ведь читал их переписки, читал ее нелепые, но абсолютно искренние признания в любви, ее планы на их общее будущее, ее мечты о том, как она будет заваривать ему утренний чай с лимоном и имбирем, готовить сырники на миндальной муке и как они вместе будут покупать елочные украшения в свой первый Новый год в новой квартире. Такая любовь — настоящее проклятье, потому что она растет внутри как взрывчатка с неопределенной датой детонации, а самое хуевое — мы растим и улучшаем ее собственными руками, понятия не имея, что лелеем собственного палача.

Если бы я не был такой бесчувственной сволочью, то обнял бы ее и дал выплакаться на своем плече. Но Валерии в этой жизни действительно крепко не повезло даже со «спасателем».

— Я… вышла. Просто хотела посмотреть и убедиться, что мне показалось, и это совсем не Сергей. Но это был он. И… Илона.

— Ты была знакома с ней?

— Нет, но она всегда была шумной и часто мелькала на разных мероприятиях. Просто ее лицо так или иначе было знакомо многим.

Ясно. Этот тип женщин мне тоже хорошо знаком — яркие обезбашенные прожигательницы жизни, не пропускающие ни одной тусовки. Ты можешь не знать их лично, но они так часто мелькают в новостях и разных сплетнях, что поневоле в курсе, какой у них размер сисек, цикл и сколько членов в ней побывало на прошлой неделе.

— Это были они, — обреченно говорит Валерия. — Стояли так близко. Когда она поняла, что я их узнала, то улыбнулась… Так… как будто…

— Нарочно? — подсказываю я и, внезапно, наружу начинают лезть собственные дерьмовые воспоминания.

Я тоже видел такую улыбку. Уверен, похожую в точности.

Катя улыбалась так же, когда Алина застукала нас вместе в одной постели.

— Я хотела уйти, но Сергей побежал за мной. Он что-то говорил и говорил, я просила отвезти меня домой, потому что больше не могла там находится. Мне везде мерещилась эта девушка. Она как будто смотрела на меня с каждого лица. Вокруг были лица, лица, лица… И каждое — она.

— Почему не уехала сама? Можно было вызвать водителя? — Я примерно догадываюсь, что ей не дали бы этого сделать, но мне нужны детали и подробности, которые может знать только Валерия.

— Кто-то забрал мою сумку, телефон был там.

— Кто был рядом, кроме Сергея?

— Я не помню.

Звучит не очень уверенно, и я настойчиво повторяю вопрос.

— Андрей, — наконец, выдавливает они, — и Константин. Сумка… она была у него.

На ее лице мелькает тень прозрения. Эту деталь Валерия вспомнила только сейчас.

Крепко же ей промыли мозги.

— Потом Андрей дал мне стакан воды. Они все время спрашивали друг у друга, что произошло, и Сергей сказал, что на него набросилась какая-то пьяная дура, видимо, спутала его со своим парнем. Он повторял это постоянно. А потом…я не знаю…

— У тебя просто случился провал в памяти, — даю еще одну подсказку.

От понимания случившегося невольно сжимаю кулаки.

Ей подсыпали какое-то из тех «средств», которыми вырубают глупеньких девчонок, прежде чем отвезти на хату и отыметь там всей толпой. А потом, когда такая девчонка приходит в себя с порванной промежностью и окровавленной жопой, она ни хрена не может вспомнить. Не удивительно, что ее под руки выволокли из клуба — она же была почти в отключке. События до и после превратились для нее в мешанину, происхождение которой ничем не отличалось от алкогольного бреда.

Завольский, Угорич и Наратов.

Святая, блять, троица моральных уродов.

— Мне было плохо несколько дней. — Валерия болезненно кривится. — А когда приехал Сергей, он рассказал, что я просто увидела его с какой-то пьяной дурой и все не так поняла. Он даже видео снял, на котором эта девчонка извинялась за то, что была пьяной и никого не узнавала.

— А твой отец? — Сомневаюсь, что Громов повелся бы на эту херню. Одно дело — обвести вокруг пальца влюбленную малолетнюю дуру, и совсем другое — прожженного мужика.

Валерия отводит взгляд.

Она, блять, отводит взгляд.

Ёб. Твою. Мать.

— Ты ничего им не сказала.

— Я не была уверена, что… Все было как в тумане. Я вообще не понимала, чему верить, а чему — нет! Отец просто запретил бы Сергею даже приближаться ко мне! — Даже сейчас, после всего случившегося, в ее взгляде паника и страх.

— И был бы прав! — рявкаю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не использовать еще парочку отборных матов, которые она точно заслужила.

Она сжимается, как маленькая улитка без раковины, втягивается сама в себя.

Наратов так промыл ей мозги, что в конечном итоге Валерия выбрала «добровольное неведение», вместо правды. Потому что правда означала бы конец их отношений. Грязная неприятная правда ставила крест на всех ее воздушных мечтах о чае с имбирем, елочных украшениях и доме, где будет пахнут сырниками с миндалем.

Но со мной у нее эта херня не пройдет. Я выкорчую из нее все это влюбленное говно, выжму до капли розовые мечты, даже если ради этого придется убить ее душу. Лучше самому быть бессердечной тварью, чем однажды еще раз станцевать на тех же граблях. Когда-нибудь, она скажет мне «спасибо».

— Если узнаю, что ты продолжаешь за ним следить — получишь сто баксов и билет на все четыре стороны. Поняла? Я не шучу, Валерия. У меня ничего не ёкнет, потому что я с детства не испытываю жалости к идиотам.

— Это… шантаж? — От удивления она чуть не икает.

— Это чистой воды угроза, Валерия. «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток».

— Ты цитируешь Шекспира. — На этот раз она не удивляется, просто заторможенно констатирует факт.

— Твоя главная задача на ближайшие год — перестать быть унылым обиженным маминым беляшом, и превратиться в шикарную стерву, которую захочет трахнуть даже импотент. С завтрашнего дня — в спортзал, на танцы, на курсы мейкапа. В понедельник в семь тридцать жду тебя в офисе. Я, конечно, добрый фей, но на еду с этого дня будешь зарабатывать сама.

Чем меньше у нее будет свободного времени — тем быстрее в ее голове не останется места для всякой херни.

Я ухожу из ее квартиры, так и не притронувшись к еде.

Но за руль не сажусь, а просто бреду куда глаза глядят, потому что призраки ее прошлого одновременно воскресили и моих.

Снова и снова вспоминаю Катину улыбку, когда она, валяясь голой в моей постели и даже не особо стремясь прикрыться, смотрела на стоящую в дверях Алину.

И полное непонимание в глазах Алины.

Точно такое же, как сегодня я увидел в глазах Валерии.

Ей было пиздец как больно. Ее мир тупо развалился на части. Ее собственные мечты разбились вдребезги, но в отличие от Валерии, ей не было за что уцепиться, потому что я не подкинул ей спасительный самообман. Я просто позволил дерьму случиться.

Я достаю телефон и набираю номер Алины, который нарочно не заношу в телефонную книгу, надеясь, что однажды вытравлю его из памяти. Она долго не берет трубку. Вечер субботы, наверняка снова бухая оттягивается в каком-то клубе.

Алина-раньше и Алина-сейчас — два совершенно разных человека.

Она никогда не была маминой булочкой, в ней всегда боролось хорошее и плохое, но она не бухала по-черному, не раздвигала ноги перед первым встречным и в целом была просто типовой стервой, не лучше, но и не хуже других.

Я перевел ее на «темную сторону».

— Дим? — Слышу в динамике ее дрожащий голос.

Узнаю в нем плач безошибочно, и автоматически тянусь за сигаретой.

— Ты где? Я приеду.

— В «Дримленде». Это правда ты? Или просто прикол?

— Ты храпишь, когда спишь на левом боку, — говорю то, что могу знать только я, и затягиваюсь от души.

Мой доктор точно меня убьет.

— Димка… Дим… — Она уже не сдерживается и ревет навзрыд, поливая слезами мою очерствевшую душу.

— Тебе ничего не угрожает? Ты в безопасности?

— Да, да… Ты приедешь? Честно?

— Прости меня, Алин. Я такая мразь.

— Я так виновата, Дим! Я все исправлю, клянусь! Клянусь, честно!

— Мы исправим.

Наверное, сегодня по гороскопу ретроградный Меркурий, но мне вообще по хуй, что я нарушаю данное себе же обещание — никогда не возвращаться к бывшим. Алина — больше чем бывшая. Точнее, она вообще не из этой категории.

Алина — это Алина.

Кусок моего гребаного сердца в чужом теле.