Спасите злодея от главной героини (СИ)

Глава 38 или о том, как якорь держит корабль в шторм

Пустота.

Бескрайняя, беззвучная, лишенная веса и времени. Я парил в ней, или скорее, был ею, растворенным до последней частицы, не ощущая ни границ собственного существа, ни малейшего отголоска того мира, который только что обжигал мои нервы ледяным дождем и жгучей болью потерь.

Здесь не было ни страха перед людьми, ни гнетущего осознания собственной чудовищности, всегда скрытой под тонкой пленкой человеческой формы. Не было даже памяти о боли, терзавшей тело перед самым… провалом. Только абсолютная тишина и… отсутствие чего бы то ни было. Оно обволакивало меня как густой неподвижный туман, лишенный запаха, вкуса, звука. Я был взвесью в этом ничто, мыслью без тела, чувством без источника.

И это было… блаженство.

Тяжелое, бездонное, как сон без сновидений. Вечная тишина, где не существовало боли, этого ужасного спутника, впившегося в мою сущность когтями страха и стыда. Нет больше сжимающей грудь тревоги, нет мучительного жара, рвущегося наружу сквозь слишком хрупкую человеческую оболочку, нет памяти о потере, о предательстве, о собственной чудовищной природе. Ничего. Только бескрайняя, безэмоциональная пустота.

Я утонул в ней, перестал сопротивляться ее вязкой тяжести, позволил ей заполнить каждую трещину того, что когда-то было моим “я”. Свобода? Нет. Это было нечто большее. Это было небытие. Окончательное растворение. Конец Кальдара Мейельдора и его проклятой, нелепой борьбы. Здесь не было даже одиночества, ибо для него нужно осознание себя. А я… я был ничем.

И в этой нирване небытия, как темные пятна на безупречном полотне, стали проступать образы. Сначала смутные, размытые, как видения сквозь запотевшее стекло. Горный воздух, резкий и чистый, пахнущий хвоей и снегом, но отравленный запахом гари и… крови.

Крики.

Нечеловеческие вопли ужаса и ярости, смешанные с ревом пламени и треском ломающихся деревьев.

Я - маленький, беспомощный, прижатый к холодному камню матерью, чье тело внезапно обмякло, стало тяжелым и безжизненным, заливая меня липкой, теплой влагой.

Моя деревня, спрятанная высоко в горах, наш последний оплот, превращенная в адский костер. Моя семья… Родители, бросившиеся навстречу чудовищам в человеческом облике, чтобы дать мне шанс. Их крики, оборвавшиеся так же внезапно, как и начались.

Безумное, слепое бегство вглубь леса, под вой ветра и далекие, торжествующие крики убийц. Боль в содранных коленях, леденящий холод ночи, безысходное одиночество, пропитавшее каждую клеточку.

Потом - запах сушеных трав и старого дерева. Гриххиль. Старая, мудрая дракониха, чьи глаза, подобные потускневшему янтарю, смотрели на мир с бесконечной усталостью и глубочайшей печалью. Она нашла меня, полузамерзшего, испуганного детеныша, дрожащего под корнями упавшего великана. Она не говорила много. Говорили ее тихие вздохи, скрип ее суставов, когда она ворочалась ночью, и та глубокая, неизбывная скорбь, что витала вокруг нее, как туман. Она научила меня главному - прятаться.

Прятать истинную суть под маской человека.

Подавлять дракона, душить его волю, замораживать его огонь.

- Человеческий мир жесток к нашему роду, дитя, - шептала она, ее дыхание пахло горькими травами. - Они боятся того, чего не понимают. И уничтожают то, чего боятся. Живи. Выживай. И помни - твой огонь не для них. Он только для тебя. И он… может погубить тебя самого.

Я убегал в лес, к деревьям.

Прижимался щекой к шершавой коре вековых дубов, впитывая их немую силу, их вековое спокойствие. Я шептал им свои страхи, свою боль, свое одиночество, и казалось, что их древние души принимают мою тоску, растворяют ее в своих бескрайних корнях, уносят глубоко в землю. Они не осуждали, не боялись. Они просто были. Моими немыми хранителями, моими единственными друзьями в мире, где я был изгоем по рождению.

Воспоминания о Гриххиль, о лесе были тихими, выцветшими, как старые акварели, пропитанные горечью утраты и смирения. Часть той же пустоты, что меня теперь поглотила.

Но вдруг, как удар молнии в беззвучный мир, в пустоту ворвалось…

Что-то.

Что-то нестерпимо яркое, живое, какое-то горячее пятно. Оно сопротивлялось растворению, пульсировало, как раскаленный уголек в пепле.

Я попытался отшатнуться, укрыться в привычной блеклости небытия, но оно тянуло, манило, обжигало.

Что это? Остаток боли? Последний всплеск угасающего сознания?

Нет… оно было иным. В нем не было разрушения. В нем был… уют? Тепло.

Настоящее, щемящее, невыносимое сейчас тепло, от которого внутри все сжалось в болезненный, томительный комок. И пустота вокруг словно дрогнула, сжалась, начала терять свою безраздельную власть надо мной.

Я почувствовал… нет, не тело. Но ощущение тела. Огромного, неудержимого, переполненного дикой, первобытной силой, которая рвалась наружу, ломая невидимые преграды. Кости, будто раскаленные докрасна прутья, вытягивались, скручивались, меняли форму с хрустом, отдававшимся глухим эхом в моем сознании. Мускулы набухали, становясь каменными тяжами под кожей, которая горела, трескалась и затягивалась чем-то новым, жестким, невероятно прочным - чешуей.

Крылья! Я почувствовал их - огромные, перепончатые, тяжелые, как скальные плиты, рвущиеся расправиться, чтобы взметнуть эту новую, невероятную тяжесть в небо. И сквозь этот кошмар физического перерождения, сквозь боль и жар, пробивалось то самое тепло, тот спасительный луч в кромешной тьме небытия.

Ее тепло.

Воспоминания хлынули уже не блеклыми тенями, а яркими, обжигающими вспышками, наполненными ощущением, запахом, звуком.

Жизнью.

Мягкость ее волос под моими пальцами, когда я, все силы пустив на концентрацию, старался не подпалить ее в наш первый учебный день. Эти рыжие пряди, шелковистые и живые, словно пойманные лучи заката, щекотали ладонь, оставляя ощущение невесомого тепла и запретной нежности. Миг счастья, украденный у вечной настороженности. Самый первый миг.

Тепло ее кожи, сиюминутное и трепетное, когда ее пальцы нечаянно коснулись моего запястья, чтобы перехватить падающие учебники по редким травам. Легкий электрический разряд, пробежавший по руке, заставивший сердце бешено колотиться где-то в горле. Ее смущенная улыбка и моя собственная паника, заставившая меня резко отпрянуть, как от огня.

Ее смех. О, ее смех! Звонкий, заразительный, как перезвон хрустальных колокольчиков у по весеннему холодной горной реки, он звучал в теплицах, оживляя их во время наших редких совместных работ, в столовой, когда Гаяна рассказывала очередную нелепость, на прогулке, когда Птифур гонялся за своей тенью, в библиотеке, когда она находила какую-нибудь невероятно глупую гравюру в старом фолианте.

Разве она смеялась так часто? Раньше я не замечал, но теперь этот смех звучал в моей пустоте, как самая прекрасная музыка, разгоняя тьму.

И ее глаза. Небесно-голубые, бездонные, как океан, о котором я читал в книгах и который впервые увидел именно в них. В ее глазах я тонул каждый раз.

Когда поймал ее, сорвавшуюся с того дуба в парке - несколько, казавшихся бесконечными, секунд я не мог пошевелиться, не мог оторваться от этого бесконечного неба, чувствуя хрупкость ее тела в моих руках и невероятное доверие в ее взгляде.

Когда наклонялся близко-близко над ее конспектом в библиотеке, якобы чтобы разглядеть ее каракули, а на самом деле чтобы вдохнуть легкий, свежий аромат ее духов, смешанный с запахом бумаги и чернил, и окунуться с головой в прилив ее чарующей лазоревой глади.

Даже тогда, в парке, перед дракой с Альтарфом… даже тогда, заплаканные, опухшие от слез, ее глаза оставались прекрасными. В них горел огонь, смелость, упрямство - все то, чего так не хватало мне. И боль. Боль, которую я, идиот, слепой, самодовольный идиот, причинил ей.

А потом… пещера.

Дождь, вой ветра, холод, пробирающий до костей. И она.

Маленькая, промокшая, потерянная, но нашедшая в себе силы сказать… сказать такое. Ощущение ее плеча, прижатого к моему, доверие, с которым она вложила свою руку в мою. И слова, самые главные слова в моей жизни. Те, которые врезались в мою душу, как раскаленные кинжалы, выжигая ложь и страх:

- Ты словно… теплая кора дуба на закате, о которую я могу опереться…

Она видела! Она чувствовала! Не монстра, не неудачника, не холодного и замкнутого одиночку. А… опору. Дерево. Теплое, живое, надежное. И ее голос, дрожащий, но полный непоколебимой решимости. Важен. Я важен для нее.

В пустоте, где секунду назад царило блаженное небытие, вспыхнул ослепительный костер. Не разрушительный драконий огонь, а огонь жизни, надежды, невероятной, невозможной, запретной любви.

Я был идиотом. Глупцом, ослепленным своей болью и страхом, не видевшим сокровища, протянутого ему прямо в руки. Я отталкивал ее, оскорблял холодностью, бежал, когда должен был держаться крепче всего. Ради нее. Ради этого света в ее глазах, ради этого тепла ее доверия, ради будущего, которое вдруг перестало казаться безысходной тюрьмой.

Мысль, ясная и острая, как крик, пронзила остатки пустоты. Теперь я буду другим! Теперь я буду достоин! Теперь я буду бороться! Не ради себя, но ради нее, только ради нее!

И в этот миг я осознал. Осознал с леденящим душу ужасом, что все это - мои мысли, мои воспоминания, мое прозрение - происходило внутри, в то время как снаружи, в реальном мире, в той самой пещере под проливным дождем, мое тело… нет, уже не тело… дракон вышел из-под контроля.

Он вырвался.

Тот самый древний, дикий зверь, носитель разрушительного огня, которого Гриххиль учила сдерживать, которого я годами душил в себе. Он был там, на свободе.

Его инстинкты, его ярость, его слепая мощь были направлены на единственное живое существо рядом - на нее. На Лорею.

Мою Лорею.

Маленькую, хрупкую, беззащитную перед этим воплощением стихийной мощи. Я представил его - огромного, чешуйчатого, с пастью, полной кинжалообразных зубов, с когтями, способными разрезать камень, с глазами, пылающими первобытной яростью без капли разума. А потом - ее испуганное лицо, широко раскрытые, небесно-голубые глаза, полные ужаса.

Через всю окружавшую меня пустоту проросла острая, как бритва мысль - “Не допустить”.

Моя душа, только что обретшая якорь в ее образе, в ее словах, в ее тепле, рванулась вперед. Я собрал все силы своей воли, все обрывки человечности, все воспоминания о ней, сжал их в “кулак” и бросился навстречу чудовищу, которое было мной и в то же время - моим злейшим врагом.

Я должен был остановить его! Защитить ее! Вернуться!

Это была не борьба за жизнь. Это была борьба за право быть рядом с ней. За право слышать ее смех, видеть ее улыбку, чувствовать ее тепло. Она была моей причиной. Моим единственным светом в кромешной тьме. Моим спасением и моим проклятием одновременно.

Я рвался сквозь толщу пустоты, которая вдруг стала вязкой, как смола. Мне было жарко, невыносимо жарко, как в печи кузнеца, казалось, моя сущность плавилась, разрывалась на части между дикой мощью дракона и хрупким пламенем человеческой любви. Сердце - или то, что ему соответствовало в этом метафизическом смятении - ныло и горело, переполненное отчаянием и неистовой решимостью. Я видел свет. Тот самый яркий, теплый свет, что ворвался в мою пустоту. Он был там, впереди. За ним была она. За ним была реальность.

За ним был шанс.

И сквозь гул крови (или магии?) в ушах, сквозь рев дракона, который, казалось, звучал и снаружи, и внутри меня, я услышал. Словно сквозь толщу воды, далекой, но невероятно четкой. Ее голос. Тихий, дрожащий, но абсолютно, непоколебимо твердый. Как сталь, обернутая в шелк:

- Я никуда без тебя не уйду.

Эти слова стали последним толчком, тем крюком, который зацепил мое падающее сознание и выдернул его из бездны. Я рванулся навстречу свету изо всех сил, с криком, который не мог издать, с мольбой, обращенной к самому себе, к дракону, к вселенной.

И… провалился.

Сознание ворвалось в меня, как ледяной водопад. Оно обрушилось всеми чувствами сразу, оглушительно, болезненно ярко.

Невероятная, всепоглощающая мощь. Она пульсировала в каждой чешуйке, в каждом мускуле, в каждом суставе огромного, незнакомого тела. Тяжесть крыльев за спиной. Жар, исходящий изнутри, но уже не разрушительный, а… управляемый? Контролируемый? И острая, режущая боль - боль осознания того, кто я теперь. Где я.

И кто стоит передо мной.

Лорея.

Самая безбашенная графиня, которую я когда-либо видел.

Она стояла в нескольких шагах от входа в пещеру, спиной к скале, снова с ног до головы вымокшая и едва стоявшая ровно. Она была бледна, как сама смерть, дрожала от холода и ужаса, но…

Не бежала.

Ее глаза были широко раскрыты и смотрели вперед, но не на чудовище, что нависало над ней и давило своей безумной мощью.

Она видела меня. Сквозь толстый слой чешуи и горы мышц, минуя острые когти и зубы, ее глаза смотрели на меня и в них не было ненависти. Как не было и отвращения.

Шок, непонимание, страх - все было намешано в том взгляде, но не то, чего я ожидал и чего страшился.

Она не отводила взгляда и стояла, словно подтверждая свои слова.

Подтверждая, что пойдет со мной до конца.