Старая сказка

Bella e Bianca[165]

Скала Манерба, озеро Гарда, Италия — июнь 1599 года

La Strega хотела, чтобы Маргерита любила ее одну. Она желала, чтобы Маргерита садилась у ее ног, обнимала ее обеими руками за талию и клала голову ей на колени, а La Strega гладила бы ее и бранила. Она хотела, чтобы Маргерита сворачивалась клубочком в ее постели по ночам, целовала бы ее во впадинку на шее и просовывала свои маленькие ножки под ее ступни, чтобы согреться. Она хотела, чтобы вся нежность Маргериты доставалась ей и только ей одной.

Шли годы, а Маргерита молила Минерву, богиню скалы, о помощи. Она мечтала и грезила о бегстве, о спасении, о любви в разных ее видах и проявлениях. Но тяжелая масса волос по-прежнему давила ей на виски, невидимые кандалы приковывали ее к башне, дни чередовались с монотонной предсказуемостью, и вот ей исполнилось уже шестнадцать. Она превратилась в худощавую, костлявую, нескладную и некрасивую девушку, и лишь ее огненные кудри отказывались покориться воле ведьмы.

Однажды летним утром, когда La Strega только что спустилась по лестнице из ее волос и уехала, Маргерита решила испечь хлеба с медом из новой муки, мешок которой привезла ей колдунья, и взобралась на подоконник, чтобы съесть его, подобрав под себя ноги и расправив подол платья.

Было еще рано, и с севера налетал прохладный ветерок. Озеро покрылось белыми барашками волн, а на синем небе резкими мазками выделялись увенчанные снежными шапками горные вершины. Маргерита сидела на подоконнике и медленно ела теплый хлеб, наслаждаясь каждой его крошкой. Как бы ни старалась она экономить припасы, к концу месяца они безнадежно иссякали. К тому же La Strega предпочитала, чтобы она оставалась худенькой. Ей нравилось пересчитывать ребра Маргериты и жаловаться на то, какие острые у нее коленки.

Маргерита частенько грезила пиршествами. Столы, ломящиеся от яств, слуги, сгибающиеся под тяжестью подносов, нагруженных жареными цыплятами с золотистой корочкой, морковью, обжаренной в меду, и тортами, посыпанными сахарной пудрой. Подобно большинству ее снов наяву, они доставляли ей наслаждение и боль в равной мере.

Но именно мечты и не давали ей лишиться рассудка. Пока она мечтала, в душе ее оставалась надежда. Маргерита упорно цеплялась за нее.

Сегодня, когда ярко светило солнце, а кладовая была полна свежими припасами, ей не хотелось грустить. Она потянулась за лютней, начала перебирать струны и негромко запела колыбельную, которую — ей очень хотелось в это верить — услышала от матери:

«Farfallina, bella e blanca, vola vola, mai si stanca, gira qua, e gira la — poi si rests spora un fiore, e poi si resta spora un fiore». — Бабочка, красивая и белая, летай и летай, никогда не уставай, лети сюда и лети туда — она отдыхает на цветке… и она отдыхает на цветке.

Она почти ничего не помнила. Башня поглотила прошлое. Детство ее было похоже на тайный сад, обнесенный высокими стенами, войти в который она не могла. Иногда до нее вдруг доносился соблазнительный запах — так могла бы пахнуть корица, — и в памяти у нее мелькало воспоминание, быстротечное и мучительно-дразнящее. Но, по большей части, прошлое ее было подернуто туманной дымкой забвения. Она знала лишь то, что рассказывала ей колдунья.

Неужели родители и вправду продали ее за горсть горькой зелени? Ведь наверняка это очень нелегко — отдать собственную дочь ведьме. Или ее родители были очень бедны? Умирали с голоду? В таком случае, разумнее было бы продать ее в обмен на курицу или поросенка. Зелень для салата быстро вяла, да и съесть ее можно было в один присест, чего явно не хватило бы для того, чтобы сохранить жизнь умирающей с голоду семейной чете. Или же им грозило наказание? La Strega однажды обмолвилась, что ворам в Венеции отрубали руки. Смириться с этим было бы трудно. Если бы речь шла о ней, что бы она выбрала: сохранить ребенка и потерять руки, или сберечь руки, но отдать ребенка? А что, если карой служила смерть? La Strega говорила, что воров вешали, если они крали слишком уж часто. Но ведь никто не станет вешать человека только за то, что он сорвал горсть зелени?

Быть может, ее отец испугался колдуньи? Тогда Маргерита вполне понимала его. Она и сама боялась ведьмы. Даже сейчас, спустя столько лет, она смотрела на прибывающую луну с ужасом, от которого у нее холодело в животе, хотя приход La Strega означал еду, компанию и беседу.

Или же родители решили отдать ее, потому что понимали: рано или поздно их дети повзрослеют, и им придется самим искать свой путь в этом мире, и к тому, что La Strega забрала ее, они отнеслись, как к неизбежному злу? Они могли отдать ее в услужение, или в ученицы, или отправить в монастырь, или же со временем выдать замуж — но все это было бы все той же неволей, только в разных формах. Она разбиралась в таких вещах, потому что La Strega часто говорила ей о том, как Маргерите повезло, ведь она избежала подобной участи.

Ни на один из этих вопросов ответов у нее не было. И расспросить колдунью Маргерита тоже не могла, поскольку любое упоминание о ее настоящих родителях приводило ведьму в ярость. Она могла задавать вопросы только самой себе и пытаться понять.

Вот такие мысли не давали Маргерите покоя, пока она перебирала струны лютни и пела.

И тут снизу раздался голос:

— Петросинелла, опусти свои косы и дай мне подняться по золотой лестнице.

От неожиданности Маргерита едва не свалилась с подоконника, и лютня выпала у нее из рук. Она машинально посмотрела на луну, но стоял белый день, и в небе сияло солнце. «Но ведь колдунья ушла только сегодня утром, и она никогда не возвращается раньше времени», — подумала Маргерита.

— Петросинелла, опусти свои косы и дай мне подняться по золотой лестнице.

Голос был глубоким и сильным. И девушке показалось, что в нем звучат нотки сдерживаемого смеха. Это явно не La Strega. Но кто еще это может быть?

Страх и недоумение заставили ее сердечко забиться чаще. Маргерита выпростала волосы из-под серебряной сеточки и, прижавшись к стене, намотала один конец косы на крюк, вбитый в камень, а потом сбросила шелковистую массу вниз, в узкое окно. Через несколько мгновений она ощутила, как кто-то ухватился за них, и стиснула зубы, когда неизвестный начал подниматься. От каждого рывка на глаза у нее наворачивались слезы. Она обеими руками вцепилась в волосы возле самых корней, стараясь хоть как-то ослабить натяжение. Рывок, рывок, еще один. Боль стала невыносимой. И вот, когда она решила, что больше не выдержит и закричит, неизвестный добрался до подоконника. Маргерита, прижав руки ко рту, попятилась от окна. Перед нею стоял абсолютно незнакомый ей мужчина.

Он был высок, с черными вьющимися кудрями и живыми черными глазами. На нем были плотно облегающие рейтузы, расшитые золотой нитью, приталенный дублет с широкими рукавами, в разрезах которых виднелась прозрачная белая ткань сорочки, и бархатный берет, украшенный богатой вышивкой. Он окинул быстрым любопытным взглядом Маргериту, ее косу, намотанную на крюк и сбегавшую вниз по подоконнику, крошечную комнатку с узкой кроватью, сидячую ванну, яркий ковер и камин с козырьком, в котором тлели оранжевые угли, отметив полное отсутствие двери или лестницы.

— Милосердная Дева Мария, что все это значит? — пожелал узнать он.

Но Маргерита лишь смотрела на него во все глаза и молчала. Когда он шагнул к ней, она испуганно отпрянула, выставив перед собой руку.

— Не бойся. Я не причиню тебе зла. Мне просто стало любопытно. — Он говорил негромким и мягким голосом, больше не пытаясь приблизиться к ней. — Мы проплывали мимо, вверх по озеру, и я услыхал пение. Боже, что это было за пение! Оно меня очаровало. Поэтому, когда мы прибыли в порт, я сказал своим людям, что намерен вновь отправиться на север. Я подумал, что мой дядя должен непременно заполучить обладательницу такого голоса для своей concerto delle donne. Но они отнеслись к моим словам без особого восторга, так что мне пришлось сделать вид, будто я отправился на охоту.

Он с сожалением развел руки в стороны. На пальце у него сверкнул перстень со щитом, на котором геральдическим узором алели пять камней.

— Но наши расспросы в деревне ни к чему не привели — певицу не знал никто. Кто-то из жителей сказал, что в озере появилась сирена, которая заманивает рыбаков в пучину, где они и находят свою погибель. Ведьма, которая обитает в старой заброшенной башне, а в полнолуние обращается волком, сказал другой. Богиня, которая гуляет по лесу, напевая и собирая цветы для своей усыпальницы, заявил третий. Но большинство уверяло, будто все это мне почудилось. Но разве мне показалось, что этот таинственный голос выводил колыбельную, которую пела мне нянечка? — Он взял несколько нот, а потом запел: «Farfallina, bella e bianca, vola vola…»

Маргерита хранила молчание, хотя сердечко ее затрепетало в груди, как заяц, заслышавший звук охотничьего рога.

Спустя мгновение он продолжал:

— Вот я и пришел сюда прошлой ночью в надежде увидеть девушку, чей голос не дает мне покоя. И что же я вижу? Башню без двери и женщину, которая просит сбросить ей золотую лестницу. И чьи-то косы каскадом обрушиваются вниз, превращаясь в веревочную лестницу чистейшего червонного золота. Ну вот я и решил, что непременно должен подняться по этой лестнице и посмотреть, куда она ведет. Ты ведь на моем месте сделала бы то же самое, верно?

Разговаривая, незнакомец расхаживал по комнате. Он то и дело брал в руки разные предметы, вертел их, рассматривая, и ставил на место. Он отдернул занавеску, заглянув в отхожее место, наклонился и приподнял толстую косу, взвешивая ее на руке. Он старался не приближаться к Маргерите и говорил беззаботным дружеским тоном, словно они были знакомы вот уже долгие годы. Но девушка молчала, глядя на него широко раскрытыми глазами и едва осмеливаясь дышать. На поясе у юноши висел кинжал, а под облегающими рейтузами на бедрах и лодыжках перекатывались бугры мускулов.

Он встретился с нею взглядом.

— Не бойся. Я не причиню тебе зла, честное слово. Как тебя зовут? Неужели взаправду Петросинелла? Разве оно не означает «маленькая петрушка»? Что ты делаешь в этой старой сторожевой башне? Как ты сюда входишь и как выходишь отсюда?

— Никак, — хриплым голосом прошептала Маргерита.

— Надо же, она, оказывается, умеет говорить! — Незнакомец сделал вид, будто готов упасть в обморок от изумления. — А я уж было решил, что ты — немая. Ну так ответь мне, пожалуйста! Это ведь ты пела?

Маргерита кивнула.

— У тебя поистине замечательный голос! Но ты, наверное, и сама знаешь об этом. Если бы ты слышала, как он разносится над водой в сумерках, когда в голубой дымке видны вершины гор, которые, кажется, плывут на землей, а на небе восходит полная луна… Волшебное зрелище. Чарующее. Я непременно должен поведать обо всем дяде, чтобы он попробовал воссоздать эту сцену дома. Разумеется, озера у нас нет — одна только река, зато очень красивая. Может быть, на закате стоит посадить в лодку молоденьких девушек, которые играют на лютнях и поют. Это твой инструмент?

Маргерита снова кивнула. Он наклонился, взял лютню в руки и стал внимательно ее рассматривать.

— Ты хорошо играешь. Где тебя обучили этому?

— В… в Пиета, — ответила она, на сей раз почти нормальным голосом.

— В Венеции? Ага, теперь понятно. Ты — одна из хора поющих найденышей. Мне говорили, что они поют, как ангелы, сошедшие с небес на землю. Но ты мне так и не ответила. Что ты здесь делаешь?

Маргерита не знала, что сказать. Она уже успела привыкнуть к тишине и молчанию. И к одиночеству.

— Как ты сюда попала?

«Потому что родители продали меня за пригоршню горькой зелени», — подумала Маргерита. Но она не могла заставить себя выговорить эти слова. От них больно сжималось сердце.

— Ты — пленница? Но почему? Кто держит тебя здесь? Кто эта женщина, которую я видел, когда она поднималась по лестнице из твоих волос?

Маргерита беспомощно всплеснула руками.

— Прости меня, я задаю слишком много вопросов. Моя nonna говорит, что я всегда бегу там, где остальные идут шагом. Ладно, давай знакомиться. Меня зовут Лучо. — Он заколебался, потом добавил: — Я — из Флоренции. А как зовут тебя?

— Маргерита.

Как странно и непривычно звучит ее собственное имя! Она не произносила этих четырех слогов вот уже многие годы. Сейчас они показались девушке такими острыми, что могли поранить ей язык.

— Значит, Петросинелла — не настоящее твое имя?

Маргерита покачала головой, а потом, набравшись храбрости, выпалила:

— Так зовет меня она. — И тут, испугавшись, сжалась в комочек.

— Она? — переспросил Лучо. — Та женщина, что приходила сюда прошлой ночью? Это она держит тебя здесь пленницей?

Маргерита кивнула.

— И кто же она?

— La Strega.

— Ведьма?

Маргерита вновь утвердительно кивнула.

— У нее есть имя?

А вот этого Маргерита сказать ему не могла.

— Но почему она заперла тебя здесь, в этой Богом забытой башне? Что ей от тебя нужно?

И на этот вопрос Маргерита тоже не могла ответить.

Лучо присел на краешек стола, взял яблоко из миски и принялся задумчиво грызть его.

— Настоящая загадка, клянусь Богом. А я еще проклинал дядюшку за то, что он отправил меня в такую глушь за несчастным бушелем[166] лимонов! Какая тоска, думал я. Но вместо этого я обнаруживаю девушку, которую заперла в башне ведьма. Настоящая арабская сказка! И давно ты здесь?

— Больше четырех лет. — Маргерита вспомнила о насечках на стене. Пятьдесят две луны, пятьдесят два пореза на руках. — Мне было двенадцать, когда она привезла меня сюда.

— Двенадцать! Да ты и сейчас не выглядишь старше. Ты уверена, что тебе уже шестнадцать?

Она кивнула.

— Ты такая худенькая и бледная, — сказал он. — Только посмотри на свою кожу — нигде не веснушки. — Он застал ее врасплох, подавшись вперед и взяв за руку. — Вот, смотри, их всего несколько, у самого запястья. Наверное, это оттого, что ты высовываешь руку на солнце?

А Маргерита не могла ни пошевелиться, ни заговорить. Она даже едва дышала.

Он повернул ее руку тыльной стороной вверх.

— А ты — настоящая bella е blanca, — негромко проговорил он.

И вдруг он выпустил ее руку и попятился. Маргерита опустила глаза и увидела, что он смотрит на ее исчерканные шрамами запястья. Устыдившись, она потянула вниз рукава платья, чтобы скрыть их. Лучо отвернулся, продолжая грызть яблоко и сделав вид, что ничего не заметил. Он выглядел таким огромным, что заполнил собой все пространство крошечной комнатки. Лучо. Вот, значит, как его зовут. Это имя означает «свет», подумала она. Если так, оно ему шло. Над его головой словно бы светила лампа, окутывая его своим сиянием, тогда как остальная комната съежилась в полумраке.

— У тебя есть еще что-нибудь поесть? — Он метнул огрызок в уборную и вскинул руки торжествующим жестом, когда тот угодил точно в отверстие в полу.

— Есть немножко, — ответила она.

— Хорошо. Я не спал всю ночь, наблюдая за башней и ломая голову вопросом, что ты здесь делаешь. Я умираю с голоду. Давай поедим.

Она с ужасом смотрела, как он, ничтоже сумняшеся, за один присест уничтожил едва не половину ее месячных припасов. Впрочем, Маргерита испытывала тайное удовольствие, когда он кинжалом срезал огромные ломти ветчины с окорока и протягивал ей со словами:

— Ешь! Ты такая худая. Если бы моя nonna увидела тебя, то всплеснула бы руками и привязала тебя к стулу, а потом начала кормить с ложечки, как маленькую. Маленький кусочек, оставшийся на тарелке, она воспринимает как личное оскорбление. У тебя не найдется еще немного хлеба? А-а, ты печешь его на решетке? Это почти как готовить на костре в походе, верно? До того, как отправится в эту поездку, я не сталкивался ни с чем подобным, но теперь меня уже можно смело назвать опытным кашеваром. Можно, я попробую приготовить что-нибудь? А ты сиди и ешь. Давай я устрою тебе пир. У тебя есть грибы? Нет? А яйца?

Маргерита вдруг обнаружила, что сидит на табурете и с удовольствием поглощает столько пищи, сколько не ела еще ни разу в жизни, со смехом наблюдая за его неуклюжими попытками испечь хлеб. В конце концов она не выдержала, спрыгнула со стула, усадила его на свое место и испекла хлеб сама. Пока она готовила, он забрасывал ее вопросами, и она отвечала на них, как могла, не в силах устоять перед его очарованием и любопытством.

По мере того как она, медленно подбирая слова и то и дело умолкая, рассказала ему свою историю, веселость Лучо угасла, и лицо его стало строгим и мрачным.

— Мы должны вытащить тебя отсюда, — решительно заявил он и вскочил на ноги, словно собираясь перебросить ее через плечо и унести с собой прямо сейчас.

— Но как? — с внезапной решимостью Маргерита ухватилась за его предложение. — Быть может, ты принесешь мне моток шелка, чтобы я сплела себе лестницу? Спуститься отсюда можно только по моим косам, а они, к несчастью, прикреплены к моей голове.

Он поднял кинжал.

— Это легко исправить.

Маргерита испуганно отпрянула, схватившись обеими руками за голову, словно желая прикрыть ее.

— Ты никогда не пробовал завязать волосы узлом?

— В общем, нет, — признался он. — Но ведь наверняка это можно сделать.

— Я уже пыталась. — Она обреченно опустилась на стул. — Как бы сильно я его не затягивала, он все равно развязывается. Ты готов рискнуть и доверить свою жизнь пряди волос, не зная, надежно ли она привязана?

Он покачал головой, хотя в глазах у него вновь вспыхнуло веселое изумление.

— Ты никогда не слышала о такой штуке, как веревка?

— Разумеется, слышала. Я же не идиотка. Но ты, случайно, не обратил внимания на то, сколько отсюда до земли?

— Не забывай, я поднялся сюда, — с усмешкой ответил он. — И лететь отсюда вниз далеко и долго.

— И где же мы возьмем такую длинную веревку? — Уже сами слова «мы» и «веревка» вселили в нее такую поистине детскую радость и восторг, что Маргерита нахмурилась и отвернулась, не желая, чтобы он заметил, как ей хочется, чтобы эти планы осуществились, а не остались мечтами или сном.

— Мы приплыли на озеро Гарда на лодке. На ней столько веревок, сколько ты не видела никогда в жизни. Я вернусь на лодку, возьму подходящую веревку, снова приду сюда и заберу тебя. Все просто!

Но восторг Маргериты быстро остыл.

— Она привязала меня здесь. Магией, я имею в виду. Даже если у тебя будет такая длинная веревка, что по ней можно залезть на луну, ты не сможешь забрать меня отсюда, пока не разрушишь заклинание.

Он беспомощно уставился на ее.

— И как это можно сделать?

— Понятия не имею, — ответила она.

Пир на весь мир

Скала Манерба, озеро Гарда, Италия — июнь 1599 года

Комнатка в башне казалась такой маленькой, пока здесь был Лучо. После его ухода она вдруг опустела.

И некое подобие мира и покоя в душе Маргериты оказалось разрушено напрочь. Она не могла заставить себя ни читать, ни шить, ни даже играть на лютне. Девушка безрадостно прибралась в комнате, уничтожая следы оставленного им беспорядка и испытывая неподдельный ужас при взгляде на опустевшую кладовую.

— Чем ты занимаешься целыми днями? — спрашивал у нее Лучо. — Неужели тебе не бывает скучно? Меня уже заела тоска, хотя я провел тут всего полчаса!

Это замечание больно задело ее, хотя она и не понимала почему. Маргерита отвернулась, чтобы он не увидел ее лица, но юноша почувствовал ее настроение и схватил девушку за руки.

— Прости меня, я вовсе не хотел сказать, что мне скучно с тобой! Я просто имел в виду, что не могу сидеть взаперти. На твоем месте, зная, что никуда не могу пойти или что-нибудь сделать, я бы точно спятил!

— Разумеется, мне тяжело, но другого выбора у меня нет.

Он побыл с нею еще немного, что было очень мило с его стороны — уж это-то она понимала. Но, по мере того как небо за окном потемнело и первые облака потеплели от света заходящего солнца, он становился все более и более рассеянным. В конце концов он сказал:

— Прости меня, но мне надо идти. Мои люди уже наверняка тревожатся обо мне. Но я вернусь, обещаю.

Но ведь La Strega учила ее, что обещаниям мужчин верить нельзя.

В ту ночь Маргерита спала плохо. Она лежала с открытыми глазами, перебирая в памяти каждое мгновение визита Лучо. То, как волосы падали ему на лоб. Его сильные руки. Его веселый смех. Решимость, с которой он заявил:

— Мы должны вытащить тебя отсюда!

Ей очень понравилось то, что он сказал «мы». До сих пор в ее жизни были только «я» и «меня». Она несколько раз повторила про себя:

— Мы должны вытащить тебя отсюда!

«Пожалуйста, пусть это случится на самом деле. Пусть сбудется моя мечта, — думала она, но уже в следующую минуту говорила себе: — Не будь дурочкой. Он ушел и больше никогда не вернется. Кому охота связываться с ведьмой?»

Наконец она заснула вся в слезах. Но утром ее разбудил звонкий голос, весело долетавший снизу:

— Маргерита, Маргерита, опусти мне свои косы, чтобы я мог подняться по этой великолепной лестнице!

Она едва не свалилась с кровати на пол. Протирая заспанные глаза, она неуверенной походкой подошла к окну. Снаружи уже занялся яркий солнечный день. У подножия башни она увидела Лучо, рядом с которым стоял нагруженный мешками мул. Через плечо у юноши был переброшен моток веревки, а в руке он держал корзинку. Он помахал ей рукой.

— Доброе утро, mia bella e blanca, — прокричал он. — Подними меня! Я привез с собой еду!

Маргерита опустила вниз свои косы, чувствуя, как радостно затрепетало в груди ее сердечко. Лучо привязал к косе веревку, чтобы она втянула ее наверх и закрепила на крюке. Затем она принялась поднимать наверх мешок за мешком с припасами до тех пор, пока у нее не заныли руки, а щеки не заболели от постоянной широкой улыбки. Закончив, она поняла, что не может сделать и шагу из-за мешков с провизией, которые заняли всю комнату. Тогда Лучо стреножил мула и оставил его щипать траву и листья на кустах, растущих в расщелинах скал, а сам поднялся к ней в башню по веревке. К тому времени, как он спрыгнул с подоконника, она успела умыться, причесала растрепанные после сна волосы, надела свое лучшее платье и даже пощипала себя за щеки, чтобы они заалели.

— Вернувшись в гостиницу, я сообразил, что уничтожил почти все твои припасы. Моя nonna всегда говорит, что своим аппетитом я пущу ее по миру, — сообщил ей Лучо. — Еда, кстати, была не очень. Неудивительно, что ты такая худенькая. Я не мог допустить, чтобы ты страдала от голода из-за меня, поэтому встал с утра пораньше и отправился на рынок. Я привез тебе те продукты, которые у тебя были, плюс еще кое-что вкусненькое. Свежие фрукты и овощи, рис, целую курицу — ты сможешь ее ощипать? Должен признаться, что сам я не представляю, как это делается.

Маргерита кивнула, плача и улыбаясь сквозь слезы.

— И куда я все это спрячу? Как только… как только она вернется, то сразу же поймет, что здесь кто-то был.

— Не бойся, мы вытащим тебя отсюда еще до того, как ведьма вернется, — уверенно заявил Лучо. — Ты сама говорила, что она приходит только в полнолуние, верно? Значит, у нас есть почти целый месяц.

Маргерита опустилась на постель и закрыла лицо руками.

— Разве ты не хочешь вновь стать свободной? — с любопытством спросил он.

— О да, хочу, конечно. Очень хочу. Просто… ты ее не знаешь… она… она очень могущественная.

— Что ж, я тоже, — заявил Лучо. — Или, по крайней мере, мой дядя, а я купаюсь в лучах его славы. Не волнуйся ты так. Нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить. Во всяком случае, так говорит мой дядя. Хочешь есть? Потому что я, например, умираю с голоду. Давай поедим и подумаем, что можно сделать.

В его корзинке обнаружились настоящие деликатесы. Свежий белый хлеб из настоящей пшеничной муки тонкого помола. Жареная баранина, приготовленная с лимонным соком и розмарином, розовая и нежная в середине, пропитанная собственными соками. Салат из белых бобов в маленьком керамическом горшочке с крышкой. Пирог с орехами и медом.

В Маргерите вдруг проснулся голод, какого она никогда не испытывала раньше. Она съела все, что положил ей на тарелку Лучо, будучи твердо уверенной в том, что никогда еще не пробовала ничего более вкусного.

— Я не могу остаться надолго, иначе у меня будут неприятности, — сказал Лучо. — Предполагается, что сейчас я нахожусь в Лимоне и Гарде, покупая лимоны, лайм, апельсины корольки и гранаты, чтобы отвезти их во Флоренцию своему дяде. И бочонки со снегом из Монте-Бальдо, чтобы кондитеры могли готовить его любимый торт-мороженое все лето. Они смешивают снег с розовой водой, сахаром и фруктовым соком, так что получается такая вкуснятина, что пальчики оближешь.

Маргерита попыталась представить себе, каково это — есть снег. Идея эта привела девушку в восторг.

— Расскажи мне о своем доме, — попросила она, ложась на постель и жалея о том, что не может расстегнуть пояс. Она еще никогда не наедалась досыта так, что больше ей ничего не хотелось.

Лучо стал рассказывать ей о большом городе цвета охры, парящем над рекой в окружении покатых невысоких холмов.

— В нем есть самый большой в мире собор, увенчанный огромным куполом. Этот величественный храм — одно из архитектурных чудес света. А какие у нас художники! Ты никогда не видела ничего подобного. Мой самый любимый художник — Рафаэль, он жил во Флоренции лет сто назад. А ты похожа на Мадонну с его картин. Бледное серьезное лицо и прелестные золотисто-рыжие волосы. Если посадить тебя на лугу, среди цветов, да еще с кудрявыми херувимами у ног, то ты могла бы позировать ему.

«Рафаэль,[167] — подумала она. — У него такое же имя, как у ангела исцеления». Маргерита улыбнулась.

— Жаль, что я не умею рисовать, как Рафаэль, — сказал Лучо. — Я бы написал с тебя картину! Тебе нужно улыбаться почаще — твоя улыбка похожа на рассвет над заснеженным полем.

Маргерита закусила губу и отвернулась, чувствуя, как загорелись у нее щеки. Словно сообразив, что своим пристальным взглядом напугал ее, Лучо тоже отвернулся и принялся беззаботно рассказывать ей о своей семье, об их палаццо с тихим и красивым внутренним двориком и часовней, украшенной великолепными фресками, повествующими о Шествии волхвов. Он рассказал Маргерите о своих сестрах, матери, о дяде, который так добр с ними.

— Правда, он уже забыл, что это такое — быть молодым. Он на шестнадцать лет старше матери. Клянусь, иногда мне кажется, что он уже родился старым.

— Ты живешь с ним?

— Да, наши семьи очень близки. Он любит музыку и искусство не меньше меня, так что у нас есть кое-что общее, по крайней мере. О том, что у него есть своя concerto delle donne, ты уже знаешь. Он ею очень гордится. Он приглашает лучших певцов со всего мира — из Мантуи, Падуи и Рима… Он с восторгом примет и тебя, mia bella e blanca. Ты станешь сияющим алмазом в его короне. Как только мы вытащим тебя отсюда, я отвезу тебя во Флоренцию, и ты споешь для него. Обещаю, он сразу поселит тебя в своем палаццо и назначит богатый пансион.

Идея эта показалась Маргерите столь замечательной и соблазнительной, что у нее перехватило дыхание. Лучо улыбнулся, глядя на нее.

— Все, что от нас требуется — вытащить тебя отсюда. Ты уверена, что ведьма привязала тебя к башне заклинанием? Откуда ты знаешь, что она наложила его на тебя?

— Я чувствую его, — ответила Маргерита. — Оно как невидимые оковы на моих запястьях, лодыжках и языке. Ты задаешь мне вопросы, на которые я не знаю ответа. Ты хочешь, чтобы я ушла из башни, но я не могу этого сделать.

— Это приворотное заклинание кажется мне похожим на страх, — словно бы между делом обронил Лучо. — Ты не пробовала нарушить его?

— Как?

— Можем попробовать вместе. Для этого тебе совсем необязательно спускаться вниз по веревке. Я могу просто опустить тебя. Сделаю петлю на конце, и все, что от тебя требуется, — крепко держаться, только и всего. Но сначала давай лучше обрежем тебе волосы, чтобы ты в них не запуталась. — И он обнажил кинжал.

Маргерита отпрянула с таким видом, словно он собрался перерезать ей горло.

— Нет, пожалуйста, не надо, — пролепетала она.

Он с недоумением взглянул на нее.

— Ты не веришь, что я не причиню тебе вреда?

— Верю… но… ты не должен обрезать мне волосы… она узнает… и убьет меня.

— Но как она узнает? К тому времени, как она доберется сюда, мы будем уже далеко.

Маргерита покачала головой, обеими ладошками смахивая выступившие на глазах слезы, умоляя его не обрезать волосы и силой принуждать ее покинуть башню.

— Я привязана к ней, — выкрикнула она. — Неужели ты не понимаешь? Я не могу уйти, она приворожила меня.

В конце концов Лучо оставил попытки переубедить ее и убрал кинжал, заверив Маргериту, что никогда не станет заставлять ее сделать что-либо против ее желания.

— У нас впереди еще целый месяц, — заявил он. — Я наведу справки и постараюсь узнать, как разрушить приворотное заклинание. Хотя где и у кого это можно узнать, я пока не представляю. Может, в Манербе есть какая-нибудь знахарка? Сегодня вечером я поспрашиваю об этом в гостинице.

— Только не рассказывай никому обо мне, — в панике взмолилась девушка. — Если кто-нибудь узнает о том, что я здесь, ведьма очень рассердится. Пожалуйста, не рассказывай никому.

Лучо сел и нахмурившись взглянул на нее.

— Обещаю, что не стану никому рассказывать о тебе. Хотя не исключено, что сделать это придется, если мне понадобится помощь, чтобы вытащить тебя отсюда. Но я расскажу о тебе только в случае крайней необходимости.

Маргерита кивнула, вытирая слезы тыльной стороной ладони и пытаясь не показать ему, как она испугалась того, что ведьма узнает о его появлении.

— Я задержусь здесь еще на несколько дней, — нахмурившись, сказал Лучо. — Мне не хочется оставлять тебя одну. Я что-нибудь придумаю, скажусь больным, например. По крайней мере теперь я могу быть уверен, что после моего ухода ты будешь питаться нормально! — Он посмотрел в окно, проверяя, где стоит солнце. — Я оставил своим людям записку, в которой сказал, что ухожу охотиться на целый день. Они знают, как я люблю охоту. Но на обратном пути мне придется подстрелить зайца или птицу, иначе они заподозрят меня. Я еще никогда не возвращался с охоты с пустыми руками.

— Значит… ты любишь охотиться? — спросила она, пытаясь оттянуть момент, когда он встанет и скажет, что ему пора уходить.

— О да, очень! — вскричал Лучо, и лицо его осветилось неподдельным энтузиазмом. — Я занимаюсь этим большую часть времени. Мы выезжаем в горы верхом с соколами и собаками или же охотимся пешими, с луками.

— У тебя есть собаки? Мне всегда хотелось иметь щенка, но она не позволяет мне.

— Мои собаки — огромные косматые зверюги, которые привыкли ежедневно пробегать большие расстояния. Они бы сошли с ума, если бы оказались запертыми здесь. — Он с неприязнью обвел взглядом комнату и передернул плечами, словно жалея, что не может уйти отсюда немедленно.

— А лошадь у тебя есть?

— Да, красивый вороной конь по кличке Неро. Он попал ко мне еще жеребенком, и я сам приучил его к седлу и узде. Но взять его с собой я не мог: лодка — не самое подходящее место для лошади.

— А я никогда не видела лошади, — призналась Маргерита.

Лучо с удивлением воскликнул:

— Никогда не видела лошади! Ты много потеряла. Лошади — одни из самых красивых созданий Господа.

— В Венеции нет лошадей, по крайней мере, настоящих. А в башню лошадь тоже не поместится. — Маргерита постаралась улыбнуться.

— Я научу тебя ездить верхом! — вскричал Лучо. — Можешь считать, ты не жила, пока не промчишься по полю на рассвете, когда над землей еще стелется туман, а птицы поют так, что сердце радуется.

Она с восторгом посмотрела на него.

— С удовольствием.

— Мы подберем тебе гнедую кобылу, под цвет твоих волос. И рыжего пса. Ты произведешь настоящий фурор при дворе с такими-то волосами.

Маргерита зарделась и отвела глаза. От волнения у нее перехватило дыхание. Он говорил так убежденно, словно был уверен в будущем, тогда как она боялась загадывать дальше завтрашнего дня.

— Значит… ты и вправду думаешь, что мы сможем разорвать заклинание? И ты вправду думаешь, что я смогу убежать отсюда?

Он удивился.

— Ну конечно! Это будет трудно? Пожалуй. Но я же поднялся наверх и спустился вниз, как и эта твоя ведьма. Тебе просто придется быть храброй. А теперь мне действительно пора уходить, иначе мои люди станут меня искать. — Он встал.

Не в силах более сдерживаться, она вскочила на ноги и протянула к нему руки. Ей очень не хотелось, чтобы он уходил.

— Не бойся, — укорил он ее и взял за руки. — Я обязательно вернусь завтра. Обещаю.

Маргерита умоляюще взглянула на него. И вдруг Лучо наклонился к ней и поцеловал в губы. На мгновение они прильнули друг к другу, став единым целым, а потом Лучо разжал объятия и отступил на шаг.

— Прости меня. Мне не следовало… Но ты выглядела такой… Не волнуйся. Я вернусь завтра.

Он улыбнулся ей, хотя в его темных глазах светились тревога и тоска, отвернулся, взялся за веревку, перебрался через подоконник и был таков.

Ночью Маргерите снились кошмары. И вдруг она проснулась от резких колик в животе. Она согнулась пополам от боли, и на лбу у нее выступил холодный пот. «Она узнала обо всем, ей все известно, и она протыкает мою глиняную куклу иголками, — подумала девушка. — Я никогда не вырвусь из-под ее власти!»

Колики продолжались всю ночь, и утром Маргерита почувствовала себя настолько разбитой, что не нашла в себе сил встать с постели и, свернувшись клубочком, тихонько заплакала.

Утро казалось бесконечным, а Лучо все не приходил. Маргерита оставалась в постели.

Наконец снизу донесся голос юноши. Веревка натянулась, и он стал подниматься. Она с трудом сползла с кровати, чтобы накинуть платье. Но вдруг с губ ее сорвался хриплый крик. Она стояла, вся дрожа, и смотрела на постель. Кровь запятнала простыни. Она оглядела себя. Ее camicia тоже была перепачкана в крови.

— Прости меня, я не смог прийти раньше, — выдохнул Лучо, перелезая через подоконник. — Я едва сумел убедить своих людей задержаться еще на денек. Но они настояли, что отправятся на охоту вместе со мной. Мне пришлось удирать от них в лесу… Маргерита, что случилось?

— У меня идет кровь. Она знает. Она нанесла мне удар ночью. — Вся дрожа, она отняла руки и показала ему кровавые пятна на своей camicia.

В мгновение ока Лучо оказался рядом, обнимая ее за плечи и переводя взгляд с ее бледного лица на подол сорочки, а с него — на перепачканные кровью простыни.

— Но… разве у тебя никогда не было кровотечения раньше, mia bella e blanca? — мягко спросил он. — Это нормально, когда у женщины открывается кровотечение.

Маргерита покачала головой.

Лучо присел рядом с нею на кровать и привлек ее к себе.

— Кровотечение должно было начаться у тебя еще некоторое время назад. Моим сестрам было тринадцать и четырнадцать лет, когда это случилось с ними, и я слыхал, что у некоторых девочек кровотечение начинается еще раньше. В этом нет ничего страшного. Моя младшая сестра Алессандра всегда стонет, плачет и предпочитает оставаться в постели, приложив к животу горячий камень, завернутый во фланель.

Она озадаченно уставилась на него.

— Ты никогда не слышала о том, что у женщин каждый месяц открывается кровотечение? — спросил Лучо.

Маргерита покачала головой, но потом заколебалась.

— Она спрашивает меня каждый месяц, не началось ли у меня кровотечение, пока ее не было. Я… я думала, что она имеет в виду… — Она опустила взгляд на свежий алый шрам у себя на запястье, оставшийся после последнего пореза шипом розы.

— Зачем ты сделала это? — всполошился Лучо. Он схватил ее за руки и повернул их ладонями кверху, так что обоим стала хорошо видна испещренная шрамами кожа на запястьях Маргериты. — Твоя прекрасная белая кожа, такая мягкая… Как ты могла так изуродовать себя?

Кровь бросилась девушке в лицо.

— Ты думаешь, это сделала я? Нет! Разве я смогла бы? У меня нет ни ножа, ни бритвы, ничего, чем я могла бы порезаться. Нет, это все она!

— Это она поранила тебя? Ведьма? Это она изуродовала тебе запястья? — Лучо, не веря своим ушам, смотрел на нее.

— Моя кровь, — выкрикнула Маргерита. — Вот почему я здесь. Ей нужна моя кровь.

— Но зачем?

Маргерита не могла ответить. Она и так рассказала ему уже слишком много. В животе у нее холодным клубком свернулся страх, как толстая черная змея.

Лучо наклонился и поцеловал сначала одно запястье, а потом и другое. Затем он прижался лбом к ее ладоням. Несколько мгновений они сидели молча, не шевелясь, но затем Лучо вдруг вскочил на ноги и отошел.

— Ладно, сейчас я нагрею воды, чтобы ты вымылась. Тебе сразу станет легче. — Он набрал ведро воды. — Ты ела что-нибудь? Тебе обязательно надо поесть. Не удивлюсь, если узнаю, что кровотечение началось у тебя так поздно потому, что ты постоянно недоедаешь.

И он принялся хлопотать вокруг нее. Когда Маргерита вновь оказалась в кровати, уже выкупавшаяся, в свежей camicia и на чистых простынях, он приготовил ей завтрак и подал его ей в постель. Все это время он избегал смотреть на нее, тогда как Маргерита, напротив, не сводила с него глаз. Воздух между ними, такое впечатление, искрился от напряжения.

— Сегодня я принес тебе инжир, — сказал он. — Хочешь, я почищу его?

— Никогда не ела инжира. Он вкусный?

— Можешь считать, что ты не жила, если не ела инжир! — воскликнул он. — Давай я разрежу одну штучку.

Лучо ловко разрезал инжир на четыре части и принес ей. Она с сомнением посмотрела на дольки. Кожура была пурпурно-зеленоватого цвета, а семечки внутри выглядели розовыми и мясистыми. Он улыбнулся ей.

— Не бойся, пробуй смело.

Маргерита неуверенно взяла мягкий фиолетовый фрукт, посмотрела на него, а потом перевела взгляд на Лучо. Он кивнул и улыбнулся, и тогда она поднесла инжир ко рту и откусила кусочек. Он взорвался на языке таким бесподобным вкусом, какого она еще никогда не пробовала. Нежный, ароматный, пикантный. Маргерита с восторгом посмотрела на юношу, а потом жадно доела дольки, смущенно смеясь, когда сок потек по подбородку.

— Он безумно вкусный!

Лучо ничего не ответил, и она с удивлением посмотрела на него. Он же не мог оторвать взгляда от ее губ, а потом вдруг протянул руку и бережно стер капельку сока в уголке ее рта. Она вздрогнула от прикосновения и замерла, расширенными глазами глядя на него. А он провел пальцем по ее пухлой нижней губе, а потом подался вперед и поцеловал ее долгим поцелуем. Тело ее растаяло. Одной рукой Маргерита обвила Лучо за шею, притягивая к себе, и губы ее раскрылись навстречу его губам.

Наконец он оторвался от нее.

— По-моему, ты меня околдовала, — прошептал он, опуская голову рядом с нею на подушку. — Я не могу думать ни о чем, кроме тебя. Я не могу спать, потому что беспокоюсь, как ты здесь одна, и не страшно ли тебе.

— Я тоже не могу спать, потому что думаю о тебе, — прошептала она в ответ.

— Ты околдовала меня? Ты — ведьма?

— Нет! — воскликнула она и оттолкнула его.

Он рассмеялся, обнял ее и вновь поцеловал. Она пылко ответила на его поцелуй, прижимаясь к нему всем телом.

Он застонал и отстранился.

— От твоего присутствия у меня кружится голова. Я не могу думать больше ни о чем, когда ты рядом. Ох, Маргерита, давай спустимся по веревке со мной! Я отвезу тебя в Лимоне. Ты когда-нибудь плавала на лодке?

Она покачала головой.

— Тебе понравится, вот увидишь. Лодка будет скользить по волнам, как птица, ветер наполнит паруса, так что мы помчимся быстрее лошади, скачущей галопом. Пройдет всего несколько часов, и мы окажемся уже далеко отсюда. А потом поедем ко мне домой, во Флоренцию. Там ты будешь в безопасности. Она никогда не найдет тебя.

— Ой, как было бы хорошо! Я очень этого хочу!

— Ну так в чем же дело? Бояться нечего. Я не уроню тебя. — И он поцеловал ее в шею.

— Заклинание, — пробормотала Маргерита.

Но он не сводил глаз с ее грудей, которые приподнимались и опадали под тонкой тканью ее camicia. Он медленно потянул сорочку с плеч, покрывая поцелуями ее плечи и опускаясь ниже.

— У тебя такая белая кожа, она похожа на просвечивающийся шелк. Я вижу под нею синие прожилки вен, — пробормотал он. Он опустил сорочку ниже, обнажив красное родимое пятно на левой груди. — Ага, родинка в виде венчика петрушки, — прошептал он и наклонил голову, чтобы поцеловать его. Очень медленно он лизнул его языком, а потом легонько прикусил. Она ахнула и крепче прижала к груди его голову, и каким-то образом губы его нашли сосок, и она снова ахнула и выгнула спину.

Лучо резко сел и оттолкнул ее от себя.

— Пожалуйста, не надо, — хрипло сказал он.

Она почувствовала себя уязвленной, с тревогой глядя на него.

— Что случилось?

— Ничего! Просто… неужели ты не понимаешь, как сильно я хочу… а когда ты издаешь такие звуки… и смотришь на меня… Лучше я пойду. — Он встал.

Маргерита села на постели, стараясь запахнуть на горле расстегнутый ворот своей camicia.

— Пожалуйста, не уходи.

Он старательно избегал ее взгляда.

— Я должен. Это неправильно. Ты невинна, как дитя. Ты не понимаешь. — Быстрым шагом он пересек комнату и взялся за веревку.

Маргерита бросилась к нему и обхватила его обеими руками.

— Лучо! Пожалуйста!

Он застонал и привлек ее в свои объятия. Они надолго замерли, слившись в поцелуе и раскачиваясь в такт неслышной музыке небес. Одна его рука потянула вниз сорочку и легла на ее обнаженную грудь, а другая скользнула по талии и накрыла ягодицы. Он развернул девушку и прижал к стене, стаскивая с нее camicia. И тут его пальцы нащупали влажную щель у нее между ног. Он глухо застонал и крепче прижал ее к себе. Другой рукой он завозился с поясом своих рейтуз. У него ничего не получалось, и он схватился за завязки штанов уже обеими руками, но потом опомнился и отстранился от нее. Пальцы его были перепачканы кровью.

— Маргерита… mia bella e blanca…Я не могу. Так нельзя, — пробормотал он.

— Лучо, — взмолилась она, сама не понимая, чего хочет, сознавая лишь, что не вынесет, если он уйдет.

Не глядя на нее, он схватился за веревку и выскользнул в окно.

— Я вернусь, обещаю. — С этими словами юноша исчез.

Освобождение

Скала Манерба, озеро Гарда, Италия — июль 1599 — апрель 1600 года

Дни казались бесконечными.

Еще никогда Маргерита не чувствовала себя такой одинокой. Она страстно жаждала возвращения Лучо, ведь его слова расцвечивали мир, отчего он выглядел огромным и ярким, как никогда раньше. Она жаждала ощутить его поцелуи и прикосновения. Тело девушки преисполнилось новых ощущений — чувственных и женственных. Она целыми днями расхаживала по комнатке, а по ночам металась по постели без сна. На закате Маргерита садилась у окна и пела, вкладывая в песни всю свою тоску и любовь, надеясь, что он услышит ее и вернется.

И он вернулся. Спустя три недели Лучо вернулся.

Когда он взбирался по веревке, Маргерита высунулась из окна, улыбаясь ему сквозь слезы. Ее огненно-рыжие распущенные волосы каскадом обрамляли фигурку. Она не произнесла ни слова, лишь протянула к нему руки, когда он взобрался на подоконник. Он прижался губами к ее губам. На долгое мгновение они замерли в поцелуе, а потом Лучо мягко высвободился, но, спрыгнув в комнату, вновь привлек ее к себе.

— Мне небезопасно целовать тебя, пока я не окажусь на твердой земле. При виде тебя голова у меня кружится так сильно, что я могу сорваться вниз, — сказал он. — Ох, mia bella e blanca, как же я скучал о тебе!

— Я тоже.

И они вновь прильнули друг к другу в поцелуе.

— Я привез тебе кое-что, — сказал он, усаживая ее к себе на колени. — Смотри.

Он достал из кармана маленькое золотое колечко.

— Это тоже нечто вроде приворотного зелья. Если ты наденешь его, оно привяжет тебя ко мне, а все остальные приворотные заклинания будут разрушены.

— Это же обручальное кольцо, — с удивлением пробормотала она, примеривая его на палец.

Он рассмеялся.

— Проведя взаперти почти всю свою сознательную жизнь, ты все равно узнала обручальное кольцо с первого взгляда. Ох, уж эти девушки!

— Такое носила моя мать. — Голос ее дрогнул от любви, боли и страха.

— Если бы я мог, то женился бы на тебе в соборе, со всеми полагающимися песнопениями, воскурением фимиама и слезами, но священника у нас с тобой нет, равно как и собора, так что придется тебе подождать, пока я не привезу тебя во Флоренцию.

Маргерита медленно кивнула. Он наклонился к ней и поцеловал.

— Давай дадим друг другу супружеские обеты, как будто мы поженились по-настоящему? Давай поклянемся, что будем верны друг другу, будем любить друг друга и все такое прочее? Потому что мне очень больно, Маргерита. Ты должна быть моей. Я должен знать, что ты — моя. Я не нахожу себе места с тех пор, как впервые увидел тебя. Нет, с тех пор, как услышал твое пение. Пожалуйста, mia bella e blanca, давай поклянемся друг другу. Любовь разрушает все заклятия, я знаю. Надень мое кольцо и скажи…

Она закрыла ему рот поцелуем, а потом взяла лицо в ладони. Отпустив его, она показала юноше кольцо на пальце.

— Я клянусь тебе во всем. Так хорошо? Потому что я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Лучо нежно поцеловал ее.

— Клянусь…

— Ш-ш, — сказала она и положила его руку себе на грудь.

У него перехватило дыхание, и рука его сжала нежное полушарие. Он поднял ее на руки и перенес на кровать.

Ночь раскинула над ними свои объятия, и все было замечательно. Они любили друг друга так страстно и самозабвенно, как никто и никогда раньше. Во всяком случае, так они говорили себе, вглядываясь в глаза друг другу и став одним целым в мягком свете свечей. А потом наступил рассвет, и Лучо встал, собрал одежду и сказал:

— Любимая, пойдем домой.

Но уйти Маргерита не могла.

Лучо умолял ее, соблазнял и приказывал. Все было напрасно. Она отказывалась сделать хотя бы шаг к окну.

— Я не могу, не могу, — беспомощно повторяла она, пока он кричал, неистовствовал и даже плакал. А когда он подхватил ее на руки и понес к окну, она громко вскрикнула и повалилась на пол.

— Я не могу остаться. Я должен уйти, — гневно вскричал он. — Неужели ты не понимаешь? Я и так задержался здесь слишком долго. Эта поездка должна показать моему дяде, что я стал взрослым мужчиной, способным нести ответственность за свои поступки. А он сочтет меня бестолковым глупцом, которому понадобился целый месяц, чтобы добыть несколько жалких лимонов. Он меня не поймет. Я собирался взять тебя с собой, чтобы ты ослепила его своей красотой и голосом, чтобы показать, сколь серьезны мои намерения по отношению к тебе. Мои люди уже заподозрили, что я тайком ускользаю от них к женщине. Они все ему расскажут. И он сочтет это мальчишеской влюбленностью, глупой выходкой. Маргерита, пожалуйста, я тебя умоляю. Мне нужно, чтобы ты ушла со мной!

Но она не могла.

После его ухода она горько проплакала весь день. Солнце скрылось за горами, и башня погрузилась в темноту. Она развела огонь в очаге и приготовила себе скудный ужин, смахивая слезы, безостановочно катившиеся по щекам, а потом уселась на подоконник и стала есть.

Взошла луна. Она была почти полной.

Маргериту охватила паника. Она вскочила на ноги и обвела взглядом комнату, повсюду замечая признаки того, что здесь побывал Лучо. Золотое кольцо на пальце. Изобилие продуктов. Простыни, запачканные его семенем. Веревка, все еще привязанная к крюку. Кинжал, который она оставила себе по его настоянию, чтобы защититься, если в том возникнет надобность.

Навещая ее, всякий раз La Strega ужасно сердилась, даже если подсвечник стоял не на своем месте. Ее золотистые глаза львицы подмечали любую мелочь.

Маргерита заметалась по комнате, наводя порядок. Она выстирала простыни, хотя ей было невыносимо жаль смывать запах Лучо. Отвязав веревку, свою единственную и последнюю надежду убежать отсюда, она смотала ее, всхлипывая от отчаяния. Она уже решила спрятать ее под кроватью, но потом испугалась, что колдунья найдет ее. Кроме того, она не знала, что делать с провизией. Чужие мешки, незнакомая посуда, еда, которой раньше не было. Конечно, можно было сбросить все в яму в уборной, но ведь La Strega может заметить их внизу, на камнях.

В конце концов Маргерита с огромным трудом расковыряла свой импровизированный бетон вокруг потайного люка и вновь приоткрыла его. От запаха, ударившего снизу, ее едва не стошнило. Это был запах смерти и забвения. Но она нашла в себе силы зажечь свечу, а затем вновь и вновь спускалась по ступенькам, перетаскивая вниз мешки с провизией. Отправив вниз последний из них, она долго сидела на краю потайного люка, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, а руки и ноги дрожат от усталости. Она погрузилась в пучину самой черной меланхолии и покорности судьбе. Ей представился случай убежать отсюда, но она не смогла разорвать заклинание, которое ведьма наложила на ее душу. Ей была дарована любовь, страсть, свобода, будущее… но даже магия любви Лучо оказалась бессильна помочь ей.

Она останется здесь, в башне, до самой смерти.

Как всегда, La Strega появилась, когда на небе взошла полная луна. Кажется, она моментально учуяла что-то, стоя на подоконнике и обводя комнату пристальным взглядом золотистых глаз. Маргерита, с выражением полнейшей покорности на лице, глядела себе под ноги.

— Ты скучала по мне, Петросинелла? — осведомилась ведьма.

— Да, конечно… мама, — отозвалась Маргерита, чувствуя, как горит лицо, а тело стало слишком большим и неуклюжим.

— Мама? Это на тебя не похоже, Петросинелла. Ты стала слишком мягкой и покорной.

— Простите меня! — вскричала она, в отчаянии заламывая руки.

— Что случилось? — голос колдуньи стал жестким и неприятным.

— Ничего! Просто… просто мне было очень одиноко. Месяц тянулся невыносимо долго. Солнце летом заходит очень поздно, а встает так рано, что дни кажутся бесконечными. Простите меня, я не собиралась жаловаться. Я всего лишь рада видеть вас. Почему вы не садитесь? — безостановочно тараторила Маргерита, обмирая от страха.

— Я проголодалась. Давай поднимем наверх еду, и ты приготовишь мне что-нибудь поесть. Разве ты не хочешь узнать, что я принесла тебе в подарок?

— Конечно, хочу, — безучастно отозвалась Маргерита, но потом спохватилась и изобразила на лице живейший интерес. — Еще бы! Я хорошо себя вела! Что вы мне принесли?

La Strega оглядела комнату. В ней царила безупречная чистота. Все мешки и горшочки стояли на своих местах в строгом геометрическом порядке. Кровать была заправлена очень аккуратно, без единой морщинки. Но все равно она нахмурилась.

Маргерита молитвенно сложила руки перед грудью и изо всех сил постаралась напустить на себя невинный вид нетерпеливого ожидания и нечаянной радости.

— Я принесла тебе сласти и новый сборник песен, — медленно проговорила La Strega, не сводя глаз с лица Маргериты.

— Ой! Большое вам спасибо! — Всего месяц назад Маргерита и впрямь была бы на седьмом небе от счастья и благодарности, но Лучо разорвал границы ее мирка и раздвинул их, словно взорвав бочку с порохом. Она вперила безмятежный взор в колдунью и улыбнулась так, что у нее заболели щеки. Затем она привязала к крюку веревку, которуя принесла с собой La Strega, и сбросила ее вниз Магли, щебеча без устали, как ребенок, пока колдунья наконец не отвела глаза и не расслабилась.

Они съели непритязательный ужин, и Маргерита стала греть воду для ванны ведьмы. Сердце гулко стучало у нее в груди, и она со страхом думала о том, как она вытерпит прикосновение колдуньи к своему телу сегодня ночью, теперь, когда она познала настоящую любовь.

Когда La Strega блаженно вытянулась в теплой воде, по поверхности которой плавали розовые лепестки, Маргерита покорно протянула ей свое запястье.

— У тебя было кровотечение в этом месяце? — осведомилась La Strega.

— Нет, — солгала Маргерита.

La Strega кивнула, удовлетворенная, и провела розовым шипом по синим прожилкам вен на руке девушки.

Лето медленно сменилось осенью, дни стали короче, серп луны, то растущий, то убывающий, отражал моменты наивысшего душевного напряжения в жизни Маргериты, отмечая унылые и пустые дни, когда не происходило ровным счетом ничего.

А в ноябре ее удивил своим возвращением Лучо.

— Я должен был увидеть тебя еще раз и убедиться, что с тобой все в порядке, — выпалил он, перелезая через подоконник. — Ты выглядишь прекрасно! Ты стала настоящей красавицей! Совсем не такая худенькая, как раньше. Я убедил дядю, что должен вернуться, когда соберут урожай оливок, сказав ему, что, дескать, горные оливки будут вкуснее оливок с равнин. — Разговаривая, он расстегнул перевязь с мечом и отшвырнул ее в сторону, стаскивая рубашку через голову. — Mia bella e blanca! У тебя все хорошо?

— Теперь, когда ты здесь — да, — ответила она, бросаясь к нему в объятия. — Я уже думала, что ты больше никогда не придешь! Я так боялась…

— Не говори ничего, — приказал ей Лучо, словно это не он все время болтал без умолку. Он поцеловал ее так, словно хотел проглотить. — Ох, любимая! Как же я скучал о тебе!

— Да!

Маргерита высвободила волосы из-под сеточки, стащила через голову платье и помогла ему избавиться от панталон. Они повалились на кровать, смеясь и путаясь в одежде.

Позже, удовлетворенные, они лежали в объятиях друг друга и делились новостями о том, что произошло за эти месяцы, пока они не виделись. Лучо провел с нею ночь и почти весь следующий день. Он вновь умолял Маргериту набраться мужества и покинуть башню. И вновь Маргерита не смогла сделать этого.

Прошла зима. La Strega приходила каждый месяц, в полнолуние, невзирая на дождь и снежные бури. Она жаловалась на холод, которого никогда раньше не чувствовала, жаловалась на боль и усталость, а однажды, поднеся руку к огню, удрученно протянула:

— Смотри, сколько морщинок у меня появилось! Мои руки стали похожи на руки древней старухи.

— Должно быть, это все от холодов, — в отчаянии заявила ей Маргерита. — По-моему, такой холодной зимы еще не было, верно?

Ночью, лежа в кровати, La Strega отпихнула Маргериту.

— Ты так растолстела, Петросинелла, что занимаешь все место.

— Нет, нет! Места вполне хватает, — ответила Маргерита, пытаясь стать как можно меньше.

Перед ее внутренним взором вдруг промелькнули воспоминания. Восемь маленьких скелетов, выложенных, подобно спицам колеса. Сейчас Маргерита была выше любого из этих мертвецов. И она действительно набрала вес. Всякий раз, приходя к ней, Лучо приносил массу всяких деликатесов. Он любил смотреть, как она ест, и ему нравилось видеть перемены в ее фигуре. Груди ее округлились и потяжелели, став достаточно большими, чтобы с трудом уместиться в его ладони. Живот из худенького и впалого стал мягким и круглым. Но то, чему так радовался Лучо, вызывало негодование у колдуньи. Поэтому Маргерита старалась скрыть свои формы от ведьмы и ни в чем не перечить ей, чтобы та не шарила по ее телу посреди ночи в поисках любви и нежности.

Хотя Маргерита поддерживала комнату в безукоризненном состоянии, никогда не поднимала глаз, не огрызалась и не задавала неудобных вопросов, La Strega вела себя капризно и раздражительно. Она урезала рацион питания Маргериты.

— Очевидно, я кормлю тебя слишком хорошо. Ты разжирела, — безжалостно заявила она однажды.

Если бы не мешки и бочонки Лучо, спрятанные под полом, Маргерита запросто умерла бы от голода. Почему-то теперь ей все время хотелось есть, как если бы еда стала единственной ниточкой, связывающей ее с Лучо.

В начале весны La Strega обнаружила на виске седой волос. Она отвесила Маргерите пощечину.

— Ты мне солгала? У тебя начались кровотечения?

— Нет-нет! — вскричала Маргерита, и на сей раз она не солгала. Кровь шла у нее только один раз, после этого ничего похожего больше не случалось, так что девушка даже усомнилась в словах Лучо о том, что кровотечения открываются у женщин ежемесячно.

La Strega осмотрела все ее сорочки и простыни, но пятен не обнаружила. Она ничего не сказала, но взгляд ее то и дело с подозрением останавливался на девушке, так что Маргерите приходилось изображать собой милую маленькую девочку, которая хочет только одного: чтобы ее мамочка была счастлива. Ей казалось, будто ее тайна растет в ней, грозя вырваться наружу через уши, нос и рот, словно струя крови.

Как только La Strega уходила, Маргерита выкапывала из мешка с мукой свое обручальное кольцо и надевала его на палец.

— Лучо, — шептала она, прижимая прохладный ободок к щеке. — Лучо, где ты?

Лучо вернулся в апреле, вскоре после того, как Маргерите исполнилось семнадцать. Она игриво выпростала волосы из-под сеточки и швырнула ее на стол, а потом развязала серебристую ленту, чтобы опустить косы вниз и дать ему возможность взобраться на башню. Когда он появился в окне, она уже нетерпеливо распускала шнуровку корсета. Он выставил перед собой руку, прося ее не спешить, опустился на стул и усадил ее к себе на колени.

— Mia bella e bianca, — сказал он, и его теплое дыхание защекотало ей щеку. — Я говорил кое с кем насчет приворотного заклинания. Она говорит… она говорит, что разорвать его можете только ты сама или ведьма. И никто более.

— Его нельзя разорвать? — Маргерита была ошеломлена.

— Нет! Это можешь сделать ты! Неужели ты не понимаешь? Ты можешь разрушить это заклинание, ты!

Она в растерянности покачала головой.

— Но как?

— Она говорит, что ты должна заглянуть в свое сердце. Ты поймешь, как это можно сделать, когда придет время.

— Но я не знаю, как это сделать! Не знаю!

— Подумай, Маргерита! Ты прожила здесь пять лет. Неужели ты ничему не научилась от ведьмы?

— Я пыталась, — шепотом ответила девушка. — Но что я могу сделать? Лучо, ты не понимаешь! Она… она видит и знает все. Я не могу противостоять ей.

— Она знает о нас? — требовательно спросил Лучо.

Маргерита покачала головой.

— Не знаю. Не думаю. Она подозревает…

— Но она не знает! Она ничего не знает. Прошу тебя, Маргерита, подумай. Не знаю, сколько еще я смогу ждать тебя.

Маргерита заплакала, и Лучо принялся утешать ее и просить прощения. А потом осушил ее слезы поцелуями. Вскоре они вновь сплелись в объятиях, как шестеренки часов, существование которых друг без друга не имеет ни цели, ни смысла.

Немного погодя он рассказал ей о ворожее, с которой советовался, уродливой старой карге, которая собирала клочья овечьей шерсти, застрявшие в колючих кустах на опушке леса. Она была такой старой и согбенной, что, опираясь на клюку, ей было невероятно трудно нести корзинку, и Лучо поспешил ей на помощь. Она поблагодарила его и пожелала отплатить ему чем-нибудь за помощь. И вот тогда он и спросил у нее совета.

— Но я не знаю, как разрушить заклинание. Неужели ворожея больше ничего тебе не сказала?

— Это — все, что она мне сказала. Разрушить заклинание может только тот, кто наложил его, или тот, на кого оно было наложено. И что ты должна заглянуть в свое сердце, потому что ответ находится внутри.

Маргерита сердито воскликнула:

— Неужели ты думаешь, что я не убежала бы отсюда давным-давно, если бы знала ответ? Эта старуха наплела тебе невесть что!

Лучо встал и оделся, и каждый мускул его тела дрожал от гнева.

— Маргерита, я люблю тебя. Правда, люблю, но это не та жизнь, о которой я мечтал. Я устал томиться желаниями, пребывая вдали от тебя, и устал терзаться отчаянием и разочарованием, находясь рядом с тобой. Мне нужна жена, которая разделит со мной мою жизнь. Сейчас я отправляюсь в Лимоне. Через несколько недель я вернусь. Если к тому времени ты не придумаешь, как вырваться из башни, я больше не вернусь. Никогда. Ты понимаешь меня?

Маргерита кивнула, бледная и заплаканная. После его ухода она легла на кровать и свернулась калачиком. Сил встать и заняться чем-либо у нее не осталось.

И лишь вид луны, чей разбухший круг взошел над горизонтом, в конце концов заставил ее подняться с постели. Мысль о том, что холодные руки ведьмы будут вновь касаться ее тела, была Маргерите невыносима. Она достала из-под кровати кинжал, подаренный Лучо, и поднесла его к шрамам на запястьях, а потом прижала к мягкой массе золотых волос, каскадом обрамлявших ее. Волос, принадлежавшим умершим девушкам. Если она отрежет их, то разрушит ли заклинание? А вдруг не разрушит, а La Strega придет и увидит ее с безжалостно обстриженной головой. Что она тогда сделает? Убьет ее, в этом Маргерита не сомневалась.

Но она готова была скорее умереть, чем потерять Лучо, своего возлюбленного, свою любовь.

Она села на подоконник, глядя на темную линию горизонта и снежные пики гор, озаряемых последними лучами солнца. Высоко в небе над озером кружил орел, паря в вышине на крыльях ветра. Каждая жилочка в теле девушки затрепетала, требуя свободы. Она попыталась вспомнить заклинание, которым ведьма привязала ее к башне. Там были какие-то слова, ритм, девять капель крови и чужие волосы, вплетенные в ее собственные.

Задыхаясь от волнения, словно загнанное в угол животное, Маргерита приподняла тяжелую копну своих волос и отрезала одну прядку у самых корней. Она лежала на ее ладони, длинная и волнистая, похожая на золотистую ленту. Затем она стала осторожно перебирать косы, ища место, где волосы других девушек были вплетены в ее собственные, магией или искусством, доселе неизвестным Маргерите. Найдя его, она вырезала и этот клочок из своих волос, шепча себе под нос:

— Богиня скалы, услышь мои мольбы. Дай мне силу освободиться и полететь, как птица.

Девушка вдруг ощутила прилив мужества. Она выбросила отрезанную прядь волос в окно и провожала ее взглядом, пока золотистое сияние не погасло в темноте. Теперь она держала в руках прядку собственных волос.

Она сунула ее в глиняный горшочек, капнула на нее розовым маслом, а потом зажгла толстые красные свечи, расставив их треугольником. Когда солнце скрылось за горизонтом, а на небе взошла луна, она уколола себе палец и выдавила в горшочек девять капель крови, приговаривая:

Она не знала, откуда к ней пришли эти слова — откуда-то из темных и сокровенных глубин ее естества. Громко проговаривая их вслух, она взяла длинный вощеный фитиль, подожгла его от пламени одной из свечей и поднесла к волосам, пока они не съежились и не вспыхнули чадным пламенем, оставив после себя дурно пахнущий пепел. Подойдя к окну, она развеяла его по ветру.

Сейчас сердечко ее билось так, что готово было выпрыгнуть из груди, а руки дрожали. Схватив мешок, она набила его продуктами, а потом отыскала самую теплую шаль и крепкие башмаки. Скатав ковер, Маргерита принялась в страшной спешке отковыривать вокруг потайного люка засохший мучной раствор, которым она заделала щель. Веревка была спрятана там, внизу, а без нее бежать было невозможно.

— Петросинелла, опусти свои косы, чтобы я могла подняться по золотой лестнице.

Маргерита так и замерла, сидя на корточках и обратившись в статую. Снизу вновь долетел голос ведьмы, она уже явно сердилась. Маргерита с трудом поднялась на ноги, и у нее вдруг так сильно закружилась голова, что девушка едва не упала. Пинком ноги отправив кинжал обратно под кровать, она раскатала ковер, прикрыв им потайной люк. Платье ее, небрежно сброшенное, валялось на полу. Она влезла в него и стала натягивать, но пальцы ее вдруг стали такими непослушными, что она не могла завязать тесемки. Кое-как справившись, она поспешила к подоконнику. Волосы ее перепутались, но у нее уже не было времени расчесывать их. Наматывая их на крюк и сбрасывая вниз, она вдруг краешком глаза уловила блеск золота. Она забыла про подаренное Лучо кольцо! В отчаянии сорвав его с пальца, она сунула ободок в ближайший мешок.

Когда над подоконником показалась La Strega, она была очень зла на задержку, а завидев беспорядок в комнате, пришла в состояние тихого бешенства. Кровать стояла неубранной, сеточка для волос, лента и щетка валялись на полу. Она вперила гневный взор в Маргериту, которая стояла, сложив руки на животе и глядя себе под ноги, как ребенок, которого родители застали в тот момент, когда он втихаря таскал сладости из вазы.

— Почему ты не откликалась так долго? Чем ты занималась? Почему здесь такой беспорядок? Ты, ленивая неряха, что ты делала целыми днями? Посмотри на себя! А ну, застегни платье как следует!

Опустив глаза, Маргерита заметила, что завязки порвались и платье разошлось у нее на груди. Она испуганно ахнула и попыталась запахнуть корсаж.

— Простите меня, я нечаянно. Платье стало мне тесным, не знаю почему. — От волнения и страха она захлебывалась словами.

La Strega протянула руку и схватила ее за запястье. Лицо ее побелело, а глаза сверкали, когда она окинула Маргериту пристальным взглядом с головы до пят, наконец заметив и ее округлившийся живот, и налившиеся тяжестью груди.

— Ты, маленькая шлюха, — прошипела она. Взгляд ее метнулся к неприбранной постели, а потом вернулся к Маргерите, которая испуганно съежилась. — Дрянь! — завизжала ведьма. — Ты предала меня! — Она так сильно ударила Маргериту, что та повалилась на пол, всхлипывая и держась рукой за щеку. — Кто он? Кого ты впустила сюда?

— Ни… никого.

— Ты лжешь! Когда это случилось? Сколько месяцев прошло? Так я и знала, что что-то случилось! Я видела, что заклинание не работает так, как должно. Я решила, что ты повзрослела, но ты все время лгала мне. — La Strega выхватила кинжал. — И ты заплатишь мне за это! — Она схватила Маргериту за волосы, три раза обернула косу вокруг своего левого запястья и полоснула по ней клинком. Нож рассек волосы, и Маргерита полетела на пол. Ведьма осталась стоять, сжимая в руке россыпь огненно-рыжих волос. Она поднесла их к губам и поцеловала, а потом отшвырнула в сторону.

— Я никогда не прощу тебя, — ледяным тоном заявила La Strega. — Теперь ты мне и даром не нужна.

И замахнулась кинжалом.