Сто и одна ночь

ГЛАВА 12

Меня немного знобит, но дело не в простуде, — да я и не помню, когда болела в последний раз. Надо бы зажечь лампу, но все брожу по комнате, наступая на бледные прямоугольники фонарного света, льющего в окно. На лэптопе только что зажглась заставка — звездное небо.

Чувствую себя загнанной в угол. Чтобы ни делала — это не выход. Я как муха, которая чем сильнее старается выбраться, тем больше запутывается в паутине. Но как же не пытаться?..

Полтора часа до полуночи…

Этого времени мне бы хватило, чтобы дойти до Графа пешком. Но я не пойду. Пора привыкать к мысли, что я больше его не увижу.

Открываю на лэптопе файл. Думала, он унесет меня, — или, хотя бы, напомнит, почему все происходящее — к лучшему. Но не выходит даже складывать буквы в слова. Побегаю глазами по строчкам — и понимаю, что в памяти не остается ничего. Захлопываю крышку лэптопа.

Мне больно.

Когда я в последний раз чувствовала такую сильную душевную боль?.. Восемь месяцев назад, обнаружив, что происходит с отцом…

Мне всегда с ним одновременно невероятно просто и невероятно сложно. Просто — потому что он любит меня. Сложно — потому что ради моего счастья он может даже засадить меня в клетку — образно выражаясь. Хотя… Нет, все-таки, образно.

Он никогда не верил в компромиссы — и уж точно не верит сейчас. Сначала меня это устраивало — как одна из черт характера близкого человека. Я с радостью следовала тому направлению, которое он указывал. Помню первый день, когда я перешагнула порог его дома уже в роли приемной дочери… Опустим, на какие ухищрения для этого пришлось пойти ему — судимому, официально безработному, не женатому мужчине. Не удивлюсь, если по предоставленным документам он числился законопослушным, женатым, высокооплачиваемым менеджером по продаже, например, бетона.

Да, мой папа оказался вовсе не таким простым человеком, как можно было подумать, глядя через стекло кафе на размягченные в чае сухарики. Он и в самом деле окончил педагогический университет и некоторое время преподавал физику в старших классах, но потом получил судимость — и это поставило крест на его работе. Долгое время его источники дохода были для меня тайной за семью печатями.

Итак, первое, что он сделал, когда я переступила порог его дома, — постриг меня налысо — вши к тому времени еще не вывелись. Вот так — с сияющей головой — из-за отсутствия волос, и сияющим лицом — из-за улыбки до ушей — мы отправились на первый в моей жизни шопинг — под закрытие торгового центра, чтобы избежать толпы.

В ту ночь я засыпала в своей комнате, в своей кровати, на постельном белье, которое выбрала себе сама… Выбор, кстати, оказался не из легких. Сначала я остановилась на сдержанном серо-голубом комплекте — как взрослая. А потом… «К черту!» — решила я. Насмотрелась за свою жизнь на казенное постельное белье. И насобирала себе ассорти из разных комплектов.

Наволочка — в крупную клетку от бледно-розового до бордового. Простыня — цвета морковного сока. И апофеоз: светло-лимонный пододеяльник с принтом в виде бежевых мишек в голубых штанишках и платьицах. Пижама тоже нашлась подходящая: темно-синие шорты до середины бедра и майка на бретелях вишневого цвета с ярко-желтым жирафом. А на смену — голубая, в белые овечки. Думала, вдруг папе не понравится, а он, когда увидел, аж цокнул языком от удовольствия. Наверное, этим поступком я снова напомнила ему ту женщину.

Только заснуть мне во всей этой красе не получилось. Меня переполняли новые ощущения, эмоции, мысли, мечты — чувствовала себя надутым до предела воздушным шариком. Завернулась в новенькое, еще пахнущее магазином, одеяло и протопала на кухню. Папа, как мальчишка, с ногами сидел на длинном широком подоконнике, в полной темноте. Увидел меня — и подвинулся на середину, предлагая сесть рядом, чтобы мы вместе упирались спинами в одну подушку.

Сидели, молчали. Тишина была вовсе не напряженная, а спокойно-счастливая.

Время от времени дул ветер, ему подвывала наша овчарка. По моей пижаме — прямо по сонному жирафу — ползали тени от яблоневых веток. Иногда ветки тихонько скреблись в окно.

Мне казалось, что я уснула, — и попала в добрую-предобрую сказу. А еще мне казалось, будто через эту подушку между нашими спинами от меня к папе перетекали теплые целебные токи. Так, наверное, мы становились семьей. Настоящее волшебство.

…Сорок минут до полуночи.

Если выйти прямо сейчас, я бы успела добраться до Графа на автобусе.

Не стоит мне смотреть на часы.

Замечаю в зеркале свое отражение — и изумленно останавливаюсь.

Я долго привыкала к такому же выражению лица моего отца, которое всегда возникало неожиданно, цепляясь за неизвестную мне деталь. Словно он заглядывает в пропасть. Все гадала, что же такое могло произойти, чтобы так разъедало душу спустя годы. У меня и плохое, и хорошее не то, чтобы забывалось… но откладывалось в какой-то дальний отсек памяти и извлекалось только по мере необходимости. А он — думал, думал, думал об этом… Сначала мне было жаль, что ему так плохо. Потом, спустя годы, я поняла, что ему завидовать надо — умеет так глубоко чувствовать… Это же дар! А теперь я понимаю, что верной все-таки была первая догадка.

Иногда встреча с человеком откладывает отпечаток на всю жизнь. И тогда ты становишься похож на купюру, которую просматривают на свет: вроде все, как обычно, но при правильном ракурсе замечаешь: потускнел взгляд, появились ранние морщинки, невесть откуда взялся седой волос… Зачем нам дано такое испытывать?

Прошло целых десять лет, прежде, чем папа рассказал мне о Ксении — единственном прототипе в моей истории, кому я не изменила имя. Интересно, понравилось бы моему папе имя Глеб? Вчера я смотрела на него и думала, что это имя идет ему больше, чем настоящее.

…Двадцать минут.

Сердце колотится. За это время до Графа можно добрался лишь на такси. А я — в домашней одежде, с растрепанными волосами, без макияжа… Хотя какая теперь разница?..

Все дело именно в нем — приемном отце.

А, точнее, в его умении добиваться своего. Сегодня утром я спросила, чего же он добивается на этот раз. Отец ответил: «Только одного — твоего счастья». Но я слишком хорошо помню, что такое — быть счастливой. Это совсем не то, что я чувствую сейчас.

…Пятнадцать минут.

Прячу телефон в выдвижную полку стола — чтобы не видеть циферблат.

Теперь мне не успеть к Графу до полуночи. Только если прямо сейчас выскочить на улицу — и тотчас же поймать попутку…

Осознаю, что стою посреди комнаты. По щекам текут слезы.

Мне ведь сейчас совершенно все равно, кто такой Граф, что и кому он сделал. Я настолько пьяна своими чувствами к нему, что — даже осознавая это — все равно верю: со мной он мог бы стать другим человеком. Точнее: со мной он мог бы стать настоящим.

…Осталось минут десять.

Не успеть.

Совсем скоро Граф повернет ключ в замке своей двери. Он принципиальный. Жестокий. Злой — на себя и на всех. Возможно, будь у меня больше времени, рассекреть меня отец позже…

Не выдерживаю. Накидываю на плечи куртку, натягиваю сапоги — и выбегаю на улицу. На меня набрасывается ледяной ветер. Стою у самого края тротуара. Кутаюсь плотнее, прячу ладони под мышками — перчатки оставила дома. От холода и переживаний меня трясет так, что клацают зубы. Зато в голове проясняется.

Господи, как же хорошо, что нет ни одной попутки!

До полуночи от силы пара минут.

Ничего ужасного не произошло — начинает пробиваться сквозь панику здравая мысль. Это просто гормоны. Осеннее обострение. То, что наши дороги с Графом пересеклись, — недоразумение. Мы слишком разные, слишком неподходящие друг другу. Единственный нюанс — это принятие его прикосновений. Но если есть Граф, значит, где-то есть и кто-то еще с таким же качеством.

Прошу сигарету у спешащего прохожего. Угощает, дает прикурить едва ли не на ходу. Мельком бросает взгляд на мои дрожащие пальцы — и спешит дальше.

Я не курила уже одиннадцать лет.

Кашляю и морщусь. Но постепенно вспоминаю, какое это было удовольствие. Наслаждаюсь последними затяжками. Тушу окурок о спинку скамейки и отшвыриваю его в темноту. Одна сигарета. Исключение из правил. Больше этого не повторится.

Уже, наверняка, за полночь.

Все. Началась моя новая жизнь — без Графа.

Возвращаюсь домой. Из холода и темноты — в тепло и свет. Вместе с камнем, давящим в области груди, чувствую облегчение. Эта изматывающая роль Шахерезады сыграна. Едем дальше. Оставить ли мне эту квартиру или вернуться к отцу?..

Запираю за собой дверь — и замираю. Слышу, как из шуфлядки в столе доносится песня Адель «Someone Like You» — впервые звонит мой мобильный телефон, купленный специально для роли Шахерезады.

Бросаю взгляд на часы в коридоре — семь минут первого. Иду в спальню. Мелодия замолкает.

Достаю телефон, смотрю на экран — девять пропущенных вызов — и вздрагиваю, когда мобильный начинает вибрировать. Снова звучит та же мелодия. Когда отвечаю на звонок, я уже знаю, кого услышу.

— Не могу заснуть без сказки, — звучит знакомый голос.

Изо всех сил сжимаю переносицу, чтобы успокоить эмоции.

— Ты — слишком взрослый, чтобы засыпать под сказку, — стараюсь говорить бесстрастным голосом, но даже сама слышу, настолько мягко и печально у меня получается.

— А ты — слишком маленькая, чтобы перечить старшим.

— Граф…

«Сказки больше не будет», — хочу продолжить я — но не получается. В конце концов, отец говорил про встречи — о разговорах по телефону речь не шла… Ну, вот, я уже пытаюсь договориться со своей совестью.

— Да, Крис?

— Граф…

Не могу!

И не хочу.

Иду на кухню в поисках гипотетической пачки сигарет, которую могли оставить прежние хозяева квартиры. Шарю по полкам, хотя знаю, что ничего не найду. Но мозг отвлекается, становится легче.

Граф молчит. Общаются две тишины наших комнат. Слышу в телефоне сирену скорой помощи, проезжающей под окнами Графа. Сначала едва слышно, затем — громче, тише — и снова ни звука. До Графа, наверное, доносится, как я хлопаю дверцами шкафчиков.

Нахожу зажигалку.

Усмехаюсь.

Залезаю на подоконник с ногами, чиркаю зажигалкой, смотрю, как вспыхивает — и гаснет отражение огонька на стекле.

— Знаешь, что ты сегодня пропустила? Паэлью! Если бы телефон мог передавать запахи, ты была бы уже здесь. Передо мной еще можно устоять, но перед моей паэльей — никогда!

Я чувствую его улыбку, она словно перетекает в меня вместе с его голосом, растворяется во мне, греет меня. Улыбаюсь в ответ. Мы оба знаем, о чем молчим, и я благодарна Графу, что он не задает самый главный вопрос. Возможно, потому, что не хочет получить ответ.

— Можно попробовать твою паэлью? — спрашиваю я и достаю из шкафчика вилку.

— Только лопаткой — еда еще на сковородке.

— Хм…

Меняю вилку на деревянную лопатку — и снова залезаю на подоконник. Зачерпываю невидимую паэлью. Улыбаюсь, представляя, какой может видеть меня в окне случайный прохожий — например, тот самый, что давал мне прикурить. Тогда — дрожащие руки, сейчас — поедание воздуха лопаткой…

— Какие огромные креветки! — прижимаю телефон плечом к уху и трогаю воображаемую креветку пальцем.

— А запах! — настаивает Граф. — Ты чувствуешь?!

Подношу лопатку к лицу. Прикрываю глаза. Вдыхаю.

— Восхитительно!

— Это все сухое белое вино! Я пожертвовал целым бокалом, и боги возблагодарили меня за это, — в его голосе чувствуется гордость. — Правда, затем сбили с пути мою спутницу, которая всегда появлялась к полуночи… Возможно, она просто задерживается. Как думаешь?

Я делаю глубокий медленный вдох.

— Думаю, она не появится.

— Может быть, завтра?

Пауза скручивает меня в жгут.

— Подожди, не отвечай! — Граф перебивает мое «никогда». — Мало ли что произойдет за сутки. Ведь жизнь такая непредсказуемая… А ты забыла о вине! У меня есть тост. Поднимай бокал.

— Давай, — свободной рукой изображаю, что держу бокал за ножку.

— Крис… — задумчиво произносит он, но тотчас же берет себя в руки. — За непредсказуемое завтра!

— Да, Граф.

Слышу, как в телефонной трубке раздается звон стекла.

— Теперь я готов послушать продолжение сказки, — Граф пригубливает вино. — Сейчас я как раз прислоняюсь спиной к столешнице там, где вчера ночью ты рассказывала мне сказку. Теперь это — мое любимое место в доме.

Прикладываю пальцы к моментально вскипевшей щеке. Улыбаюсь.

— А я сижу у тебя на кухне, за столом. Передо мной — тарелка с остатками паэльи. И я не начну сказку, пока не съем все до последнего зернышка риса.

— Еще вина?

— Да, пожалуйста… Теперь я готова, — промакиваю губы невидимой салфеткой.

— Я весь обратился в слух, Шахерезада…

— В следующий раз Глеб встретил Лану за три дня до намеченного с Ксенией мероприятия.

Принцесса подошла к Глебу на том же месте, где он застал ее поцелуй с франтом — в сквере, в двух кварталах от ее колледжа. На этот раз Лана была одна. Случайная встреча? И, в самом деле, не приходила же она сюда каждый день в надежде его найти…

— Ты что, универ бросил?! — с тревогой в голосе и взгляде спросила Лана — безо всяких приветствий.

По крайне мере, там она точно его искала.

В универе Глеб не появлялся больше месяца. Это однообразное, жвачное, неторопливое существование — с крохотной стипендией, отмечанием посещений, нормативами по физкультуре — было настолько далеко от его реальности, от его переживаний, что Глеб не видел смысла продолжать учебу. Его жизнь неслась по другому руслу.

Он днями напролет собирал и разбирал машины. Теперь к нему приезжали даже с окрестных городков. Глеб работал на совесть, просил немного. Уже скопил некоторую сумму — не огромную, но позволяющую чувствовать себя мужчиной. Принимать решения. Настаивать.

Уже девять дней он жил вместе с Ксенией.

Они спали в одной постели, завтраками за одним столом. Прикосновений по-прежнему катастрофически не хватало, но с каждым днем они случались все чаще и длились все дольше — и от этого Глеб испытывал постоянную эйфорию. Его отстраненная, блуждающая улыбка смущала даже знакомых.

Но теперь Глеб не улыбался. Встреча с Ланой обрушила на него воспоминания о жизни до Ксении — обо всем, что он замуровал в себе, — и хорошее, и плохое.

— Бросил, — ответил Глеб — и засунул руку в карман куртки — там, где лежал каштан.

Лицо Ланы вмиг помрачнело, лоб прорезала морщинка.

— Ну и дурак.

Глеб усмехнулся.

Дурак. Он и не спорил.

— Отца-то когда видел в последний раз?

Глеб крепко сжал каштан в ладони. Отпустил.

— Давно.

— Он же совсем один… Зачем ты так?

Глеб на секунду прикрыл глаза.

— Чего ты хочешь?..

— Хочу, чтобы тот идиот, который вселился в моего Глеба, наконец, исчез! — Лана кулаком в вязаной перчатке боднула его в лоб.

— Ты узнаешь, если это произойдет, — холодно ответил Глеб.

— А может, к тому времени я уже не захочу это знать?!

Лана не так все поняла.

Да, его отношения с Ксенией развивались лишь в настоящем времени. Состояли только из «здесь и сейчас», как линия — из точек. Что будет дальше, Глеб не загадывал. Интуитивно он понимал, что в мире, где все стремится к балансу, к состоянию покоя, невозможно постоянно находиться на взлете, на краю. Что-то должно произойти. Но это случится в будущем. «Здесь и сейчас» он жил вместе с Ксенией в одной квартире.

Только, как ни сложилась бы жизнь, к Лане он не вернется. Чувство вины отталкивает сильнее неприязни — даже сильнее ненависти.

— Ладно, прости… — Лана поджала губу.

— За что?

— За дурака и идиота. Ты не такой.

Они замолчали, дожидаясь, пока возле них шумно разминутся мамы с детьми.

— Нет, такой.

Лана коротко выдохнула.

— Хочешь мороженного?

— Сейчас?

— Ну, конечно, сейчас! Все-таки в чем-то я была права… — в ее глазах снова появился теплый, медовый отблеск. — Ты что, холода испугался? — Лана выдохнула облачко пара.

— Просто на тебя не похоже, — улыбнулся Глеб.

Принцесса уже тащила его к магазину.

— Больно ты много сейчас обо мне знаешь!

Лана выбрала мороженое и за Глеба: ванильное, в хрустящей шоколадной глазури, на палочке. Глеб заплатил.

— Вот видишь, не так уж и страшно, — Лана откусывала мороженое крохотными кусочками. Прохожие бросали на нее любопытные взгляды. — Чего смотришь?! — весело прикрикнула она на парня.

Глеб не узнавал Лану. Он больше не чувствовал рядом с ней прежнего трепета, но восхищения она вызывала еще больше. В пестрой вязаной шапочке, в ярких смешных перчатках, все еще с легким загаром, с морозным румянцем, она выглядела иностранкой среди черно-серой задумчивой людской массы, частью которой был и Глеб.

Лана казалась такой жадной к жизни, звонкой, понятной, близкой — полная противоположность ускользающей, загадочной Ксении. Но тянуло Глеба туда — в неизвестность, к женщине, которая его не любила, в полупустую квартиру, с матрасом вместо кровати. Все время, которое он проводил с Ксенией порознь, Глеб воспринимал как нечто, подобное на бесполезную рекламу посреди захватывающего кино.

— Чем ты хоть занимаешься? — спросила Лана, слизывая с верхней губы кусочек глазури.

Что-то всколыхнулось в Глебе — воспоминание из той, прошлой жизни. Он отвернулся.

— Машины чиню.

— Вижу, хорошо зарабатываешь, — Лана скользнула взглядом по его одежде.

— Не жалуюсь.

— От тебя дождешься…

Глеб остановился, откусил у мороженого шоколадный бок.

— Это что значит?

— А то. Что не гнется, то легче ломается, — ответила Лана. В ее голосе послышался вызов.

— А это что значит?

— Знаешь такое слово — компромисс? — Лана выбросила обертку от мороженого в мусорку и ударила рукавичками друг о друга — будто отряхивая крошки.

— Знаю.

— Нет, не знаешь, — с нажимом произнесла она.

— Лана…

— Я боюсь, что ты попадешь в беду, — быстро проговорила Лана, словно опасалась передумать — и промолчать.

— Не волнуйся, принцесса, — Глеб машинальным движением — тоже из прошлого — убрал прядь Ланиных волос, которые прилипли к уголку ее рта. — Я ж любому черту рога скручу!

— Поэтому и волнуюсь… — Лана перехватила его ладонь. Перчатки оказались мягкими и пушистыми на ощупь. — Вот что. Мы с тобой больше не пара — это ясно. Но чужим ты мне тоже не стал — и не станешь. Так что… мой телефонный номер помнишь?

— Помню.

— Позвони, если будет надо, — Лана отпустила его ладонь — резко, словно только опомнилась.

— Позвоню.

— Обещаешь?.. Конечно же, обещаешь. Ты ж у меня такой. Пока, Стрелок!

Она развернулась — и, размахивая радужными варежками, — побежала к остановке, куда подъезжал автобус.

Дверь захлопнулась. Глеб проследил за шапочкой Ланы, маячащей через стекло двери.

Автобус прополз мимо, и только тогда Глеб осознал, что все еще не избавился от тревожного чувство, которое внезапно поселилось в нем в момент прощания. И уже, когда автобус скрылся за поворотом, Глеб повторил сам себе: «Стрелок…»

— Граф, вы сегодня на редкость молчаливы, — касаюсь пальцами своего отражения в окне. Щека, подбородок, губа… Невозможно поверить, что прошлой ночью я чувствовала прикосновение Графа.

— Мы снова на «вы»? Ты настолько от меня далеко?

— Это… — отдергиваю руку от отражения. — Случайно вышло. Теперь ты сможешь заснуть, Граф?

— С некоторой долей вероятности.

— Это нечестно! — пытаюсь придать голосу бодрости.

— Кто бы говорил о честности, Шахерезада, — парирует он.

Согласна.

«Сладких снов, Граф», — подсказываю я сама себе.

— Как прошел твой день, Граф? — произношу вслух.

Молчание.

Уверена, Граф так же не ожидал услышать этот вопрос, как я — его произнести.

— Я… хорошо поработал. Затем ответил на тысячу и-мейлов, провел час в тренажерном зале, съездил в издательство…

Слышу по голосу, как непривычно Графу отвечать на такой вопрос.

— А у тебя?

— Что за книгу ты сейчас пишешь?

— Я не могу тебе рассказать. Это… плохая примета, — пытается выкрутиться Граф.

— Вранье!

— Докажи.

Прищуриваю глаза.

— Сладких снов, Граф.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Это плохая примета, Граф, — отвечать на ваши вопросы.

— Мы снова на «вы»?

— Ложитесь в постель, Граф, — я сбрасываю вызов.

Некоторое время жду, надеясь, что Граф не перезвонит.

Потом откладываю мобильный в сторону, сцепляю руками колени и, тихонько покачиваясь, думаю.

К счастью, фотографии не передают содержание моих разговоров с Графом. Конечно, я могла бы предположить, что Роджер так же хорошо работает со звуком, как и с картинкой — но это вряд ли. Отец еще не знает, что я рассказываю историю его жизни. И, тем более, не представляет, какие пикантные подробности мне приходится добавлять, чтобы удержать внимание Графа. Если бы папа знал, разговор у нас был бы другим… Значит, отца расстраивает лишь факт моих встреч с Графом. Ну что ж… Кольцо можно заполучить и другим способом.

Завариваю крепкий кофе.

Открываю лэптоп — и начинаю поиск компаний, сдающих автомобиль в аренду.

Надеюсь, Граф, вы спите крепко.