Сто и одна ночь

ГЛАВА 3

Дверь открыта.

Но мое ликование длится доли секунды — я вхожу в дом Графа с ощущением, что пытаюсь достать сыр из мышеловки.

Едва переступив порог, нащупываю выключатель — но свет не зажигается. Отличное начало…

Включаю фонарик на мобильном. Плащ вешаю на крючок — раздвоенный язык, вылезающий из пасти бронзовой змеи. Прислушиваюсь — ни звука.

Прочищаю горло.

— Граф?..

Молчание.

— Если вы не отзоветесь, я никуда не пойду.

Вместо ответа слышу легкий щелчок — и в зеркале, стоящем напротив входа в кухню, вспыхивает отблеск свечи.

Снова заставила играть Графа по своим правилам. Чем я поплачусь на этот раз?

Прячу мобильный в сумочку и направляюсь на кухню. То, что я вижу, удивляет меня не меньше, чем вчерашняя сцена с Камиллой.

Стол на кухне сервирован на двоих. В центре — блюдо, накрытое металлической крышкой. Граф стоит ко мне спиной и зажигает высокие свечи, расставленные на отполированной поверхности барной стойки.

— Доброй ночи, Шахерезада, — произносит Граф глубоким бархатным голосом, от которого, полагаю, его подружки млеют. Во мне же только усиливается ощущение подвоха. — Вы же не против, если эта ночь будет более… романтичной? Электричество отключили.

В окнах соседних коттеджей я видела свет. Но сижу и помалкиваю.

— Прошу вас, — Граф отодвигает мне стул.

Ох, как же мне все это не нравится! Обстановка кажется такой безопасной, а Граф — таким обходительным и приятным, что я уже не сомневаюсь — просто так из этой кухни не выберусь.

— Вы разделите со мной мою скромную трапезу? — любезно спрашивает Граф и наливает мне в бокал воды из хрустального кувшина.

Можно подумать, у меня есть выбор.

Киваю, кладу матерчатую салфетку на колени. И вдруг я осознаю, что не ощущаю запаха еды.

Граф подносит руку блюду — и я уже знаю, что увижу под крышкой вовсе не утку с яблоками. Скорее, я бы поставила на отрубленную голову. Сжимаю пальцами салфетку. В горле пересохло.

Граф приподнимает крышку блюда, как фокусник — шляпу, и я вижу… Лучше бы это была отрубленная голова… На блюде лежит лист бумаги — ксерокопия моего паспорта. Хорошо, что электричество не работает — Граф не замечает, как побледнело мое лицо.

— Блюдо еще теплое, — со злорадством произносит Граф. — Доставлено курьером четверть часа назад.

Я делаю глоток из бокала. Промакиваю салфеткой уголок рта.

— У меня же есть кольцо с отпечатками ваших пальцев, — продолжил Граф. — Дай-ка, подумал я, покажу его одному своему приятелю. Представляете мое удивление, когда я обнаружил, что ваши имя-фамилия-отчество, заявленные в анкете, не совпадают с реальностью ни в одном пункте.

Молчу. Опускаю взгляд, почти не слышу Графа — пытаюсь осознать, чем мне грозит это разоблачение. Он может догадаться. Может копнуть…

— Волнуетесь? Понимаю, — сопереживающим тоном продолжает Граф. — Ведь о полиции вы знаете не понаслышке.

— Это была самозащита, — выдавливаю я.

— Только обидчик нападал на вас словами, а вы разбили ему нос.

— Слышали бы вы эти слова!.. — негодую я — но тотчас же напоминаю себе, где нахожусь. — Граф, вы же открыли мне дверь, значит, дали еще один шанс. Позвольте мне им воспользоваться.

Он садится за стол напротив меня и делает неопределенный жест рукой. Наверное, это согласие. В обратном случае, думаю, жест был бы вполне определенный.

И я продолжаю свой рассказ — в полутьме, освещенной свечами. За сервированным столом без еды. Перед человеком, который однажды уже пустил мою жизнь под откос, — и теперь собирается сделать это снова.

Глеб сидел в плетеном кресле, попивая вино прямо из бутылки. Он только начал и теперь раздумывал, продолжать ему или нет.

Лето закатывалось. Днем временами бывало настоящее пекло, но вечера стояли прохладные. Глеб смотрел на реку. Она лениво поблескивала в последних отсветах солнца, словно и не вода была, а кисель. Поднимался туман.

День выдался трудным и мутным. Глеб чувствовал себя вымотанным постоянным ожиданием Ланы и еще чего-то, что и сам не мог точно назвать. Все казалось зыбким, неопределенным, неустойчивым — будто во сне. Он словно только сейчас осознал, как сильно изменится его жизнь через пару недель — после переезда в другой город — куда больше и ярче, чем этот. Сын собирался осуществить мечту своего отца. А как насчет его собственной мечты? Почему в его сердце так глухо? Куда исчезло ощущение чуда, с которым он просыпался каждое утро? Почему даже то, что оно исчезло, больше не терзало душу? Он словно внезапно постарел…

Тоненько скрипнула калитка. Глеб словно этого ждал. Он даже не удивился, когда во двор вошла Ксения — хотя не видел ее с той самой встречи в грозу. Едва заметно кивнул гостье в знак приветствия. Поддержал взглядом, когда она оступилась на неровной плитке.

— Машина готова? — спросила Ксения — и ее голос оживил в Глебе воспоминания о ливне, о ее волосах, запрятанных под куртку, о его дрожащих пальцах.

Он отставил бутылку, выпрямился. С приходом этой женщины кровь словно быстрее побежала по венам.

Почему пришла она, а не муж? Непонятно, нелогично.

— Краска еще не высохла, — ответил Глеб, прислушиваясь к звону в своем теле.

Ксения нахмурилась. Затем молча села на соседнее кресло, откинула голову, прикрыла глаза. Они так и сидели — неподвижно, в тишине — пока над лесом не потухла последняя розовая полоска.

Словно приняв это за сигнал, Глеб сходил в дом за бокалами. Плеснул в оба. Один протянул Ксении. Она взяла, не глядя, машинально. Не чокаясь, выпили.

— Ненавижу, когда он пьет, — задумчиво, спокойно произнесла Ксения.

— Я… — Глеб кашлянул в кулак — голос показался глухим, хриплым, — …тоже.

— Поэтому и не пью, — Ксения сделала большой глоток — и поморщилась.

— И я, — Глеб опрокинул в себя бокал.

Плеснул еще.

— Но сегодня особенный день, — она пригубила.

— И у меня.

— Виктор достал меня. Ненавижу, — она так просто произнесла последнее слово, будто говорила о вине — «сладкое», «теплое».

— А у меня — день рождения.

Ксения часто заморгала — точно только проснулась — и посмотрела на Глеба. А Глеб посмотрел на нее — и теперь не ощутил ни смущения, ни робости — будто ему уже нечего было скрывать перед этой женщиной. А Ксения и не задавала вопросов, словно все понимала. И про пьющего отца, и про одиночество, и про поиск ответов. Понимала, потому что сама испытала подобное, — разве что вместо отца пил муж, одиночество было глубже, а ответов на ее вопросы, возможно, не существовало. Все это роднило их, как роднит кровь.

— За твой день рождения, — Ксения приподняла бокал, будто чокаясь, — и выпила до дна.

Глеб усмехнулся — и повторил за ней.

То ли вечер теплел, то ли вино распаляло кровь.

Ксения положила ногу за ногу и покачивала ступней соскользнувшую к самому носку туфельку.

— Это что, летучие мыши?

— Да.

— Жутковато.

— Выпей еще — для храбрости.

Глеб и сам не заметил, как перешел на «ты» — настолько это обращение теперь казалось естественным.

— С тобой за компанию.

Еще по полбокала.

— Ну как, страшно? — с искренним любопытством поинтересовался Глеб. Вместо ответа Ксения нахмурила лоб — всерьез задумалась над вопросом. — Я придумал! Сиди здесь! Никуда не уходи!

Подскочил, ненароком опрокинул бутылку, мгновенно подхватил ее — всего пара капель пролилась — и под звонкий смех Ксении убежал в подвал. Вернулся со стрелой и самодельным луком, едва ли ни с него ростом.

— Ух, ты! — Ксения повозила стрелу по воздуху, как это делают дети бумажными самолетиками. — Тяжелая.

— Это из-за болтов, — видишь, прикручены к концу.

— А чего кривая?

— Чтобы противников с толка сбивать, — серьезным тоном ответил Глеб.

Прицелился.

— А если попадешь? — поинтересовалась Ксения. Ее любопытство вызвало у Глеба улыбку, которая теперь никак не хотела прятаться.

— Тогда ты приготовишь нам ужин.

Глеб натянул тетиву, снова прицелился — и отпустил стрелу. Мышь резко спикировала, словно ее ранило, хотя стрела пролетела в паре метрах от нее.

— Вот и отлично! — Ксения легонько захлопала в ладоши. — Я совершенно не умею готовить летучих мышей.

— Да ладно! — Глеб отыскал в траве стрелу и снова прицелился. — Они готовятся также, как и любые другие мыши — только соли надо побольше. И лаврового листа.

Ксения хохотнула.

Снова промазал.

Она сейчас казалась совсем другой. Не было ощущения эфемерности, недосягаемости, непреодолимой пропасти из-за разницы в возрасте. Вот она — реальная, теплая, близкая — просто протяни руку… Наивная, любопытная, юная, а он — взрослый и опытный.

— Не хочешь готовить — тогда добывай.

Глеб протянул лук. Ксения с энтузиазмом его взяла. Кое-как прицелилась.

— У тебя стрела вниз смотрит.

— Правда? — Ксения пыталась сдерживать смех, но ее плечи мелко тряслись.

— Правда. Впрочем, это неважно. Она все равно у тебя не полетит, ты неправильно ее зажимаешь. Вот так надо…

Глеб переставил ее пальцы — порывом, не думая, — и осознал, что произошло только, когда ощутил прохладу ее рук. И щекотку ее волос на своей щеке, и аромат ее тела… Ему нестерпимо захотелось прижать Ксению к себе — так крепко, чтобы почувствовать телом изгиб ее спины, уткнуться носом в шею, глубоко вдохнуть… Но он не сделал этого — потому что почувствовал и еще кое-что — холодную отстраненность.

Отступил.

— Прости.

— Это ты прости. Дело во мне, я плохо переношу прикосновения.

— А как же… — Глеб вовремя остановился. Интимная жизнь Ксении была совершенно не его делом.

Но эта оговорка уже создала интимную, доверительную атмосферу, потому вопрос Ксении прозвучал так, словно был продолжением начатого разговора.

— Та девушка, которую мы подвозили, — твоя подружка?

— Да.

— Выпьем еще?

— Ага.

Разлил по бокалам остатки вина. Щеки, наверняка, горели от спиртного.

— Вино для нее покупал?

— Да.

— В следующий раз купи полусухое. В крайнем случае, полусладкое. Но не эту приторную гадость.

— Следующего раза может и не быть, — Глеб снова сел в кресло. Сейчас он не хотел думать о Лане, но в то же время чувствовал себя так, словно был обязан все о ней рассказать. — Когда вы приехали, мы собирались заняться сексом, — сообщил Глеб без капли смущения — как на приеме у врача. — Я пошел открывать вам дверь — а потом забыл о Лане. Поверишь? Просто вылетело из головы, что этажом выше меня ждет обнаженная девушка. А у нее это был первый раз.

— Ну да… Не очень… — Ксения словно по-настоящему расстроилась. — Поэтому она на твой день рождения не пришла?

— Думаю, да. Сказала, что уезжает, но я ее в центре видел. Даже не расстроился, что соврала, — сам виноват. Наверное, у вас, женщин, такая «забывчивость» считается серьезным промахом.

Помолчали.

— А она ничего такая. Красивая.

— Угу.

— Не боишься с ней — в первый-то раз?

— Тогда не боялся. Когда узнал, я уже в таком состоянии был, что не до страха, — одни гормоны. А теперь… Даже не знаю.

— Хочешь, научу? В благодарность, что не подстрелил мышь, — и мне не пришлось ее готовить? — Ксения улыбнулась — и у Глеба в солнечном сплетении словно защекотало.

— Как меня может научить этому женщина, которая плохо переносит прикосновения? — случайно вырвалось — это все вино. Не хотел ее обижать.

— Я не всегда такой была — неприкосновенной, — она все еще улыбалась, но теперь только губами — улыбка в глазах растаяла. — Так тебя научить?

— Валяй, — нарочито развязно ответил Глеб.

— Что вы делаете! — я вскакиваю со стула, нервно растирая шею там, где только что лежала ладонь Графа.

— Еще одна ниточка с твоей жизнью? Непереносимость прикосновений? — Граф ходит полукругом, то приближаясь ко мне, то удаляясь.

Я чувствую себя кошкой, готовой к прыжку. Еще шаг ко мне — и я выскочу из кухни. Усилием воли заставляю себя убрать руку от шеи.

— Кто бы мог подумать, что моя Шахерезада — недотрога.

«Кто бы мог подумать, что я — Шахерезада! Моя бабушка высекла бы меня за такую сделку», — возмущаюсь я, но язык держу за зубами — не без труда.

— Это что, заболевание? Или ты тоже «не всегда была такой»? — спрашивает Граф с любопытством ребенка, протыкающего лягушку соломинкой.

Была бы благоразумной — бросила бы наживку. Но сейчас я лишь очень злая.

— Это не имеет отношения к истории!

— История не увлекла меня. В отличие от вас.

— Напишите обо мне книгу? — ядовито интересуюсь я.

— Вряд ли вы интересны настолько.

Хам!

Снова ловлю себя на том, что растираю шею. Хмурюсь. Обхожу Графа по наибольшему радиусу и сажусь на стул. Пора возвращаться к моей истории.

Только пару слов напоследок…

— Конечно, с чего бы вас заинтересовала моя личность? Я же не притворяюсь другим человеком, чтобы, предварительно вывернув наизнанку, рассказать всему миру чужую тайну.

— То есть, на ваш взгляд, притворяться другим человеком, чтобы украсть, — это нечто совсем иное? — парирует Граф, но я чувствую раздражение в его голосе.

Ему не нравится намек на его книги, которые он пишет именно таким образом: меняет внешность и имя, втирается в доверие, увлекает, соблазняет, добирается до самых потаенных уголков души, а потом — в подробностях, с иронией, без моральных ограничений и мук совести — выплескивает все на бумагу.

Я использую паузу, чтобы отойти подальше от этой рискованной темы — и вернуться к другой — впрочем, не менее рискованной.

«Соблазни ее. Даже если вы стоите друг перед другом без одежды — у тебя все еще есть на это время. Любая женщина хочет быть соблазненной…»

Глеб мчался по тропинке вдоль реки, едва различая в поздних сумерках повороты, перекаты и неровности. Туман карабкался по крутым склонам, цеплялся за выступы обрыва и выползал на берег. Свежий, уже влажный воздух разрывал легкие.

Ксения говорила то, что он чувствовал, но не мог выразить. Глеб хотел именно этого — соблазнить. Не только насладиться телом Ланы — стройным, гибким, влекущим — но и пленить ее душу.

«Не строй из себя мачо, — советовала Ксения, пододвинув кресло к нему вплотную, — словно кто-то мог их подслушать. И от этой секретности, интимности разговора, от того, какого рода тайны открывала ему в полутьме едва знакомая женщина — да еще и таким будоражащим шепотом, почти на ухо — под ложечкой у Глеба словно ногтем скребло. — Легкая неуверенность в себе только поднимет тебя в ее глазах. Ей будет приятно, что ты волнуешься, что для тебя эта близость тоже важна».

Не скрывать своих чувств — так даже проще. Взаимное доверие. Эта Ксения очень умна…

Вот и кварталы деревенских домов. Фонари до сих пор не горели, но Глеб знал на этих улицах каждый камешек. Летел, словно у него и в самом деле за спиной были крылья. В прыжке перемахнул траншею, хотя кладка — вот она — всего в метре.

«Самое главное правило гласит: прелюдия долгой не бывает. Дай почувствовать женщине, что она — подарок для тебя, и самое сильное твое желание — доставить ей удовольствие».

Да — он хотел этого. Хотел не только брать, но и отдавать — в полной мере. Всего себя.

Дальше — пустырь с котлованами под застройку коттеджей. Хлюпанье луж под ногами — хотя дождя не было неделю. Вязкий песок, строительные блоки, куски арматуры — ничто не могло замедлить бег Глеба. Выскочил со стройки на улицу, остановился на мгновение — и его окатило волной белого света, словно героя игры, перешедшего на новый уровень — зажглись фонари.

«Первый раз — невероятно важен. Научи ее получать удовольствие от близости с тобой еще до того, как она станет женщиной. Желание должно оказаться сильнее страха перед болью», — Ксения сидела на краешке стула. Она не касалась Глеба, но находилась так близко, что запах ее тела дурманил, притягивал, будоражил — и рождал желания, которым еще не было названия.

Не останавливаясь, Глеб перемахнул через забор школы и в жидком свете далекого фонаря, едва ли не на ощупь, нарвал с клумбы цветов, которые уже закрылись на ночь. Помчался дальше — через заборы, канавы.

Эта женщина совсем не была похожа на его принцессу — ниже ростом, мягче, округлее. Если Лана напоминала ручей, то Ксения — полноводную реку. В ручье хочется резвиться. В реку — нырнуть с головой.

«Прелюдия долгой не бывает, а вот поцелуй… — Ксения машинально коснулась пальцами своих губ, слегка надавила — и сердце Глеба захлебнулось. — Поцелуй затягивать не стоит. Не задерживайся долго на одном месте — не давай ей сосредоточиться на своих ощущениях. Пусть кажется, что твои губы и руки везде одновременно».

Образы оживали, мелькали кадрами перед глазами — и отзывались во всем теле. Они так захватили Глеба, что он едва не пропустил поворот.

«Слушай ее дыхание. Оно учащается, когда женщина испытывает удовольствие, — и замедляется, когда ощущения идут на убыль. Тогда исследуй другую часть ее тела…»

Остановился только у кирпичного дома Ланы. Собака, яро залаяв, бросилась к забору, до хрипоты натянула цепь.

— Тихо, Пират! Свои! — строгим шепотом отозвался Глеб.

Свет в спальне Ланы не горел.

Глеб поднял с земли камешек и запустил в окно.

Тишина.

«Не трать время и силы на вопросы: тебе нравится, тебе не больно? Следи за ее дыханием и телом. Они все тебе расскажут».

Еще один камешек.

Сел на скамейку, машинально потрепал цветы. Готов был еще раз сбегать домой — и вернуться — столько в нем скопилось энергии. И все это приходилось держать в себе.

А ведь Ланы могло и не быть дома. Сказала же, что уедет…

«…Не бойся экспериментировать с ее грудью. У всех разная чувствительность сосков, поэтому используй губы, зубы, язык — и следи за реакцией. Сосок у тебя во рту должен становиться твердым, как вишневая косточка».

Глеб встал — то есть ему хотелось так думать — со стороны, наверняка, показалось бы, что он вскочил. Развернулся, заложил руки за голову, щелкнул шейными позвонками.

«Опускаемся ниже. Ты же знаешь, где находится самая чувствительная точка у женщины? Так вот, представь, что у тебя под пальцами — очень спелая ягода, и если ты сильно на нее надавишь — то все испортишь. Кружи вокруг, слегка задевай — но не прилагай силы…»

Возле одного из ближайших домов лежала гора бревен и пней, ожидающих распила. Глеб рванул туда. Выбрал бревно, что потоньше и подлинней. Взвалил на плечо — откуда столько силы взялось?! — и бегом назад. Бревно приставил к забору. Подтянулся, перекинул ногу, спрыгнул на землю — и вот он уже во дворе.

— Тихо, тихо, Пират… — воровски оглядываясь, Глеб потрепал пса за ухом.

По стремянке, потом — по водосточной трубе, замирая от гула жести под ногами. Затем — одной нагой на карниз. Постучал по стеклу, вглядываясь в окно. Никого. Еще раз — громче. И вдруг уловил движение в глубине комнаты. Зажегся ночник — и в оранжевом свете возникла Лана, — заспанная, немного встревоженная. В светлой ночной сорочке, с волосами, собранными в косу.

Нахмурила брови — но это не скрыло ее радости.

— Открой, принцесса…

Она все еще стояла, приподняв подбородок, медлила. Но карниз скрипнул под ногой Глеба, просел — и Лана, ахнув, бросилась отворять окно. От волнения не сразу правильно повернула ручку. Суматошно исправилась — и уже сама за майку втянула Глеба в спальню.

— Чего пришел? — строго спросила она.

Толку-то было от такого тона, если вся она светилась от счастья.

— Сегодня у одного твоего близкого человека день рождения… — Глеб закрыл дверь и теперь оттеснял Лану к кровати. — Я пришел поздравить тебя с этим праздником, — он протянул букет.

Они одновременно посмотрели на цветы — и разулыбались. От букета остались ошметки. Бутоны — оторваны, смятые лепестки, поломанные стебли. Но Лана приняла цветы и, поднеся их к лицу, глубоко вдохнула, как это делают с шикарными букетами.

Глеб коснулся губами ее шеи.

— Прости меня…

Лана прикрыла глаза.

— Ну, прости… — его рука, стянув с косы резинку, медленно, но настойчиво расплетала косу.

— Ты совсем сумасшедший… — прошептала Лана ему в губы.

— Совсем… — согласился Глеб, жадно изучая ладонями ее тело под тонкой сорочкой. — Из-за тебя…

Потянул за подол вверх — и Лана покорно подняла руки. От этого движения — от ее безоговорочного согласия — на Глеба нахлынуло желание. Он легонько подтолкнул Лану к кровати. Принцесса все также покорно опустилась на простыню в мелкие розочки.

— Не бойся…

— Я не боюсь, — она робко улыбнулась.

Короткий нежный поцелуй в губы — затягивать не стоит. Глеб прервал его — и с тем же трепетом отметил: Лана приподнялась, жаждая продолжения, — а потом снова откинулась на подушку. Принцесса смотрела на него так доверчиво, что Глебу стало не по себе — а если он причинит ей боль? От этой мысли возбуждение отошло на задний план — уже не разрывало виски, не торопило.

Глеб навис над Ланой, рассматривая в мягком свете ночника темные бугорки ее сосков. Какое же это невероятное зрелище… Он не был новичком в интимной жизни, но и опытным назвать себя не мог — никаких прелюдий, все случайно, быстро, нахрапом. Он просто не успевал изучить, насладиться… А сейчас у него было время.

Глеб взял губами сосок. Совсем легонько втянул его и коснулся кончиком языка самого верха. От этого простого движения Лана выгнулась всем телом. Тогда Глеб положил руку на второй сосок и начал дразнить Лану, легонько проводя по нему ногтем, сжимая и оттягивая его, при этом не прекращая дублировать движения пальцев языком и зубами.

Он так увлекся ласками груди, что потерял счет времени. Глебу казалось, он может продолжать это часами. К действительности его вернули движения Ланы — застонав, она стала неосознанно приподнимать бедра. Тогда Глеб медленно провел пальцев по животу и бедрам Ланы, коснулся темного облачка ее мягких волос — и нырнул ладонью между ее ног. Как же там было жарко и влажно!.. Скользнул пальцами в горячую расселину, не переставая губами прокладывать на шее дорожку из поцелуев. И в тот миг, когда он нашел ту самую чувствительную точку, о которой говорила Ксения, его зубы сомкнулись на мочке уха Ланы. Не больно, без усилия. По ее телу словно ток прошел. Она вздрогнула, выгнулась, упираясь затылком в кровать.

— Я хочу тебя… — смешивая стон с шепотом, произнесла Лана.

Глеб на мгновение замер. Он и так едва сдерживал себя, готовый взорваться — так пульсировало его напряженное тело. А теперь еще и это признание…

— Потерпи… — попросил он, продолжал кружить пальцем вокруг клитора Ланы, срывая стоны с ее припухших губ.

— Нет… Хочу тебя… сейчас…

Это стало последней каплей — Глеб одним движением стянул с себя джинсы. Затем воспоминания смешались, сплавились, словно куски металла в печи, — и Глебу казалось, что внутри его полыхало такое же пламя.

Он почувствовал легкое сопротивление, прежде чем полностью проникнул в Лану, и боль в плечах, когда принцесса впивалась в него пальцами. Слышал ее вскрик. Видел прикушенную в кровь губу и блеск слез в уголках ее глаз. Потом все затмилось его собственными эмоциями — ощущениями настолько сильными, что размывались границы реальности. И когда его тело взорвалось, опустошилось, у него промелькнула мысль — далекой тенью, заметкой на полях — что еще никогда в жизни он не испытывал такого всепоглощающего удовольствия, такого острого, концентрированного счастья.

Лежа на боку, подпирая голову рукой, он все смотрел на Лану — и не мог насмотреться. Пульсирующая точка на ее шее замедляла ритм. Волосы разметались по подушке, пара прядей прилипла к губам — но Глеб не убирал их, чтобы не нарушить идеальную красоту момента. Ее глаза были закрыты, но веки еще трепетали от полученного удовольствия — которое доставил он! Глебу хотелось залезть на крышу, чтобы прокричать об этом на весь мир…

— Вы хотите избежать наказания, пленив меня рассказом о сексе с девственницей? Ваша затея обречена на провал.

Его холодный, насмешливый тон так не совпадает с моим состоянием, Граф настолько не представляет и не утруждается даже просто заметить, что в этот момент чувствую я, что мое терпение не лопается — оно взрывается.

У меня нет ксерокопии документов, и сейчас я не могу преподнести информацию так эффектно, как в начале этой ночи сделал он. Поэтому просто говорю — ровно и жестко:

— Тогда Глеб не знал, что его уже ждал еще один подарок. В тот самый момент, когда он дотронулся до спутанных волос Ланы, в дверь его дома постучалась судьба в виде мужчины с разорванной мочкой уха и шрамом над верхним веком.

Я не смогла заставить себя поднять взгляд на Графа. Но каждой клеточкой чувствовала, как сгущается воздух в комнате, как начинают потрескивать искры. Конечно, Граф понял, о ком я говорю.

— Продолжение истории вы услышите завтра, если откроете мне дверь.

Я забираю сумочку, вожусь с рукавами, прежде, чем надеть плащ, неторопливо выхожу из дома. Закрываю за собой дверь — и, чувствуя дрожь в коленках, прислоняюсь к ней спиной.

Началось.