Сто и одна ночь

ГЛАВА 6

Уже несколько минут стою перед дверью Графского коттеджа, обнимая себя руками. Меня волнует не столько, открыта ли она, сколько, хочу ли я туда войти, — в том виде, в котором пришла. Я ведь уже решилась — нахожусь здесь, мерзну, мокну, кутаясь в длинный черный плащ (из моей верхней одежды — той, что прикрывает колени, — ничего теплее не нашлось). Почему же так сложно сделать последний шаг?

…Вчера ночью, едва я допила американо, Граф положил под блюдце пару купюр, вскочил со стула и, на ходу надевая куртку, бросил мне:

— Пойдемте!

Я покорна встала. Попрощалась с официанткой, отряхнула пылинку со своей курточки, висящей на вешалке… Импульсивность Графа меня не заразила.

— Ну, давайте же! — он вернулся и протянул руку, видимо, собираясь за ладонь потянуть меня к выходу, — но, к счастью, сдержал порыв. — Вы идете?

Как будто у меня были варианты.

Едва не забыл придержать мне дверь, на ходу схватил с кресла-качалки несколько пледов. Чтобы не отставать от него, временами мне приходилось делать короткие перебежки.

Через несколько минут суматошной прогулки деревья расступились — и показалось озеро. Не раздумывая, Граф сошел с дорожки на песок. Помедлив, я последовала за ним. Каблуки сапог вязли, мешали идти и рождали во мне подозрение, что второй бокал оказался лишним.

Мы остановились у самой кромки воды, достаточно далеко друг от друга, чтобы почувствовать свое одиночество.

По черному небу летели пепельные облака. Когда между ними удавалось проскользнуть лунному свету, он серебристой полосой ложился на водную рябь и, казалось, покачивался на ней. Этих бликов не хватало, чтобы обозначить весь пейзаж, поэтому я легко представила, что перед глазами — не озеро, а море. Даже ветер дул по-морскому сильно. Развивал мои волосы, морозил щеки.

Я и не заметила, как Граф оказался у меня за спиной — только услышала легкий хлопок: стопка пледов упала на песок.

— Садитесь, — скомандовал Граф. — И подвиньтесь.

Вряд ли Граф видел мой вопросительный взгляд, но, по крайней мере, о нем догадался.

— Если бы вы также медленно соображали, убирая в моем доме, я бы уволил вас еще до попытки кражи… — съязвил он, но благодаря вину я почувствовала лишь легкое раздражение от такого нагромождения слов. Куда с большим удовольствием я бы слушала ветер и всплески воды, напоминающие прибой. — Переместите ваши прелестные ягодицы на край пледа, — разъяснил Граф, разделяя слова тщательно, как в разговоре с иностранцем.

Подождал. Повторил просьбу настойчивым жестом. Я послушалась.

Мне так нравились этот песок, летящие облака, ощущение прохлады на коже и тепла внутри, что я не задавалась вопросом, к чему приведут манипуляции Графа. Поэтому, я с легким напряжением наблюдала, как он усаживался ко мне спиной и укутывал нас обоих пледом. И вот мы оказались, словно в одном коконе, прижатые друг к другу. Я замерла, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Граф — тоже, похоже, дожидаясь, пока я приду к заключению.

Прикосновение — и это слабо сказано. Но я не чувствовала неприязни или паники. Мне не хотелось отодвинуться — даже, скорее, наоборот — прижаться сильнее, откинуть голову… Я вдруг ощутила, как сильно соскучилась по телесной близости…

— Как вы догадались, что я смогу… так… — ошеломленно спросила я.

— Использовал тот же метод, что и при написании книг, — представил себя на вашем месте, — сухо — по сравнению с моим расслабленным, зачарованным тоном — ответил Граф — и это несколько отрезвило меня.

— Любопытно, — я улыбнулась.

— Ну, представлял с точки зрения боязни прикосновений, — пояснил Граф и, кажется, в его голосе тоже проскользнула улыбка. — Мне, который стал вами, не нравилось, когда меня касались руками. От прикосновений кожи к коже буквально передергивало. И вот так, перебирая варианты, я пришел к тому, что спина к спине, да еще и через куртки — это может прокатить.

— Прокатило, — согласилась я, невольно прижимаясь к нему сильнее. — И когда вы успели все это представить?

— Пока вы запивали вином пикантные подробности отношений Глеба и Ланы… Не мерзните?

— Неа.

А потом нас окутала тишина… Как же все-таки по-разному ощущают люди одни и те же моменты. Мне было спокойно и приятно — я впервые испытывала такое чувство рядом с Графом. А Граф, тем временем, вовсе не наслаждался видом дрожащей лунной полоски. Вовсе не думал о нашем прикосновении.

— Я знаю, что вы в моей жизни появились не случайно, — он выделил ударением мое имя, и я поняла, что волшебство исчезло.

А еще я поняла, что, возможно, именно ради предстоящего разговора и была спланирована эта поездка.

— …Только не догадался еще, с какой стороны дует ветер. Кому я насолил настолько, чтобы вместо удара битой по затылку получить в компанию на ночь прекрасную незнакомку? Кому нужна такая изощренная месть? — он сделал паузу, словно и в самом деле надеялся получить ответ, а я зажала переносицу пальцами, потому что из-за вина стала чересчур восприимчива к попыткам обвести меня вокруг пальца. — Вас лично я не обижал. Может, вашу подругу? Друга? Кого-то из родственников? Но ваша фамилия мне не знакома, — бесстрастным тоном продолжил размышлять Граф. — Ради подруг обычно не рискуют настолько, чтобы попасть в тюрьму, — вы же не решили, что уже избежали этой участи, верно?.. И вариант с приятелем тоже отпадает — вы не влюблены. Это видно по вашему поведению, взглядам. Вы ко многому готовы — у вас почти нет сдерживающих факторов…

— Вы очень умны, Граф. Но не ищите в моей истории простых ответов, — выпутываясь из пледа, говорю я.

Граф поднялся следом. Теперь он ничем не напоминал того галантного, заботливого мужчину, который привез меня сюда.

— Вы же не можете не знать, что меня преследовал мужчина с разорванным ухом? — Казалось, Граф едва сдерживается, чтобы не встряхнуть меня за плечи. — Может, и сейчас преследует, просто не явно — так же, как и ваших героев… Некоторое время этот мужчина заставлял меня испытывать не слишком приятные эмоции. Я знал, что могу проснуться среди ночи, выглянуть в окно — и увидеть, как блестит в лунном свете рама его мотоцикла. Давайте поговорим об этом мужчине, Шахерезада.

— Всему свое время, Граф.

Бумер, кафе, пляж, пледы, прикосновение… Вот и ответ — он просто поменял тактику. Неужели я выгляжу настолько одинокой, что должна была купиться на это? Мне все еще было не по себе от того, с какой ловкостью Граф меня разыграл. А прикосновения к душе я переношу куда болезненнее, чем к телу.

— У моего терпения есть передел, Шахерезада, — Граф сжал кулаки — я не видела, но слышала, как скрипят его перчатки.

— У терпения любого человека есть предел, — я хотела произнести это легко, с тонким налетом иронии, но эмоции просочились, — и получилось резко, даже зло.

— Послушайте, Шахерезада…Что-то в вас и вашей истории, несомненно, меня привлекает. Но куда больше — раздражает. Особенно, ваша манера, отвечая на одни мои вопросы, плодить другие. Когда есть лишь вопросы — и нет ответов — рано или поздно это начинает надоедать…

— Вы сказали — раздражать.

— Раздражать и надоедать! — повысил тон Граф. — Если в ближайшее время вы не научитесь вызывать во мне другие чувства — однажды обнаружите дверь моего дома закрытой.

…Вот тогда-то у меня и возникла идея, из-за которой я теперь мерзну у двери Графа. Уверена, он думает, что я испугалась и теперь собираюсь вызвать в нем «другие чувства», приоткрыв завесу тайны. Но раз конкретики не было, я решила импровизировать — и вызвать в нем эмоции, которые, скорее всего, Граф не имел в виду.

Вчера ночью эта идея показалась мне забавной. Сегодня вечером, я стала сомневаться. И вот теперь, стоя на крыльце его дома, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не сбежать.

Дверь распахивается, едва не сбивая меня с ног. Граф хватает меня за локоть — инстинктивно, потому что падение мне не грозило. Затем отпускает — с таким гневным видом, словно это он не терпит прикосновений.

— Полпервого, Шахерезада, — сквозь зубы произносит он.

— Разве я спрашивала, который час?..

Граф ждал меня — вот о чем говорит его поведение. Волновался, что я не приду, не меньше, чем я — что дверь будет закрыта. Думаю, он тоже это понимает.

— Проходите.

— Благодарю.

В прихожей не раздеваюсь — прямиком направляюсь в спальню. Краем глаза замечаю, как спотыкается на ступеньке Граф, не спускающий с меня взгляда. Усмехаюсь — то ли еще будет.

Спальня Графа такая же аскетичная, как и другие комнаты, так что приходится фантазировать. Достаю из рюкзака прозрачные невесомые шали — белые и голубые, матовые и сверкающие, с тонким кружевом и стразами. Вынимаю их тем же движением, что фокусник — предметы из якобы пустой шляпы. Реакция зрителя превосходит ожидания. Графа так и подмывает спросить, чем я занимаюсь, но приходится держать рот на замке — знает же, что не отвечу.

Художественно-небрежно разбрасываю шали по кровати, почти полностью скрыв от глаз черное покрывало. Приношу из кабинета все свечи, что нашла, расставляю на полу и тумбочке возле кровати, зажигаю. Выключаю свет. Ах, да, чуть не забыла — вытаскиваю из пакета в рюкзаке перья — не знаю, из каких птиц их выдрали, но они идеально подходят для моего спектакля — белые, пушистые у концов, длинные — с локоть.

Если Граф думает, что перья — это предел, он глубоко ошибается. Прошу его сесть на стул напротив кровати. Становлюсь к нему лицом — и сбрасываю с себя плащ.

Брови Графа ползут вверх. Его шок так очевиден, что мне с трудом удается сдержать смешок — но нельзя же портить триумфальный выход.

Мне пришлось продать душу дьяволу, чтобы на ночь заполучить этот наряд. Нежно-голубой топ, расшитый бисером, с бисерной бахромой, лишь отчасти прикрывает грудь. От юбки — одно название: на деле — это несколько полосок темно-синей и голубой органзы, трепещущих при малейшем колебании воздуха. Возлагаю на голову чалму с полупрозрачной вуалью и ложусь на кровать набок — так, чтобы Граф видел меня во всей красе. Вот теперь, Граф, можете называть меня Шахерезадой.

— Начало осени в этом году Глеб мог бы сравнить с прыжком в колодец. Боль, шок, страх, неизвестность. Учеба, которая должна была занимать все его мысли, словно и не начиналась. Спустя неделю занятий он не мог вспомнить ни одного лица студентки или преподавателя. Дни пролетали, как в бреду, — в мрачных мыслях, воспоминаниях и попытках разобраться в себе. Едва заканчивались пары, он сбегал на улицу, — озябшую, усыпанную пожухлой, мокрой листвой. Лучшего фона для его размышлений не существовало.

Сегодня он и вовсе прогулял универ. После короткого бредового сна, пропустив завтрак, он шел по улице так быстро, словно куда-то спешил. Моросил дождь. Ладони мерзли даже в карманах.

Вот уже неделя, как он не общался с Ланой. Принцесса, очевидно, его избегала. А Глеб не мог ей позвонить — не имел права — после всего, что натворил. А если бы позвонил — стало бы только хуже. Потому что мысли о Ксении не исчезли — наоборот, проросли глубже, и теперь выворачивали душу, как корни — землю.

Ксения поселилась в его голове. Просыпалась рядом с ним на узкой кровати общаги. Сидела на подоконнике, свесив босые ноги, пока он одевался. Шла за ним следом по тротуару. И ему приходилось сжимать в карманах кулаки, чтобы не обернуться, не подойти к ней, — воображаемой. Он хотел бы прижать ее к себе. Так крепко, что бы тепло ее тела просочилось ему под кожу. Хотел смять ее, заткнуть поцелуем ее приоткрытый от удивления рот, искусать ее губы — и привкус крови теперь бы его не остановил. Глеб отчаянно нуждался, чтобы она стала его — до последней капли, до последнего глотка воздуха. Он жаждал этого так сильно, что не удивился, когда ноги вынесли его к новостройке в скандинавском стиле — дом, в котором находилась квартира Ксении.

Глеб все смотрел и смотрел на окно ее спальни и воспоминания накрывали его. (Вот занавеска, вздохнув, опускается на обнаженное плечо Ксении, нежно гладит его и — замирает перед тем, как соскользнуть…) И все четче, словно при настройке фокуса в объективе фотоаппарата, Глеб понимал, что ему делать дальше.

Это не случайность — оказаться возле ее дома именно сейчас. Не случайность, что сегодня пятница, — день, когда Ксении надо ехать в Большой город. И уж точно не случайность, что он еще успевал на автобус домой — туда, где во дворе дожидался очередной поездки синий Поло.

Через три часа он был уже на месте — слишком рано. Согласился помочь отцу, только все из рук валилось. Уронил себе на ногу монтировку. Боли толком и не почувствовал, но воспользовался «травмой», как поводом, чтобы сбежать, — и не мучиться, выдавливая из себя ответы на многочисленные вопросы отца.

Заварил чай. Сел на подоконник с кружкой в руках так, чтобы видеть калитку. Ждал, постоянно угадывая силуэт Ксении в рисунке дождевых капель на стекле. Обнаружил, что чай давно остыл, — и вылил его в раковину. Несколько раз прошелся из угла в угол. Схватил с крючка ключи от Поло — и выбежал под дождь.

Глеб чувствовал себя игроком казино, который поставил все свое состояние на «черное» — и считал, что выиграет, — хотя при этом осознавал, чем рискует. В голове было пронзительно ясно, а тело трясло.

Он резко нажал на педаль тормоза — и машина остановилась, как вкопанная, — всего в паре сантиметров от забора. Коротко посигналил. Откинулся на спинку кресла, дожидаясь, пока выйдет Ксения.

Дождь мелко барабанил по жести. «Дворники», поскрипывая, сметали с лобового стекла капли, — и после каждого взмаха Глеб ожидал увидеть Ксению. Но она не шла. Посигналил еще. Ну, раз гора не идет к Магомету… Он уже приоткрыл дверь, как услышал щелчок щеколды, — и сердце болезненно отозвалось.

Ксения проскользнула в приоткрытую калитку и, оглядываясь, поспешила к нему — в светлой блузке, сквозь которую просвечивались лямки лифчика, в льняной юбке в мелкий голубой вышитый цветок. Она, словно зонт, держала над головой короткую серую курточку и смешно перепрыгивала через лужи в туфельках на невысоком каблуке. И каждая деталь, с ней связанная, — даже колыхание юбки после прыжка, даже песок на самом кончике ее туфли — находила в Глебе отклик.

Пусть это казалось ненормальным. Пусть коверкало его жизнь и причиняло боль другим — все равно эта тяга к женщине была лучшим из всего, что он когда-либо испытывал.

Глеб вышел к ней под дождь. Молча открыл дверь машины, помогая Ксении сесть в кресло рядом с водительским, — и не сразу вернулся на свое место. Стоял, не шевелясь, и смотрел сквозь залитое водой боковое стекло на профиль Ксении. Он не мог разобраться, что именно сейчас чувствует, — любовь, зависимость или жажду обладания. В любом случае, сильнее всех этих чувств было иррационально ощущение принадлежности другому человеку, — которое, казалось, возникнув однажды, уже не могло исчезнуть.

— Привет, Стрелок! — Ксения сложила куртку на коленях. — И что ты так смотришь на меня?

Глеб отвел взгляд — всего на мгновение — а потом снова посмотрел ей в глаза. Откуда взялось это ощущение, что он может делать с ней все, что захочет? Чем он заслужил это право? Предательством Ланы? Или тем, что без колебаний ломал свою жизнь?

— Куда едем? — спросил Глеб. — Снова в бараки?

— Нет, сегодня у меня выходной, — Ксения улыбнулась — чуть дрогнули губы. И не случайно ли она выждала паузу, глядя на вмиг поникшее лицо Глеба, прежде чем добавила: — Поедем ко мне.

Она провела кончиками пальцев по ладони Глеба, лежащей на руле — провела! пальцами! по его ладони! — и этот ошеломительно неожиданный, обещающий жест завел Глеба также, как ключ зажигания — Поло.

Машина рванула с места, подпрыгнула на ухабе — «эй, потише, Стрелок!» — и помчалась по трассе в сторону Большого города, нарушая скоростные режимы.

На этот раз все выглядело по-другому — знакомым, значащим — словно Глеб уже стал частью еще недавно чуждого ему мира. Он поднимался за Ксенией по ступеням, и ему казалось, что его ладонь уже много раз вот так же полировала прохладные, покрытые лаком перила. Что у него уже щекотало в груди от приглушенного, неспешного звона каблучков, которому в полной тишине гулко отзывалось эхо.

Глеб остановился прямо за Ксенией, когда она поворачивала ключ в замочной скважине, и заметил, как на мгновение его женщина замерла и чуть наклонила голову, позволяя Глебу глубже вдохнуть ее запах.

Он вошел в квартиру следом. Прислонился спиной к входной двери и, не отрываясь, наблюдал, как легко Ксения скинула туфли, повесила курточку на крючок, вплыла в комнату. А там — Глебу пришлось чуть нагнуться, чтобы увидеть Ксению из-за выступа стены — она включила на мобильном музыку и положила телефон на подоконник. Мягкий, волнующий женский голос запел о желаниях.

Некоторое время Ксения так и стояла возле окна, затем медленно развернулась. Глеб направился к ней.

All I want… — пела женщина.

— Подожди… — Ксения перехватила его ладонь, когда Глеб коснулся ее щеки. — У меня давно этого не было… И я не уверена… — она увернулась от поцелуя. — Я сама… Разденься.

All I want…

Несколько ударов сердца Глеб стоял неподвижно, нависая над ней. Ее волосы щекотали ему подбородок. Прикрыв глаза, Глеб сделал глубокий вдох. Словно одурманенный, он не сразу понял значение ее просьбы. А потом вмиг стянул с себя всю одежду.

— Руки за спину…

Он повиновался.

— Закрой глаза…

Сделал и это.

All I want…

Граф кашляет в кулак.

— А Глеб хоть предохраняется?

Уверена, мой ошеломленный взгляд не сочетается с образом Шахерезады. Я приоткрываю рот, чтобы ответить, — и тотчас же закрываю. Да Граф боится! Ну, может, «боится» — не самое верное слово, но он явно чувствует себя не в своей тарелке. Иначе зачем бы стал прерывать меня на таком месте?

Сидит в развязной позе — нога за ногу, откинулся на спинку стула, одна рука — в кармане. Но пальцы той руки, что на колене, нервно постукивают. И весь он напряжен. Даже ухмылка искусственная.

— …Потому что если нет — то я уже знаю конец истории, — продолжает Граф, делая вид, что не замечает легкую дрожь в голосе.

Мой план действует — мне явно удалось вызвать в нем другие чувства. И это я еще не выполнила все пункты.

— Глеб не предохраняется. Это делают его женщины. Лана принимает противозачаточные таблетки, а Ксения предпочитает презервативы. Вы удовлетворены? — едва заметная пауза. — Ответом?

Решиться на такое, да еще почти в раздетом виде — это вызов даже мне самой. Надо ли? Зачем?.. Но будет так, как я решила. Если, конечно, заставлю себя произнести те слова, которые вслух не произносила никогда. И не просто произнести — а глядя ему в глаза — для полноты эффекта.

Воображение легко рисует картинку, а на деле… На деле я буду выглядеть покруче его Камиллы. Мурашки разбегаются по коже, даже когда я только думаю об этом. Накидываю на себя шаль — словно в комнате прохладно. Приподнимаю бровь — вы позволите?

— Да, продолжайте, — отвечает Граф и снова кашляет в кулак.

— Глеб стоял с закрытыми глазами, пытаясь по звукам уловить, что происходит в комнате, но слышал только музыку. Он жаждал прикосновения, и от того, что Ксения медлила, казалось, его кожа горела.

Дыхание Ксении коснулось его груди — и каждая мышца в нем напряглась — от удовольствия и предвкушения. Ксения аккуратно сомкнула зубы вокруг его соска, слегка прикусила, подразнила его языком — и стала спускаться ниже, к животу, проводя губами по кубикам пресса. Вот ее язычок достиг пупка, обвел его по кругу, нырнул вовнутрь… Глеб до боли сцепил руки в замке — как же ему хотелось опрокинуть эту женщину на спину — и войти в нее, тот час же!..

Язычок двинулся дальше. Спустился по тонкой мягкой полоске волос от пупка к основанию возбужденной плоти. Медленно заскользил вверх, до самой крайней ее точки. Задержался там, чтобы исследовать каждый миллиметр такой чувствительной кожи…

Глеб приоткрыл глаза — и от того, что он увидел, внизу живота стянулся такой тугой узел желания, что все едва не закончилось в тот же момент.

Глеб оперся ладонью о подоконник, едва сдерживаясь, чтобы, положив руки на голову Ксении, не притянуть ее ближе к себе. Словно почувствовала это желание, Ксения обхватила его плоть губами и вобрала в себя, не прекращая ласкать языком.

Казалось, она тоже получала удовольствие, лаская его молодое сексуальное тело. Каждый раз, подводя его к самому пику, Ксения замедляла движения, становилась нежнее, а затем — увеличивала темп — снова и снова — до тех пор, пока Глеб больше не смог сдерживаться…

Я замолкаю, и пауза, которая возникает после этого, кажется куда более неловкой, чем в моем воображении. Как же мне хочется опустить вуаль! Я чувствую, как горят мои щеки. Не знаю, куда деть руки, о чем говорить и что делать дальше.

Граф все смотрит и смотрит на меня. Не двигается, словно врос в этот стул.

Слышу, как часы в кабинете бьют час ночи. Этот глухой звук выводит Графа из оцепенения.

— Послушайте, Шахерезада… — Граф подвигается на край стула и сцепляет пальцы в замок. — Ксения не терпит прикосновений, но может касаться сама. А как насчет вас?

— Давно не практиковалась, — отшучиваюсь я — и понимаю, что лучше было бы мне придумать другой ответ.

— Судя потому, что вы себе позволяете, вы безрассудная… И очень смелая… Давайте проверим, насколько. — Мне кажется, или он нервничает? — Вам не нравятся мои прикосновения, но, возможно, вы можете касаться меня.

— Эта… сцена не была намеком, — я трушу. Трушу!

Чувствую себя совершенно голой. Теперь меня страшат не только прикосновение — даже мысль о вторжении в личное пространство отзывается морозом по коже.

— Я ни в чем вас не обвиняю… Кроме кражи, конечно, — верный своей манере общаться, вворачивает Граф. — Но если этот момент с прикосновением-наоборот есть в вашей истории, вы же тоже думали об этом, верно? Давайте, попробуем. Никто ничего не теряет. В худшем случае, вам не понравится, а я получу пощечину.

Допустим…

Любопытно, что согласиться меня подталкивает именно картинка, как я даю Графе пощечину.

Он садится на край кровати. Я невольно отодвигаюсь, но командую:

— Руки за спину.

— Не стесняйтесь, говорите прямо — вы хотите меня связать, — усмехается Граф.

— Связать, запихнуть в рот кляп и запереть вас в шкафу — если озвучивать весь список желаний.

— Я пытаюсь создать благоприятную атмосферу, а вы все портите! — журит меня Граф, но руки за спиной прячет.

Сажусь рядом с ним, поджав под себя колени.

— Закройте глаза.

Слушается.

И вдруг я осознаю, что в горле пересохло, а сердце стучит громко и быстро. Коротко, неслышно выдыхаю — и взмахиваю рукой, словно дирижер перед началом симфонии… Так и застываю, прикусив губу. С чего начать-то?.. Осторожно кладу ладонь на плечо Графа. Хм. Ничего ужасного со мной не происходит — только сердце начинает захлебываться.

Осмелев, скольжу ладонью по рукаву ниже. Прохладный шелк просто создан для прикосновений… А что при этом чувствует Граф? Не прекращая движения, поднимаю голову — и оказываюсь всего в десятке сантиметров от его лица. Граф глаза не открывает — играет честно. Он замер и, кажется, вслушивается в свои ощущения. Медленно втягиваю воздух… Как же я люблю этот запах…

— Вы вкусно пахнете, — словно читает мои мысли Граф — и я тотчас же отдергиваю руку.

Граф открывает глаза.

— Ну, вы и трусишка, — в его голосе сквозит ирония, но во взгляде нет даже намека на улыбку.

— Для первого раза отличный результат, я считаю.

— В самом деле? — ухмыляется Граф и пересаживается на стул. — Так что там дальше с нашими героями?

Песня зазвучала по второму кругу. Ксения поднялась с колен и выключила запись.

— Хочешь чая?

Глеб попытался ответить, но горло пересохло. Поэтому он просто кивнул.

Ксения ушла, а он все продолжал стоять, обнаженный, опираясь ладонью о подоконник. Глеб осознавал: его жизнь изменилась и больше никогда не будет прежней. Какую роль он играл в этом новом мире? Кроме предателя Ланы и любовника замужней женщины?

Мелкий дождь размывал пейзаж за стеклом. На асфальт, лопаясь, падали каштаны. По серой улице куда-то спешила женщина в сером пальто, с раскрытым цветастым зонтом. Кленовый лист, который к нему прицепился, едва различался на пестром фоне. Глебу показалось, что это единственное яркое пятно в унылой Вселенной может что-то значить.

На кухне закипал чайник. Ксения заперлась в ванной.

Глеб так ждал близости с этой женщиной — и близость была волшебной, тогда почему же сейчас он чувствовал себя обманутым? Потому, что те минуты ничего не изменили? Вырезать их — и все останется, как прежде: он в гостях у Ксении, она заваривает ему чай… А как могло быть иначе? Они, обнимаясь, лежат на полу, одаривая друг друга теплыми ленивыми поцелуями?.. Такая картинка даже в его голове не оживала.

Ксения не любила его. Похоже, она вообще ничего к нему не чувствовала — тогда как Глеба эмоции разрывали на куски. Но разве можно влюбить в себя женщину, которая этого не хочет?.. И разве можно перестать любить женщину, если сильно этого захотеть?..

Глеб сжал кулак и легонько ударил им по подоконнику. Пестрый зонт — это спасительное пятно на сером фоне — ничего не значило. То, что произошло между ним и Ксенией, — тоже ничего не значило. Но жизнь продолжалась.

Оделся, пошел на кухню — такую же необжитую, как и комната. Ксения, привстав на цыпочки, рыскала по полкам в поисках сахарницы — видимо, бывала здесь не чаще Глеба.

— Не надо сахара.

Ксения замерла, словно услышала неожиданную новость — что такого она уловила в его голосе? Потом медленно обернулась. Белокурый локон соскользнул с ее плеча на лопатку, и Глеб опустил взгляд — так хотелось подойти к ней, легонько сжать это плечо, погладить, поцеловать его… Такое просто желание — почему оно казалось таким невыполнимым?.. И почему от этого было так больно?..

— Послушай, Стрелок… — Ксения села рядом с ним за миниатюрный столик. Случайно коснулась его ноги своей — и тотчас же отодвинулась. — Я бываю здесь только по вечерам пятницы. Остальное время квартира свободна. Зачем тебе жить в общаге? Живи здесь, — она сунула руку в карман, затем разжала кулак — словно фокус показала. На ладони лежал ключ.

Ксения улыбалась — искреннее и как-то… беззащитно. Держа ключ на раскрытой ладони, она ждала ответ. Глеб молчал, вглядываясь в ее красивые, глубокие и совершенно безразличные к нему глаза. Теперь ему казалось, что вовсе не близость с ней станет последним гвоздем, а его согласие переехать в эту квартиру. Только к чему медлить, если он знал ответ?

— Так что насчет квартиры? — Ксения чуть склонила голову набок. Серебряная сережка в ее ухе качнулась — и блеснула, поймав свет лампы.

— Согласен, — ответил за Глеба тот, другой мужчина, который жил в нем. И взял протянутый ключ.

— Давайте, попробуем еще раз, — прерываю я свой рассказ.

Граф медлит с ответом.

Как же тихо в этом доме… В моей квартире никогда не бывает такой убийственной тишины — даже ночью.

Граф все еще молчит. Еще немного — и он вгонит меня в краску. Вот уж точно и в мыслях не было напрашиваться. И черт меня дернул… Не говоря ни слова, Граф садится на край кровати, прячет руки за спиной, закрывает глаза — отработанные действия. Улыбаюсь — немного нервно.

Почему теперь те же действия даются мне куда сложнее?.. Кладу руку Графу на плечо. Но вместо того, чтобы, как в прошлый раз, заскользить ладонью вниз, — перемещаю ее выше, на шею. Тепло его кожи обжигает — я замерзла в этом наряде и, если не врать самой себе, жутко нервничаю, — но мне не хочется прерывать прикосновения. Признаю, мне нравится дотрагиваться до Графа. Это чертовски волнительно — и приятно.

А потом я делаю то, что даже осознать не успею, — приближаюсь к лицу Графа и касаюсь его губ своими.