Страсть и власть

5

В семь часов утра, когда Марийка занималась гимнастикой, зазвонил телефон.

— Доброе утро! Извините за ранний звонок, вас беспокоит миссис Мэтьюс, секретарь мистера Шера. Я разыскиваю его, чтобы предупредить: в восемь тридцать у него должна состояться важная деловая встреча, а он не знает где. Я пыталась найти его в отеле…

— Вы можете передать через меня для него сообщение, — ответила Марийка.

— Отлично, миссис Вентворс. Пожалуйста, скажите ему, что в восемь тридцать он встречается в Редженси с мистером Денфортом, и я зарезервировала ему билет до Чикаго на десять часов. Если он задержится, в одиннадцать есть еще один рейс, я также оставила на него заказ.

— Вы прекрасно работаете, миссис Мэтьюс. Я все в точности передам Джонатону.

Марийка накинула халат поверх гимнастического костюма и отправилась будить Джонатона.

— Бог мой, Марийка, извини меня за вчерашний вечер. Ты не очень на меня сердишься?

Она рассмеялась и передала ему сообщение секретарши.

— Вот там ванная для гостей. Там найдешь новую зубную щетку, пасту и даже бритву в шкафчике.

— Ты прекрасная хозяйка. — Он поднялся с дивана. — Никогда себе не прощу, что все так по-дурацки получилось.

— Не волнуйся, во всяком случае твоя секретарша подумала, что ты всю ночь участвовал в лихой сексуальной оргии. Она была шокирована, услышав мой голос.

— Подожди еще, мы не можем ее разочаровать, оргия еще будет. — Он закрыл за собой дверь ванной комнаты.

Гортензия позвонила Марийке по интеркому:

— Самый очаровательный мужчина в мире хочет поговорить с тобой.

Марийка решила, что это звонит Джонатон, но тут же сообразила, кого она так может называть, — ее отца.

— Папа, какой сюрприз!

— Твой голос что-то сегодня более приветливый, чем я привык слышать, — сказал он сухо. Марийка подумала, что он чем-то расстроен. — Ты занята сегодня вечером? Я вылетаю сегодня из Бостона пятичасовым рейсом. Мне очень нужно поговорить с тобой об одной важной вещи.

Марийка почувствовала неприятный холодок, пробежавший по телу. Ему не нужно было говорить, что случилась какая-то неприятность, она это поняла сама. Ее отец был очень прямым человеком.

— Лайза и я будем рады тебя видеть. Ты не хочешь сказать мне сейчас, что у тебя случилось? Хотя бы намекни.

Он старался говорить спокойно:

— Ничего особенного, но мне нужно кое-что с тобой обсудить.

— Поужинаем дома?

— Для меня нет ничего более приятного, но я хотел бы поговорить с тобой наедине до ужина, чтобы Лайза не слышала. Ты можешь это устроить?

Марийка не на шутку встревожилась, это было так на него не похоже.

— Конечно, папа, нам никто не помешает. Я могу отослать Лайзу до ужина к друзьям. У нее сложности на любовном фронте, так что она будет только рада ускользнуть из дома.

— Отлично, я увижу ее за ужином. Приеду домой к вам прямо из аэропорта, если там самолет не задержится, буду примерно без пятнадцати семь.

Он даже не спросил, какие сложности у Лайзы. О чем же он хотел с ней поговорить, да еще наедине? Марийка посмотрела на часы, у нее еще было часов шесть, чтобы сделать все дела, заказать еду из ресторана и приготовить салат и десерт. Нужно еще успеть поговорить с Лайзой, девочка ходит расстроенная, нельзя игнорировать ее настроение.

Марийка задержалась на работе.

"Ничего, успею, — успокаивала она себя, — пять минут на то, чтобы приготовить салат и накрыть на стол… Да, и не забыть поставить вино охладиться".

Появилась Лайза, нагруженная книгами из библиотеки. Услышав, как мать разговаривает сама с собой, она вошла на кухню, снимая на ходу свой толстый лыжный свитер.

— Ты не хочешь переодеть свои протертые джинсы? Сегодня за ужином у нас будет дедушка.

— Мам, успокойся, дед даже не заметит, во что я одета.

— Лайза, — виноватым тоном сказала Марийка, — я задержалась на работе, а твой дедушка сейчас позвонит в дверь. Я хотела поговорить с тобой… о Серджио… но сейчас не время.

Дочь заверила, что она вполне может подождать, когда дед уедет, хотя ей хотелось рассказать матери об их последней ссоре с Серджио.

Звонок в дверь раздался в тот момент, когда она поставила курицу в духовку, полив ее лимонным соусом. Рис уже был готов, оставалось поставить закуски на стол.

Она слышала, как ее отец приветствует служанку-гаитянку, которая пошла открыть дверь.

— Добрый вечер, Женевьева. Как вы поживаете? — спросил Чарльз по-французски с бостонским акцентом.

Женевьева что-то ответила. Марийка представила, как служанка улыбается, размахивает руками, произнося фразы со скоростью пулеметной очереди.

"Его любят все женщины!" — подумала Марийка.

Когда она вошла в прихожую, отец уже снял свое серое "честерфильдское" пальто с вельветовым воротником. Он молча обнял дочь, еще больше убедив Марийку, что он приехал неспроста.

"Боже милостивый, как же он похудел!"

Высокий, красивый, аристократического вида мужчина, Чарльз Рассел почти не изменился с годами. Она не видела его недель семь, и он очень осунулся, даже костюм висел на нем, как на вешалке. Воротничок сорочки стал совсем свободным. На шее просвечивали темные вены. Его вид тревожил.

Лайза, услышав звонок в дверь, спускалась по лестнице из своей комнаты.

— Дедушка, тысяч поцелуев! Я ненадолго убегу, позже увидимся. Не съешьте без меня все, что мама приготовила.

Не спрашивая, что он будет пить, Марийка налила ему скотч со льдом, усадила отца в его любимое кресло в гостиной и села рядом, готовая слушать, в чем же дело?

— Марийка, — начал Чарльз, — со мной не все в порядке.

Она инстинктивно вскочила со стула и передвинула его ближе к отцу, взяла его за руку.

— Что с тобой, папа? — спросила она с испугом.

— Сегодня утром врачи сообщили мне результаты обследования. Я сдал кучу анализов, прошел многие тесты. У меня рак толстой кишки. Завтра я ложусь в массачусетскую центральную клинику, меня прооперируют через несколько дней. Врачи говорят, что риск есть. — Он замолчал и сделал глубокий вдох. — Я сказал им: к черту операцию, если риск велик. Они настаивали, что, если не сделать операцию, риск еще больше. В конце концов я согласился потом и на химиотерапию, но надежд, мне сказали, мало, долго я не протяну. Опухоль большая и очень распространилась. Я был просто идиотом. Все симптомы были уже давно, я не обращал внимания ни на боль, ни на кровотечения.

— Но, папа, у тебя всегда было хорошее здоровье! Ты никогда ни на что не жаловался.

"Может, он все преувеличивает? Или не так понял врачей? Он никогда серьезно ничем не болел, не ходил к врачам!"

Его друзья даже дразнили его "Чарли-здоровяк". Он всегда был в прекрасной физической форме, даже не простуживался, он бросил курить и очень мало пил. Друзья вспоминали, что в студенческие годы в Гарварде Чарльз показывал олимпийские результаты, удовлетворяя трех женщин за ночь. По слухам, и после Гарварда он не потерял сноровки в любовных играх.

— Уверена, операция пройдет нормально, папа, я же тебя знаю. — Она старалась говорить спокойно.

— Возможно, да, но, может быть, и нет. Я надеюсь, Всевышний не даст мне выжить, если я останусь после операции беспомощным инвалидом.

— Ты останешься жить, папа, и не будешь инвалидом. Тысячи людей прошли такую операцию и нормально жили после этого. Ты обязан выиграть в этой борьбе со смертью.

— Марийка, у меня осталась мало сил. Несколько месяцев я чувствовал, что со мной не все в порядке, но…

— Но ты думал, что все пройдет само собой, и не обращался к врачам. Так, папа?

— Не буду спорить. Я несерьезно к этому отнесся, и вот результат… Мне трудно об этом говорить, но… это еще не все, что я хотел тебе сказать. Только, пожалуйста, не перебивай меня, как ты всегда это делаешь.

"О, Боже, что еще? Что может быть "еще", когда речь идет о его жизни?"

— Папа, — заверила его Марийка, — я не буду тебя перебивать. Что ты еще хочешь мне рассказать? Только не тяни!

На его усталом лице промелькнула улыбка — все-таки она снова перебила его.

— Марийка. — Его голос задрожал. — Я не… я не твой отец. Не твой родной отец.

Он замолчал. Это признание дорого далось ему, долгие годы оно мучило его. Трудно было поверить в сказанное, он это понимал.

Марийка вспомнила, как она еще девчонкой вот так сидела рядом с ним, в ночной рубашке, и он рассказывал ей сказки перед сном. И теперь он снова рассказывал ей сказку, но она уже не ребенок, и няня не придет за ней в библиотеку, чтобы отвести в постель.

Он никогда не пропускал этот час сказок, даже когда был приглашен куда-то поужинать. Одетый в свой черный вечерний костюм, он усаживался с Марийкой в кресло и рассказывал ей разные истории.

Удивительно, сколько разных мыслей промелькнуло в голове за минуту молчания. Марийка вспомнила смерть своей матери, когда ей было только пять лет, заплаканные лица, закрытые черным зеркала, незнакомые люди, заполнившие их большой дом, приглушенные разговоры, темные платья, печальные лица.

Ее мать неожиданно умерла от пневмонии. "Такая молодая! Как же это ужасно!" — говорили люди вокруг. Она вспомнила церковь, где сказала матери последнее "прощай", но детали стерлись в памяти. Когда они вернулись домой, Чарльз поднял ее на руки и сказал: "Вот мы и остались одни, ты и я. Скоро мы снова научимся смеяться".

Он сдержал слово. Чарльз никогда не забывал о дочери, развлекал ее, веселил. Он был ей и отцом, и матерью, и нянькой — все вместе, детство ее было счастливым. Они стали как "два ботинка одной пары", так он сказал однажды. "Мы должны жить, как будто мама с нами".

Боже, как же его любили женщины, старались его окрутить. Он был самым красивым бостонским вдовцом. Они приглашали его на ужин, концерты, вечеринки, уик-энды за город. Всегда кто-то вокруг него крутился.

Марийка вспомнила, как однажды ночью она проснулась и услышала песни Синатры: "На сигарете остались следы твоих губ, и вот такие глупости напоминают мне о тебе". Она вошла в гостиную и увидела известную джазовую певицу, которая изображала танец живота, срывая с себя всю одежду. Марийка смотрела, ошарашенная, как та стала раздевать отца. Сначала она подумала, что отец разозлится и позвонит в полицию, но ее отец смеялся, увлекшись любовной игрой. Потрясенная, она вернулась к себе в спальню, но всю ночь не смогла заснуть. Ей было восемь лет. За завтраком она спросила: "Папочка, что ты делал с этой голой тетей ночью? Вы вели себя очень странно…" Чарльз сначала смутился, а потом расхохотался. "Есть такие вещи, Марийка, — сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, — которые ты поймешь, когда станешь постарше".

Он всегда так говорил, когда не хотел отвечать прямо.

И она верила ему, она верила ему всегда.

И вот они сидели сейчас молча, даже без разговоров они были ближе друг другу, чем отец и дочь. У нее было счастливое детство. Хотя она росла без матери, отец любил ее за двоих. Она восхищалась отцом, считала его красивее Фреда Астера. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, отец пригласил Марийку отпраздновать это событие в "Ритце". Он ей сказал тогда, что она так же красива, как была ее мать.

"Папа, почему ты не женился второй раз? — спросила тогда Марийка. — У тебя было столько возможностей, столько предложений. У меня никогда не будет столько предложений, сколько было у тебя". Он посмеялся над ее словами и ответил, что никакая другая женщина не сможет заменить ему ее мать. "Твоя мама умела внушить мне, что я такой необыкновенный, — сказал он с печалью. — Ни с кем мне не было так хорошо. Запомни, Марийка, ничто так не важно для человека, которого ты полюбишь, как чувство, что он самый великий человек на свете, если ты заставишь его в это поверить".

Весь вечер они танцевали вдвоем, она не приняла предложение потанцевать ни с одним молодым человеком.

И вот теперь он, которого она так любила, теперь, когда он на грани смерти, говорит, что он ей неродной отец. С ней нет сейчас Джонатона, который помог бы пережить такую тяжелую минуту, поддержал бы ее.

— Я рассказывал тебе, как твоя мать и я встретились в Лондоне во время войны. Помнишь? Мы были оба в расцвете нашей молодости…

Марийка помнила рассказы отца о лондонском периоде их жизни и в доме висели свадебные фотографии. Оба молодые, светловолосые, счастливые, казалось, весь мир у их ног, хотя и шла война. Красавица Алиса Стьювейсант в белом халате медсестры Красного Креста и военный летчик Чарльз Рассел.

— Перед тем, как я встретил твою мать в Лондоне под Рождество 1944 года, она… она… — Чарльз тяжело задышал и отпил большой глоток. — Твоя мать… у нее был роман с одним венгром, его звали Иштван Бокани, он работал в подполье, помогая евреям бежать от нацистов из Венгрии. Он приехал в Лондон для получения денег на деятельность своей группы. Там он познакомился с твоей матерью, через две недели он уехал, потом его схватили нацисты. Я не знаю всех обстоятельств, но твоя мать получила известие о его смерти, она уже была беременная.

— Бог мой!.. — Марийка вскочила со стула и стала нервно ходить по комнате.

Стакан дрожал в руках Чарльза, кубики льда бились о стенки.

— Продолжай, папа, ты должен все рассказать. — Ей невыносимо было думать, что между ними могут остаться какие-то секреты.

— С первого момента, когда я увидел ее в офицерском клубе, я словно с ума сошел. Шла война, вокруг гибли люди, но все это отошло для меня на второй план. Каждый день я отправлялся в боевые вылеты на своем бомбардировщике и мог не вернуться. Она ждала ребенка и уже знала, что человек, которого она полюбила, погиб. Первую ночь, когда мы остались вместе, она все время плакала. Я вытирал ее слезы и говорил, что теперь ей не надо ни о чем беспокоиться. Она была такая красивая, ни до, ни после я не встречал такой прекрасной женщины. Должно быть, ее испугала моя любовь, все произошло так быстро. В те дни, когда мы жили в ожидании смерти, я говорил всякие глупости, но они много для нас обоих значили. Ты меня понимаешь?

Марийка улыбнулась сквозь слезы.

— На следующий день нас ждало опасное задание, и я мог погибнуть. Возможно, это усиливало мое желание. Я уже не мог сдерживать свои чувства… Твоя мать была такой честной, такой чистой и прямой, Марийка…

— Я знаю, папа, знаю.

— Она сказала, что постарается полюбить меня, но я должен знать, что она ждет ребенка, ребенка Иштвана… — Чарльз снова сбился, чувства душили его, он с трудом выговаривал слова.

— Что мама рассказывала тебе об Иштване? Как он выглядел, откуда был родом? Что он делал до войны? — С ее стороны было жестоко задавать отцу все эти вопросы, но она должна была сделать это, возможно, такого разговора у них уже никогда не будет.

— Алиса ничего не рассказывала о нем, думаю, она сама не знала того, о чем ты спрашиваешь. Это был военный роман, короткий и трагический. Потом, когда мы поженились, она никогда не вспоминала об Иштване. Она хотела все забыть — ради меня, ради тебя. Ты была, — Чарльз погладил Марийку по волосам, — нашей гордостью и радостью. Я считал, что ты от моей крови и плоти. Мы оба считали, что ты — моя дочь. Единственное, что хотела сделать Алиса в память об Иштване, — дать тебе венгерское имя.

— Мама говорила, что назвала меня в честь героини венгерской сказки: которую читала в детстве.

— Да, но разве тебя не удивило такое необычное имя для бостонского круга, в котором ты выросла?

— Продолжай, папа.

— Я растил тебя, любил и защищал, потому не считал нужным сказать Тебе о твоем настоящем отце. Мое имя было вписано в твое свидетельство о рождении. — Он снова надолго замолчал, потом сказал: — Она знала Иштвана всего две недели, а мы прожили вместе шесть счастливых лет. Иштван для нас не существовал. Потом Алиса умерла…

— Почему теперь ты решил открыть мне все это?

Чарльз, казалось, не расслышал ее вопроса, захваченный своими воспоминаниями.

— Я получил короткий отпуск в награду за несколько опасных заданий командования, и мы поженились. Марийка, это была такая чудесная свадьба!

Она любила в детстве рассматривать эту фотографию свадебной процессии в церкви на Свус-Адли-стрит". Среди почетных гостей были Аверелл Гарриман, генералы Айра Икер и Спатц, Дейвид Брюс, Эванжелин Белл, Фрэнк Визнер и Дик Хелмс — герои войны.

— Было почти сто гостей, друзья твоей матери из Красного Креста, мои соратники-летчики, несколько англичан — наших знакомых. — Чарльз задохнулся и стал глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег.

Марийка провела рукой по его впалым бледным щекам, стараясь передать ему свою энергию, тепло и здоровье.

— Продолжай, папа, мне очень интересно тебя слушать. — Она уже сомневалась, что услышит что-то еще об Иштване, вероятно, не осталось ни его фотографии, ни писем, ничего, что могло бы прояснить его личность.

Были только вопросы без ответов и сомнения.

—…Из церкви мы направились к Клэридж, где был накрыт праздничный стол. Нам удалось достать шампанское, никогда оно не казалось таким вкусным… Мои родители обрадовались сообщению о свадьбе. — Впервые за весь вечер в его глазах заблестели веселые огоньки. — Они решили, что невеста мне "подходит". В бостонских газетах, в "Нью-Йорк таймс", гроутонском и гарвардском альманахах были напечатаны фотографии и наша история. Мои родители приветствовали вхождение молодой прекрасной Алисы Стьювейсант в семью Расселов.

"Ну же, папа, вернись к Иштвану, расскажи еще о нем!"

— Через месяц после свадьбы Алиса объявила о своей беременности, и Красный Крест немедленно отпустил ее домой. А я вернулся только через год, ты уже родилась — чудесная маленькая девочка, красавица с белоснежной кожей, большими зелеными глазенками и темными кудрями, просто ангелочек с итальянских фресок. Ты не была блондинкой, как мы с матерью, но в тебе все находили признаки английской ветви Расселов и датской крови Стьювейсантов…

Марийка выжидательно смотрела ему в глаза, но он не понял этого взгляда.

— Никогда в наших двух семьях не обсуждался вопрос, что ты родилась через семь месяцев после свадьбы, а не через девять. Кроме того, мы поженились в Европе, и никто не считал…

Марийка понимала, — тогда была другая эра. Семьи Расселов и Стьювейсантов никогда бы не породнились, если бы возникли сомнения насчет ребенка. Такие вещи "неприемлемы" и "недопустимы" в глазах бостонской элиты.

— Но почему?.. Вернее, как ты чувствовал, переживал тот факт, что я не твоя родная дочь?

— Для меня не имело значения, что она забеременела от другого мужчины. Его не существовало, а я так любил Алису. Ты могла бы так никогда и не узнать об Иштване. Для меня ты была моим ребенком. Все эти годы я так считал, даже в мыслях не позволял себе чувствовать иначе. И вот сейчас, когда может случиться…

— Ты знаешь что-нибудь о семье Иштвана? — не удержалась от вопроса Марийка.

Она видела, как это ранило Чарльза.

— Твоя мать ничего не знала о его семье, так же как и они о ней, о тебе. У них были мимолетные встречи за те две недели. Твоя мать не знала венгерского, а он с трудом понимал английский…

Это было так не похоже на ее мать — строгого поведения медсестра, добровольно вступившая в Красный Крест, теряет невинность со случайным знакомым, с которым не может поговорить на одном языке? Трудно было в это поверить.

— И все же, папа, почему ты решился мне рассказать правду спустя сорок четыре года после моего рождения? Я не понимаю. Что тебя заставило?

— Потому что скоро я умру, Марийка. Я уверен, для тебя это важно знать, как ты появилась на свет.

— Ты мой отец.

Марийка почувствовала, что мир, казавшийся ей незыблемым, рушится, все ее защитные реакции разом отказали, и слезы потоком полились из глаз.

— Только ты для меня важен, папа, ты и Лайза.

— Ты должна была узнать правду. — Чарльз слишком хорошо знал свою дочь — даже если она плачет, то не теряет мужества. — Когда-нибудь твоя венгерская кровь позовет тебя на родину предков. Но я ничем не могу тебе помочь, Алиса не называла ни имен, ни адресов. В Лондоне он был с секретной миссией. Откуда он родом и где погиб, она не знала.

— Послушай, папа! Единственное, что сейчас важно, это перенести операцию и поправиться.

Марийка услышала, как хлопнула входная дверь. Вернулась Лайза. Она помогла отцу подняться и повела его в столовую, позвав Лайзу к столу.

Они поели под болтовню Лайзы, рассказывавшей об учебе и друзьях. Чарльз с интересом ее слушал и, как всегда, давал дельные советы.

Когда они поужинали и Чарльз поднялся из-за стола, Марийка шепнула ему на ухо:

— Я буду рядом во время операции. Перезвоню тебе и узнаю точное время. Ты нормально себя чувствуешь, чтобы лететь сегодня домой?

Чарльз кивнул, обнял Марийку и поцеловал. Прощались они дольше обычного. Когда она вернулась, Лайза заметила:

— Мам, вы как-то странно вели себя оба и прощались как будто на вечность.

— Все возможно, моя дорогая Лайза. — Она обняла дочь, и они вернулись в гостиную, усевшись рядышком на диван.

— Я очень беспокоюсь за отца, — сказала Марийка. — Он очень плох, Лайза.

— Мам, я почувствовал это. Что с ним?

— Рак толстой кишки, ему предстоит операция через три-четыре дня. Я полечу в Бостон, чтобы быть рядом с ним. Хорошо, если ты полетишь со мной, так мне будет спокойнее. У дедушки очень плохой диагноз, он сам сказал.

— Не переживай за меня. Ситуация с дедушкой сейчас важнее моих неприятностей.

Две женщины сидели рядом, и каждая думала о своем.

Все сейчас казалось неважным по сравнению с тем, что поведал Чарльз Рассел. Они обе постоянно чувствовали его присутствие в их жизни. Страшно было подумать, что они могут его лишиться.

Хотя Чарльз и жил в другом городе, он даже после смерти Дейвида оставался для них "мужчиной в семье".

Через полчаса мать и дочь поднялись на второй этаж и разошлись по своим спальням. Марийка около часа пыталась заснуть, но так и не смогла. Она включила лампу и набрала чикагский номер — ей хотелось услышать голос Джонатона.

Он взял трубку, и Марийка рассказала ему об отце, его болезни. Около часа они беседовали. В их отношениях возникли новая душевная близость и понимание, они оба это почувствовали, хотя и не признавались друг другу.

Марийка не стала рассказывать ему о своем отце-венгре. Эта тайна отступила на второй план перед болезнью отца.

Благодаря разговору с Джонатоном Марийка в конце концов уснула, но это был тяжелый и тревожный сон.