Страсть и власть

6

Марийка заказала такси на шесть часов, в семь она должна была вылететь в Бостон.

В половине шестого она разбудила дочь. До своего отлета она должна была все рассказать Лайзе об Иштване. Дочь имела право это знать, она была плотью и кровью Марийки.

— Мам, что ты делаешь? Ведь еще только… — Лайза посмотрела на часы заспанными глазами.

— Я знаю, знаю, еще рано, извини, что разбудила тебя. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это еще одна трагическая новость, привезенная твоим дедом вчера.

Лайза приподнялась в постели и протерла глаза.

— Что еще случилось?

— Дело в том, что… Сейчас, я соберусь с мыслями… — Марийка пыталась найти нужные слова.

— Мам, ты разбудила меня черт знает в какую рань и сама не знаешь, что хочешь сказать. У тебя предменструальный синдром или что-то в этом роде. Я ложусь спать.

Марийка рассмеялась.

— Даже в такой трагический момент моей жизни ты меня смешишь.

Лайза стала сползать с подушек и попыталась накрыться с головой одеялом.

— Твой дедушка не был моим родным отцом. — Марийка отдернула одеяло с головы дочери.

Лайза снова села и уставилась на мать.

— Мам, ты сошла с ума или накачалась наркотиками!

— Ни то и ни другое. Через несколько минут мне нужно уходить, меня ждет такси. Со мной может случиться все что угодно, самолет разобьется или что-то в этом роде, поэтому я хочу, чтобы ты знала…

— Знала что? О дедушке? Мама, возьми себя в руки, ты говоришь глупости. Просто ты волнуешься за дедушку. У него все будет в порядке.

Марийка взяла обеими руками Лайзу за голову и рассказала ей все, что узнала от отца накануне. Лайза слушала ее с недоверием, потом расхохоталась.

— Ничего не вижу в этом смешного, — холодно сказала Марийка.

— Все это какой-то абсурд, я не поверила ни единому твоему слову.

— Постарайся поверить и запомнить. И давай не будем сейчас спорить, поговорим после операции. Ты меня поняла? Тебе нужно время, чтобы это переварить.

Марийка услышала, что подъехала машина.

— Переварить? — с раздражением переспросила Лайза. — Я не могу это переварить. А ты, мама, что это для тебя меняет?

— Не знаю. Отец сказал мне вчера, что когда-нибудь я отправлюсь в Венгрию искать свои корни. Наверное, нам надо что-то сделать…

— Когда-нибудь! Когда-нибудь мы что-нибудь сделаем. — Лайза снова легла, когда мать вышла из комнаты, поцеловав ее на прощание. — Дедушка! Дедушка Чарли и дедушка Иштван! Бред собачий!

* * *

Джонатон организовал так, что в Бостоне Марийку встретил шофер, который должен был отвезти ее сразу в госпиталь, а ее вещи в доме Расселов на Бикон-стрит.

Палата, где лежал Чарльз Рассел, напоминала научную лабораторию из фантастического фильма — масса приборов, проводов и людей. Вокруг него суетились врачи и медсестры, вполголоса что-то обсуждая, словно размышляли вслух.

Марийку поразила такая атмосфера больничной палаты. Ей даже показалось, что отца уже нет в живых. Один из врачей отвел ее в сторону.

— Миссис Вентворс, дела обстоят не лучшим образом. Мы планировали провести еще несколько тестов перед операцией, но у вашего отца случился сердечный приступ.

Чарльз был в сознании, он почувствовал, что дочь находится в палате, и улыбнулся ей, сделал ей жест рукой, чтобы она подошла к койке, но врачи попросили ее выйти.

Марийка разыскала телефон и позвонила Лайзе в Нью-Йорк.

— Не жди два дня, как мы договорились, до операции. Думаю, тебе нужно вылететь прямо сейчас. Но в этом уже не было необходимости. Чарльз Рассел, любящий и внимательный отец, умер через полчаса, после того как Марийка вернулась в его палату.

Перед смертью он сказал:

— Я не боюсь, ты знаешь. Я воссоединюсь с твоей матерью и хочу этого всем сердцем. Марийка, пусть ты мне не родная дочь по крови, но лучшего ребенка трудно желать. Я очень любил тебя… — Он говорил чуть слышно, но она хорошо его понимала.

После смерти отца первой, кому Марийка позвонила, была Гортензия. Ей ничего не пришлось говорить, Гортензия все сразу поняла.

— Он умер? Так скоро… Марийка, хочешь я приеду?

Гортензия лучше, чем кто бы то ни был, поймет ее сейчас. Она вспомнила, как отец и Гортензия встретились впервые много лет назад в бостонском офисе.

"Омейли? Дорогая, с таким именем вам лучше заняться политикой!" С этого момента Чарльз стал называть ее "мадам Омейли".

Чарльз считал, что с ее способностями Гортензия могла бы стать "бостонской Маргарет Тэтчер".

— Марийка! — Голос Гортензии вернул Марийку к реальности.

— Извини. Нет, оставайся в Нью-Йорке, приедешь ко дню похорон. Помести сообщение о смерти в "Нью-Йорк таймс". Секретарь отца миссис Керри поможет мне в организации похорон.

— А Лайза?

— Она должна была уже выехать в аэропорт, но еще ничего не знает.

— Я так сожалею, Марийка… — Голос у Гортензии сломался, и она разрыдалась. Она любила Чарльза, беспокоилась о нем, а он даже не знал и теперь уже никогда не узнает. Она так и не призналась ему, теперь это и ее горе.

— Позвони мне, если что-то понадобится. — Гортензия справилась с собой. — Я все время буду у телефона.

— Я знаю, спасибо тебе. — Марийка повесила трубку.

Раньше она полагала, что человек, уже переживший смерть близких в семье, легче перенесет новую потерю, но так не случилось. Она осталась без матери еще маленькой девочкой, потом умер муж и вот теперь отец. Прошлый опыт не сделал горе менее острым. Нет лекарства от смерти.

Когда Джонатон позвонил на квартиру Чарльза Рассела два часа спустя, Марийка все еще была в административном офисе больницы. Служанка сообщила ему трагическую новость. Каждые полчаса он перезванивал на Бикон-стрит, пытался отыскать Марийку в больнице. Наконец он до нее дозвонился, разговор длился полчаса, а сказано было всего несколько фраз. Долгие паузы, сбивчивые слова Марийки, успокаивающие реплики Джонатона. Он хотел помочь и дал несколько полезных советов.

— Ты очень добр, подумал о стольких деталях, Джонатон, но я сама справлюсь. И Лайза будет со мной, секретарь отца, его служанка и повариха, которая прожила с ним двадцать пять лет.

— Хорошо. Ты уже сообщила Гортензии? — Он знал, насколько Марийка была близка со своим секретарем.

— Да. Она обзванивает всех знакомых, дает сообщение об умершем в газеты.

— Чем я могу помочь?

— Ты уже помог своей поддержкой, тем, что ты есть, мой друг.

— Можешь на меня рассчитывать, Марийка. Положись на меня, я приеду.

Три дня ушло на организацию похорон. Чарльз Рассел принадлежал к высшей элите Бостона, и Марийке потребовались вся ее энергия и талант менеджера, чтобы сделать все, "как надо". Миссис Керри, секретарь Рассела многие годы, была настолько выбита из колеи смертью своего шефа, что могла сконцентрироваться только на мелочах и проблемах протокола.

Марийка усадила ее и Лайзу принимать телефонные звонки на Бикон-стрит, а сама распоряжалась по третьему телефону. Она позвонила Эви, надеясь, что Уотсоны смогут присутствовать на похоронах, но они находились с государственным визитом в Мексике. Она обрадовалась этому обстоятельству, поскольку присутствие президента, первой леди и бесчисленного числа охранников и служащих Белого дома плюс излишнее внимание прессы осложнило бы дело и превратило бы похороны Чарльза Рассела в цирковое представление.

Марийка связалась с теткой Викторией в Нью-Йорке.

— Моя дорога, я любила твоего отца. Он сделал твою мать, мою любимую племянницу такими счастливыми. Я приеду на похороны.

— Вам не следует этого делать, тетушка! Это слишком тяжелое для вас путешествие. Я просто позвонила вам, чтобы сообщить лично, мы вас все очень любим, но не ждем, что вы предпримете такую поездку.

— Чепуха! Мне не придется много ходить. Я вызову такси и найму шофера с машиной в Бостоне. Прошу тебя только об одном — закажи мне номер на два дня похорон в отеле "Ритц-Карлтон".

— Тетя Виктория, вы ведь уже столько лет не были в Бостоне! — по правде говоря, Марийка была тронута ее уважением к покойному отцу.

— Не теряй времени, отговаривая меня! — скомандовала тетка. — Тебе еще так много нужно сделать. Закажи мне номер, увидимся в церкви. Прощание будет, конечно, в церкви Троицы? — По ее тону иначе и быть не могло.

Чарльз Рассел принадлежал к восьмому поколению бостонского истэблишмента, был общественным и деловым лидером в городе, хотя никогда не занимал никаких постов. Венки и письма с соболезнованиями приходили от его друзей, политиков, губернатора, мэра, сенаторов, конгрессмена от штата Массачусетс, бизнесменов, благотворительных организаций, в деятельности которых он активно участвовал, просто от жителей города. Миссис Керри, обливаясь слезами, печатала их имена, титулы и адреса, отсылала приглашения на похороны, телеграммы, принимала цветы и венки. Цветов было столько, что Марийка распорядилась отослать часть из них в ближайшие больницы. Самый красивый букет был прислан из Белого дома — белые гардении и лилии, связанные широкой белой лентой со скромной надписью: "От Эви и Мака". Марийка поставила букет в серебряной вазе в своей спальне.

Марийка несколько раз ездила в морг и церковь, заказала карточки с надписью: "Семья Чарльза Сета Рассела благодарит за доброе участие и сочувствие", на которых сделала личные приписки всем, кто выражал им свои соболезнования. Она была уверена, что так хотел бы и сам отец поблагодарить всех, будь он сенатор Соединенных Штатов или простой смертный, с которым когда-либо сводила его судьба.

У Марийки с кем-либо встречаться, чтобы выслушивать соболезнования, не было ни времени, ни сил. Миссис Керри добросовестно охраняла двери дома Расселов, тактично отказывая всем тем, кто хотел лично повидаться с Марийкой Вентворс. Многие знакомые не видели ее уже несколько лет, разве что на фотографиях в газетах и журналах.

В своих хлопотах Марийка не забывала о Лайзе, расстроенной не только смертью деда, но и тем, что Серджио бросил ее. Но спустя несколько часов, как она появилась в Бостоне, ей позвонили. Серджио узнал от общих знакомых о смерти деда Лайзы и тут же кинулся к ближайшему автомату, чтобы разыскать ее. Звонок успокоил ее, она перестала реветь.

— Мам, ты не поверишь. Серджио и я снова вместе.

— Он сказал это по телефону? — Марийка вспомнила, как быстро у нее самой менялось настроение от взлетов и падений, когда она была молодой. — Значит, теперь все в порядке? — Она даже улыбнулась дочери.

— Да, он сегодня вечером будет в Бостоне, чтобы поддержать меня.

— Рада за тебя, — сказала Марийка. — Временами ты слишком театрально эмоциональная, Лайза, как героиня итальянской оперы. Теперь, я думаю, тебе стоит поприветствовать мистера Тарстоуна.

— Добрый день, мистер Тарстоун, рада вас видеть. — Девушка быстро пересекла комнату и тепло поздоровалась с адвокатом ее деда.

К месту было бы более трагическое выражение лица, она это поняла.

— Это очень плохо, что я чувствую себя счастливой, когда дедушка умер?

— Нет, твой дед был бы рад твоему счастью, если бы был с нами. Кстати, на что Серджио путешествует?

— Как и я, — ответила она без зазрения совести. — Он знает твой номер карточки "Америкэн экспресс".

— Боже мой, Лайза! Я не могу этому поверить! Если я тебя правильно поняла, Серджио путешествует везде за мой счет? — Она тут же сделала пометку в блокноте о необходимости проверить, не пользовался ли еще кто-либо ее кредитной карточкой. — Мы поговорим об этом позже.

Марийка понимала, что должна быть добрее к дочери, но не могла сейчас видеть, как Лайза едва ли не подскакивала от радости. В голове у дочери сейчас звучала только ей слышная музыка.

— Очень хорошо, что он прилетает, даже если мне придется это оплачивать. Серджио может остановиться в одной из комнат для гостей.

— Ма-а-мочка! — Глаза Лайзы светились благодарностью.

— А сейчас нас извини, нам нужно закончить с мистером Тарстоуном наши дела. Поговорим о твоем друге позже.

Лайза предпочла бы говорить о нем и видеть его прямо сейчас. Они уже переспали с Серджио, и она не представляла, что им сейчас придется разлучиться, даже если они будут в одном доме. Лайза пожала задумчиво плечами и натянула вниз свой серо-голубой лыжный свитер. Марийка перехватила взгляд адвоката, с интересом поглядывавшего на эту молодую женщину со сформировавшейся фигуркой и длинными ногами, обтянутыми в джинсы.

"Джилланд Тарстоун, ты — похотливый мерзкий старик!"

Марийка и адвокат вернулись к изучению бумаг, разложенных на старинном резном столе Чарльза Рассела. Ей трудно было сконцентрироваться на юридических вопросах, когда столько воспоминаний вызывал этот кабинет.

Она вспомнила, как в детстве пробиралась туда и пряталась под этим массивным столом или копалась в ящиках, изучая отцовские "богатства". От одного из ящиков исходил экзотический аромат трубчатого табака, когда она его открывала. В другом хранилась серебряная шкатулка с изящной инкрустацией — в ней отец держал свои марки. Чарльз говорил, что эта шкатулка викторианской эпохи, и Марийка представляла себе, что хранила в ней королева Виктория.

Здесь же, в столе, находились другие шкатулки, только деревянные, с лаковой росписью традиционных индийских сюжетов: смешные человечки в окружении цветов и сказочных животных на фоне необычного пейзажа.

Так странно было сидеть сейчас за этим столом вместе с адвокатом, говорить о смерти отца, когда, казалось бы, совсем недавно она видела родителя за этим столом, и она залезала к нему на колени или усаживалась прямо на стол, и они подолгу о чем-нибудь беседовали. Здесь ее мать, должно быть, писала свои письма на красивой кремовой бумаге с монограммой семьи Стьювейсант, за этим столом она с отцом обсуждала счета и расходы на хозяйство. А отец набивал свою трубку, и дым образовывал в воздухе фантастические фигуры.

Адвокат Тарстоун продолжал говорить, но вместо того, чтобы его слушать, Марийка пыталась вспомнить, когда ее отец бросил курить трубку и сигары. Это было очень давно. Ее мать не любила этого и не разрешала ему курить где вздумается. "Моя комната", — говорил он и смеялся, потому что все старались использовать этот кабинет, как им заблагорассудится.

Панели из красного дерева все еще сохраняли свой экзотический аромат. Высокие окна были прикрыты тяжелыми набивными коричнево-красного цвета с желтым рисунком портьерами, изготовленными в восточной Индии. Старинный диван с резными подлокотниками стояла напротив камина. С потолков свисала медная люстра XVIII века с канделябрами для свечей, которую никогда не зажигали.

Как-то два года назад, когда они с отцом сидели за его столом, он, потягивая из рюмки коньяк после ужина, рассказал, как он и Алиса, устав от разборки бумаг, начинали заигрывать друг с другом, оглаживая один другого ногами под столом. "Неважно, кто первым начинал, — говорил отец. — Движение ноги одного неизменно вызывало активность другого, о работе мы забывали, и дело неизменно заканчивалось в спальне".

Она улыбнулась своим мыслям, представив, как ее молодые красивые родители начинали прелюдию к любовным играм здесь, за столом.

— Давайте прервемся с делами на сегодня, — предложил адвокат, заметив ее рассеянность, — это наша не последняя встреча.

Имущество Чарльза Рассела было обширным. Адвокат объявил его завещание вскоре после его смерти. Он тщательно продумал свои пожелания по проведению похорон. Некоторые суммы он оставлял на благотворительность, на деятельность его "альма матер" — Гроутона и Гарварда, своему секретарю, служащим конторы и домашней прислуге, — все остальное завещал своей дочери и внучке.

Одно из указаний глубоко тронуло Марийку. Собственной рукой отец записал: "Гортензии Омейли — небольшую сумму, двадцать пять тысяч долларов, в память о ее доброте и заботе, которую она проявляла многие годы по отношению к моей дочери". Марийка знала, что такой подарок значит для Гортензии, для которой важнее была его память о ней, чем сами деньги.

Он также оставил "три тысячи долларов на праздничный обед в офисе Марийки, когда кто-нибудь из служащих "Стьювейсант коммьюникейшнз" объявит, ударив в колокол, о крупном вливании денег от клиентов в развитие компании".

Небольшие суммы он завещал разным людям. Так, например, "моему старому приятелю и партнеру по рыбной ловле Джефу Фессендену, который не сможет добиться успеха на рыбалке со своим старым снаряжением". Его парикмахер унаследовал серебряную коробку для сигар и весь их запас, которые они любили курить оба. Резная поделка из слоновой кости досталась Джимми Элиготту, "с которым мы многие годы встречались за чаем, ему так нравились такие вещицы, теперь он сможет начать собирать свою собственную коллекцию".

Приятные безделушки, которые он так любил, теперь будут напоминать Чарльза Рассела его знакомым, упомянутым в завещании. Он всегда был сердечным и общительным человеком.

Перебирая бумаги на столе отца, возбужденная воспоминаниями об этом доме на Бикон-стрит, Марийка нашла старый дневник своей матери. Она знала, что мать простит ее за интерес к ее интимным записям.

Марийка вчитывалась в дневник, надеясь проникнуть в тайну, которая сейчас очень волновала ее. На одной из страниц она прочитала:

"Я могу признаться в этом только себе, никому больше. Хотя Чарльз в молодости отличался сверхактивностью в покорении молоденьких красивых женщин и тащил их в кровать, на самом деле он очень неуклюжий любовник. Это обстоятельство оттолкнуло бы меня от него, если бы не его трогательная доброта, внимательность, веселый нрав. Я испытываю благоговейный страх, думая о жизни с таким человеком. Я принимаю всем сердцем его душевные качества, но физическая близость с ним будет очень непростой. Хотя, конечно, все это не так важно, ведь он такой замечательный человек".

Марийка захлопнула дневник и спрятала его в стол. Когда-нибудь она даст прочитать его Лайзе, ей будет полезно понять некоторые вещи. Была ли в жизни ее матери сумасшедшая страсть? Теперь, когда она знала о своем кровном отце, она понимала, что да.

Серджио приехал за день до похорон, и последующие сутки Марийка почти не видела Лайзу. Серджио объяснил свое появление тем, что "смерть дедушки Лайзы вернула ему разум". Марийка заподозрила, что солидная чисть наследства, отписанная Лайзе, вернула ему разум. С другой стороны, она считала, что дочь не так глупа, чтобы стать половиной такого "еврошалопая".

Предусмотрительный Джонатон организовал перелет Энтони, Грега, Стива, Сары и Гортензии на своем самолете из аэропорта Тетерборо в Нью-Джерси до Бостона. Они прибыли рано утром до похорон и успели к началу процессии.

Длинная череда черных лимузинов потянулась от Бикон-стрит к церкви Троицы. Несмотря на трагизм момента, Марийка испытала радостное волнение, открыв дверь дома и увидев Джонатона в сопровождении коллег-друзей. Он поехал в первом лимузине вместе с Марийкой, Лайзой и тетей Викторией. Она хоть могла взять его за руку, не опасаясь посторонних взглядов.

Показалась церковь, с которой у Марийки были связаны разного рода воспоминания. Здесь отпевали ее мать, крестилась и проходила конфирмацию Лайза, здесь они венчались с Дейвидом, и здесь она с ним прощалась. И многие поколения Стьювейсантов и Расселов отмечали в этой церкви свои радостные и печальные события.

Алтарь был освещен колеблющимся пламенем свечей, создавая игру теней на отделанной бронзой и серебром крышке гроба. Трудно было поверить, что ее отец лежит в этом холодном обезличенном ящике. Шесть лет назад Марийка сидела на той же скамейке, когда отпевали Дейвида, но она не помнила ни слов священника, ни какая музыка звучала. Домашний врач напичкал ее валиумом, и сознание во время службы было затуманено. Сегодня она не принимала валиум, горе ее было ясным и глубоким.

Марийка сидела между Джонатоном и Лайзой. Она представляла себе отца на небесах, он виделся в коричневых фланелевых брюках и элегантном твидовом пиджаке с шелковым платком, торчащим из нагрудного кармана. Она услышала слова священника, как хорошо сейчас Чарли Расселу, свободному от боли и волнений. Рука Джонатона крепко сжала ее ладонь. Рассеянные блики света, пробивавшегося сквозь витраж окна под аркой, бегали по его лицу. Она все время чувствовала на себе его любящий успокаивающий взгляд.

На Марийке было черное креповое платье, застегивающееся спереди на пуговицы, которое она обнаружила в своем гардеробе на Бикон-стрит. Она каждый раз оставляла его там до следующего случая.

Лайза с трудом подобрала в своем платяном шкафу нечто черное, более или менее подходящее для похорон, — летнюю черную блузку, которую она изредка одевала для походов в ночные клубы. Марийка подобрала ей темную юбку и убедила, что такой наряд вполне сгодится для церемонии. Лайза задумчиво смотрела в пространство, погруженная в свои мысли. Кроме матери и тетки Виктории у нее не осталось родственников. Чарльз был последним мужчиной в их семье, патриархом, "защитной системой", советчиком для дочери и внучки и, прежде всего, другом.

Марийка повернула голову в сторону Серджио, сидевшего рядом с Лайзой и Викторией Стьювейсант. Парень опустил голову, но даже его кудри не могли скрыть заплаканные серые глаза. Хотя он никогда не видел Чарльза Рассела, он был чувствителен, как и все итальянцы.

В его жилах текла аристократическая кровь, он уважал семейные традиции и устои. "В конце концов, не так уж он и плох для Лайзы", — подумала Марийка.

Сзади сидели "побочные дети" семьи — Грег, Энтони и Стив — в темных костюмах и белых сорочках. Гортензия пребывала почти в полной отключке от горя и беспокойства за свою подругу и шефа. Она была в черной юбке и черной блузке без обычных серебряных украшений. Ее волосы, как правило собранные наверх, были сейчас распущены и свободно ниспадали на плечи. Она была замкнута и отрешенна, как старая испанская вдова-крестьянка, которая погрузилась в ауру черного траура на весь остаток жизни. Сара, вместо традиционных джинсов, была в шикарном темном платье, украшенном жемчугом. Марийка не могла припомнить другого случая, когда она видела Сару в платье. Она очень гордилась своим персоналом и была рада видеть их рядом в такую тяжелую для нее минуту.

В громкоговорителях смолкла музыка, священник закончил молитву. "Какое печальное Рождество!" — подумала Марийка. Чарльз всегда был в центре рождественского праздника. Он приезжал к ним из Бостона на пару-тройку деньков, не больше. Приглашал их всегда накануне Рождества в ресторан "21". Он никогда не открывал свой подарок, пока "мои девочки" не рассмотрят свои. С энтузиазмом пробовал гаитянские блюда, приготовленные Женевьевой для многочисленных родственников из Бруклина, собиравшихся на кухне в ожидании праздничного обеда, выпивал с ними по бокальчику за "чудесное Рождество".

В этом году к ним должны были присоединиться за праздничным столом еще Джорджанна и Чонси Вилкинс, Стьюарт и Мими Уэлтон. Джонатон отказался от приглашения, он собирался провести каникулы со своей матерью на Восточном побережье.

В это Рождество с ними впервые не будет Чарльза Рассела.

Марийка верила в жизнь после смерти, в то, что душа человека не умирает. Когда-нибудь она снова воссоединится со своими родителями. "Мы появляемся на земле, чтобы исполнить Господню волю", — в это верили ее родители, в этой вере воспитали и Марийку.

"А где будет тогда Джонатон? Вместе с ней или воссоединится со своей первой женой? Или она такая дрянь, что не попадет в рай".

Непроизвольный истеричный смешок вырвался у Марийки, когда она подумала, что эти смешные человечки, попавшие на небо, сохраняют свои земные привязанности и антипатии. Джонатон крепче сжал ее руку, решив, что у нее начинается истерика.

Затем десятеро мужчин в черных костюмах и галстуках выстроились по двое у гроба, поклонившись Марийке. Это были преданные давние друзья Чарльза Рассела, каждому из которых Марийка позвонила лично, попросив встать в почетном карауле, они должны были нести гроб с единственным венком — от семьи — впереди. Таково было пожелание Чарльза. Марийка заказала еще букет из лилий, тюльпанов и роз, любимых цветов отца, оранжированных в высокой белой корзине.

Служба в церкви Троицы была недолгой. Она попросила пастора выполнить церемонию как можно быстрее, церковная процедура на кладбище была еще более короткой.

Вентворсы и часть приглашенных собрались на поминки в доме на Бикон-стрит. Марийка встретилась со своими давними приятельницами из виндзорской школы и из Фармингтона, с которыми она вместе сдавала экзамены, выступала на соревнованиях молодежной лиги, ходила в женский клуб.

Милли, давнишняя повариха отца, негритянка с совершенно белыми волосами, как всегда, явила чудеса кулинарии, приготовив обед для вернувшихся с церемонии. Дом был украшен белыми гвоздиками, в комнатах были расставлены столы с едой. Приглашенные бродили по комнатам этого старинного здания, построенного в начале прошлого века, предаваясь воспоминаниям. По завещанию отца, в одной из комнат играл пианист из "Ритца".

Лайза и Марийка переходили от одной группы гостей к другой, присаживались к разным компаниям, если у стола находилось свободное место. Джонатон держался в тени, стараясь не отвлекать Марийку от обязанностей хозяйки. Друзья семьи были консервативны и неприветливы к чужакам, Марийка понимала, что им трудно будет принять Джонатона в свой круг, они предпочитали общение и обмен воспоминаниями с теми, кого знали многие годы.

Джонатон развлекал себя сам, бродя по дому, рассматривая обстановку. Марийка видела, как он вертел пасхальное малахитовое яйцо, отделанное золотом русскими мастерами прошлого века, подаренное Чарльзу его партнером, Уинтропом Стедхарстом, которое всегда, насколько Марийка помнила, красовалось на видном месте в одной из жилых комнат. Джонатон задумчиво перекатывал яйцо из одной руки в другую, — он явно сторонился общения с незнакомыми гостями.

Улучив момент, она извинилась перед подругами детства, с которыми вела беседу, и присоединилась к Джонатону и Лайзе, тихо разговаривавшим в уголке.

— Я вижу, вы устраиваете друг друга.

— Лайза рассказывала мне, кто есть кто среди гостей.

Марийка увидела у него в руках украшенный камнями нож для разрезания бумаги, который обычно лежал на столе ее отца. Джонатон вертел его в руках, не опасаясь порезаться.

— Тебе понравился нож моего отца?

— Я гадал, для чего он его использовал. Для очистки рыбы или защиты женщин своей семьи?

— Он вскрывал с его помощью письма.

— Классический способ открывания конвертов. — Он всматривался в нож, будто бы он мог ему больше рассказать об этой семье.

— Ты изучаешь нас, не так ли, Джонатон Шер?

— Они изучают меня все, не так ли? — сказал он несколько агрессивно.

— Ты прав. — Марийка обернулась к Лайзе. — Сделай мне одолжение, моя сладкая. Сходи посмотри, как там тетушка Виктория. Ее уже целый час мучает разговорами миссис Дейли. Проследи, чтобы она удобно сидела и не переутомилась.

— Я пойду с тобой, Лайза, — предложил Джонатон. — Возможно, тетушка Виктория захочет вишневого ликера или что-то в этом роде.

— Ты очень мил, Джонатон.

— Если только я не состою в добровольцах общества социальной поддержки! — язвительно отреагировал он и положил нож на стол, рядом со старинной серебряной чернильницей.

— Откуда ты знаешь, что он здесь лежал?

— Я помню все, что видел или читал, — простодушно ответил Джонатон и последовал за Лайзой.

Позднее Марийка убедится — он ничего не забывает, если что-то становится еще одним "ключиком" к ней. Помнил он и все сказанное ей, даже недоброе.