Стремглав к обрыву (Джудит Росснер) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 11

В шестьдесят пятом году Уолтеру исполнилось пятьдесят два, мне – тридцать четыре. Мы были женаты тринадцать лет, и последние два года Дэвид снова был моим любовником. Сначала мы виделись редко, потом он стал приезжать все чаще, и мы встречались почти каждый месяц. В июне того года Уолтер решил, что пора познакомить меня с отцом.

– Я подумал, – сказал он однажды вечером тем небрежным тоном, к которому прибегал всегда, когда заводил серьезный разговор, – не съездить ли нам летом на побережье?

– Западное побережье? – От неожиданности я задала глупый вопрос: Западное побережье для меня – это Дэвид.

– Разумеется.

– Что это вдруг?

– Да так. – Он выбил трубку о край пепельницы. – Разве нужна особая причина?

– Нет, конечно. Я просто удивилась.

– Вообще-то, – он с преувеличенным вниманием вычищал трубку, – у меня действительно была одна мысль… – Не договорив, достал коробку с табаком, открыл ее, начал неторопливо заново набивать трубку.

– Что за мысль?

– Ты же знаешь, мне давно хочется съездить с вами в Кармел. Познакомить с отцом.

Я знала. Тринадцать лет он, как мог, избегал этого, а я не настаивала, потому что на Западе, в Сан-Франциско, жил Дэвид. Я знала, что Уолтер несколько раз бывал в Лос-Анджелесе по делам фирмы; однажды сказал, что, возможно, заедет к отцу. Я тогда спросила, не хочет ли он, чтобы я поехала с ним. «Пожалуй, лучше не надо, – от волнения он вел себя глупо и понимал это, – по-моему, сейчас не самый подходящий момент. Я хочу сказать, когда-нибудь мы поедем все вместе, возьмем Андреа – чтобы все как положено». Я не собиралась отвечать, но, должно быть, не сумела скрыть удивления, и он добавил: «Да и вообще, вряд ли я туда поеду. Брякнул, не подумав».

И потом мы еще восемь лет не вспоминали об его отце, если не считать, что каждый год в октябре Уолтер просил меня поздравить отца с днем рождения.

– Знаю, – ответила я. – Но почему именно сейчас?

– Ему восемьдесят восемь. – Будто год назад ему было намного меньше. – Вряд ли он долго протянет.

Тут мне нечего было возразить. Но у меня сложилось какое-то неосознанное предубеждение против поездки, страх нарушить хрупкое равновесие, не так давно установившееся между нами, и опасение разминуться с Дэвидом, если он надумает приехать в Нью-Йорк.

– Надолго?

– Я хотел взять отпуск. Примерно на месяц. Совсем не обязательно все время жить у него. Мы могли бы долететь до Лос-Анджелеса, взять напрокат машину и не торопясь поехать в Кармел, может, по дороге остановились бы на пару дней в Санта-Барбаре. Вдоль побережья удивительно красивая дорога… А потом пожили бы в Сан-Франциско или поехали бы в горы.

– А дети? – с сомнением спросила я. – Им будет тяжело путешествовать в машине.

– Я же не настаиваю, чтобы все было именно так, Руфь. Решим по ходу дела.

Сама покладистость. Ни намека на тихую враждебность: мол, стоит ему о чем-то помечтать, как мне обязательно надо все испортить. Да и я не испытывала ни раздражения, ни злости. С тех пор как возобновился мой роман с Дэвидом, я стала намного спокойнее и отношения с Уолтером заметно улучшились.

Я улыбнулась:

– Что ж, неплохая идея.

– Правда? – с неожиданной тревогой спросил он. – Может, ты просто хочешь сделать мне приятное?

– Нет, в самом деле.

Он поцеловал меня в лоб, нежно улыбнулся:

– Прекрасно. Я рад. Буду с нетерпением ждать отпуска. Хочу наконец похвастать тобой и детьми.

– Я думала, это касается только детей, – не удержалась я. Он не стал отрицать, задумчиво посмотрел на меня и ответил:

– Раньше – да. Теперь многое изменилось.

Я пыталась угадать, что за этим кроется.

– Прежде всего изменилась ты сама. Не знаю, понимаешь ли ты, что я имею в виду.

– Наверное, все дело в детях. – Я была немного озадачена.

– Нет, это произошло совсем недавно.

Мне хотелось спросить, когда именно, но я знала, что он ответит.

– Не буду спорить, раз перемена к лучшему.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Уолтер.

По существу, он дал мне понять, что ему не хотелось привозить к отцу жену, которая его презирала. Рождение детей отдалило меня от Уолтера, и роман с Дэвидом увеличил этот разрыв, но именно благодаря Дэвиду я научилась быть снисходительной. Ведь мы спорим лишь тогда, когда зависим от того, кого стремимся убедить. С возвращением Дэвида Уолтер перестал быть объектом моего постоянного недовольства и отодвинулся куда-то на задний план. И это явно пошло нам обоим на пользу.

Иногда мы спали вместе. Даже супружеские обязанности для меня стали менее обременительны. Мне больше не нужно было представлять себе, что он – Дэвид. Да их и невозможно было спутать, Уолтер вел себя в постели как маленький мальчик, который слишком робок и не решается взять обещанную награду. Даже его сухощавое тело было скорее телом подростка, а не мужчины. А большое, сильное тело Дэвида подчиняло меня властно, почти грубо, и мы оба целиком отдавались охватывавшей нас страсти.

Итак, я начала улыбаться Уолтеру. И перестала спорить с ним по пустякам. Мне не хотелось больше доводить его и себя до исступления, чтобы создать иллюзию жизни. Я не уходила из дома по вечерам, кроме тех дней, когда приезжал Дэвид. Я не предъявляла Уолтеру претензий и не изводила себя мыслями о будущем: мне вполне хватало настоящего.

И тогда Уолтер захотел познакомить меня с отцом. Рудольф Штамм мне не понравился. Я удивилась этому и поняла, что была к Уолтеру более несправедлива, чем привыкла думать. Я ожидала, что старик понравится мне хотя бы из-за своего презрения к сыну, о котором я догадывалась: Уолтер кое-что рассказывал мне, но еще больше скрывал. Мне казалось, пренебрежение к Уолтеру должно сблизить нас со старым Штаммом. Но оно лишь оттолкнуло меня от старика: я относилась к Уолтеру уже намного мягче.

Дом стоял на скале и словно нависал над океаном. Современный. Надежный. Поблизости не было других домов, и это придавало ему надменный вид властелина. Красное дерево и стекло. Снаружи он выглядел вполне обычным, и, пожалуй, только фонтан у дорожки отлитая из белого чугуна фигура мальчика, плюющего в бассейн с золотыми рыбками, – мог дать представление о безумном разгуле фантазии, царившем внутри.

Накануне вечером мы позвонили и предупредили о своем приезде. После путешествия по замечательно красивой, но полной опасных поворотов дороге у меня от усталости разболелась голова. Дети тоже утомились. Сьюзен в дороге спала и явно еще не проснулась, хотя самостоятельно выкарабкалась из машины и протопала к дому. Уолтер позвонил. Дверь открыла женщина – крупная, седая и страшно неприветливая, хотя она и сообщила, что рада нас видеть. Ее звали Ванда, она начала служить у мистера Штамма еще в Нью-Йорке, за несколько лет до смерти его второй жены. Уолтер поздоровался с ней как со старой знакомой, но она его, по-моему, не узнала. Она попросила нас не шуметь, потому что Он спит; но когда мы вошли в гостиную, старик пытался выбраться из гамака, подвешенного у стеклянной стены с видом на океан.

Он выглядел значительно моложе своих лет, хотя я так и не сказала ему об этом: не захотелось делать ему приятное. Совершенно белые волосы, неестественно загорелое лицо в сетке морщин, прекрасная осанка, бодрый молодой голос. Казалось бы, Уолтер должен выглядеть юношей по сравнению с ним; но именно рядом с отцом стало заметно, что ему уже за пятьдесят.

– Рад тебя видеть, мой мальчик, – сказал отец Уолтеру и повернулся ко мне с ослепительной улыбкой на бронзовом лице. – А это, значит, твоя милая жена. Что ж, должен признать, вкус моего сына с годами улучшился. – Мне показалось, он собирается меня поцеловать; я инстинктивно протянула ему руку, он пожал ее. – Как доехали?

До этого момента дети спокойно стояли за нами – даже Сьюзен, которая обычно ни минуты не могла оставаться на одном месте, еще не проснулась и вела себя прилично, но теперь им стало ясно, что он и дальше не намерен обращать на них внимания, и я почувствовала, как они беспокойно зашебуршились у меня за спиной.

– Хорошо, спасибо, – ответила я. – Позвольте познакомить вас с детьми.

– Ну да, ну да, – сказал он безо всякого интереса.

– Это Андреа, ей уже десять. Это Филипп, ему скоро семь. Сьюзен три с половиной.

Издав радостный вопль, Сьюзен отбежала в дальний конец комнаты.

– Вылитая бабушка, – сказал он моей старшей дочери, поразительно похожей на меня.

– Ты находишь, папа? – спросил Уолтер.

– Несомненно.

– Благодарю вас, сэр, – ответила Андреа, и я с трудом удержалась от смеха.

– А это кто? Филипп, говорите? Сколько тебе лет, Филипп?

– Скоро семь, – смущенно ответил он.

– Мальчик пошел в вас, Руфь, – заметил старик. (Это Филипп-то, единственный из детей, похожий на Уолтера!)

– Мама, найди меня! – крикнула Сьюзен.

– Ау, где ты? – с готовностью ответила я и заметила, что Ванда стоит в дверях и неодобрительно взирает на нас.

– Не скажу, ищи меня, я же спряталась, – крикнула Сьюзен.

– Не хотите ли присесть? – спросил старик. – Вы устали с дороги. Ванда приготовит чай.

Ванда мгновенно исчезла в кухне.

– Ты правда мой дедушка? – спросила Сьюзен.

Он безразлично улыбнулся. Он не скрывал своего равнодушия к детям – и мне захотелось немедленно уехать. А они были очарованы и домом, и хозяином. Они так мечтали почувствовать себя внуками: о том, как это здорово, им рассказывали одноклассники, у которых были дедушки и бабушки. Мой отец обожал Энди, именно из-за нее он не хотел переезжать во Флориду. Теперь она почти забыла его. Несколько раз он собирался повидаться с детьми, иногда мы сами думали его навестить, но это никак не удавалось: после второй женитьбы он здорово сдал.

Энди однажды написала в школьном сочинении: «Дедушки и бабушки – это как родители, только они никогда не сердятся».

А этот старик почти не обращал на них внимания, с трудом выжимал из себя улыбку, хотя они изо всех сил старались ему понравиться. (Филипп предложил поиграть в загадки, но он отказался и явно давал понять, что их присутствие ему в тягость.) Они так хорошо себя вели, а в ответ на все их старания он неодобрительно заметил, что в прежние времена дети были послушнее. Я не сдержалась и раздраженно ответила: «В прежние времена детей считали мебелью. Теперь родители поумнели». Он лишь улыбнулся в ответ.

Старик ушел в кухню вслед за Вандой. Мы с Уолтером сели на один из многочисленных диванов. Андреа спросила, можно ли им с Филиппом пойти посмотреть рыбок, и я разрешила. Сьюзен, поглощенная обследованием комнаты, даже не заметила их ухода. А в комнате было на что посмотреть. Пока старик не вышел, я была занята им и успела только заметить, что комната очень большая и богато обставлена. Присмотревшись, я была потрясена.

Она занимала почти всю центральную часть дома. Огромная, с высоченным потолком; на уровне примерно шести метров ее опоясывала галерея, из которой был вход в спальни. Массивная мебель прошлого века: диваны и кресла с зеленой и оранжевой обивкой, длинные столы, тяжелые стулья; но даже они терялись в этой огромной комнате. На полу разбросаны яркие мексиканские ковры ручной работы. В центре задней стены возвышался громадный камин с бронзовым дымоходом. Передняя стена была из стекла и выходила на океан, две другие заканчивались двумя эркерами каждая; стены были покрыты росписью. По обеим сторонам эркеров стояли большие деревья в горшках, из керамических ваз по стенам тянулись ползучие растения, а выше их как бы продолжала искусная роспись, имитирующая живую зелень. Еще выше было изображено голубое небо с редкими белыми облачками. По одной стене между двумя эркерами от галереи до пола низвергался нарисованный водопад, дикий кабан утолял возле него жажду. Лестница, ведущая на галерею, упиралась в нарисованный замок, надежно защищенный каменной крепостной стеной. На противоположной стене нарисованная река причудливо огибала швейцарский домик. Встретившись взглядом с Уолтером, я улыбнулась.

– Это папины штучки, – заметил он без осуждения, скорее даже восхищаясь отцом.

– Мамочка, – крикнула из дальнего угла Сьюзен, – посмотри, какая куча ракушек!

Я подошла к ней. У стеклянной стены прямо на полу была устроена настоящая выставка раковин, камней и цветов в горшках, огороженная невысоким каменным барьером, на котором устроилась Сьюзен. Я взглянула на океан и подумала, что только сумасшедшему могло прийти в голову улучшать такой вид: переливающийся всеми оттенками синего океан, песчаный пляж, покрытые вечнозелеными растениями склоны гор вдали.

Старик вернулся в комнату.

– Можно мне их потрогать? – спросила меня Сьюзен.

– Можно ей потрогать раковины? Она не сломает! – крикнула я ему.

– Только очень осторожно! – прокричал он в ответ, направляясь к нам. – Здесь раковины со всего света. С Кубы. С Виргинских островов. Мне их приносит девчонка из деревни, которая по моей просьбе покупает их.

– Бери осторожно, детка, – сказала я Сьюзен, – они очень хрупкие. Не сломай!

– В мое время, – заметил старик, – мы просто говорили детям, что можно и что нельзя, и не утруждали себя разными мудреными объяснениями.

– Мне кажется, им легче выполнять требования, если они их понимают, – ответила я.

– В мое время мы не думали, легче им или труднее, – вызывающе улыбнулся он.

– Разумеется, – сказал Уолтер, подходя к нам, – но ведь времена меняются.

Ответа не последовало.

– Расскажи, как живешь, папа.

– У меня по горло всяких дел. Кручусь целый день, как бывало в конторе. Только считается, что на пенсии.

Я посмотрела на гамак, натянутый так, чтобы солнце попадало на него в любое время дня.

– Что так долго? – недовольно спросил старик у Ванды, которая накрывала на стол.

– Мамочка, посмотри, какая красивая. С полосочками.

– Прелесть.

– Что она сказала? – спросил старик.

– Ей очень понравилась раковина.

– Ну-ну. Давайте перекусим.

Стол был накрыт как для большого приема. Потом это повторялось каждый раз. Сардины, маринованные устрицы, икра. Лимбургский и швейцарский сыры, большой пирог, в центре стола – глиняная миска с тушеными овощами, по одну сторону от нее – корзинка с хлебом, по другую – ваза с фруктами. Я в жизни не видела ничего подобного, даже у хлебосольной Хелен Штамм. Но уже на следующий день мне стал противен ломящийся от еды стол, как и многое в этом доме. В подчеркнутом стремлении хозяина накормить нас до отвала чувствовался вызов. Иногда мне казалось, что он был бы рад видеть нас погребенными под всей этой едой, а то, что сам он ел очень мало, лишь усиливало мое подозрение. За «чаем» в первый день он съел один апельсин, неустанно потчуя нас сыром и овощами. На ужин Ванда подала рагу, которое издавало чудесный аромат, но оказалось приготовленным из моллюсков и у человека непривычного могло вызвать лишь отвращение. Заметив, что я не прикасаюсь к нему, старик заставил Ванду принести что-то другое, чтобы я «не умерла с голоду», хотя я искренне уверяла его, что еще не успела проголодаться после «чая». Дети отказались даже попробовать рагу, и он сделал мне выговор за то, что я позволяю им «набивать желудок» бутербродами.

После «чая» он провел нас через галерею в спальни, маленькие и аскетично обставленные, и в свой кабинет, где стояли массивный письменный стол, картотечные ящики и тренажер. Похлопав себя по животу, он с гордостью объявил:

– Вешу на десять фунтов меньше, чем двадцать лет назад.

Да ты просто усох от старости, злорадно подумала я.

Мы прожили там неделю, что было своего рода компромиссом: я хотела уехать через три дня, а Уолтер считал, что это обидит отца, ведь мы сказали, что приехали на две недели. Уолтер сочувственно заметил, что понимает мои чувства, но ему бы хотелось, чтобы я с большей симпатией отнеслась к его отцу. Я ответила, что мне бы хотелось, чтобы его отец с большей симпатией относился к нашим детям; он напомнил, что отец далеко не молод, а старые люди терпением не отличаются. Но мне почему-то казалось, что этот старик всегда был таким. Уолтер сменил тему, словно даже через столько лет равнодушие отца его задевало.

Он любил меня каждую ночь, что само по себе было удивительно. Еще удивительнее было то, что здесь, за три тысячи миль от дома, на узкой и жесткой кровати в маленькой комнате, где за одной стеной спали дети, а за другой – его отец, Уолтер испытывал сам и вызывал во мне более сильное желание, чем за все годы нашего брака. Возможно, отчасти поэтому он хотел задержаться здесь подольше; в отличие от меня, он понимал – эта страсть вспыхнула только потому, что мы в чужом доме и мне не нравится его отец, хотя старик изо всех сил давал понять, что одобряет выбор сына. Возможно, причина была и в том, что в этой ситуации Уолтер выступал в роли буфера, для которой и был рожден. Конечно, он знал, что, стоит нам вернуться домой, его страсть угаснет, а вместе с нею – и способность вызывать во мне ответное чувство.

Я же, как ни странно, боялась другого. Не понимая, что наше сближение кратковременно, я опасалась, как бы чувство к Уолтеру не омрачило мои отношения с Дэвидом. Примерно за год до поездки мы с Уолтером стали жить гораздо дружнее; тогда же я начала испытывать угрызения совести из-за того, что изменяю ему. Пытаясь успокоить свою совесть, я не без иронии говорила себе, что именно роман с Дэвидом улучшил мои отношения с мужем. А теперь мне казалось, что я предала Дэвида и себя тоже, позволив себе испытывать к Уолтеру хоть какое-то подобие любви. В одну из ночей в Кармеле мне приснилось, что я еду в поезде с мужчиной, которого не могу узнать, но почти уверена, что это Уолтер. Поезд мчится без остановок, на конечной станции на всех парах врезается в кирпичную стену, пробивает ее и начинает куда-то падать. Я проснулась с именем Дэвида, хотя он мне и не снился. Я безумно хотела его видеть. Мне необходимо было с ним встретиться, чтобы еще раз убедиться в своей любви к нему, которая была единственной неизменной реальностью моей жизни, и в том, что чувство, которое неожиданно пробудил во мне Уолтер, давно и по праву принадлежит Дэвиду. Я панически боялась разлюбить Дэвида: мне казалось, что, разлюбив его, я обреку себя на гибель и проклятие. В то время как было бы разумнее опасаться, что эта кара последует за какие-то более очевидные преступления – например, за супружескую измену.

Думаю, что отцу Уолтера было бы нетрудно уговорить сына погостить подольше. Если бы он захотел.

Мы приехали в Сан-Франциско в воскресенье утром. Дети, которым всю неделю приходилось сдерживаться, так буйствовали в машине, что я была совершенно без сил, когда мы добрались до гостинцы. Уолтер, все еще в прекрасном настроении, отправился с ними в город. Раздевшись, я вытянулась на кровати, чтобы немного поспать; но сон не шел – я лежала и думала, не позвонить ли Дэвиду, хотя и дала себе слово не делать этого. Взяла с тумбочки телефонную книгу, нашла его служебный номер. И домашний. С облегчением вспомнила, что сегодня воскресенье и на работе его нет. Отложила справочник. В утешение подумала, что только сильнее захотела бы его видеть, если бы позвонила. Правда, Уолтер говорил, что один день у него уйдет на дела, но как быть с детьми? В чужом городе я бы не решилась оставлять Энди одну с младшими. А взять их с собой было бы безумием, даже если встреча выглядела бы случайной. К тому же такое свидание явно не доставит нам удовольствия. И конечно, ради этого не стоит рисковать взаимопониманием, которого нам с Уолтером с таким трудом удалось достичь. Нет, не позвоню…

Уснуть я так и не уснула, лишь немного подремала, пока Уолтер гулял с детьми. Мартини, выпитый перед ужином, лишил меня последних сил, и, едва уложив детей, я отключилась.

В понедельник мы гуляли по городу. Днем Уолтер вел с кем-то переговоры по телефону, а после ужина, когда мы отправили детей спать, сказал:

– Завтра я займусь делами, дорогая.

– А как же я? Что мне делать? – Вопрос прозвучал неожиданно беспомощно. На самом-то деле я имела в виду, не что мне делать, а чего лучше не делать, но что я, пожалуй, сделаю, если представится возможность. А Уолтеру было приятно думать, что я не знаю, чем заняться без него.

– Если хочешь, я попрошу кого-нибудь из своих партнеров показать тебе город.

– Я же с ними не знакома, – ответила я, принимаясь выкладывать из чемоданов вещи, которые не успела вынуть утром.

– С другой стороны, – осторожно продолжал Уолтер, – может, тебе хочется с кем-нибудь повидаться? Как зовут твоего знакомого – того, который переехал сюда? Юриста?

– Дэвид Ландау, – ответила я, не поднимая глаз от чемодана и чувствуя, что краснею.

– Именно. Может, позвонишь ему? Номер есть в справочнике.

Я подняла голову и недоуменно посмотрела на него. Он улыбнулся:

– Видишь, я не забыл, как его зовут.

Мне никогда не приходило в голову, что Уолтер может что-то подозревать. Впрочем, лицо его было спокойно и в голосе не чувствовалось сдерживаемого гнева. Я встряхнула головой.

Он улыбался. Я ждала, что будет дальше. В соседней комнате Андреа кричала Филиппу и Сьюзен, что они мешают ей спать.

– Я подумал, может, тебе захочется его повидать.

– Прошло столько лет, – ответила я.

Он кивнул. Я не сводила с него глаз. Он достал трубку, набил ее, раскурил.

– Тебе не понять, Руфь, что я почувствовал, когда увидел вас вдвоем в день свадьбы Теи, – сказал он, медленно затягиваясь.

Я была поражена – ничего подобного я не ожидала.

– Дело не в том, что вы вместе вернулись в зал, – продолжал он, словно говоря о ком-то постороннем. – Дело в том, как вы выглядели. Описать это невозможно. Разумеется, большую роль сыграло внешнее сходство… огромную… раньше я этого не замечал… и только тогда до меня дошло… – Он вынул трубку изо рта и уставился на нее. – Меня в тот момент чуть удар не хватил.

Сколько достоинства – ни единого намека на жалость к себе. Я хотела подойти к нему, но вспомнила о своем обмане и осталась на месте.

– Прости меня, Уолтер.

– Мне нечего прощать. Собственно говоря, в тот день я впервые пожалел тебя. Мне вдруг пришло в голову, что ты чем-то пожертвовала, когда решила выйти замуж за меня.

Я испугалась, что начну плакать. О себе? О нем? О нас обоих?

– До того дня я смотрел на все только со своей точки зрения. Считал, что вытащил тебя из грязи.

Он снова зажал трубку в зубах, но она потухла. Равнодушно положив ее в пепельницу, он сказал:

– Но ты-то, конечно, с самого начала все понимала. Ты сыграла со мной злую шутку.

Прости меня, Уолтер. Прости, если можешь.

– И я решил, что ты хоть и юная, но бессердечная особа.

– Все правильно, – сказала я. – Гадкая девчонка – вот что я была такое. А теперь? Что я такое теперь?

Он пожал плечами:

– Ну а я был просто туповатый молодой человек. Вернее, туповатый и не слишком молодой.

Мы молча смотрели друг на друга, охваченные нежностью и смущением. Почему он рассказал мне об этом? Почему все так изменилось? Из-за того, что мы побывали у его отца? Или из-за Сан-Франциско? Я присела на кровать. Он подошел и сел рядом. Взял мои ладони, поднес к губам, нежно поцеловал, опустил на колени, погладил.

– Я люблю тебя, Руфь.

Я беспомощно посмотрела на него. Я не могла ему этого сказать. Даже если бы любила.

– Прости, Уолтер. Я не могу. Не потому, что не люблю. Не умею говорить таких слов.

Он кивнул и выпустил мои ладони. В комнате стало очень тихо. Несколько минут назад я еще слышала голоса детей за стеной, но сейчас и они утихли. Я встала.

– Надо все-таки разобрать вещи.

Он не ответил. Я начала перекладывать вещи из чемодана в шкаф.

– Я что-нибудь придумаю завтра. Не хочется никого обременять. Покатаемся на старинном трамвайчике. Потом пообедаем.

После обеда позвоним кому-нибудь. Может, в Нью-Йорк. Им понравится… Как думаешь? – Я повернулась к нему, и он сделал вид, что внимательно слушал.

– Да-да, конечно, делай как знаешь, дорогая. – Взял трубку, выбил ее о край пепельницы, убрал табак. Пойду прогуляюсь. Посмотрю на ночной город. Может, зайду в бар. Не возражаешь?

– Нет, конечно.

Он постоял в нерешительности:

– Я не убегаю от тебя. Если хочешь, пойдем вместе. Буду только рад.

– С удовольствием. – Я не покривила душой.

Мы попытались вызвать няню, но все были заняты. Уолтер сказал, что я, наверное, не захочу оставить детей одних.

– Они ведь не будут знать, где мы. Если только написать Энди записку и положить на видное место…

– У ночника.

– Энди может не заметить. Но, в конце концов, ей уже одиннадцать, и даже если она сама проснется или Филипп и Сьюзен ее разбудят, она сообразит, что делать.

– Они так устали, что вряд ли проснутся, – сказала я.

– Ты права, – ответил он, обрадовавшись, что я хочу пойти с ним.

– Я переоденусь, а ты напиши записку, – попросила я.

Мы очень приятно провели в Сан-Франциско еще несколько дней. Пару раз приглашали на вечер няню и уходили куда-нибудь вдвоем, но, как правило, уставали за день и засыпали почти одновременно с детьми.

В воскресенье утром мы вернулись в Нью-Йорк, попали в чудовищную июльскую жару и сразу решили: как можно скорее уедем на озеро.

Дома нас ждал длинный список телефонных звонков, один из них – от некоего мистера Сигала, который обещал перезвонить. Это вполне мог быть Дэвид. Мы давно договорились, что, если трубку возьму не я, он назовется чужим именем. Значит, мы все-таки разминулись. Я пожалела, что не позвонила ему, пока была в Сан-Франциско. Накануне отъезда я уже начала набирать номер, но подумала, что ему это может не понравиться. Через три дня после возвращения мы уехали на озеро.

До конца июля стояла жаркая погода. Мы вели обычную загородную жизнь. Уолтер приезжал на уик-энд, а иногда и в середине недели. Нам по-прежнему было хорошо вместе, хотя бурные ночи больше не повторялись. В последнюю неделю июля неожиданно установилась холодная погода и держалась весь август. У всех испортилось настроение. Лотта, отчаявшись забеременеть во второй раз, на месяц уехала с Эдвином в Европу развеяться и оставила нам Маргарет. Ее присутствие не создавало дополнительных хлопот, хотя я, устав от бездействия, была бы им только рада. Наоборот, мне не надо было развлекать Сьюзен, когда Энди и Филипп отправлялись куда-нибудь без нее. Погода не менялась, и я не знала, чем себя занять. Набрала в городской библиотеке кучу книг, но читать не могла. От скуки принялась готовить, освоила торты и разные экзотические блюда. Борис и Таня тоже отправились в Европу и предполагали там встретиться с Лоттой и Эдвином. Все четверо прекрасно ладили между собой, несмотря на яростные споры о политике, которые иногда вспыхивали между Таней и Эдвином. Мне их не хватало: они бы рассеяли скуку очередной бредовой дискуссией. Например, о том, все ли правые психопаты.

На третьей неделе августа в среду утром приехал Уолтер, а вечером позвонил Дэвид. Я совершенно не ожидала его звонка и даже не сразу узнала голос. Потом спросила шепотом:

– Это ты, Дэвид? – Я разговаривала из кухни и не знала, далеко ли Уолтер.

– Я, твой рыцарь с Запада.

– Ты где?

– Милях в двадцати от тебя. В туристской гостинице у подножия горы. Знаешь ее?

– Сейчас приеду, – ответила я и быстро повесила трубку, услышав, что кто-то спускается по лестнице. Оказалось, это Эстер идет готовить ужин. Я спросила ее, что купить в городе, натянула свитер и выскочила из дому, не предупредив Уолтера, чтобы не лгать ему.

От нашего дома до горы Монтинок меньше получаса езды. К двум вершинам, у подножия которых находятся гостиница и подъемник, ведет узкая извилистая дорога, которую новички часто проскакивают, не заметив указателя. Я много раз проезжала мимо этой дороги, но поднималась по ней только однажды. Сейчас, к своему удивлению, обнаружила, что прекрасно все помню: извилистую полосу асфальта, на которой с трудом могли разминуться две машины, неожиданные крутые повороты; более широкую часть у подножия меньшей вершины, где расположена гостиница, а слева большую вершину и подъемник, в котором сейчас ползли наверх туристы, желавшие полюбоваться на три штата одновременно.

Я подъехала к гостинице, оставила машину на стоянке и вошла в центральный холл, где в беспорядке были расставлены кресла и диваны. В двух больших каминах горел огонь. Я узнала, в каком номере остановился Дэвид, поднялась в лифте на третий этаж и прошла по мягкому ковру в конец коридора. Постучала – и он открыл дверь. В руке он держал бокал с вином. Я быстро вошла, прикрыла за собой дверь и спросила:

– Что случилось?

Он улыбнулся:

– Ничего. Просто хотел тебя видеть.

– Ты меня напугал. Мне показалось…

– Что мне сделать? Извиниться за то, что соскучился?

Я покачала головой:

– Да нет, просто Уолтер дома.

Он негромко свистнул:

– Извини. Я звонил ему в контору вчера вечером, потому что дома у вас никто не отвечал. Секретарша сказала, что он говорит по телефону, и попросила подождать. Я повесил трубку. Думал, раз он в городе, ты будешь здесь одна.

– Он приехал сегодня утром. Теперь он иногда приезжает в середине недели.

– Как мило с его стороны, – недовольно заметил он. Я улыбнулась:

– Ты надолго?

– Не знаю. Дня на два.

Я огляделась. Приятная комната. Обои травянистого цвета, светлая мебель, на кровати яркое покрывало в зелено-оранжевую полоску, на стенах реклама швейцарских курортов. Посередине кровати – развернутая местная газета, рядом тарелка с недоеденным сэндвичем. Я подошла к окну и совсем рядом увидела ту сторону горы, по которой не ходил подъемник. Трава, земля, кое-где деревья. Дэвид подошел ко мне сзади и обнял.

– Здесь погиб Мартин. Вон там, справа.

– Я не знал.

– Конечно нет. – Я повернулась к нему. – Я уже почти не думаю об этом. Только иногда… тот момент, когда он врезался в дерево… Бывает, я лежу в постели… или просыпаюсь утром… и мне кажется, что это я. Что это случилось со мной.

Он поцеловал меня и, дотянувшись до молнии на моих брюках, начал ее расстегивать.

– Старый распутник, – пробормотала я и прислонилась спиной к подоконнику, чтобы удержать спадающие брюки, зажав при этом его руку. Он недоумевающе посмотрел на меня:

– В чем дело?

– Ни в чем. Колпачок забыла. Я же вылетела из дома как сумасшедшая.

Обернулась и еще раз посмотрела на гору, словно она меня притягивала. Дэвид подхватил меня на руки, перенес через комнату, уложил на кровать, сбросил на пол газету и убрал тарелку с сэндвичем на тумбочку.

– Закрой глаза и представь, что занимаешься любовью в Италии. – Аккуратно снял рубашку и брюки, повесил их на стул.

– Так странно видеть здесь белую рубашку и костюм.

– Я не предполагал, что приеду, – с легким раздражением ответил он.

– Я тоже тебя не ждала. Но все равно рада.

– Приятно слышать. А то я уже начал сомневаться. – Он присел на кровать.

– Какие могут быть сомнения? – искренне спросила я. Я еще не понимала, что с нами происходит.

– А, не бери в голову.

– Дэвид, – спросила я, поглаживая его бедро, – мистер Сигал – это был ты?

– Скорее всего. Уже не помню.

– Мне так не хотелось уезжать. Я чувствовала, что ты вот-вот появишься.

– А где ты была? Здесь?

– В Калифорнии.

Он изумленно посмотрел на меня.

– Глупая история. Уолтеру пришло в голову, что настало время познакомить меня с отцом. После стольких лет. И не только меня, детей тоже. А потом мы на неделю остановились в Сан-Франциско, и я каждый день собиралась тебе позвонить, но не знала, как это сделать, а в последний день чуть не позвонила. Но побоялась, что тебе это будет неприятно: вроде как я вторгаюсь на твою территорию. – Я чуть не призналась, что Уолтер вспомнил о нем и даже предлагал позвонить. Но что-то меня остановило. Он вел себя странно; если бы я хуже знала его, то подумала бы, что он ревнует.

Несколько минут он пристально смотрел на меня. Словно пытался уличить меня во лжи. Но я бы не смогла его обмануть. Я еще считала, что у меня нет для этого причин.

– Хорошо провели время? – холодно спросил он.

– Нет. Его отец – гнусный старик. Я с трудом его выносила. Он продолжал смотреть на меня сверху вниз и, похоже, думал о чем-то другом. Я погладила его руку, попыталась притянуть к себе; он не двигался и молчал.

– Что с тобой, Дэвид?

Тут он навалился на меня и принялся отчаянно целовать, а его руки, как руки слепца, упорно скользили по моему телу, пытаясь сорвать с меня одежду, и мне пришлось напомнить, что я все-таки должна в ней вернуться домой. В следующую минуту я забыла обо всем на свете.

В сентябре мы вернулись в город. Я не сразу заподозрила, что беременна. Убедившись в этом, обрадовалась: «Слава Богу, я спала с Уолтером. Он ничего не узнает». Мне до сих пор стыдно за эту мысль.

Думая о будущем ребенке, я пыталась угадать, как Дэвид отнесется к известию. Иногда мне казалось, что он рассердится, и я мысленно оправдывалась: я же предупредила его о колпачке. (Вопрос: А на следующий день? А в последний? Ответ – неуверенным тоном: Может, глупо, но после первого раза не имело смысла об этом думать. Я как-то забыла о нем.) Бывали минуты, когда я не сомневалась: несмотря ни на что, он будет рад известию и горд тем, что я забеременела от него, – ведь его жене это не удалось. Потом я принималась ругать себя за эгоизм и жестокое самодовольство. Напоминала себе, что Дэвид щадил меня и только поэтому никогда не говорил со мной о своей дочери: люди, взявшие детей на воспитание, как правило, любят их больше собственных. Что нехорошо сравнивать себя с незнакомой женщиной, несчастье которой в том, что она по неизвестным мне причинам не может иметь детей. Но ничего не помогало. Ведь я ревновала Дэвида к жене с той минуты, как только Тея сообщила мне о ее существовании. И теперь не могла не радоваться, что я, а не она, жду от него ребенка.

На третьем месяце я сказала Уолтеру. Я была уверена, что он обрадуется. Он все больше любил детей. Его отношения с ними очень изменились с тех пор, как мы стали жить мирно. Прежде ему хотелось, чтобы я рожала детей, заботилась о них и перед ужином приносила их ему, сияющих чистотой, чтобы он мог несколько минут подержать их на коленях, особенно если у нас были гости. Ему нравился сам факт, что у него есть дети, а заботы о них он предоставлял мне. Мне же обязанности матери доставляли намного больше радости, чем обязанности жены, и это еще больше отдаляло его от детей. Только в последнее время он стал с удовольствием разговаривать с ними; когда требовалось, давал советы, сам водил их гулять, а в конце учебного года даже вызвался пойти на собрание к Энди и Филиппу и помог воспитательнице Сьюзен провести экскурсию в зоопарке.

Но мое сообщение не столько обрадовало его, сколько встревожило.

– В чем дело? Ты не рад?

– Не знаю. – Казалось, он обескуражен и слегка смущен этим. – Мне кажется… Боюсь… Мне ведь уже пятьдесят два, Руфь.

Я кивнула.

– По-моему, быть отцом младенца в таком возрасте…

– Ты кажешься мне моложе, чем десять лет назад, – искренне сказала я.

Он улыбнулся:

– Приятно слышать. Но позволь заметить, это потому, что ты стала старше. Ты уже не молоденькая девушка – молодая женщина. А это большая разница.

– Возможно, – ответила я и чмокнула его в щеку. – Но дело не только в этом. Годы тебя не старят. Собственно говоря, они теперь вообще мало кого старят – пятидесятилетние выглядят как…

Он снова улыбнулся. Немного встревоженно. Не то чтобы не веря. Он как будто знал. Нет, если бы знал, мое предательство вызвало бы гнев и боль, и я бы это заметила, несмотря на всю его сдержанность. Можно было подумать, что он смутно о чем-то догадывается и в то же время сам не может понять, что мешает ему радоваться будущему четвертому ребенку именно тогда, когда он по-настоящему полюбил тех, которые уже есть.

– Кроме того, ты стал прекрасным отцом. Он молчал.

– Прости, Уолтер. Мне надо было подумать… Но я не могла предположить…

Он рассеянно похлопал меня по руке:

– Это ты прости меня. Расстроил тебя своими глупыми опасениями. Но я привыкну…

Дэвид приехал только в конце декабря, когда я была на четвертом месяце. Было утро, и я прилегла отдохнуть, отправив детей в школу, – спала, когда он позвонил, поэтому звонок раздался неожиданно, хотя весь месяц я жила мыслями о Дэвиде и каждый раз, когда звонил телефон, готова была услышать его голос.

– Как у тебя со временем, детка? – спросил он.

– Я весь день свободна. Сьюзи в школе до двух, и мне необязательно быть дома к ее возвращению. Эстер ее встретит.

– Прекрасно. Значит, мы оба свободны. Топай сюда.

У него был непривычно радостный голос; я решила – это из-за того, что мы можем целый день провести вместе. Словно заразившись его радостью, быстро приняла душ и надела одно из лучших платьев – «рубашку» из тонкой шерсти в цветочек, скрывавшее уже слегка заметный живот. Волосы были длиннее, чем обычно, закрывали шею и запутались в замке платья, когда я торопливо застегивала его. Поверх платья надела легкое красное пальто, хотя день был довольно холодный. Я не стала доставать зимнюю одежду, зная, что во время беременности мне обычно бывает жарко.

– Привет, красотка! – воскликнул Дэвид, открыв дверь. Прижал меня к себе и от избытка чувств громко чмокнул; помог снять пальто и, слегка отстранившись, повторил: – Да ты в самом деле красотка.

Я почувствовала, что краснею.

– Вот это да! Руфи, ты краснеешь? Первый раз вижу. Несмотря на смущение, меня распирало от счастья. Он сел на кровать и усадил меня к себе на колени.

– Ну, как дела? И что ты с собой сделала? Выглядишь как-то по-другому.

Я улыбнулась:

– И ты ведешь себя по-другому.

– Кто, я? У меня прекрасное настроение, только и всего. Могу я это себе позволить?

– Конечно.

– Между прочим, ты не ответила.

– У меня волосы отросли.

– Тебе идет. Но тут что-то другое. Погоди-ка, тебе убрали горбинку? – Он ощупал мой нос. – Нет, на месте.

– О Дэвид, – выдохнула я, смущенно рассмеялась и уткнулась ему в шею.

– Повтори.

– Что?

– Скажи еще раз «О Дэвид».

– Не могу. Я стесняюсь.

– Боже мой, ты стесняешься, – негромко повторил он.

Я поцеловала его, и он теснее прижал меня к себе.

– Я беременна, – прошептала я. – От тебя. С лета.

Он так стиснул меня, что я не могла дышать – и не хотела. Потом осторожно уложил на кровать, подсунул под голову подушку. Положил руку мне на живот и с серьезным видом стал его поглаживать.

– Еще рано, – умиротворенно сказала я. – Через месяц начнет толкаться.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно. Как всегда в таком состоянии, – похвасталась я.

– Август, – принялся считать Дэвид, – а когда…

– В мае. Ближе к концу.

– Жаль, я раньше не знал. – Он продолжал поглаживать мой живот.

– Да. Но по большому счету это ничего не меняет.

Его рука замерла, он встал с кровати и отошел к окну. Я с тревогой наблюдала за ним и подумала: ему, должно быть, странно, что я от него ничего не требую. Он закурил, глубоко затянулся, выпустил несколько колечек дыма и внимательно стал следить за тем, как они рассеиваются в воздухе.

– Я так долго не появлялся, потому что Сара ездила в Неваду, чтобы получить развод, и я не хотел тебе говорить, пока все не решилось.

– Сара, – повторила я. Он никогда не называл жену по имени; я думала, что он неосознанно стремился не допускать меня в эту часть своей жизни. Будто берег ее от меня. – Ты ни разу не говорил, как ее зовут.

– Я думал просто сказать тебе о разводе, – продолжал он, не обращая внимания на мои слова. – Сообщить, что свободен. И ничего не жду от тебя. Не жду, что ты побежишь разводиться с Уолтером.

До этой минуты я просто слушала его, теперь начала понимать. Резко села.

– Что ты хочешь сказать? Ты собираешься на мне жениться? И поэтому тебе понадобился развод?

– И да и нет. Мне бы следовало это сделать, даже если бы не было тебя. Правда, я не уверен, что пошел бы на это.

– Не любишь жену?

– Ты что, думаешь, я из любви к жене под любым предлогом рвался сюда?

Я покраснела:

– Я думала, ты приезжаешь по делу. Он не ответил.

– Ну и еще… секс. Раньше… ты ведь спал со мной… даже когда… даже без любви.

– Раньше я разделял секс и любовь, – заметил он, горько улыбнувшись. – С возрастом граница стерлась.

– А твоя дочь? – помолчав, спросила я.

– Что моя дочь?

– Трудно будет ее оставить?

– Не трудно. – Он опять горько улыбнулся. – Прости, если я тебя разочаровал.

– Не разочаровал. Удивил. Он пожал плечами:

– Ничего удивительного. Я нашел жену, какую искал. Милую, симпатичную, неглупую. Не из еврейской семьи. Мне казалось, я ее достаточно люблю, чтобы жениться. Я никогда особенно не хотел детей. И не слишком страдал бы без них. Но Сара… женщины, похоже, думают, что ничего не стоят без детей.

Я пожалела Сару, которая любила Дэвида и не могла иметь детей.

– Я не хотел брать ребенка на воспитание. Не хотел – еще мягко сказано. Сама мысль была мне отвратительна. Делать вид, что я отец какого-то чужого ребенка. Когда она впервые заговорила об этом, я даже слушать не стал. Она не спорила. Ждала – у нее хватило ума и терпения. Ждала шесть месяцев, но не забеременела и вернулась к этой теме. А потом еще раз. И еще. И я сдался. Мы объявили о своем решении, я сказал все, что требовалось. Потом пришлось еще ждать: нами занялась контора по смешанным бракам, потому что Сара, по их понятиям, не еврейка, раз ее мать протестантка. Потом получили Салли. Ей было четыре месяца. Через пару дней у нее начался жестокий понос, оказалось, это целиакия. Слыхала, что это такое?

– Слыхала. Ферментная недостаточность или что-то в этом роде. В группе Сьюзен был такой мальчик. Он приходил к ней на день рождения и ничего не мог есть.

– Нам еще повезло. Форма была не самая тяжелая, и к трем годам все прошло.

– Все равно, с такими детьми нелегко. Мимолетная улыбка.

– Ты так говоришь, будто я жалуюсь. Так вот, я не имею на это права. Сара все взяла на себя. Не взваливала на меня ребенка, как ее приятельницы, которые только и ждут, когда муж придет домой, чтобы отправиться по магазинам. Не пыталась сделать из меня няньку. Нашла прислугу и делала все, что надо, когда та раз в неделю оставалась с Салли. Она безумно любит малышку, и ей все эти заботы не в тягость. Она ничего не говорила, когда я задерживался в конторе, или встречался с приятелями, или два раза в неделю уходил в клуб. Даже если ей было очень трудно. Впрочем, она не считала, что ей трудно. Салли – очень милая, спокойная девочка, и, по моим наблюдениям, они ладят лучше, чем многие другие матери и дочери, хотя я не большой знаток чужой семейной жизни. – Он замолчал, тревожно огляделся, взъерошил волосы и невидящим взглядом уставился прямо перед собой. – Две хорошо одетые, хорошо воспитанные голубоглазые подруги. Приходят меня навестить – обе в белых перчатках. Когда я прихожу к ним… когда сижу в их гостиной, я так же далек от них, как сейчас, здесь.

Договорив, он закурил новую сигарету, пару раз глубоко затянулся и смял ее.

– Дэвид, я тебя ужасно люблю.

– Сейчас не это главное. Главное, что ты намерена делать. Готова ли ты…

– Все так неожиданно, я не могу сразу…

– Ответь мне, Руфь, – спросил он вдруг изменившимся тоном (так адвокат говорит с клиентом), – как ты думаешь, Уолтер что-нибудь подозревает?

– Нет, – медленно ответила я, – пожалуй, нет. Все слишком… Он знает о том, что было раньше. Несколько месяцев назад сказал… – Он сказал, что его в тот момент чуть удар не хватил. – Помнишь свадьбу Теи?.. И мы… он ужасно расстроился, увидев нас вместе… Сказал, что…

– Он знает о ребенке? – Дэвида не интересовали переживания Уолтера. – То есть не о том, что ребенок мой, а о том, что ты беременна?

Я непроизвольно прикоснулась к животу.

– Конечно. Я должна была ему сказать. Мне бы и в голову не пришло скрыть от него.

– Это усложняет дело. А, черт! – Забыв о недокуренной сигарете, он взял новую. – Черт, надо было сначала мне сказать.

– Думаешь, он его не отдаст? И придется сказать, что это не его ребенок?

– Дело не только в этом ребенке. Ты не боишься, что он вообще попытается отнять у тебя детей?

– Нет! – Это не был ответ на вопрос. Я просто не могла даже в мыслях допустить, что у меня могут отнять детей.

Оглядевшись, я обнаружила, что стою в центре комнаты, хотя не помнила, как встала с кровати. Взглянула на Дэвида. Он внимательно наблюдал за мной. Как будто изучал какой-то редкий экземпляр. Или вещественные доказательства.

– Почему ты так смотришь?

– Пытаюсь понять, о чем ты думаешь.

– О чем я думаю? – волнуясь, повторила я. – Ты представляешь себе, что такое отсуживать детей? Вот о чем я думаю. Ты хоть на одном таком суде был за свою счастливую жизнь?

– Приходилось, – спокойно ответил он. – Приятного мало.

– Приятного мало! Это ужасно, чудовищно, это невозможно выдержать! Им всем плевать на чьи-то там чувства! Это жестокая, страшная мясорубка, и она перемалывает всех без разбора – и детей, и родителей! Всех подряд!

Он молча стоял, скрестив руки на груди, и мне захотелось его ударить, чтобы он хоть что-то ответил; это желание быстро прошло, но я продолжала возмущаться:

– Что ты на меня уставился? Скажи что-нибудь!

– А что я должен сказать? Думаешь, я этого не знаю? Разумеется, ты слегка драматизируешь и изображаешь все хуже, чем на самом деле, – если может быть хуже, – но в целом ты права. Если он начнет процесс, всем не поздоровится.

Я снова села.

– Я даже не представляю себе, как ему сказать. У нас не те отношения, что раньше. Лучше. Не смейся, он изменился. С ним стало легче. Наверное, со мной тоже. И он лучше относится к детям, сблизился с ними. Поэтому все будет так… Правда, он и сейчас не требует ничего от них, но раньше вообще не обращал внимания. Считал, что выполнил свой долг, произведя их на свет. Будто их рождение что-то доказывает. Не знаю что, но явно не его мужские способности. В постели он никогда не был особенно хорош. – Почти никогда – за исключением недели в Кармеле. – Мне не нравилось его отношение к детям, даже к Борису, с тех пор как мы поженились. Раньше он был к нему очень привязан, а потом вдруг стал таким равнодушным, даже ругал его равнодушно. Понимаешь? Отстраненно. Как будто…

Сидя в их гостиной, я так же далек от них, как здесь.

Я невольно вздрогнула. Он заметил это и спросил:

– В чем дело?

– Так, ни в чем.

– Не говори глупостей. Тебя будто ударили.

Я улыбнулась:

– Очень трудно быть женой человека, который читает твои мысли.

– А того, кто не может их читать, – легче?

– Ладно, Дэвид. Я просто подумала, что на месте Уолтера ты вел бы себя точно так же. Как со своей женой и дочерью. То, что ты рассказал, мало отличается от того, что делал Уолтер. Может, вы оба просто не любите детей.

– А может, мы оба считали, что это не наши дети. По разным причинам, правда.

– Может, и так.

– И может, все-таки стоит рискнуть? Мы же будем вместе. Что ни говори, порознь у нас ничего не вышло. Это уж точно.

– А вдруг мы разлюбим друг друга? Ты и я. Ребенок тут ни при чем. Я умру, если ты меня разлюбишь. Хотя ты ни разу не признавался мне в любви.

– Все это бред, – почти спокойно ответил он, не сводя с меня глаз. – Ты снова пудришь мне мозги. И себе тоже. Придумываешь всякие сложности, чтобы улизнуть…

– Неправда! – возмущенно закричала я и вскочила с кровати. – Неправда! Я всего лишь пытаюсь предугадать…

– Что ты несешь – предугадать! – взорвался он. – Сокрушаешься: ах, ты не говорил мне о любви, когда я жизнь готов перевернуть, только чтобы быть с тобой!

Помолчав, я ответила:

– Вряд ли твоя жизнь перевернулась. – Я думала, что права, потому что рассуждаю очень разумно. – Да, ты оставляешь жену и дочь, но ты же их не любил.

– Между прочим, я оставляю им кучу денег, которые даже еще не успел заработать. Более того… – Увидев, насколько я поражена, он успокоился и грустно улыбнулся. – Видишь, не стоит выдумывать сложности. Их и так больше чем достаточно.

– Ты имеешь в виду деньги, – тупо сказала я.

– Именно.

– Это меня не остановило бы.

– Я зарабатываю пятнадцать тысяч в год. Саре придется выплачивать сто двадцать пять долларов в неделю. Остается сто семьдесят пять. Если она снова выйдет замуж – вряд ли это произойдет скоро, она клянется, что никогда, но я оптимист и допускаю, что она передумает, – сумма уменьшится вдвое, но все равно минимум лет пятнадцать я буду платить алименты Салли. Ты, со своей стороны, вряд ли можешь рассчитывать на алименты. Если на минуту предположить, что дети останутся с тобой, вероятнее всего, получишь приличную сумму на их содержание.

– Ты говоришь так небрежно: «Если на минуту предположить…»

– Согласен, звучит жестоко. Извини. Но я не намерен смягчать ситуацию, я хочу, чтобы ты поняла, на что мы можем рассчитывать.

Я кивнула:

– Сто семьдесят пять в неделю плюс то, что удастся получить на детей. Примерно столько зарабатывают учителя, да? – Я презирала себя за то, что думаю о деньгах, но глупо было бы притворяться.

– Примерно. Иногда больше, иногда меньше.

– На это можно прожить?

Он улыбнулся:

– У многих даже этого нет.

– Не смейся.

Мне вдруг стало безумно жалко себя, и я чуть не расплакалась. Он сел на кровать, подозвал меня к себе. Я не двинулась с места. Я боялась забыть о реальности, с которой не имела права не считаться. Он предлагал мне сломать свою жизнь, но, оказавшись с ним в постели, я забыла бы об этом. Он настойчиво похлопал по кровати рядом с собой. Я неохотно подошла; он усадил меня к себе на колени, и я, шмыгнув носом, уткнулась ему в плечо.

– Вот это и есть жизнь, – прошептал он мне на ухо. – Люди работают, едят, любят друг друга, по субботам ходят в кино. Ты ждешь, когда первая жена твоего мужа отправится на тот свет или выйдет замуж и он перестанет платить алименты. Но потом денег все равно не хватает, и ты ругаешься с ним чаще, чем прежде, потому что зарабатывает он меньше, чем ты ожидала. Потом вы миритесь в постели и ему повышают жалованье, а потом вы опять ссоритесь и опять миритесь.

Я с упреком посмотрела на него сквозь слезы:

– Ты так говоришь, будто это игра. И всем весело. Я видела людей, которые так живут, – им не до веселья.

– Они – не мы. Нам с тобой всегда весело. Я встала, хотя он пытался меня удержать.

– А Уолтер? Это убьет его. Особенно сейчас.

– От этого не умирают. Ему будет плохо, как и тебе, если ты останешься с ним.

От этого не умирают. Но много лет назад его уже чуть удар не хватил. Только оттого, что понял, как мало мне нужен. В последнее время я часто думала, что обманула Уолтера и не принесла ему счастья. Сейчас я попыталась отогнать эту мысль: и так не знала, что делать.

– Как бы ему сказать, чтобы он не разозлился и не стал мстить?

Дэвид пожал плечами:

– Вряд ли это возможно. Как бы ты ни сказала, факт остается фактом. Когда пинаешь человека ниже пояса, ему не легче от того, что это не со зла.

Я посмотрела на него:

– То есть ты тоже уверен, что он не отдаст детей?

– Думаю, нет.

– А в чью пользу решит суд?

– Трудно сказать. С одной стороны, дети почти всегда остаются с матерью. Но хороший юрист без труда докажет твою вину.

– Я плохая мать?

– Ты плохая жена и, соответственно, не имеешь морального права воспитывать детей. Подумай сама. Бедная девушка вышла замуж за богача, который намного старше. Забеременела от друга детства. Любой приличный адвокат наймет детектива и легко докажет, что все эти годы наш роман не прекращался.

– Не может быть.

– Еще как может. Он предъявит свидетельства тех, кто видел, как мы встречались, и сумеет убедить всех, кого надо, что в остальных случаях мы просто были осторожнее.

Я поняла, что он прав. От беспомощности к горлу подступила тошнота.

– Зачем ты все это говоришь? Будто не хочешь, чтобы я ушла к тебе.

– Глупости. Тебе нужна утешительная ложь. Не дождешься. Если я сейчас не скажу правды, ты все равно никуда от нее не денешься.

Дэвид, я без тебя не могу. Ты единственный, кому я не в силах солгать.

– Ладно, – сказала я, пытаясь рассуждать спокойно, – предположим, из меня сделают шлюху, а детей отдадут Уолтеру. Что же дальше?

– Мы будем вместе, у нас будет ребенок, и тебе разрешат видеться с детьми. Возможно, Уолтер женится и у них будет другая мать. Возможно даже, через год или два их отдадут тебе, например, если не сложатся отношения с мачехой.

– О Господи, что ты говоришь?!

– Что жизнь – трудная штука. Иногда можно добиться своего, ничего не потеряв, но это не тот случай. Мне кажется, для детей будет лучше, если ты сделаешь неудачную попытку, чем если не сделаешь никакой. Потому что ты никогда не простишь им, если не сделаешь. – Он помолчал, словно не решаясь продолжить. – И еще. Я перееду в Нью-Йорк независимо от того, получишь ты детей или нет. Я навел справки – тут есть кое-какие возможности. Платят больше, чем в Сан-Франциско, но, как я понимаю, и жизнь дороже, особенно если ты не захочешь менять район, чтобы не переводить детей в другую школу. И тогда для них все не так уж страшно: не придется менять школу, если они останутся с тобой; а если нет, ты будешь совсем рядом и сможешь часто их видеть.

– Какой ты добрый.

– Я не добрый, – раздраженно ответил он. – Я только пытаюсь получить то, что мне нужно.

– Но тебе ведь не нужны мои дети.

– Нужны, но не так, как их мать. Я же их совсем не знаю. Было бы глупо уверять тебя, что полюблю их всей душой, даже если уверен, что так и будет. Я и Салли полюбил бы, если бы хоть немного любил ее мать.

Мы помолчали. Я была в ужасе и от того, что он ждет от меня, и от того, что ждет меня, если я откажусь.

– Дэвид, ты, кажется, сказал, что не требуешь, чтобы я ушла от Уолтера.

Он мрачно улыбнулся:

– Все верно, только ты употребила не то время. Я не требовал. Пока не узнал, что оставил в тебе кое-что.

– А теперь требуешь.

– Именно.

– Когда я должна решить?

– Сейчас.

– Сейчас!

– Именно.

– Но почему, Дэвид? Почему не подождать денек-другой?

– Зачем? Денек-другой ничего не изменит. Я только хочу избавить нас обоих от медленной пытки.

– А если я не смогу, что ты будешь делать?

– Это тебя не касается. Что бы я ни сделал потом, тебя это уже не будет касаться. Никогда.

Я беспомощно посмотрела на него:

– Я боюсь.

– Чего?

– Всего. Боюсь потерять детей. Боюсь, что ты не будешь их любить. Что разлюбишь меня. Что не хватит денег. Что…

– Довольно. Я все понял. Ты боишься.

От стыда я не могла поднять глаз, как ребенок, который признался, что обмочил штанишки.

– Все-таки попытайся, Руфь. В жизни часто приходится преодолевать страх. – Он подошел ко мне, обнял, погладил по голове, поцеловал. – Ты же будешь не одна. Я буду рядом, я помогу тебе. Помогу все объяснить детям. Они уже не маленькие и смогут понять.

– Они ведь могут сами захотеть остаться со мной. То есть могут сказать Уолтеру и он может…

– Они могут. И он может.

А потом он может умереть. Если окажется, что он не нужен ни мне, ни им. То, на что я так надеюсь, убьет его.

– Нет, не могу, – прошептала я.

Он вздрогнул, разжал руки, поцеловал меня в лоб и оттолкнул.

– Дэвид, – жалобно воскликнула я. – Дэвид, прошу тебя…

– О чем? Иди домой, Руфи.

Он повернулся ко мне спиной. Меня охватил страх. Будто я по собственной воле улеглась в гроб, и он заколачивает крышку.

– Как я могу уйти?

– Чего ты хочешь? Утешения? Оно ждет тебя дома.

Я надела пальто, взяла сумку, уронила ее, подняла.

Еще не поздно. Ты еще можешь передумать. Ничего не потеряно, пока ты не ушла.