Стремглав к обрыву

Глава 8

В феврале пятьдесят третьего Тея вышла замуж за Меррея Гудмана – одного из соседских ребят, которого я немного знала. Он чуть не свихнулся в Корее, получил белый билет и теперь торговал дешевой одеждой. Один раз она приводила его к нам, и вечер прошел так скучно, что утомил даже Уолтера. Через несколько недель она сообщила, что выходит за Меррея замуж; я страшно расстроилась и хотела под каким-нибудь предлогом не пойти на свадьбу, хотя Уолтер убеждал меня, что это нехорошо, и я знала, что он прав. Но Уолтер не понимал, что к моему смятению примешивался страх встретить Дэвида, который тоже был приглашен. Наверное, этот страх объяснялся моим изменившимся отношением к себе: я стала казаться себе смешной неудачницей и была уверена, что все остальные тоже это поймут. Тем более Дэвид, который всегда понимал меня даже лучше, чем мне хотелось бы. Я боялась, что не сумею скрыть он него своего разочарования, и мне не приходило в голову, что это его может огорчить. Что было глубоко несправедливо по отношению к нему.

Свадьбу устроили торжественную и роскошную; на нее ушли все сбережения родителей Теи. Впрочем, это была их инициатива: Тея просила не тратиться. Для свадьбы сняли огромный банкетный зал на Второй авеню, претенциозно отделанный, но довольно запущенный; при нем была специальная комната, где проходил свадебный обряд. Святости во всем этом было не больше, чем в дамской парикмахерской по пятницам, накануне уик-энда. Свадьбу назначили на двенадцать часов в воскресенье; около четырех в субботу я с ужасом обнаружила, что у меня нет подходящего платья. Помчалась в магазин и за двадцать минут до закрытия без примерки купила сразу три. Дома, примерив их, решила надеть узкое платье из розовой парчи, а наутро, уже одетая, принялась ломать голову, как бы получше уложить волосы и какие выбрать серьги. В результате мы чуть не опоздали. Выходя из такси, я увидела Дэвида. Он стоял у входа и курил. Сердце застучало у меня в груди как бешеное. Я подошла к нему, пока Уолтер расплачивался с шофером.

– Здравствуй, Дэвид.

– Привет.

– Ты изменился.

– Ты тоже.

– В какую сторону?

– Сразу не скажешь. Пожалуй, выглядишь старше.

Я согласно кивнула.

Он наконец улыбнулся:

– Но не слишком.

Раздался звук отъезжающей машины, и к нам подошел Уолтер. Не сводя глаз с Дэвида, я сказала:

– По-моему, вы знакомы. Мой муж Уолтер Штамм. Дэвид Ландау.

– Да-да, припоминаю. Очень приятно. – Уолтер протянул руку, и Дэвид ее пожал.

– На моих уже двенадцать, – заметил Уолтер, взглянув на часы. – Но они могут спешить.

– Да нет, точно, – ответил Дэвид.

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет, все уже собрались.

– Что ж, пора. – Уолтер взял меня под руку, и мы втроем вошли в зал.

Там мы услышали, что орган заиграл свадебный марш. Мы быстро сняли пальто, и мужчины надели ермолки, которые подал им служка. Не успели мы проскользнуть на свободные места в последнем ряду, как показалась свадебная процессия. Мимо нас прошли дед и бабка Теи. Затем ее уродина-кузина, подружка невесты. Затем брат Меррея, шафер. Сам жених – маленький, тщедушный, страшно взволнованный, – в сопровождении родителей, которые выглядели намного счастливее сына. Почему бы и нет? Они отдавали его в хорошие руки и могли быть уверены, что Тея позаботится о мальчике, когда у него случится очередной задвиг. Потом шла Тея со своими родителями. Образцовая невеста. Ее лицо было таким безмятежно-счастливым, что на какую-то долю секунды я даже усомнилась: такую ли уж страшную ошибку совершает Тея? Я почти не следила за церемонией и совсем забыла про Уолтера, потому что слева от меня сидел Дэвид – в белой шелковой ермолке, с небрежным изяществом надетой на черные кудри, и в старом выходном костюме, немного тесном в плечах.

Раввин совершал обряд на иврите, но брачный контракт зачитал еще и по-английски, чтобы Тея и Меррей могли за ним повторять. По мне, он мог бы говорить хоть по-китайски: я все равно ни слова не понимала от волнения. Было очень жарко, и меня слегка подташнивало – от огорчения, что Тея выходит замуж, и оттого, что рядом Дэвид. Казалось, обряд никогда не кончится; но вот процессия двинулась к выходу, мы поднялись с места и медленно направились в банкетный зал. Уолтер пошел в гардероб сдать пальто и сказал, что он нас догонит.

– Ну и что новенького? – спросил Дэвид.

– Ничего. Совершенно.

– Так не бывает. Наверно, уже освоила французскую кухню? Угадал?

– Готовит прислуга. Когда у нее выходной, мы ходим в ресторан.

Кто-то наступил мне на ногу, и я чуть не потеряла туфлю.

– Как учеба? – спросила я, отчаянно пытаясь надеть туфлю, пока на нее не наступили еще раз.

– Надоела до чертиков. Одно хорошо – скоро конец. Мне удалось надеть туфлю, но тут чей-то локоть уперся мне в плечо.

– Извиняюсь, детка, – сказал незнакомец. – Вы с чьей стороны?

– Невесты.

– Мазлтов, примите мои поздравления! – воскликнул он. – Я Гарри из Сент-Луиса, троюродный брат Меррея.

– Очень приятно, – ответила я и повернулась к Дэвиду: – Работаешь?

– Делаю кое-что для Морзе.

– Ты похудел.

– А, не успеваю поесть. Занятия, Морзе, еще пишу иногда в один юридический журнал.

Достал из кармана пачку сигарет и протянул мне. Я взяла сигарету.

– Давно куришь?

– Да не очень.

Обоим было неловко. Мы старались не смотреть друг на друга. Дойдя до банкетного зала, где было посвободнее, он достал зажигалку. Я взяла его за руку и, прикурив, неохотно ее отпустила. В одном конце зала стоял огромный стол с закусками, в другом – бар. С бокалами в руках мы бродили в толпе гостей, обмениваясь дежурными фразами со знакомыми и улыбаясь незнакомым. Здесь нас и нашел Уолтер.

– А, вот вы где.

– Сбылась твоя мечта, Уолтер. Ты побывал на еврейской свадьбе.

Он смущенно рассмеялся и не ответил. Мы тоже не знали, что сказать.

Наконец Уолтер прервал молчание:

– Как учеба, Ландау? Если не ошибаюсь, вы на юридическом?

– Не ошибаетесь. В этом году заканчиваю.

– Заранее поздравляю. Какие планы?

– Да есть тут одно предложение. – Взглянул на меня и быстро отвел взгляд, обращаясь к Уолтеру: – Приглашают в Сан-Франциско.

– Сан-Франциско? – как эхо повторила я. Удивилась, будто он должен был согласовать это со мной. И испугалась, будто не прожила без него все эти месяцы.

– Морзе там начинал когда-то.

– Помню, до того как занялся Хартией ООН, – отрешенно сказала я.

– Точно. Он и порекомендовал меня в свою прежнюю фирму.

– В Сан-Франциско. – Я совершенно забыла, что Уолтер стоит рядом.

– Говорят, прекрасный город.

– Кто говорит?

– Люди. Знаешь, слухами земля полнится. Я все равно хотел уезжать из Нью-Йорка. Морзе считает, лучше Сан-Франциско ничего не найти. Он и сам бы туда вернулся, но его жена из Нью-Йорка, и он никак не может ее уговорить.

Уолтер кашлянул, деликатно напоминая о себе.

– Морзе, – объяснил Дэвид, поворачиваясь к нему, – это мой профессор. В Колумбийском. Специалист по международному праву. Потрясающий мужик.

– Он совершенно прав насчет Сан-Франциско, по крайней мере я с ним полностью согласен. Это, пожалуй, самый культурный город в Соединенных Штатах. И, безусловно, один из самых красивых.

– Ты рекламируешь его, как на аукционе, – заметила я.

– Знаете, – продолжал Уолтер, обращаясь к Дэвиду, – иногда мне самому хочется туда переехать. К сожалению, у меня все здесь: дела и прочее, а то бы всерьез подумал.

На нас налетел маленький официант в смокинге и не отстал, пока мы не взяли по бутерброду.

– Там живет мой отец. – Как будто Дэвиду это интересно. – Ушел на пенсию и построил себе дом у океана.

– Что вы говорите, – вежливо ответил Дэвид.

– Да. Я все собираюсь к нему съездить.

– Извините, – перебила я, – мне что-то нехорошо. Здесь очень душно. Пойду подышу воздухом.

Уолтер предложил пойти со мной, но я сказала, что хотя бы один из нас должен остаться. Взяла у него свой номерок, спустилась в гардероб. Не торопясь, надела пальто, медленно двинулась к выходу, чтобы Дэвид мог меня догнать, если захочет. Не зная, как еще растянуть время, подошла к стеклянной двери и стала смотреть на холодную серую улицу. Через минуту он подошел ко мне.

– Отвратительная погода, – сказала я.

– Надо было надеть норковое манто.

Я улыбнулась:

– Пожалуй, но я постеснялась.

– Хочешь прогуляться?

– С тобой.

– Думаешь, это прилично?

– Мне плевать. Я ужасно скучаю по тебе, Дэвид. Не думала, что буду так скучать.

Помолчав, он ответил:

– Пошли отсюда.

Взял меня за руку и вывел на улицу. На Вторую авеню. Я шла рядом с ним, и сама в это не верила: сколько раз я мечтала об этом во время своих одиноких прогулок!

– Я страшно расстроилась из-за Теи.

– Да?

– То есть из-за Меррея.

– Почему?

– Противный тип.

– И не за таких выходят.

Я взглянула на него, подумав, что он имеет в виду Уолтера. Нет, вряд ли. Мы остановились у перехода. Дул пронизывающий ветер, я дрожала от холода. Дэвид обнял меня, и я покрепче к нему прижалась.

– Мне кажется, это сон, – сказала я. – Мы с тобой столько раз бродили здесь.

– Пойдем, угощу тебя кофе, потом вернемся.

Мы вошли в кафе, взобрались на высокие вертящиеся стулья и молча склонились каждый над своей чашкой. Через несколько минут, крутанувшись на стуле, он посмотрел на меня.

– Не знаю, что и сказать, Руфь.

– Скажи, что рад меня видеть.

– Мне пришлось отложить собеседование в Сан-Франциско. Иначе не попал бы на эту дурацкую свадьбу.

От счастья я не могла вымолвить ни слова. Смотрела на него, глотая слезы, забыв о том, что он все равно скоро уедет.

– Пойдем, Руфь.

Я неохотно встала, вышла на улицу и попыталась взять его под руку. Он отстранился.

– Пора возвращаться в роль замужней дамы.

Мы молча вернулись назад и остановились у входа. Нам не хотелось туда идти.

– И что же дальше, Дэвид?

– Сам не знаю. Слишком все сложно. Не говоря уже об очевидном.

– О чем?

– О том, что в этом чертовом городе полно гостиниц, а мне не на что снять номер.

– Мне есть на что.

Он улыбнулся:

– В этом-то и загвоздка.

– Раньше тебя это не смущало.

– Раньше это были твои деньги.

– У меня и сейчас есть свои. Мой старый счет. Я его не закрывала. – Необязательно добавлять, что с тех пор он солидно вырос.

Дэвид не ответил; задумавшись, взъерошил мне волосы. Вспомнил, где мы находимся, опустил руку.

– Ты бы предпочел мои деньги?

– Я бы предпочел, – медленно ответил он, – вообще не ввязываться в эту историю. Мне противно наставлять твоему мужу рога за его же счет. Твои деньги! Да не выйди ты за него замуж, их бы давным-давно не было. Ты что, не понимаешь?

– Ты прав, – прошептала я, сгорая от стыда. – Я даже не могу винить тебя за то, что ты меня презираешь.

Он взял меня за подбородок и заглянул в глаза.

– А как же, ух как презираю. Сижу себе в Сан-Франциско на собеседовании – и презираю.

– Ты потеряешь из-за меня работу?

Он помолчал.

– Вряд ли. Полечу позже. Просто сейчас было бы удобнее – каникулы.

Чтобы скрыть разочарование, я повернулась и открыла дверь. Сдала пальто, и мы вошли в зал. Толпа гостей уже начала перемещаться от буфета к столам, и Уолтер вполне мог не заметить, что мы вернулись вдвоем. Если бы не стоял у входа, одинокий и какой-то несчастный.

– Привет, – сказала я.

– Привет, дорогая. Тебе лучше? – На Дэвида он не смотрел, словно таким образом надеялся избавиться от его присутствия.

– Да, спасибо. Я хорошо прогулялась. Дэвид был настолько любезен, что согласился меня сопровождать.

– Ах вот как, – сказал Уолтер, признательный за то, что я сочла необходимым хоть как-то объясниться. – Конечно, ведь вам есть что вспомнить.

Дэвид что-то пробормотал.

– Если не ошибаюсь, – мужественно продолжал Уолтер, – вы знакомы с самого детства. Руфь мне рассказывала.

Я рассмеялась:

– Если верить слухам, мать Дэвида возненавидела меня еще до моего рождения.

Мы часто встречались – до июня. До его отъезда. Я думала снять где-нибудь комнату, но Дэвиду удалось найти кое-что получше. В университетском квартирном бюро он узнал, что один из преподавателей сдает на весенний семестр трехкомнатную квартиру с видом на Гудзон: он получил от какого-то фонда стипендию и уехал с женой в Европу. Они не взяли с собой ничего, кроме одежды; в квартире остались мебель, огромная библиотека, прекрасная коллекция пластинок, аппаратура, стоившая дороже мебели, посуда, белье и даже цветы, которые Дэвид обещал регулярно поливать.

Все это создавало иллюзию семейной жизни и таило серьезную опасность. Номер в гостинице напоминал бы мне о реальности, не позволял бы воображению заходить слишком далеко, играя в семейное счастье с Дэвидом. Теперь же, в окружении чьих-то столов с прожженными крышками, кресел и диванов с потертой обивкой, керамики и пышно разросшихся растений, я должна была постоянно помнить, что все это не имеет никакого отношения к моей настоящей жизни. Больше того, мне нельзя терять голову, если хочу сохранить хотя бы видимость настоящей жизни, когда Дэвид уедет в Сан-Франциско. Я не обманывала себя и не надеялась, что он останется или позовет меня с собой, хотя твердо знала, что, если только он захочет, брошу все и уеду.

Зато теперь мы спокойно говорили о прошлом. Мартине. О моих родителях. О том, где выросли. О настоящем говорить было сложнее. В марте он коротко сообщил, что принял предложение работать в Сан-Франциско, и больше мы к этому не возвращались. Я в свою очередь не хотела обсуждать с ним свою семейную жизнь. Он ведь с самого начала не считал серьезными причины, толкнувшие меня на замужество. И что же? Результат оказался не менее плачевным, чем он предполагал. Что тут поделаешь? Не пытаться же его разжалобить. Я не могла рассчитывать на его сочувствие.

Он не сказал, когда именно уезжает, но с начала июня я знала, что каждая встреча может стать последней. Это случилось в середине июня. Был жаркий солнечный день. Когда я пришла, Дэвид, одетый, спал. Окна были открыты, с улицы дул приятный легкий ветерок. Я разделась и легла рядом с ним. Потом замерзла и забралась под одеяло.

Долго лежала, глядя на его красивое, спокойное во сне лицо. Мне хотелось до него дотронуться, но жаль было будить. Наконец я наклонилась и поцеловала его. Не открывая глаз, он навалился на меня, сжал грудь.

– Что, даже раздеться некогда? – шепнула я. – Когда же самолет?

Он мгновенно проснулся, посмотрел на меня, поцеловал в переносицу.

– Завтра утром.

– Поздравляю. – Спокойным тоном, будто не надеялась до последней минуты, что он не уедет. – Пришлешь мне открытку с видом на океан?

– Нет.

– Разве это честно?

– Нет. – Откатился к стене и уставился в потолок. Я приподнялась и посмотрела на него:

– В чем дело?

Он коротко рассмеялся. Я придвинулась к нему.

– Не молчи.

– Думаешь, мне так хочется уезжать от тебя за три тысячи миль?

– Тогда зачем уезжаешь?

– Так надо.

– Тогда почему бы нам не поехать вместе?

– Потому что поначалу мне будут платить огромные деньги: целых семьдесят пять долларов в неделю. Это одна причина.

– Я могу работать – в школе. Мне дадут разрешение, я же сдавала педагогику.

Он улыбнулся:

– Допустим. Вместе мы заработаем сто пятьдесят. Шестьсот в месяц. Во что обходится твоему мужу гнездышко, где ты ночуешь?

Я попыталась уйти от ответа:

– Меньше, чем ты думаешь.

– Сколько?

– Четыреста пятьдесят в месяц, – призналась я и покраснела. – Но это неважно.

– Ладно. Поговорим о важном. Сколько ты каждый месяц тратишь на тряпки?

– Но они же у меня есть. Я просто возьму их с собой.

– А прислуга? Тоже возьмешь с собой?

– Обойдусь. Конечно, прислуга – это хорошо, но не она мне нужна. Мне нужен ты, Дэвид.

– Ну да, – устало ответил он. – Здесь и сейчас. В постели. Но когда придется готовить и чистить сортир… Помнишь, как ты бесилась, когда твоя мать мыла туалет? А если придется самой?

– Это не одно и то же, – быстро ответила я. – Сам знаешь…

– Ошибаешься, Руфь. Разница только в количестве работы.

– Но количе…

– Слушай, – начал он, потом вдруг вскочил с кровати, подошел к окну и уставился в него. – Господи, о чем мы спорим? Слишком все сложно, разговоры не помогут.

– Допустим. Но ты не договариваешь. Я чувствую – есть еще что-то. Обещаю не спорить, только скажи.

Он задумчиво посмотрел на меня; решившись, подошел к кровати, присел. Я тоже села и прислонилась к спинке, со страхом ожидая ответа.

– Я боюсь тебя, Руфь. Всю жизнь боюсь. Тебе, наверное, дико это слышать. – Я медленно кивнула. – Но это правда. Не знаю, кто из нас виноват, но мне… Ты людоедка, Руфь. Понимаю, жестоко так говорить, но мне это не сейчас в голову пришло. Я много думал… после того как ты сказала, что выходишь замуж за Уолтера.

– Я сказала, что он сделал мне предложение, – поправила я.

– У меня что-то перевернулось внутри, хотя я и старался не подать вида. А с другой стороны, обрадовался. Я все хотел понять, почему, пока не вспомнил, как однажды я сам сказал… ты, наверное, уже забыла… что, проголодавшись, ты способна меня съесть. Тогда я ляпнул со злости, вырвалось, но, как ни смешно, у меня было такое ощущение. Было и есть.

– Господи, Дэвид, что ты говоришь…

– Я с тобой будто раздваиваюсь, – продолжал он, глядя мне в глаза. – Одна половина готова раствориться в тебе без остатка. Но вторая… разумная… – он горько улыбнулся, – …моя разумная половина хочет уехать в Сан-Франциско, устроиться в солидную фирму… и жениться на какой-нибудь миленькой блондиночке, которая балдеет от еврейских шуточек, хотя ни черта в них не понимает… и любить ее по обязанности… и чтобы она родила мне трех белокурых голубоглазых детишек, у которых никогда не будет двоек по поведению… и… – Он неожиданно опомнился. – И перестать быть евреем, – закончил он и рассмеялся.

Потом мы долго сидели рядом и молчали. Я чувствовала что-то похожее на облегчение: его признание лишило меня всякой надежды, зато избавило от страха неизвестности. Наконец я сказала:

– Что ж, желаю удачи.

Он протянул ко мне руку, погладил по плечу. Коснулся шеи, пощекотал за ухом. Потом отстранился, словно испугавшись, что его ласка мне неприятна.

– Наверное, я в глубине души это знала. Только не догадывалась, что знаю.

Он наклонился, поцеловал меня, начал расстегивать рубашку и замер, глядя мне в глаза. Как будто видел в первый раз. Или в последний.

– Иди ко мне, – сказала я.

Когда я проснулась, его уже не было. В тот вечер я выбросила колпачок. И через три месяца забеременела.