Свадьба в Катманду

2

Прошел уже час полета, спутники Игоря дремали. За окошком впереди возникла бледноватая полоска зари, на фоне которой невидимый доселе горизонт проступил плавной линией пологих черных холмов. Полоска росла, ширилась; росли и казавшиеся поначалу совсем незначительными холмы.

— Не спится? — услышал Игорь.

Это спрашивал Энгельбах. Он проснулся и, набивая табаком свою трубку, уже несколько минут наблюдал за Игорем.

— Не спится, герр профессор, — признался Игорь.

— У меня есть снотворное. Дать?

— Спасибо, не надо. Где летим, не знаете?

Энгельбах глянул в сторону иллюминатора и чиркнул зажигалкой.

— Долина Ганга. Впереди Сивалик.

— Значит, через час будем в Катманду?

— Примерно так. А вам не терпится?

Прищуренный в усмешке взгляд его маленьких, сероватых и неожиданно зорких глаз из-под седых пучков бровей смутил Игоря.

— Да нет. Я просто так спросил.

— Просто так? Ну-ну…

Этот короткий и вроде бы совсем незначительный разговор не остался без последствий.

Игоря все-таки сморило, он уткнулся лбом прямо в стекло самолетного окошка. А когда внезапно очнулся, то увидел прямо перед собой, за крылом заходящего на посадку самолета, уже не холмы, а какую-то сине-черную, грозно надвигающуюся из облачной дымки и заслонившую весь горизонт стену. Она находилась еще неблизко, но была такой массивной, ее каменные складки так круто и мощно возносились вверх, что Игорь сразу ахнул в догадке: «Гималаи!»

Да, это были они, высочайшие на планете горы, обрывающиеся сюда, в долину, великой и страшной стеной.

А в безлюдном аэропорту Катманду была еще ночь. В высокой апрельской траве горели посадочные огни и оглушительно звенели цикады.

Прилетевших встретил у трапа сухощавый, сутуловатый мужчина лет пятидесяти в традиционном непальском костюме: узкие брюки, рубашка навыпуск, пиджак и шапочка-топи.

— Намастэ, Энгельбах-бадже[1], — сложив ладони лодочкой, поклонился он.

— Намастэ, Шарма-ба, — отвечал Энгельбах, привычно повторяя тот же жест.

Они обнялись и, похлопывая друг друга по плечам, оживленно заговорили на непали. Было видно, что они давно и хорошо знают друг друга. Но вот Энгельбах снова перешел на обычный, принятый в подобных экспедициях английский:

— Позвольте, Шарма-ба, представить вам нашу команду.

— Лучше потом, позже, — вскинул руку Шарма. — Прошу.

К трапу мягко подкатил микроавтобус «тойота».

— О вашем багаже позаботятся, — предупредительно сообщил Шарма, и через минуту они уже мчались в коридоре ночной листвы, мимо редких огней, мимо смутно поблескивающих в темноте рисовых полей, залитых водой, мимо редких темных хижин под соломенными и черепичными крышами.

— Мы едем в отель? — спросил Энгельбах.

— Нет, бадже. Если не возражаете, вы все остановитесь в моем доме, — ответил Шарма.

— В вашем доме?

— Да. В отеле вас обязательно узнают, Энгельбах-джи.

— Ну, вы преувеличиваете мою известность, — отмахнулся Энгельбах. — А потом, если даже узнают, что тут такого? Я провел здесь в общей сложности лет десять своей жизни, и у меня, конечно, наберется несколько десятков друзей и знакомых, но вы не хуже меня знаете, что все они вполне порядочные люди… Не слишком ли много предосторожностей, Шарма-ба?

— Я думаю, нет, Энгельбах-бадже.

Голос Шармы прозвучал с такой серьезностью, что все переглянулись и примолкли.

Особняк доктора Шармы, прятавшийся в цветущей мимозе, был старой постройки, из потемневшего кирпича, без украшений, но внутри оказался довольно вместительным. Для каждого гостя нашлась отдельная комната с диванчиком, кувшином для умываний и постелью на полу, под москитной сеткой. Двое молодых людей молча разнесли по комнатам багаж гостей и скрылись. Других домочадцев не было видно, дом спал. Доктор Шарма вполголоса предложил гостям завтрак, но все отказались, и было решено вначале доспать час-другой. Пока шло это совещание, Игорь через головы спутников успел разглядеть кабинет хозяина, набитый книгами, бронзовыми статуэтками, яркими обрядовыми масками, буддийскими картинами-танка[2] на шелку, и, заметив белый кнопочный телефонный аппарат на письменном столе, машинально взглянул на часы. Нет, звонить, конечно, было еще рано. Да и нужно ли звонить? Можно ли туда звонить? Как вообще такое могло прийти ему в голову?!

У себя в комнате Игорь подошел к окну. Стекол не было. Он распахнул резные, причудливого рисунка ставни, и запах мимозы в комнате усилился. Светало. За небольшим садом виднелся берег мелкой мутной речки, за ней раскинулись холмы с террасными клочками полей на склонах. В стороне, в тяжелом массиве листвы, тускло сияла позолоченная крыша какого-то храма.

— Неужели я в том самом Катманду? — тихо спросил Игорь.

…Непальцев в Ташкентском историческом институте было человек десять — в основном парни да пара девушек: все худенькие, невысокие, черноглазые, белозубые и очень вежливые. Учились и стажировались они на разных факультетах, но жили все вместе, в соседних комнатах общежития. Они никогда не пропускали занятий, все лекции тщательно записывали и очень старательно, хотя и коряво, говорили по-русски.

На институтские дискотеки на шестом этаже старого корпуса они приходили также все вместе — в отутюженных костюмчиках, галстуках, а девушки — в ярких цветастых сари. В первое время так тесной кучкой и простаивали все вечера напролет, пока остальные студенты отрывались в диско или вэйве. И всегда впереди всех, чуть отдельно, стоял такой же невысокий, но чем-то отличный от земляков молодой человек. Был он молчаливей других, степенней, реже смеялся, и когда неторопливо поворачивал голову и останавливал на ком-то немигающие, спокойные глаза, то на взгляд этот обязательно оборачивались. Впрочем, во всем остальном он был такой же, как другие его земляки, — открытый, дружелюбный. К тому же он всегда охотно платил за всю обедающую с ним в столовой компанию, что очень нравилось нашим студентам.

Именно он на очередном вечере, когда из динамиков зазвучал полузабытый плавный «Университетский вальс», которым по традиции открывали дискотеку, который студенты всегда встречали свистом и который только изредка осмеливалась танцевать какая-нибудь пара девушек, да и то они не танцевали, а стеснительно топтались где-нибудь в уголке зала, — именно он твердым шагом пересек еще почти пустой зал и, остановившись перед Викой, отвесил ей молодцеватый гвардейский поклон. Вика, ожидавшая запаздывающего Игоря и приготовившаяся отмочить с ним пару таких рок-н-роллов, каких ТашГИ еще не видел, ничуть не удивилась. Она повернулась к непальцу, сделала легкий книксен, и он подал ей руку.

Он был на полголовы ниже нее, но вальсировал мастерски: идеально прямо держал спину, отменно скользил по паркету и твердой рукой вел партнершу по замысловатой траектории вращения, а другую руку картинно отвел себе за спину.

Свист давно стих, в зале царил старинный, трогающий сердце ностальгией вальс, и одинокая пара кружилась по истертому паркету под тяжеленными бронзовыми люстрами сталинских времен. Вика плыла, чуть клоня голову и улыбаясь. Для ожидавшихся рок-н-роллов она надела открытую маечку с серебряными блестками и короткую шелковую юбку, которая легко развевалась, открывая Викины бедра и черные обтягивающие трусики. Странно, но и это все ей тоже шло: забытый тихий вальс она соединяла в своих движениях с этими полудетскими юбкой и маечкой, а ее обнажающиеся с каждым поворотом смугло-розовые бедра и узенькая полоска трусиков только украшали церемонную застегнутость партнера. В какие-то мгновения могло показаться, что это строгий, старомодный отец привел на первый бал переросшую его на полголовы и все еще не простившуюся с детскими бантиками дочь.

Такими их и увидел Игорь, вошедший в зал. Удивился и засмотрелся вместе со всеми: очень уж хороша была его Вика, тихо улыбавшаяся чему-то, рядом с непроницаемым, почти суровым кавалером, который вел ее так строго, бережно и точно, как Игорь никогда не умел.

— Он что, учитель танцев? — спросил Игорь.

— Да нет, что ты, — ответил ему всеведущий Марат. — Говорят, он принц.

— Принц?

— Ну да, настоящий непальский принц. У них же там королевство, так вот он то ли сын, то ли брат, то ли племянник короля. Правда, здесь он на учебе, поэтому своего звания не афиширует, не положено. Нарайян и Нарайян. Стажер востфака. А между прочим, вон те двое из их группы — его телохранители.

— Серьезно?

— А ты попробуй задень его, они тебе такое кун-фу устроят — по частям собирать придется.

Игорь присмотрелся к непальцам. Действительно, двое из них выделялись на фоне остальных — не ростом и весом, а осанкой, покатыми, утяжеленными плечами, которые безошибочно выдают основательно тренированных людей.

Когда вальс кончился, в зале зааплодировали. Нарайян все так же церемонно поклонился Вике, провел ее на место, кивнул еще раз и ушел. На Игоря он даже не взглянул.

— Что, переключаемся на принцев? — поинтересовался задетый Игорь, когда грянул призывный ритм ударных и они с Викой вступили в толпу, мгновенно заполнившую зал.

— А что, нельзя? — смеялась она.

— Нет, отчего же, пожалуйста. Ему бы только подрасти немного.

Они перебрасывались фразами, сходясь и расходясь в танце и перекрикивая динамики.

— Не в сантиметрах счастье, Сабашников.

— Да? А чем же? В породе?

— И это не главное, — смеялась она.

— Тогда в чем? Откройте мне свои жизненные установки. Что вы ищете в мужчине прежде всего?

— А вы угадайте.

Не прекращая танца, Игорь приложил палец ко лбу.

— Может, внутреннее содержание? Хотя вряд ли. Кого оно сейчас интересует?

— Да уж, конечно, никого.

— А, знаю. Больше всего вам понравились его золотые запонки.

— Вот это уже ближе. — Викина улыбка засияла еще ярче.

— И «Ролекс» на руке.

— Вы очень наблюдательны.

— Ну конечно, — кивал Игорь. — Как я сразу не понял. Но будьте осторожны, госпожа Козырева. У вас ведь уже был один знакомый с золотыми перстнем и часами. Кажется, он не совсем оправдал ваши ожидания. Как бы вам снова не ошибиться.

Вика остановилась и несколько мгновений молча смотрела на него. Потом так же молча повернулась и пошла к выходу.

Игорь застыл. Он вдруг почувствовал себя таким виноватым, что горячая волна стыда обожгла его до корней волос. Расталкивая танцующих, он бросился за ней, потом вдруг передумал и резко свернул к другой двери.

Когда Вика прошла по коридору и стала спускаться по лестнице, на площадке между этажами ее ждал Игорь. Он стоял на невысоком подоконнике, спиной к распахнутому настежь окну, за которым в свете уличных фонарей покачивались под ветерком верхушки старых акаций.

— Вика, — сказал он. — Я мудак. Я ревную. Но если ты сейчас уйдешь, я прыгну вниз.

Она остановилась. Они смотрели друг другу в глаза: он сверху, с подоконника, она — с лестничной площадки у его ног.

— Прости меня, — сказал он.

Она сделала шаг к подоконнику, вдруг припала к его ноге и укусила в бедро, чуть повыше колена, так, что он застонал от боли и опустился на подоконник. Она молча смотрела на него. Вверх по лестнице прошла какая-то пара и с интересом оглянулась на них.

Кривясь от боли, Игорь задрал штанину. На бедре была кровь. Игорь стал шарить в карманах в поисках платка. Вика молча следила за ним, потом вдруг придвинулась к нему, отвела его руки и, склонив голову, слизала кровавый потек с прокушенной кожи. Язык у нее был очень влажный.

— Ведьма, — проговорил он. — Вампирша.

— Сам вампир, — ответила она сурово.

— А я-то почему?

— Потому что я хочу тебя.

Их лица были очень близко друг к другу, и в ее огромных глазах не было и тени смеха.

— Слышишь? — повторила она.

Сверху кто-то спускался с шумом и смехом.

— Да, но… — растерянно оглянулся Игорь.

— Придумай. Скорей.

Что тут было думать? С мрачным, даже ожесточенным лицом он сбежал вниз, к вахтерше:

— Теть Шур, ключ от двадцать четвертой. Быстро.

— С чего это? — отозвалась вахтерша. — У вас же дискотека.

— Кому дискотека, а кому отчет. Комиссия из министерства, слышали?

— Десятый час на дворе, — с сомнением бормотала вахтерша. — Какая еще, к шуту, комиссия…

Игорь наклонился к ней через барьер и, глядя в ее очки, негромко отчеканил:

— А такая, что, если я к утру не представлю отчет по культмассовой работе, завтра и мне, и вам по трехведерному клистиру поставят.

«Трехведерный клистир» убедил. Возник ключ.

Это была пустая полутемная аудитория на втором этаже, в ней ничего, кроме парт и кафедры, не было. Они так торопились, что даже не заперли дверь. Он посадил ее на парту. Побледнев и тяжело дыша, она дернула ворот его рубашки. Посыпались пуговицы. Он стащил с нее маечку. Под ней неожиданно оказался глухой черный купальник. Он никак не стаскивался.

— Ну что ты возишься? Рви.

Он рванул купальник по шву на боку и, откинув разошедшиеся половинки, наконец яростно приник к ее лихорадочно дрожащему и показавшемуся вдруг прохладным телу. Она с силой обхватила его ногами, откинулась назад, на вытянутые руки, и он с перехваченным дыханием почувствовал ее истекающее от желания лоно.

— Злюка, — шептала она. — Ах, злюка… Собственник паршивый. Бай. Феодал. Басмач. Еще. Еще. Вот так. Да. Да! Да!!

В тот год в университет впервые пришла ламбада, певучая, заводная ламбада, и на некоторое время вытеснила даже брейк. Как только раздавались первые такты, вскакивали все: кто умел и не умел, хотел и не хотел, и в зале тут же вытягивалась танцующая «змейка», к которой прицеплялись все новые и новые «ламбадосы». Когда Игорь в рубашке без пуговиц и Вика, едва прикрытая маечкой и юбкой, заглянули в зал, «змейка» втягивала в себя непальцев. Нарайян с двумя сопровождающими уже ушел, оставшиеся по одному присоединялись к танцующим, и сразу выяснилось, что колебаться телами в такт с музыкой они умеют не хуже других.

Лишь одна из девушек так и не сдвинулась с места, хотя из «змейки» ей кричали:

— Камон, Дэвика! Давай пристраивайся, кончай стесняться! Ну, что же ты!

Но она в ответ только теребила в руках платочек и, качая головой, пятилась к стене.

Зато Вика блистала своими бедрами и смеющимися глазами, как никогда.

Ночь после дискотеки пролетела в комнате Игоря без сна.

— Значит, уезжаешь, Сабашников?

— Надо. Мне вообще-то давно пора туда.

— Копать?

— Обязательно. Поехали?

Было раннее утро, и первый косой, но уже горячий луч солнца перечеркнул угол кровати. Вика, по своему обыкновению голая, раскинулась поперек постели, положив голову на живот Игорю и прикрыв глаза.

— А где это? — спросила она сонно.

— Да там же, в Кок-Янгаке… Городище согдийской горной крепости. Весь мой материал, вся диссертация… Едем?

— Надолго?

— До конца сезона. А как закончим — в международную зовут.

— В международную? — Она приоткрыла глаза. — Куда?

— В Самарканд. Там по программе ЮНЕСКО сезонов на десять работы. Представляешь объем?

— Представляю, — вздохнула она. — А куда-нибудь подальше тебя не зовут?

— Подальше? Да сколько угодно! Можно в Хорезм поехать, там домусульманский дворцовый комплекс в песках. Или в Термез, на буддийский храм третьего века. Или в Нису, в Туркмении…

— А еще дальше?

— Это куда же? — недоумевал он. — В другие регионы? Вряд ли. Я же востоковед.

— А сменить специализацию нельзя?

— Ну что ты… Восток для меня — это все…

— Слушай, Сабашников…

— Что?

— Да нет, ничего… ладно.

Он рывком приподнялся, сел в постели и склонился над ней.

— Что? Ну что? Скажи, попроси. Что для тебя сделать? — Со всей нежностью, на которую был способен, он целовал, гладил, ласкал ее всю. — Даже не проси, намекни. Я что хочешь для тебя сделаю. Ты только скажи…

— Ладно, — улыбалась она под его ласками. — Я потом скажу. Подумаю и скажу.

— Замуж за меня пойдешь?

— Замуж?

— Пойдешь или нет?

— Надо подумать. — Она засмеялась и вскинула руки, чтобы защититься от его нападения. Но он не напал.

— Слушай, серьезно… — Он смотрел ей в глаза. — Давай решать, а? Здесь у меня и жить пока сможем…

— Я и так здесь живу. Меня дома неделями не видят, скоро родители с милицией придут по мою душу…

— Они у тебя что, такие суровые?

— Предки? Да обыкновенные совки. Отец — подполковник, тридцать лет в армии, мать — завуч в школе. И оба до самого последнего момента были секретарями парторганизаций, а мать даже членом бюро райкома. — Вика встала с постели и подошла к зеркалу. — Поэтому до сих пор ничего понять не могут.

Игорь не отрывал от нее глаз. Солнечный луч добрался до ее плеча, зажег высветленные прядки темно-каштановых волос, прошел по спине, теплой волной засиял на коже, тронул упругие, налитые ягодицы и длинные крепкие ноги с узкими легкими ступнями. Перед ним была молодая женщина в расцвете своей красоты и полном ее осознании.

— Ну, они, наверное, все-таки догадываются, что у их двадцатилетней дочери может быть какая-то своя жизнь…

— Да ты что! — усмехнулась Вика, разглядывая следы Игоревых засосов на шее и плечах. — Они и мысли не допускают, что их двадцатилетняя дочь не целка. Их дочь как была, так и должна оставаться в душе комсомолкой, общественницей и блюсти свою девичью честь. Она должна твердо верить, что весь нынешний бардак — ненадолго, что все восстановится, социализм победит окончательно и она обязательно станет достойным строителем светлого будущего. Поэтому сейчас она, по всем данным, должна сидеть у подруги и всю ночь готовиться к экзамену по философии.

Игорь покачал головой:

— Что ж, их тоже надо понять. Другой жизни у них уже не будет.

— Не знаю. Мне их иногда просто жалко. А иногда… убить хочется.

Игорь привстал, поймал ее руку и потянул к себе.

— Тем более. Чтобы никто никого не убивал, идем с утра в загс, кинем заявление. А твоих предков я беру на себя. Идем?

— С утра? Нет, я не могу. Занята буду.

— Чем?

— Личными делами, — снова засмеялась она. — Могут у меня быть личные дела?

— Ах, так… — Он сжал в руках ее тело. — Ну, садистка, берегись.

Смеясь, она изогнулась и подставила к его рту грудь. Маленький мягкий сосок скользнул по его губам. Игорь смолк на полуслове.

Уже потом, перед самым ее уходом, он спросил:

— Слушай, а если ты подзалетишь? Мы же с тобой даже не предохраняемся никогда.

— А это мои проблемы, — легко ответила она. — И не взваливай их на себя, пожалуйста. Расслабься, у тебя повышенное чувство долга.

Обычная сияющая искорка смеха уже снова горела в ее глазах.

— И вообще… не гони лошадей, господин аспирант.

У самой двери он еще раз задержал ее:

— Ну а в Кок-Янгак-то ко мне приедешь?

— В Кок-Янгак? Надо подумать, — ответила она, но тут же засмеялась и обняла его. — Конечно, приеду. Куда я денусь, Сабашников? Вот только философию сдам и приеду.