Свое гнездышко

Глава 2

Жизнь в доме на скале шла тихо и провинциально. После лондонской суеты для меня это был просто рай. Я даже чувствовала себя почти счастливой, чего не испытывала давным-давно. Будучи замужем за Гэри, иногда я бывала лихорадочно, безумно счастлива, но никогда не имела покоя! Я не виню в этом Гэри, скорее себя. Я его любила, и думаю, он тоже любил меня, как умел. Но мы с ним совсем не понимали друг друга, хотя поначалу казалось, что у нас много общего. Я тогда была восторженной девицей, и просто пришло мое время любить. К тому же мне льстило, что он был хорош собой, неотразимо очарователен. А я никогда не была красавицей, и слишком прямолинейна, чтобы быть любезной. Гэри говорил, что его покорили моя чистота, доверчивость и наивность. Я напоминала ему трогательную овечку среди стаи волков. Не знаю, как можно было поддаться на такие сантименты. К тому же я слишком высокая и склад ума у меня вполне практический, чтобы притворяться слабой беззащитной женщиной. Я встретила Гэри на вечеринке, которую устраивал мой агент. Я не очень умею вести светские беседы и, наверное, смотрелась на этой вечеринке немного неуместно. Он подошел ко мне, улыбнулся очаровательной улыбкой, от которой уже тогда, в первые минуты нашего знакомства, у меня заколотилось сердце.

— Тоска смертная, не правда ли? Давайте сбежим отсюда и поедим где-нибудь вместе. Впрочем, нам придется выбрать недорогое кафе — я практически разорен.

И эта его откровенность вконец меня обезоружила. Глаза у него были такие честные. Как я потом обнаружила, он всегда смотрел так — прямо и искренне, даже когда говорил неправду.

— Я не могу просто так уйти, — ответила я, — видите ли, я работаю с этим агентом.

— Да, я знаю, вы Элизабет Тривейк, художница. Впрочем, мне трудно понять художника, который продает свою душу рекламному агентству.

Он говорил это искренне и действительно так считал. Никто и ничто не могло убедить Гэри делать работу, которая была ему не по душе, но зато он из кожи вон лез, чтобы сбыть уже сделанную работу за хорошие деньги. Это очень помогало его карьере. Потом даже говорили, что он был гением, но люди склонны преувеличивать, особенно если талантливый человек умирает молодым. Через месяц мы поженились, просто пошли и расписались в мэрии. Мы ничего не сказали даже тете Хетти — так хотел Гэри, и я ему уступила. Однако через несколько месяцев стало понятно, что женитьба вовсе не означала для Гэри ограничение свободы — изменилось только то, что любящая жена окружила его заботой, а он, как и раньше, свободно уходил когда хотел и делал что хотел. Гэри продолжал снимать мастерскую, хотя перевез свои вещи в мою квартиру, так что я по-прежнему платила за нее одна и вдобавок кормила нас обоих.

Я знаю, тете Хетти было обидно, но она ничего не сказала, только прислала нам свадебный подарок и пожелала счастья. Со временем стало ясно, что в итоге моего замужества я должна еще кормить и Гэри, штопать ему носки, стирать одежду, спать с ним, если только он не оставался на ночь в мастерской или не уезжал на выходные к друзьям! Меня он никогда не брал с собой, и для этого всегда находился удобный предлог. В выходные он будет работать с коллегами — художниками! У них мальчишник — они будут обсуждать искусство и делать наброски! Потом настал другой период — он начал требовать у меня денег. То на одно пять фунтов, то на другое, то десять фунтов еще на что-нибудь. Мои накопления начали таять, и я стала волноваться, потому что всегда осторожно обращалась с деньгами — они доставались мне тяжелым трудом. К тому же мне уже хотелось обосноваться в собственном доме — надоело жить в съемной квартире.

— Все будет иначе, когда я заключу контракт с Блэкмуром. На этой неделе я повезу ему мои эскизы. Правда, Лиз, это только временные трудности, скоро у нас будет денег сколько угодно. Ты такая милая, такая преданная, я куплю тебе норковую шубку, у тебя будут бриллианты… — И я не знаю — то ли он просто утешил меня, то ли сам в это верил. Он обнимал меня, и я, все еще влюбленная в него, сдавалась на эти посулы, хотя и не без ворчания.

Но однажды, вскоре после очередного такого обещания Гэри, я просматривала глянцевый журнал, в котором должна была быть моя последняя работа — реклама краски для волос, — и увидела в нем фотографию. Гэри стоял на ступеньках особняка Блэкмура, а на руке у него висела какая-то смазливая девица с темными волосами. Заголовок над фотографией гласил: «Мисс Диана Блэкмур и мистер Гэри Лэнгдон, молодой скульптор. Он работает над скульптурной композицией из трех фигур для фойе особняка мистера Блэкмура».

Когда Гэри вернулся домой, я устроила скандал. Меня сжигала не столько ревность, сколько обида.

— Я, может быть, продаю душу рекламному агентству, но не набиваюсь в зятья к миллионеру, чтобы получить выгодный заказ.

— О чем ты говоришь?

Я протянула ему журнал.

— Значит, ты ездил к Блэкмуру по делу! Только ты, наверное, не сказал Диане Блэкмур, что машина, на которой ты приехал, оплачена женой, рисующей глупые рекламы для дамских журналов?

— Терпеть не могу склочных, ограниченных женщин. А если ты начнешь закатывать мне скандалы, то это конец.

Но это был еще не конец. Мы помирились, однако розовые очки наконец упали с моих глаз. Гэри стал еще больше времени проводить в своей мастерской, но я знала, что он действительно работает, и работает исступленно. Я хотела посмотреть, как продвигается его скульптурная композиция, но он отказался впустить меня. Я чувствовала себя отверженной и ненужной, и мне было очень одиноко.

Я увидела его работу только тогда, когда ее водрузили на место. Я любовалась ею, зачарованная простой красотой линий. Было очевидно, что Гэри очень многообещающий скульптор, что он станет знаменитостью и скоро о нем заговорят. Возможно, он даже скажет новое слово в искусстве. Но вместо того, чтобы пойти домой и сказать, как мне понравилась его работа, я отправилась бродить по парку и стала терзаться угрызениями совести. Мне вообще не надо было выходить за него замуж, думала я, я не подхожу ему. Я не могу, не готова вести ту жизнь, к которой он стремится. Самое большее, чем я могу для него быть — это домохозяйкой, служанкой, всегда маячить где-то на заднем плане. Я стала понимать, что нет смысла ревновать его к другим женщинам. Они никогда не будут играть важной роли в его жизни. Любовь Гэри отдана работе. Что я знаю о том, что происходит в его душе? Практически ничего. Я чувствовала себя ненужной, мне стало так грустно и жалко себя, что на следующее утро мы поссорились всерьез. Я высказала ему напрямик все. Я говорила непростительные вещи, и он воспринял все очень болезненно. Наконец, истощив все обвинения в его адрес, я, как базарная торговка рыбой, вульгарно прокричала:

— Я вообще не понимаю, зачем ты на мне женился!

Но мне было уже все равно.

— А я тебе скажу зачем. Мне казалось, что ты славная, умная, понимающая девушка. А ты оказалась такой, как все остальные женщины. Иди ты к черту! — И он пулей вылетел из квартиры.

Я видела в окно, как он сел в машину и уехал, а сама бросилась на кровать, заливаясь слезами. Теперь уже никто не узнает, куда Гэри поехал. Но явно не к Блэкмурам, потому что он погиб на дороге, которая вела в другую сторону. Видимо, ехал вслепую, куда глаза глядят. В его карманной записной книжке, в графе «ближайшие родственники» было написано: «моя милая жена Элизабет Лэнгдон» и наш адрес. Несмотря на его кажущуюся беспечность, выяснилось, что за несколько месяцев до этого он составил завещание, по которому все оставил мне. Как же мало я его знала! Вина придавила меня к земле, не давала дышать. И тут на меня нахлынула слава. Деньги за скульптурную композицию были перечислены на наш счет в банк. Сумма оказалась огромной — она с лихвой покрывала все, что я потратила на него и на квартиру за все эти годы. Я возненавидела себя. Тетя Хетти приехала на похороны. Думаю, она чувствовала, что меня убивало чувство вины. Я погрузилась в работу как сумасшедшая, но мне трудно было сосредоточиться. Я стала ходить на разные вечеринки, чтобы забыться, но чувствовала себя всюду как привидение на празднике жизни.

А в Корнуолле было спокойно. Я поклялась себе, что отныне буду писать картины и постараюсь продать их. Дело не в том, чтобы я мечтала о славе, просто надо было чем-то заполнить свою жизнь, залечить свои раны. Но больше я не пущу в свою жизнь мужчин, чтобы не страдать. Это я решила твердо.

Пару дней стоял туман, потом шел проливной дождь. После этого снова проглянуло солнце. Тетя Хетти все сидела над бумагами, а Мэри убиралась и готовила с таким рвением, словно собиралась получить за это приз.

Было утро пятницы. Я спустилась на пляж, захватив мольберт и краски, — мне хотелось нарисовать скалистую гряду, которая закрывала вход в маленькую бухточку. Красные паруса лодки Трегарта должны были оттенять синеву моря. Правда, лодки не было на обычном месте, но я нарисовала ее по памяти, и получилось неплохо. На моей картине маленькая лодка покачивалась вдали на волнах, лениво греясь на солнце. Услышав за спиной шаги, я не стала оборачиваться — и так знала, кто это.

— Какой обман! — Насмешка в его голосе рассердила меня. Я ничего не ответила. — Надо было мне догадаться, что среди нас скрывается художник. Впрочем, Корнуолл ими буквально кишит. — Я молчала. Он сделал шаг вперед и встал между мною и пейзажем, который я пыталась запечатлеть. — Помните меня? — Верзила усмехнулся, показывая слишком ровные зубы. Меня это слегка раздражало, потому что у меня зубы впереди немного выдаются вперед. — Я тот самый болтливый репортер.

— Да, вас трудно забыть. С такой наглостью я встречаюсь впервые в жизни.

— Но зато сколько новой информации вы можете узнать!

Это почему-то взбесило меня еще больше. Неужели он принес свежие деревенские новости? Что значит деревня! Если здесь ничего не происходит, надо что-нибудь придумать, чтобы было о чем языки почесать.

— И какие же у нас сегодня новости? Зеленые человечки прилетели с Марса и высадились в Корнуолле?

— Эта современная страсть к сатире! Терпеть не могу! — Он глубоко вздохнул, и я вдруг подумала, что не знаю даже, как его зовут. Я продолжала писать. — Я не знал, что Бейтс родом из восточного Лондона, вы можете себе представить? — Это замечание показалось мне довольно бессвязным.

— Вот как? — Я этого тоже на самом деле не знала.

— Да, у него есть дряхлая тетушка в Фоуи, и он поехал на пару дней навестить ее. Она тяжело хворает.

— Но это еще не значит, что он оттуда родом. Его родители могли переехать в Лондон до его рождения.

— В принципе да, но почему он раньше никогда не говорил о своей тетушке?

— А откуда вы знаете, что он о ней не говорил?

— Поверьте, я умею добывать информацию.

— Но это даже не важно — вам какое до этого дело?

— У меня машина барахлит. Он единственный, кто может с ней справиться. У меня такая машина, что требует нежного обращения, а Бейтсу это как раз хорошо удается.

Я продолжала писать, и он некоторое время наблюдал в молчании.

— А знаете, вы правы. Я имею в виду — что пририсовали лодочку. Такая яркая точка на синем фоне.

Мы помолчали, потом он снова заговорил:

— Бейтс уехал, а Трегарт, наверное, рыбачит где-нибудь далеко. Такая сонная деревушка, здесь ничего не происходит. Порой становится невыносимо тоскливо.

— Вам было бы не так скучно, если бы вы занялись работой. Вы же, кажется, пишете книгу. Вы так ничего не напишете, если будете здесь сидеть и наблюдать за мной.

— Ну почему, если я понаблюдаю, как вы работаете, может быть, у меня появится вдохновение. К тому же, как всякий уважающий себя писатель, я пишу только ночами.

— Сколько вы тратите электричества! А вот те писатели, которых я встречала, работали в обычное дневное время, и при этом книги их хорошо продавались. Хотя они не бездельничали целыми днями.

— Но это так скучно! Впрочем, это, наверное, были простые наемные писаки, а не истинные гении.

— Как вы, например, да?

Улыбка у него была открытая, совсем мальчишеская и, к моему неудовольствию, очень заразительная.

— Не совсем, но мне нравится ход вашей мысли.

Я уже наполовину поднялась по дороге к дому, когда снова вспомнила, что до сих не знаю его имени. Интересно, сколько он собирается так сидеть, дожидаясь вдохновения? На самом ли деле он пишет книгу? Почему Бейтс никогда не говорил, что у него есть тетушка в Фоуи, и почему Трегарт уезжает рыбачить на несколько дней подряд? Ведь у него маленькая лодка, не траулер, там, наверное, нет даже холодильника, где можно было бы хранить пойманную рыбу. Но какое мне дело до всего этого? Может быть, Трегарт рыбачит ночами, а утром отвозит свой улов в Сент-Ивз. Все эти мысли лезли мне в голову просто потому, что мне нечем было заняться.

В столовой тетя Хетти сдвинула всю мебель на середину комнаты. С помощью Мэри и одной женщины из деревни она свернула ковер и перенесла его в вестибюль.

— Я отнесла стулья в гостиную, чтобы не мешались. Надо как-то освежить эту комнату. Понять не могу, зачем Дороти оставила здесь эти ужасные мрачные обои времен короля Эдуарда. Понимаю — они, должно быть, ужасно дорогие, но комната с ними кажется такой угрюмой!

— А что ты собираешься здесь сделать? — Я знала, как бы я хотела изменить столовую, но сначала предпочитала услышать мнение тетушки.

— Прежде всего надо снять эти кошмарные бордовые портьеры и повесить шторы из набивного ситца. Правда, они слишком широкие, но их можно будет обрезать.

— Не надо. Лучше попроси сделать такой карниз, чтобы шторы раздвигались пошире. Тогда света будет больше, а окна не будут казаться такими маленькими.

— Хорошая мысль. Жаль, конечно, что здесь окна не такие большие, как в гостиной. Дело в том, что и Генри, и его отец в этой комнате оставили все как было — видимо, считали, что нет смысла менять обстановку, ведь это не гостиная. Но я лично люблю есть в более жизнерадостной обстановке — у меня от этого как-то аппетит улучшается. Я подумала — не покрасить ли стены белой краской?

— У умных людей мысли сходятся. Я подумала о том же. — И мы радостно улыбнулись друг другу.

— Мне хочется вообще весь дом как-то оживить и сделать повеселее. Я вовсе не собираюсь стереть старомодную прелесть этого дома, напротив, подчеркнуть ее.

И тетя Хетти пошла в деревню к Уилли Харрису, который выполнял такие заказы. На другое утро он явился в дом на скале, но не один. Мой словоохотливый репортер привез его на своей машине. Тетушка расцвела, увидев его.

— Доброе утро, мистер Пинарт. Заходите, заходите, сейчас приготовлю вам кофе. А потом проведу вас по старинной части дома. Вы ведь, кажется, ее еще не видели?

Нет, но каков нахал! Ведь ни словом не обмолвился, что знаком с моей тетей. Судя по фамилии, он сам корнуоллец, так же как и мы, и не сказал об этом. Выболтал мне все местные сплетни, как прачка. Впрочем, я могла бы догадаться: корнуоллец едва ли стал бы заговаривать с совершенно незнакомым человеком. Моя тетя явно его привечает, и, судя по всему, он не раз бывал в нашем доме. Хитрый змей! Я вылетела на кухню, чтобы приготовить кофе. Пусть тетя Хетти сама с ним любезничает и водит по старой части дома. У меня есть другие дела! Впрочем, кроме приготовления кофе, особо срочных дел у меня не было. Интересно, покажет ему тетя Хетти потайной ход за камином?

Мистер Пинарт оказался очень кстати. Помог Вилли прикрепить рейки для карниза, вел себя очень просто, по-товарищески, и моя тетя относилась к нему с нескрываемой симпатией. Может быть, правду говорят, что женщина всегда оживляется в присутствии мужчины — независимо от возраста? Когда они оба ушли, тетя строго посмотрела на меня:

— Ты не очень любезно держалась с Джонатаном, Элизабет. Он тебе не понравился или ты теперь вообще решила держать мужчин на расстоянии?

Как она всегда все угадывает? Мне стало неловко.

— Нет, просто он слишком любопытный и всюду сует нос. Я не знала, кто он такой, но как-то он сел рядом со мной, когда я писала на берегу, и стал мне выкладывать все местные сплетни. Мне показалось, что голова у него занята только этим. А я не люблю сплетни — мне это скучно.

Тетя Хетти хмыкнула:

— Да, посплетничать он любит, это правда. Но в конце концов, он же корнуоллец, что ты хочешь? Его родители из Фалмута, но его отец был на службе в армии, и они переехали в Лондон, когда Джонатан был подростком.

— Видимо, они его балуют и послали сюда бездельничать под предлогом, будто он пишет книгу.

— Его родители погибли в авиакатастрофе десять лет назад. И он на самом деле пишет книгу.

Я прикусила язык. Надо было вести себя с ним помягче.

Следующие несколько дней мы работали как каторжные, и результат оказался именно таким, как мы себе представляли. Красивые пестрые занавески раздвигались, оставляя открытым все окно, комната стала светлее. Темная антикварная мебель на фоне белых стен смотрелась очень эффектно.

Прошел уже месяц, как я приехала в дом на скале. Стояла середина мая. Тетя Хетти ходила с мечтательным видом, а это значило, что она вынашивает какой-то план. Но она всегда все продумывала до конца, прежде чем представить идею на общее обсуждение. С другой стороны, она так же живо откликалась на мои внезапные озарения — пусть даже просто съездить на пикник в Корнон-Даунз. Я ее ни о чем не расспрашивала.

А в перерывах нашей бурной деятельности по переустройству дома я ходила рисовать. Однажды я решила взять бутерброды и пойти в Маразьон. Рисование шло неплохо, и я уже закончила несколько симпатичных картинок, которые вполне мог бы купить кто-нибудь из туристов. Несмотря на современную манию к фотоаппаратам и привычку туристов щелкать все подряд, отдыхающие с удовольствием покупают картины, не важно даже, известный художник или нет, хорошо она написана или не очень. Поэтому мне надо было подготовиться к летнему наплыву туристов и постараться заранее договориться с каким-нибудь магазином, торгующим сувенирами и живописью.

Я приехала в Маразион в немыслимую рань. Ближе к полудню набрела на небольшую лавочку, где продавались местные произведения искусства. Правда, в витрине были выставлены только две картины — обе написаны маслом. Девушка за прилавком оказалась очень дружелюбной.

— Написано вполне профессионально, мы продавали и более любительские вещи. Мы не покупаем картины у художников — мы их выставляем у себя и, если их купят, даем автору процент от продажной цены.

И я решила написать еще несколько работ, не откладывая дела в долгий ящик. Вернулась я домой уже поздно — писала весь день. Тетя была в кабинете, на коленях у нее лежало письмо. На лице ее я опять увидела озадаченное выражение.

— Мне снова прислали предложение продать этот дом, — сообщила она мне. — Теперь за него дают на пять сотен больше. Просто какое-то безумие, ничего не понимаю. Агент по недвижимости пишет, что его хочет купить какой-то давний друг Дороти, который приезжал к ней когда-то в гости и полюбил этот дом без памяти. Но есть же и другие дома, и в куда более живописных местах. К тому же этот дом просто не стоит тех денег, которые за него предлагают.

— А может быть, они хотя выкупить дом и устроить здесь гостиницу?

— Для гостиницы дом маловат, к тому же такая затея потребует огромных вложений — поэтому прибыль начнет приносить нескоро. У них же не будет постояльцев круглый год — только в сезон. — Рот тети сжался в упрямую линию. Я видела такое выражение, когда она хотела предложить какое-нибудь новшество для школы и ей предстояло воевать за него с начальством. — В общем, кто бы это ни был — я не собираюсь продавать дом. У меня есть на него свои планы.

Я знала, что теперь она сама расскажет, что задумала, и не торопила ее.

— Я хочу устроить здесь школу для отстающих детей. Гленн Фармер готова меня поддержать — она гениально умеет с ними обращаться, и у нее есть связи. Если мы наберем человек шесть, за которых будут платить, то сможем взять в группу еще одного или двух из бедных семей.

— Но есть же государственные школы для отсталых детей… — Для меня эта новость была некоторым шоком.

— Да, но туда принимают скорее калек, то есть детей с ограниченными физическими и умственными способностями. А я хочу сделать нечто промежуточное. То есть это не те дети, которые должны учиться в спецшколе, но которым, с другой стороны, в обычной школе учиться тяжело. Такие дети начинают постепенно отставать и в конце концов бросают учебу. Гленн надоело быть домашним учителем для таких детей — и она решила, что из них лучше создавать группы.

Как это было на нее похоже — мечтать о чем-то и таить это до тех пор, пока не представится реальная возможность воплотить свою мечту в жизнь.

— Ну что — ты думаешь, все это пустая затея, да? — Тетя взглянула на меня с надеждой.

Я усмехнулась:

— Знаешь, конечно, затея сумасшедшая, но в то же время замечательная.

— Я подумала, что если ты захочешь остаться, то могла бы давать уроки рисования, чтобы развить у них художественные навыки.

Тут нас обеих охватил энтузиазм, и мы с жаром принялись обсуждать наше новое предприятие. Мэри принесла нам чай, послушала наши горячие споры, все за и против и, закатив глаза к небу, оставила нас за этим занятием. Тетя Хетти уже написала письмо Гленн и получила от нее ответ. Она готова была вложить в школу собственные сбережения и даже наметила троих возможных учеников. Я предложила вложить часть моих денег, но тетя об этом слушать не хотела.

Было уже час ночи, когда мы наконец улеглись спать. Видимо, я была слишком возбуждена, поэтому не могла сразу уснуть. Проворочавшись в кровати, часа в два ночи я тайком спустилась вниз, на кухню, надеясь, что чашка горячего молока с медом мне поможет.

Я поставила молоко на плиту и решила поискать печенье. Где, интересно, Мэри его держит? Я открыла дверь в кладовку и увидела на полке прямо перед собой консервную банку. Я радостно схватила ее, надеясь, что это моя любимая сгущенка. И тут услышала, как закрылась дверь. Во всяком случае, мне показалось, что где-то хлопнула дверь. Насторожившись, я повернулась. Я закрыла за собой дверь на кухню, чтобы случайно не потревожить Мэри или тетю, но теперь ждала, что кто-то из них зайдет и с изумлением увидит мой слишком ранний завтрак. Но на кухню никто не пришел. Может быть, дверь хлопнула где-то в старой части дома? Я не отличаюсь отчаянной храбростью, поэтому вздрогнула всем телом от этой мысли и замерла на месте, стараясь не дышать, напряженно вслушиваясь в тишине. Ни звука. Наверное, мне показалось. Хотя я явственно слышала этот звук. Я вдруг вспомнила, что прямо надо мной находится старая ванная комната. Значит, скорее всего, звук хлопнувшей дверь доносился оттуда. Наверное, туда зачем-то отправилась тетя Хетти. Господи, ну что я за трусиха!

Внезапно зашипело убежавшее молоко, и это вывело меня из оцепенения. Я бросилась к плите, схватила ковшик и стала дуть на пену. Я выключила конфорку, но по кухне уже разнесся запах подгоревшего молока. Я вытерла плиту и стала ругать себя на все лады. Потом вернулась в спальню, забралась под одеяло и стала пить горячее молоко с печеньем и скоро совсем забыла про хлопнувшую дверь. Но только на время.

После завтрака мы с тетей Хетти снова обошли всю старую часть дома, чтобы посмотреть, можно ли устроить там классные комнаты. Конечно, в идеале хотелось бы иметь в доме центральное отопление. Но это была задача не из легких. Мы в задумчивости остановились в последней комнате на первом этаже.

— Жаль, что Гленн сейчас не может приехать и остаться у нас хотя бы на пару недель, — проговорила тетя Хетти, затем открыла задвижку на двери и выглянула.

Замок на двери был крепкий, сравнительно новый — тетя Дороти серьезно относилась к безопасности. И тут я заметила кое-что странное. Дверь была на удивление чистой. Странно, почему это она так отмыта — гораздо чище остальных дверей? У меня не было никаких догадок на этот счет, и я ничего не сказала тете.

— А ты была внизу, в подвалах?

— Нет, у меня нет фонарика, а мне не хочется сломать себе шею. Какой смысл туда идти, если ничего там не удивишь? Кстати, надо будет об этом подумать. Подвалы идут и под новой частью дома, и к ним ведет еще одна дверь, она под лестницей. Но Дороти всегда держала ее на замке, и я пока еще не нашла, какой ключ к ней подходит. Если подвалы окажутся сухими, там можно будет держать провизию и припасы.

Значит, я была права — в подвал ведут две двери. Но пока Гленн не приедет к нам, нет смысла их исследовать. А мне тем временем лучше воспользоваться солнечной погодой и писать с натуры.

Трегован — типичная корнуолльская деревушка. Главная улица идет вдоль моря, пара узких дорожек взбирается вверх на крутой холм. Домики теснятся близко друг к другу, нависая один над другим, и соломенные крыши золотятся на солнце. Когда-то здесь был оживленный рыбачий порт, но теперь в крошечную бухту редко заходят лодки, почти все деревенские жители работают в Сент-Ивз или в Пензансе. Здесь в какую сторону ни посмотри — готовая картина. Я поставила мольберт рядом с почтой, откуда открывался чудесный вид на старую церковь. Едва я приступила к работе, как из боковой двери дома, принадлежащего миссис Харрис, неторопливой походкой вышел Джонатан Пинарт.

— Я уже два часа тружусь в поте лица, а вы только садитесь за работу.

— А почему вы считаете, что я работаю, только когда вы рядом?

— Да, это интересный вопрос. Почему так все время получается?

— Оставьте меня в покое.

— Ваша тетя сочла бы этот ответ невежливым. — Веселая усмешка заиграла у него на губах. Мне захотелось бросить в него кистью. — А Бейтс опять уехал в Фоуи. Его тетушка чувствует себя лучше. Он такой обязательный племянник. Только не понимаю — почему он не найдет себе там работу. Тогда не приходилось бы ездить взад и вперед.

— Может быть, ему здесь больше нравится.

— Да, возможно, вы правы.

Он больше не успел ничего рассказать, потому что из трактира «Голова короля» вышла Джиллиан Стоуи. Если правда, что старый Стоуи хотел поскорее выдать дочь замуж, чтобы ее не постигла участь горше смерти, — то я его очень понимаю. Назвать эту девицу чувственной или манящей — значило не сказать ничего. У нее были роскошные темно-рыжие волосы, а фигура такая, что отлично смотрелась бы на обложке журнала только для мужчин. День был теплый, и на девушке было зеленое летнее платье, которое ладно охватывало ее стройную фигурку. Нежный цвет лица напоминал мед и розы. Я сразу почувствовала себя дурнушкой — с моими длинными костлявыми ногами, затянутыми в джинсы, в которые была заправлена красная полотняная рубаха. Джиллиан направилась к нам, сильно раскачивая бедрами.

— Доброе утро, миссис Лэнгдон. Можно мне посмотреть?

Поскольку она уже смотрела на слегка намеченные очертания берега, мне ничего не оставалось, как кивнуть. Джиллиан перевела взгляд на Джонатана Пинарта и чуть опустила длинные ресницы. О нет, мамаша Харрис напрасно беспокоится за своего Вилли — эта девочка будет искать добычу покрупнее. Да и старому Стоуи, пожалуй, тоже не стоило сильно за нее переживать. Эта девица способна вскружить голову любому мужчине, но я была уверена на сто процентов, что она не позволит ничего лишнего, пока на пальце у нее не будет толстого обручального кольца. Не такая уж она простушка, эта деревенская девочка!

— Смотрите, пожалуйста, если хотите, — добавила я через некоторое время, зачем-то смешивая на палитре несколько красок. Почему они не могут оставить меня в покое и дать поработать?

Видимо, Джонатан Пинарт прочел мои мысли.

— Идем, Джиллиан, думаю, мы мешаем. Пойдем прогуляемся. — Он одарил меня очаровательной улыбкой. — Не согласитесь ли зайти к нам выпить чаю на скорую руку, когда мы вернемся?

— Нет, спасибо. Мне надо работать.

Они пошли вместе по дороге, и я видела, как Джиллиан соблазнительно покачивает бедрами. Я счистила с палитры густую мешанину красок и принялась за работу. Какая я гадкая, несносная злючка, думала я. Ревновать к девочке, которой всего двадцать один год, да еще такой красавице! Если бы я имела хоть каплю здравого смысла, то попросила бы ее позировать мне. Мне что-то расхотелось работать. Я знала, что злюсь из ревности, и сердилась на себя за это. Дело было даже не в ее красоте. Я знала, что на самом деле она еще наивный ребенок, но при всей своей наивности не сделала бы тех ошибок, которые натворила я. Господи, зачем я опять ворошу прошлое? Я постаралась ни о чем больше не думать и сосредоточиться на пейзаже. Мне это удалось, и скоро я забыла обо всем на свете. Когда Джонатан с Джиллиан вернулись с прогулки, он сел поодаль, около трактира «Голова короля», а Джиллиан подошла взглянуть на мою работу.

— Красиво получается.

Я подняла голову, ожидая увидеть в ее глазах притворную лесть, но в них было детское восхищение. Мне стало стыдно.

— Пока еще не очень, нужно многое доделать.

— По-моему, очень здорово. Я сама так не умею, могу только стоять за стойкой бара и помогать маме по хозяйству. Наверное, так чудесно, когда делаешь что-нибудь творческое.

Я вспомнила, как недавно позавидовала ей, и улыбнулась.

— С твоей внешностью тебе не о чем волноваться.

Ее серые глаза наполнились слезами.

— А что толку быть красивой? — Она сказала это без тени тщеславия, как о простом известном факте. — Это ничего не дает, и к тому же скоро проходит.

Джонатан сидел возле трактира, облокотившись на стену и закрыв глаза, вытянув вперед длинные ноги. Не из-за него ли Джиллиан так хочется быть умной? Самодовольный, наглый, вездесущий газетчик! Я уже не испытывала к ней зависти — только сочувствие. Какие же мы, женщины, глупые!