Так задумано свыше

7

Замираю. Волнующе яркие краски вокруг блекнут, разлитое кругом волшебство утрачивает таинственность и праздничную серебристость. У него была девушка, почти три месяца назад, значит, своей единственной он никогда и не думал считать меня…

Приносят меню. Спрашивают, какие мы желаем напитки. Я не слышу, что просит Эдвин, и не понимаю, как умудряюсь что-то заказать сама. Надо выбрать блюда на ужин, а я смотрю в меню и не узнаю буквы.

Шуток злее и потешнее судьба, по-моему, со мной еще не играла. Кому расскажи, умрут со смеху. Согласившись выйти замуж за своего бойфренда, я вспоминаю о парне, с которым всего лишь бог знает когда перелетела из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк да выпила чашку кофе в аэропорту, а потом случайно опять вижу его на улице и пускаюсь вытворять такое, что у самой не укладывается в голове! А он обо мне давным-давно и думать забыл, может у него уже в ту пору была эта девушка.

Почему же тогда ему показалось, что она мелькнула в его жизни вспышкой? — спрашиваю сама у себя с искрой надежды в сердце. Ответ находится незамедлительно. Да потому что пусть даже пять лет в сравнении с целой жизнью, которую он мечтал прожить с ней бок о бок, мгновение.

Представляю, как будет смеяться Мэгги, краснею, кладу раскрытое меню перед собой на стол и опускаю голову, будто изучая списки предлагаемых кушаний. Нет, ей я правды не расскажу. Совру, что не могу разбить сердце Дугласу, а в Эдвине вдруг разочаровалась.

— Выбрали? — спрашивает подошедший официант, ставя перед нами по бокалу.

Эдвин что-то говорит, но я снова почти не слышу его слов. Официант поворачивается ко мне.

— А вы, мисс?

Уверенным жестом закрываю меню и прошу принести фирменное блюдо, хоть и не имею представления, что это такое. Пусть подадут хоть зажаренную крысу, думаю я, провожая рассеянным взглядом удаляющегося официанта.

Беру бокал и, не глядя в него и не нюхая, делаю глоток. Светлое вино, сухое.

Эдвин откидывается на спинку стула и смотрит на меня так, будто ждет какого-то вопроса. Хочет, чтобы я стала расспрашивать, какая она, сбежавшая от него девушка мечты? Надеется услышать слова поддержки, сочувствия? Думает, я стану его уверять, что она еще, может, вернется и все наладится? Или что рано или поздно он повстречает другую, еще более милую, добрую и очаровательную? Ну уж нет, обойдется без моих соболезнований!

Меня обуревает желание сию секунду уйти отсюда под любым предлогом. Я уже набираю в легкие воздуха, намереваясь разразиться длинной тирадой о внезапной головной боли, необходимости как можно скорее прилечь и о том, что мне очень жаль, когда Эдвин произносит ровным слегка задумчивым голосом:

— Мы встречались с Элисон полтора года. Срок немалый, согласны?

— Гм… — Растерянно моргаю. Стало быть, в тот день, когда мы познакомились, у него еще никого не было. Точнее, не было ее, единственной и самой желанной, этой проклятой вспышки. Одергиваю себя. Как можно пылать злобой к человеку, которого ты в глаза не видела? Может, эта Элисон и в самом деле во всех смыслах достойна любви и восхищения? Вздыхаю. — Полтора года… — Мы с Дугласом встречались два. — Да, срок приличный. Во всяком случае, это не две недели и не месяц. Многие парочки разбегаются намного раньше. Впрочем, разбегаются, не успев друг к другу привыкнуть, наверное, лишь те, кто изначально не подразумевает ничего серьезного… А у вас…

Господи, что я несу?! И какая мне, к черту, разница, месяц они встречались или год? Надо или уйти, или вообще его не слушать, сидеть и время от времени кивать. Пусть выговорится, если ему так нужно…

Уйти не удается, так как Эдвин продолжает:

— У меня к ней никаких претензий. Она красивая, с удивительным чувством юмора, заводная, но, когда надо, может быть вдумчивой и ответственной. Словом, мечта любого мужчины.

Отчаянно пытаюсь думать о постороннем, но отчетливо слышу и впитываю каждое его слово. Красивая… мечта любого мужчины… Проклятье! Никогда в жизни мне не было так тяжко выслушивать, насколько замечательными бывают другие женщины. Окажись сейчас Элисон перед нами, ей-богу, я бы выкинула номер. Вылила бы ей вино на голову или взяла бы с соседнего столика разноцветный десерт и впечатала бы его в ее прекрасное личико. Сижу, будто парализованная. Губы, нос, лоб — все напряжено так, что кажется, будто сейчас лицо расколется.

— Уверен, она могла бы стать и неплохой женой, и заботливой матерью, — добавляет Эдвин с видом человека, повторно переживающего в воображении события из милого сердцу прошлого. — И я любил ее… Да-да, любил.

Можно подумать, я доказываю обратное! — нетерпеливо думаю я.

— Своеобразной, спокойной любовью, — произносит Эдвин и на время умолкает.

Мои растерянность и гнев переливаются в сущее бешенство. Буравлю его взглядом сквозь свои чертовы очки и насилу удерживаюсь, чтобы не ударить по столу рукой или не выскочить из ресторана вообще без слов.

Приносят заказ. Эдвин берет нож и вилку и принимается ловко и неспешно отрезать кусок от какой-то коричнево-желтой лепешки. Я в свою тарелку даже не смотрю.

— Кое-кто из моих друзей считает, что я должен был всеми правдами и неправдами спасти эти отношения, — говорит Эдвин. Он грустно улыбается и отправляет кусок в рот.

Моему терпению наступает предел. Меня охватывает острая потребность причинить собеседнику боль, хоть и где-то на краю сознания я понимаю, что это жестоко, бессмысленно и низко. Впервые за все время, что мы общаемся в Лос-Анджелесе, улыбаюсь, но отнюдь не детской, а едва заметной ядовито-насмешливой улыбочкой и ненавижу себя за это, но не могу остановиться. В любом случае с минуты на минуту мы навек расстанемся, и Эдвин, даже если в первую минуту ему будет плохо, уже завтра выбросит из головы чокнутую дамочку.

— Почему же она вас бросила? — спрашиваю я беззаботным голосом. — Нашла парня получше? Или посчитала, что становиться матерью и домохозяйкой ей слишком рано? Захотела еще погулять?

Эдвина мой тон явно ставит в тупик. Он на мгновение замирает с вилкой и ножом в руках и, не спуская с меня глаз, в которых отражается недоумение, медленно опускает руки.

— Послушайте, — слегка прищуриваясь, говорит он, — если вам наскучил этот разговор, то так и скажите.

— Вовсе нет, — заявляю я, сама не зная, чего от себя ожидать. — Даже наоборот. — Потребность изысканно помучить не отпускает меня, а желание убежать отходит немного в сторону, но готово в любую секунду вытеснить другие чувства. — Мне очень интересно, продолжайте. — Откидываюсь на спинку стула, немного отодвигаюсь от стола и закидываю ногу на ногу. Будь в моей сумочке пачка сигарет, я, дабы выглядеть более вызывающе, непременно закурила бы, хоть сигаретами никогда даже не баловалась.

Эдвин внимательно смотрит на меня и не спешит возвращаться к своей невеселой истории. В какое-то мгновение мною, вопреки моей раздраженности и негодованию, овладевает страх: а вдруг он больше не добавит ни слова? Убей не пойму, чего мне нужно.

— Элисон не бросила меня, — медленно произносит Эдвин. — Мы разошлись по обоюдному согласию. Мирно побеседовали, все обсудили и… — Он на мгновение умолкает и смотрит на меня так, будто оценивает, достойна ли я знать окончание рассказа.

Замираю, стараясь ничего не выражать ни движением, ни словом.

— Все дело было в том, что Элисон не устраивали мои странности, — продолжает Эдвин.

Немного наклоняю голову набок. Вот это уже по-настоящему любопытно.

— Она долго терпела, но потом не выдержала и обвинила меня в том, что периодами я будто отдаляюсь от нее на сотни миль, становлюсь рассеянным, перестаю уделять ей внимание… Я мог бы попытаться заверить ее, что это неправда — так поступила бы половина моих знакомых. Но я не стал это делать… — Эдвин опять печально улыбается и какое-то время молча ест.

Я о еде даже не вспоминаю, будто сижу не в ресторане, а на научном симпозиуме, где жевать дурной тон и даже запрещено. Мысли перепутались. Что он подразумевает под этим «отдаляюсь»? Почему так происходило? На что он переключался? Нет, сбегать рановато. Интересно дослушать. К чему мне это? Не знаю.

Эдвин молчит и молчит. Я, сгорая от любопытства, спрашиваю:

— Значит, вы действительно временами становились рассеянным?

Эдвин вздрагивает, будто никак не ожидал услышать подобный вопрос, и поднимает на меня глаза.

— Да, — прямо отвечает он.

— С чем это было связано? — осторожно интересуюсь я.

Эдвин усмехается.

— С одной давней историей, которая сейчас уже кажется мне прекрасной выдумкой.

У меня перехватывает дыхание, щеки заливаются румянцем. Нет, говорю себе я, боясь снова увлечься безумной идеей о судьбе, желающей нас свести, и прочих глупостях. Он имеет в виду совсем другое и сейчас расскажет что.

Эдвин смеется грустно-мечтательным негромким смехом и окидывает мое лицо странным, долгим, почти ласковым взглядом.

— Вы верите в то, что в мире есть лишь один человек, с которым тебе суждено сойтись, Кэти?

Я на миг каменею. Невообразимо! Я жила этой мыслью все эти годы, верила, что мы непременно встретимся еще раз и больше не расстанемся, а теперь, когда Эдвин завел об этом речь, чувствую себя так, будто ничего более неуместного не ожидала от него услышать.

— Верите, что все остальное — другие знакомства, отношения, даже подобие любви — лишь подготовка к этому главному? — спрашивает Эдвин, не отрывая от меня пытливого взгляда. — И в то, что существуют некие книги судьбы, в которых так прямо и отмечено: Боб — Мэри, Крис — Лорен? Эдвин — Кэтлин… — полушепотом прибавляет он, опуская глаза.

В первую секунду мне кажется, что последние два слова мне послышались или что я сама мысленно произнесла их, а Эдвин сказал что-то совсем иное. Потом с ошеломительной ясностью вдруг сознаю, что ничего не выдумала, и от растерянности, даже отчасти страха подаюсь вперед и усмехаюсь.

Когда Эдвин останавливает взгляд на моих губах и озадаченно сдвигает брови, до меня доходит, что, забыв о запрете на улыбки и смех, я допустила роковую ошибку. Замираю, ожидая под звучный стук собственного сердца, что последует дальше.

Эдвин долго смотрит на меня, сильнее хмурится, качает головой, словно тоже думает, будто моя усмешка ему привиделась, и его лицо вдруг делается устало-доверчивым, а во взгляде отражается вопрос и надежда.

— Послушайте, вы мне очень сильно напоминаете женщину, которую я, может по глупости, считаю той самой… уготованной мне судьбой.

Сижу ни жива ни мертва и не издаю ни звука.

— Может, она ваша сестра? — с мольбой спрашивает Эдвин. — Может, вы в состоянии помочь мне найти ее?..

— Мм… — Качаю головой, вновь мечтая исчезнуть отсюда, но, боюсь, мне не хватит сил и для того, чтоб хотя бы подняться со стула.

— Вы не представляете, насколько это важно, — бормочет Эдвин, и в его глазах вспыхивают те самые, так прочно засевшие в моей памяти серебряные звездочки, но теперь они мерцают не радостно, а с тревогой, почти с болью.

Сглатываю, смачивая пересохшее горло. С полминуты раздумываю, что ответить.

— Нет, вряд ли я смогу помочь… У меня… нет сестер. И потом… — Спотыкаюсь и умолкаю.

— А двоюродные? Двоюродные сестры есть?

— Нет.

Эдвин качает головой.

— Она тоже из Лос-Анджелеса, примерно ваша ровесница и, думаю, такого же роста. Но другая по складу характера, с другими манерами, — взволнованно произносит он. — Нередко улыбается, и от этой по-детски светлой улыбки все кругом будто преображается… Она живая, естественная, со звонким голосом… И такими глазами, каких не бывает ни у актрис, ни у первых в мире красавиц. Я никогда, ни у кого больше не видел таких глаз. В них синь моря и ласковость бездонного летнего неба… — Он извинительно улыбается. — Скажете, мои речи напыщенны?

Я молчу, будто набрала в рот воды.

— Поверьте, они идут от самого сердца, — говорит Эдвин, прижимая руку к груди. Он на секунду замирает, слегка хмурится и качает головой. — Только не подумайте, будто я противопоставляю ее вам. Вы прекрасны по-своему, и где-то на земле есть мужчина, для которого и вы затмите весь белый свет… Может, я тоже потерял бы из-за вас голову, но… — Снова виноватая улыбка. — Моей голове никогда не будет покоя из-за нее, Кэтлин… У вас даже имена похожи… — бормочет он, глядя в тарелку.

Я сижу по-прежнему молча и чувствую себя одновременно самой счастливой и самой несчастной. Какого черта я пошла на поводу у Мэгги?! Почему не рванула к Эдвину, когда увидела его у гостиницы, ни о чем не задумываясь, не взвешивая и не подстраховываясь? Почему не почувствовала, что и в его сердце еще горит такое же, как у меня, внезапно вспыхнувшее и преодолевшее столько испытаний чувство?

— Мой лучший друг называет меня кретином, — говорит Эдвин тихим усталым голосом. — Твердит: проверься у психиатра. А я убежден, что жить можно только так. Если норма противоположность тому, как веду себя я, тогда, по-моему, ничто не имеет смысла.

Теперь он будто говорит сам с собой, потому что на меня почти не смотрит. Такое чувство, что все эти годы ему не попадалось для этого разговора подходящего собеседника, а теперь наступил предел, к тому же подвернулась дама, напоминающая Кэтлин, и он больше не в силах держать все в себе.

— Мы познакомились случайно, три года назад…

Слушать невероятную историю, одно из главных действующих лиц в которой ты, и сидеть истуканом, когда внутри кружит буран, испытание посерьезнее выпускных экзаменов или собеседования в конторе, куда ты жаждешь устроиться. Эдвин рассказывает с чувством, и в каждом его признании я узнаю отражение того, что пережила в тот день сама. Разве подобное возможно?

— Я немного схитрил, — говорит Эдвин, теребя в руках салфетку. — Потому что вдруг подумал: а что если в небесной канцелярии — или, бог его знает, как это называется — произойдет небольшой сбой? И отправил по записке не в одну гостиницу, а в целых тридцать.

— Что?! — вырывается у меня.

— Я послал курьеров в тридцать нью-йоркских отелей, — повторяет Эдвин. — И был уверен, что Кэтлин получит сообщение. Увы… — Он трет лоб с небольшими залысинами. — Некий сбой все же произошел. Она не приехала или не поняла, где я назначаю встречу. Я проторчал в аэропорту полтора часа. Но так и не дождался ее…

Мое сознание будто разделилось на не связанные друг с другом половины. В одной стучит мысль: сейчас же расскажи ему правду. В другой в сотый раз проигрываются события того дня в Нью-Йорке, когда я так спешила на свидание, но была вынуждена улаживать чужие проблемы.

Полтора часа! Он ждал целых полтора часа. Значит, приди я пятью минутами раньше, мы, наверное, все эти годы были бы вместе. Задумываюсь о том, что мое счастье украли какие-то пять минут, и внутренне вся дрожу.

— Я приезжал в этот бар каждый день в течение целой недели, — рассказывает Эдвин. — Из-за того что приходилось отпрашиваться, чуть не потерял работу. — Он с печальной улыбкой взмахивает рукой. — Да и черт бы с ней, только все было напрасно. Я искал ее всюду, при каждом удобном случае летал в Лос-Анджелес, даже пытался составить себе список всех живущих в Лос-Анджелесе женщин с именем Кэтлин, чтобы поочередно обзвонить их всех, но, оказалось, таких здесь слишком много, к тому же каждый год это число меняется: кто-то рождается, кто-то переселяется, кто-то умирает. О той, своей Кэтлин, я знал лишь то, что она работает в «Сакс Пятая авеню», но там я ее не нашел, а другая продавщица из отдела косметики, когда я пришел и спросил про Кэтлин, сказала, что никаких Кэтлин не знает, и отказалась отвечать на прочие вопросы. Точнее, просто замолчала и сделала вид, что меня нет.

Клэр! — думаю я, готовая в эту минуту придушить стерву собственными руками.

Эдвин вздыхает.

— Элисон этого всего не вынесла. Но я чувствую, что мы должны были расстаться.

У меня начинает так сильно кружиться голова, что я, боясь шлепнуться со стула, хватаюсь за стол и переворачиваю тарелку, которая задевает бокал. Он наклоняется, и мне на руку выплескивается вино.

Я не совсем понимаю, что происходит. Вижу, что Эдвин успевает поймать бокал и ставит его на место, но из-за шума в ушах почти не слышу прочих звуков. Возникающий будто из-под пола официант берет тарелку с вывалившейся на стол пестрой кучи и произносит:

— Ничего страшного.

Эдвин прикасается к моей руке и что-то негромко говорит. Смотрю на него, широко раскрыв глаза и не помня о том, что он их видеть не может.

— Снимите перчатку! — почти кричит Эдвин, очевидно догадавшись, что мне не разобрать его слов.

Послушно киваю, смотрю на руку, обтянутую насквозь мокрой потемневшей тканью, стягиваю перчатку и только тут вспоминаю, что именно на этой ладони у меня шрамчик. Испуганно сжимаю руку в кулак, с ужасом смотрю на Эдвина и спрашиваю себя, почему победила не та половина сознания, которая требовала: сию секунду откройся!

Надо что-то предпринять. Исчезнуть отсюда. Объяснимся потом. Кашляю и, не глядя на часы, хрипло говорю:

— Ой, я же совсем забыла вас предупредить. У меня кое-какие дела. Я должна идти.

— Вы так и не поели… — голосом, в котором до боли отчетливо звучит желание задержать меня, произносит Эдвин. — Может, закажем чего-нибудь еще и вы хотя бы полчасика…

— Нет-нет! — восклицаю я, вскакивая с поспешностью, совсем не типичной для несуществующей Кэти Хайленд. — Я пойду… а то опоздаю.

— Мы еще встретимся?! — кричит Эдвин, когда я уже почти бегу к выходу.

— Нет! — бросаю я через плечо, не поворачивая головы.

Выскакивая из ресторана, я в прямом смысле перехожу на бег. Как это смотрится со стороны — дамочка с претензией на экстравагантность, в одной перчатке и несется как ветер, — мне совершенно безразлично. Пролетаю по вестибюлю, выбегаю на улицу, останавливаюсь, перевожу дыхание, оборачиваюсь и несколько мгновений не мигая смотрю на двери гостиницы. Эдвина нет. Он не пустился за мной вдогонку. И не может видеть меня из ресторана — окна смотрят в другую сторону. Выжидаю еще какое-то время, на всякий случай осматриваюсь, пересекаю дорогу и суетливо вхожу в бар, где по моей просьбе меня все это время ждет Мэгги.

Шумно сажусь на стул напротив и, не заботясь о том, наблюдают ли за нами со стороны, сдергиваю с головы осточертевшую шляпу.

— Мэг! Ты не представляешь, просто не представляешь!.. — Суматошными движениями поправляю волосы, сдергиваю очки, кладу их на край стола рядом со шляпой и окидываю и то и другое враждебным взглядом. — Чтобы я еще хоть когда-нибудь! Да ни за что на свете!

Мэгги кивает на мои руки.

— Где вторая перчатка?

— А черт! — Морщусь. — Наверное, я оставила ее там. Ну и бог с ней! Послушай… — Наклоняюсь над столом, хватаю подругу за руки и сжимаю их с такой силой, что она вскрикивает.

— Эй, полегче!

Мэгги высвобождает руки, а я взахлеб принимаюсь рассказывать:

— Представляешь, он не только помнит, но и ищет меня, даже порвал с какой-то там Элисон!

Мэгги переводит взгляд куда-то за мою спину, и выражение ее лица странно меняется, но я не обращаю на это внимания. Во мне все дрожит и клокочет, я чувствую необходимость сию секунду выложить все, что произошло, чтобы впечатления не задушили меня.

— Он верит, как дурак верит…

— Дурак! Очень верно подмечено! — гремит над моим плечом мужской голос.

Я умолкаю больше от того, что в легких недостаточно воздуха, и еще не понимаю, в чем дело. Но мгновение спустя воспроизвожу, что услышала, и в ужасе застываю.

Мэгги смотрит то поверх моего плеча, то на меня и выглядит такой растерянной, какой я, честное слово, не видела ее ни разу в жизни.

Надо повернуть голову, но моя шея будто закостенела. Вокруг галдят и смеются, а наш столик будто выпал из реальности и на минуту попал в зону полного беззвучия и неподвижности.

Мэгги первой приходит в себя.

— Присаживайтесь, — предлагает она, выдвигая свободный стул.

— Спасибо, я постою. — Эдвин делает два шага вперед и оказывается прямо передо мной.

Смотрю сначала на его брюки, потом на темно-лиловую рубашку. Одна пуговка, вторая, третья… Моя отяжелевшая голова поднимается так медленно, что кажется, будто его лица я больше никогда не увижу.

— Ты забыла, — чудовищно спокойным голосом говорит он, когда я наконец перевожу взгляд на его глаза. В них больше нет звездочек и отражается лишь боль и холодная злоба. Он кладет на стол передо мной мокрую перчатку. — Может, еще пригодится.

Я не знаю, что говорить. Мэгги, стремясь спасти положение, смеется, словно услышала шутку.

— Ребята, давайте успокоимся. Эдвин, ты нас неправильно понял. Кэтлин всего лишь хотела…

— Я правильно ее понял, — резко и сухо говорит он, засовывая руки в карманы и становясь бесконечно далеким. Мне кажется, я медленно умираю. — Удачи, — небрежно произносит он. — Вам обеим.

Я вскакиваю с места, еще не зная, что намереваюсь предпринять, но Эдвин уже широкими торопливыми шагами идет к выходу. Вытираю с глаз слезы и устремляюсь вслед за ним, но Мэгги меня удерживает.

— Оставь его. Прежде чем объясняться, вам обоим надо прийти в себя.

— Прийти в себя?! — трясясь от негодования, кричу я. — Да что ты в этом понимаешь?!

На меня вдруг наваливается беспомощность и слабость, и я, закрывая лицо руками, опускаюсь на место и ложусь головой и грудью на стол. Мне так плохо, что я не могу даже толком поплакать.

Мэгги принимается гладить меня по голове.

— Не убивайся ты так, ну пожалуйста. Вот увидишь, он как миленький выслушает тебя, поймет и вы наконец сойдетесь. Иначе не может быть. Вы правда созданы друг для друга и доказали это — себе и всем остальным, в том числе и мне.

Я не желаю ее слушать и принимать эти жалкие утешения. В душе монреальская стужа, в затылок бьет праздное барное многоголосие, лицо сковано не то ужасом, не то сокрушительной силы раскаянием, не то предельным отчаянием.

— А знаешь, я теперь тоже верю в судьбу, — с неуместной мечтательностью говорит Мэгги. — Даже вдруг подумала: не завязать ли мне и с Фэрроу, и с Миллером? Чтобы дождаться и встретить своего единственного очистившейся и обновленной? А? — Она пошлепывает меня по плечу.

Я с неизвестно откуда взявшейся силой рывком поднимаю голову.

— Как ты можешь настолько умиротворенно рассуждать бог знает о чем? — Резко распрямляю спину, брезгливо стягиваю с руки треклятую вторую перчатку, бросаю ее вместе с первой на пол и приковываю к Мэгги исполненный ослепляющей злобы взгляд.

— Не бог знает о чем, а о моем счастье, — оправдывается она.

— Испортила жизнь мне и тут же не моргнув глазом принялась строить планы о том, как самой заполучить счастье, да?

Мэгги ахает и округляет глаза.

— Да ты что?!

— Это ты, ты заставила меня рядиться в эти жуткие развратные платья! — будто в истерике кричу я, не в состоянии управлять собой.

— Замолчи! — Мэгги шлепает по столу рукой.

Я вдруг сознаю, что несу полный бред, и замираю.

— Нисколько они не развратные! — звонко произносит Мэгги, наклоняясь ко мне. — И никому я не портила жизнь, а хотела как лучше! Думала, я помогаю, жертвовала своим временем, отношениями с клиентами…

Я пытаюсь взять ее за руку, чтобы, когда она замолчит, забрать свои слова обратно и попросить прощения, но Мэгги отталкивает мою руку, хватает сумку и выскакивает из-за стола.

— Я говорила тебе: давай лучше встретимся в другом месте, а то он, не дай бог, нас раскусит, — говорит она, тыча в меня пальцем, — но ты заявила, что тебе будет необходимо тут же все рассказать, не помнишь?

— Помню, — бормочу я, чувствуя себя жалкой, кругом виноватой и беспредельно несчастной.

— Да, может, мой план был и не идеальным, но ты могла не принимать его, а действовать по-своему! — обвинительным тоном кричит Мэг. — Я старалась, потому что мне небезразлично, как сложится судьба моей подруги, а она, видите ли, считает, что я умышленно порчу ей жизнь! Раз так, давай пойдем разными дорогами. — Она резко поворачивается и, стуча каблучками, тоже идет к выходу.

Я бросаюсь вслед за ней и хватаю ее за футболку.

— Мэг! Умоляю, хоть ты не бросай меня…

Мэгги останавливается, медленно поворачивается, мы несколько мгновений смотрим друг другу в наполненные влагой глаза и обнимаемся. Я рыдаю у нее на груди, окунаясь с головой в свое горе.

— Ну перестань, ну не надо… — бормочет Мэгги, сама всхлипывая.

Обнявшись, мы возвращаемся к столику. Народу в баре битком, но на столе остались наши бокалы, моя сумка, очки и шляпа, а на полу лежат несчастные, по сути ни в чем не повинные перчатки, отодвинут и третий стул, поэтому кажется, что тут сидит целая компания, отлучившаяся к стойке или в туалет, и столик не поспешили занять.

— Выпей хоть пару глоточков, — ласково бормочет Мэгги, придвигая ко мне бокал, который принесли еще до моего появления. Я до него так и не дотронулась. — И станет полегче. Завтра позвонишь Эдвину прямо с утра, и вы встретитесь еще раз. Все будет хорошо, — произносит она таким тоном, будто другой возможности даже не допускает. — Ведь правда же?

Вытираю глаза, беру бокал и киваю.

— Правда.