Тампа

ГЛАВА 13

Джек сломался и это было не изменить, хотя через пару недель его плаксивый безучастный тон, слава богу, исчез. Десять дней он не появлялся в школе. В конце уроков на второй неделе его отсутствия телефон в моей сумочке завибрировал.

«Я дома», — сказал Джек. — «В доме отца. Я тут один. Пожалуйста, приходи».

Это приглашение звучало так прекрасно, что казалось ловушкой, но либидо перевесило подозрения. У меня начала съезжать крыша, весь урок я пыталась угадать, какое белье одето на мальчиках, когда те вставали из-за парт, чтобы пойти к доске читать вслух.

Я обнаружила Джека лежащим на кровати, уставившись в потолок, заложив руки за голову. Я почувствовала, что воссоединение разочаровывает меня — задним умом я ждала, что после стольких дней воздержания он бросится на меня и начнет страстно целовать. Пожалуй, если бы он с облегчением расплакался от возможности снова прикасаться ко мне, я бы не возражала против того, чтобы его слезы капали на меня во время совокупления. Вместо этого он едва моргнул, когда мое лицо оказалось в поле его зрения. Я легла рядом и запустила руку ему под футболку, поглаживая его грудь.

Его настрой явно не располагал к единению. «Моя жизнь кончена», — заявил он с чрезмерно драматической ноткой в голосе. «Мама сказала, я могу остаться в городе с ее знакомыми — семьей Райанов, и закончить этот год в школе Джефферсона, но после этого она заберет меня в Кристал-Спрингс, там я пойду в старшую школу. Я больше никогда не увижу тебя. Я даже не буду ходить в старшую школу вместе со своими друзьями». Он выдержал небольшую паузу, а потом закрыл лицо руками, будто последний факт ужасал его больше всего. «Лучше бы я умер».

Я поняла, что если собираюсь получить хоть какое-то удовлетворение от этой встречи, то нужно прямо сейчас выдвинуть повестку: трансмутация страдания через исцеление сексом.

Встав перед ним на колени, я подняла его футболку и стала целовать его тело, делая языком длинные теплые дорожки от верха живота до груди. «Твое тело не хочет, чтобы ты умирал, Джек», — сказала я. «Только твой разум. Тебе нужно разделить эти вещи. Живи в своем теле, а не в своей голове». С этими словами я начала целовать его шею, иногда опуская бедра так, чтобы слегка надавить на его промежность. Он ответил — я почувствовала эрекцию, хотя, казалось, остальное тело пыталось бороться с ней. «Расстояние — не беда», — соврала я, стягивая блузку и расстегивая бюстгальтер. Я погладила его лоб и материнским жестом предложила свою грудь. Он начал сосать мою грудь, закрыв глаза, чтобы вложить в этот процесс все свое отчаяние, всю боль, от которых он хотел избавиться, принимая этот наркотик. «И у тебя тут же появятся новые друзья. Все будет хорошо».

Он, точно в гипнотическом трансе, продолжал сосать, — сначала одну грудь, потом вторую. Его брови нерешительно поднялись; он облизал губы и задумчиво поглядел в потолок, точно сомелье, вслепую оценивающий старинное изысканное вино. Вдруг внутри него словно что-то переключилось: он сел, резким движением стянул с себя штаны, развернул меня спиной и вошел в меня. Слава богу, — подумала я с приливом оптимизма, — худшее позади. Секс был невероятно хорош, движения его бедер были неумолимо сильны. Когда он кончал, это было завершающим катарсисом всего процесса; я потянула его обратно на кровать и всем телом обвилась вокруг него. «Это было что-то», — прошептала я, вдыхая светлый буйный запах, заполняющий комнату. Он быстро дышал, грудь высоко поднималась и опускалась. Я ждала что он успокоится через минуту, но этого не произошло — хотя мы лежали совершенно неподвижно, его грудь вздымалась, будто он бежал спринт, оставаясь на месте.

«Мы убили моего отца», — наконец произнес он.

«Разумеется нет!» — воскликнула я. Какая контрпродуктивная и вредная для него мысль. Прижав губы к его голове, как бы для того, чтобы слова шли прямиком в его мозг, я попыталась вразумить его. «Джек», — проговорила я, — «Твоего отца убил сердечный приступ. Это трагично, но в конечном счете все будет замечательно».

В действительности, удача подарила нам прекрасную возможность, а именно — этот дом. Как законный опекун Джека, его мать собиралась управлять собственностью, чтобы гарантировать ее сохранность для сына; братья Бака утверждали, что он хотел направить вырученные от продажи дома деньги на уход за своей больной матерью, и по этому поводу заключил с ними устное соглашение. Судебные разбирательства займут месяцы, может даже год или два, в течение которых дом будет ничьим, и мы с Джеком сможем встречаться тут, когда позволит время, несмотря на то, что у него теперь часто портилось настроение от воспоминаний, которые вызывал дом. «Нам нужно найти какое-то другие место», — настоятельно заявил он. — «Где угодно, мне без разницы». Я согласилась, отчасти потому что каждый раз ездить сюда так далеко из города — непрактично. Вдоль одной из главных дорог города располагалась целя серия медицинских центров, подъездные пути к которым переплетались друг с другом, как звенья цепи. После закрытия их стоянки всегда оставались уставленными автомобилями и совершенно безлюдными, без малейшего трафика. Ни одна проезжающая машина не беспокоила нас посреди этой пустоты.

И все же ситуация оставалась далекой от идеала. Иногда она становилась адски невыносимой. Вначале это была световая реклама на щитах, гласящая о прелестях акушерских услуг и занятиях по возвращению фертильности. Их разноцветные сияющие огни вокруг нас формировали несовершенной формы пентаграммы; будто в ритуальной церемонии вуду, они грозились объединить свои тотемические силы медицинского чуда и сокрушить усилия, прилагаемые мной к тому, чтобы не забеременеть. Другим кошмарным аспектом были жара и насекомые. Мы не могли включить мотор, чтобы использовать кондиционер, так как охранник подошел бы к работающей машине. Поэтому мы боролись с приближающейся летней влажностью, конденсирующейся на кожаных сиденьях. Когда внутри становилось совсем уж невыносимо, нам приходилось открывать окна, и тогда каждый комар с прилегающих искусственных прудов устремлялся на соленый запах нашей крови. Одним вечером мы оставили открытыми только передние окна, а затем занялись сексом на заднем сиденье. К тому моменту, когда Джек достиг оргазма, насекомые вились в салоне уже такой плотной тучей, что на мгновение я оцепенела, готовая увидеть, как она примет форму лица Бака с мстительной усмешкой, но боль вернула меня к действительности. Внезапно я ощутила, как их жала вонзаются в самые чувствительные места моего тела. До этого момента наше сознание было настолько поглощено сексом, что мы не осознавали всей серьезности ситуации. Джек выпрыгнул из машины как есть — нагишом, и я не могла его за это винить, хотя и готова была прибить за такое безрассудство.

«Тут есть камеры видеонаблюдения», — прошипела я через открытую дверь, не высовываясь из салона. «Лезь обратно!» Но вместо того, чтобы выполнить это, он схватил из салона свою одежду и стал одеваться снаружи, оставив меня наедине с насекомыми.

Но главным разочарованием этих встреч оказалось вовсе не их место. Джек казался отстраненным от процесса секса, будто выполнял заученную привычную работу. Была какая-то сдавленность во всех его действиях, будто он делал это против своей воли. Его толчки становились все сильнее и сильнее, он как бы пытался ощутить что-то, но каждый раз терпел неудачу, хотел выразить те чувства, которые не мог описать словами, и даже не вполне был способен понять. «Знаешь…» — часто начинал он, но когда я переспрашивала, что он хотел сказать, он лишь легонько качал головой. «Забудь», — был ответ, и его глаза становились пустыми.

Я с нетерпением ждала лета, надеясь что оно окажет на него благотворное влияние. Последним разделом по английскому в этом году был анализ «Убить пересмешника», это позволило мне сделать паузу. Мне не хотелось подвергать Джека опасности встать на кривую дорожку к чистосердечному признанию под влиянием проповедей о морали и правосудии. Во время третьего урока я постаралась сделать все, чтобы отвести разговор подальше от основной темы. «А если бы мы сегодня стали снимать ремейк, кого бы вы, ребята, выбрали на роль Бу Редли?»

«Лысого кого-нибудь», — ответила Марисса. Все остальные, кроме Джека, согласно закивали.

Но и летние каникулы не принесли ожидаемого результата: он оставался по-прежнему хмурым. Джека нужно было заменить в кратчайшие сроки, но на этом пути вставали непреодолимые преграды. Первым делом, виной тому было мое либидо. Мысль о трехмесячном выживании на сухом пайке, пока осенью не выпадет возможность найти преемника Джеку, вызывала глубокий внутренний протест. Моменты флирта во время работы замещающим учителем, которые когда-то так поддерживали меня на плаву, — будь то небрежное потрепывание по плечу ученика, жалующегося на стресс, или поздравительное объятие в честь принятия в ряды Национального общества почета, — после года с Джеком казались жалкими сухими крохами. Второе — назойливая боязнь, отчасти паранойя, убеждающая меня держать Джека полностью под контролем, пока не станет ясно, что полиция не вернется с расследованием всех обстоятельств смерти его отца. Насколько мне было известно, никаких подозрений у них не имелось. Но что, если кто-то вдруг видел мою отъезжающую машину, и вдруг почувствует необходимым об этом заявить? Разрыв, скорее всего, будет подобен напалму для находящейся в нестабильности психики Джека и под воздействием эмоций после моего демарша, при появлении новых вопросов об обстоятельствах смерти его отца, он вполне мог выпустить шипы.

В процессе подготовки к осеннему переезду к матери Джек проводил неделю у Райанов, неделю — в Кристал-Спрингс. Из-за этого наши совместные вылазки стали происходить от случая к случаю и мне пришлось запастись изрядным терпением, чтобы переносить сумрачный настрой Джека, сопровождавший его болезненное принятие расставания. Смерть отца сделал его взрослее, отчего я стала получить с ним куда меньше удовлетворения. Впрочем, каждый раз, когда он возвращался от матери, накопив сдерживаемое желание, у меня начинались несколько стоящих недель, в течение которых страсть застилала его глаза, защищая от неутешительных мыслей. Я тут же хватала его в свои хищные объятия. Это был совершенно необходимый оборонительный прием. Останавливаясь, чтобы спросить о том, удобно ли ему, или хочет ли он чего, я лишь давала ему возможность вести себя пассивно-агрессивно: мне было несложно представить, как вместо ответа он пожимает плечами и устремляет взгляд в неопределенную даль, ожидая что я остановлюсь, обниму его и начну вытягивать из него, что же его беспокоит, а потом начнется длинный унылый разговор исключительно о нем и его многочисленных обидах. Я никоим образом не собиралась допускать такую скуку. Вместо этого, каждый раз когда мы встречались, я оседлывала его с мастурбаторной энергией, позволяя ему двигаться внутри меня с довольно вялой устойчивостью, пока не кончала, а потом соскальзывала с него, наградив коротким поцелуем, и уходила. Часто было очевидно, что он ни на грамм не приблизится к оргазму, сколько бы мы не продолжали. И все же, это было лучше чем ничего, до тех пор пока я не найду нового поклонника. Я уже несколько раз прокрутила в голове наш будущий последний разговор: сочувственная осанка, рука, мягко положенная на голову и заботливо обвивающая его шею. Я бы тепло сказала ему, что понимаю, как сильно напоминаю ему о трагической смерти отца и, чтобы оставить этот эпизод позади, он должен оставить позади меня. И поэтому нам нужно прекратить видеться друг с другом. Я даже убедила себя, что Джек уже понял и принял это в глубине души, — в конце концов, я так и не вернула ему секретный телефон, а он ни разу не упомянул о нем. Теперь я настаивала на таксофонах, и он звонил мне с автозаправок и стоянок Макдональдс. Для этого я каждую неделю снабжала его целой кипой четвертаков.

Отсутствие школьных занятий во время каникул, вкупе с новым ночным графиком Форда, делало эти летние дни невыносимо длинными. Кое-как мне удалось приспособиться к расписанию Форда: ложась как можно позже, я просыпала всю первую половину дня, вместо того чтобы проводить ее вместе с ним. Пока он был дома, я не могла сбросить с себя постоянное гнетущее чувство тяжести. Зато ночью и в предрассветные часы, когда его не было, я могла свободно витать в порнографических дремах, воображая, что принесет мне осенний семестр. С Фордом я завязла в рутине ежедневного пробуждения, завтрака в 3 или 4 часа пополудни, посещения спортзала, где он все время смотрел на меня с глубоко довольным выражением, говорящим «Эта куколка — моя собственность». Независимо от того, куда бы я не направилась — на растяжку или силовые упражнения — я постоянно чувствовала на себе его взгляд. Ему даже нравилось, когда другие мужчины смотрели на меня или подходили ко мне. Едва стоило кому-то из них обратиться ко мне, как я могла быть уверена, что через считанные секунды лапы Форда коснутся моего зада, ущипывая или шлепая его. При этом его лицо расползалось в дебильной самодовольной ухмылке, когда желавший познакомиться поспешно линял прочь. Форду нравилось принимать душ дома, но я настаивала на том, чтобы делать это здесь, в раздельных душевых. Так мне удавалось избежать его мыльных хватаний. Мы возвращались домой, обратно к мучительной вечерней скуке. Чтобы хоть как-то потратить эти часы, я начала готовить на ужин самые сложные блюда, какие могла отыскать. И когда Форд наконец убирался на работу, я оставалась в состоянии доведенной до изнеможения хозяйки, с облегчением проводившей прочь гостей, целую неделю злоупотреблявших ее гостеприимством.

Эта обстановка привела к тому, что я начала хвататься за каждую общественно-полезную работу, какой занудной бы она не была. Я посещала заседания школьного руководства, собрания ассоциации родителей и учителей, даже день рождения Джанет. Последний проходил в небольшом мини-маркете, в баре под вывеской «Еноты». Около скромной стойки располагалось караоке и несколько аркадных игр. Единственными гостями были: миссис Паченко, мистер Селлерс и я. Джанет понесло почти сразу — возможно, она уже успела поднабрать на парковке.

«Почему ты не заведешь себе жену?» — требовательно вопросила она Селлерса уже менее чем через час. Миссис Паченко, кажется, начали подводить нервы, особенно это стало заметно после серии оскорбительных комментариев именинницы о размерах половых органов администрации. «Там точно мелкий хреник», — громко объявила Джанет о параметрах замдиректора Розена. — «Это видно даже по тому, как он ходит». В приглушенном свете бара лицо миссис Паченко приобрело потерянное и озадаченное выражение, как у недалекого ребенка, столкнувшегося с тем, что две части головоломки у него в руках никак не желают складываться воедино.

«Миссис Паченко», — мягко обратилась я к ней, пытаясь взять на себя роль отвлекателя от сквернословия. — «Не могу поверить, что за все время так и не узнала вашего имени».

Она сделала затяжной глоток содовой. «Элеонора. Но я вообще-то предпочитаю миссис Паченко».

Я кивнула, намеренно сжимая сфинктер, чтобы не отвести глаза в отвращении. «И чем же занимается мистер Паченко?»

Она чуть качнула головой, показывая что это был не самый подходящий вопрос. Я предприняла вторую попытку, схитрив на этот раз.

«Где вы живете?»

«Блумингдейл Грин», — ответила она. Это был первый ответ, в котором прозвучало что-то от гордости или одобрения.

«О», — кивнула я. — «Отличный район. Спокойный.»

«Мог бы быть и немного более спокойным», — сказала она. Тут Джанет отпустила еще одну порцию ругани и миссис Паченко встала чтобы уйти.

«С днем рождения», — произнесла она с нервной улыбкой. — «Думаю, мне нужно домой, к сыну». С этими словами она повернулась и направилась к двери так скоро, что со стороны могло показаться будто она почти бежит.

«Хорошая женщина», — сказала нам Джанет. — «Будет помогать мне снова в следующем году. Но с мальчишкой своим она чересчур носится».

Я все больше и больше зацикливалась на перспективе возвращения в школу и тех прелестях, которые оно сулит в первый же день. Часто, когда Форда не было, я проводила ночи напролет в сети, смотря порно с подростками и мысленно собирая из отдельных фотографий идеального ученика. Своими небрежными замечаниями о том как быстро пролетело лето другие учителя, с которыми я виделась на подготовительных встречах, давали мне волю день ото дня выживать в игре под названием «Ожидание». Я попыталась вдохнуть жизнь в наши мертвые отношения с Джеком, которые можно было бы описать как бесстрастные. Впрочем, было в этом и свое маленькое удовольствие: моим любимым сюжетом было, смотря только на тело, но не на лицо, представить его мальчиком, лежащим на обочине дороги после того как его сбила машина, и последнюю искру жизни он хочет направить на то, чтобы потерять со мной невинность. Периферийным зрением я отмечала признаки раненного в его позе — ссутуленные плечи, сощуренные глаза, — как будто удовольствие и страдание боролись в нем наравне. Все это теперь обретало смысл. Только идя на такие ухищрения с изобретением подобных фаталистических и недолговечных сценариев для нашего секса, я могла убедить себя, что протяну до августа без того, чтобы пойти искать в супермаркете или торговом центре непроверенного, необработанного мальчика, который может погубить меня.

Но финальное испытание моей воли случилось за две недели до начала школы. Форд захотел взять недельный отпуск и провести его в одном из пляжных домов, принадлежавших его отцу. «Может, Билл и Шелли поедут с нами?» — сделала я попытку. Хотя они мне и не нравились, парное путешествие было все же лучше, чем перспектива остаться в изоляции с Фордом. Но, разумеется, он знал чего хочет.

Его лицо расплылось в очаровывающую улыбку сюрприза. «Ах ты светский мотылек», — поддразнил он меня, счастливый, что я попросила об этом. «Рад, что ты к ним подобрела. Но уж нет. Это только для нас двоих. Начнется школа, и я опять тебя почти не буду видеть до следующего лета». Я покачала головой, показывая что он преувеличивает, но внутри я порадовалась прозвучавшей перспективе. Значит, он сам осознает, что с началом учебного года все, что касается меня — присутствие дома, мое внимание, — резко оскудеют. Это чувство достигнутой цели дало мне смелость на последнюю авантюру среди летней тоски.

Невероятно, но я зашла так далеко, что даже назвала бы эту неделю величайшим успехом нашего брака, — вероятно, от мысли о том, что совсем скоро меня ожидает встреча с юношами, которые будут приветствовать и сопровождать меня каждое утро и в течение дня кроме вечерней беседы на веранде под парами коньяка, после которой мы отправимся домой. В темноте я чувствовала, что взгляд Форда все так же устремлен на меня в замешательстве. Затем он отвел глаза вдаль. Это был взгляд неудавшегося примирения. Он пытался понять, как наша жизнь может казаться такой идеальной со стороны, а реальность быть настолько иной. Я почти кожей чувствовала, что он хочет высказаться, но Форд тем и отличался, что крайне редко выказывал свое разочарование. Однако спустя пару стаканов барьер все же рухнул. «Я думал, что все изменится, когда ты начнешь преподавать», — выдавил он. Темнота усиливалась почти механическим скрежетом цикад, раздававшимся со всех сторон. Они, казалось, были заинтересованными зрителями и подзуживали его продолжать. «Что ты станешь счастливее», — закончил он.

«Я стала счастливее», — возразила я. «Это какой-то вечно занятый, отстраненный вид счастья».

Я с беспокойством ожидала что он скажет дальше, но продолжения не последовало. Он встал и вышел, оставив меня одну сидеть на веранде, овеваемой теплым ветерком под шум недалекого океана, и мечтать окунуться в его волны нагишом вместе с восьмиклассником, которого я скоро собиралась вычеркнуть из своей жизни. Разреженный лунный свет обращал окружающее пространство в подобие иллюзии. Я почти наяву представляла нас двоих, плещущихся вдалеке в волнах. Наши головы то скрываются, то поднимаются над водой, а тела беззаботно сплетаются в лоне океана.

Когда я наконец пошла в постель, Форд уже улегся и притворился решительно готовым уснуть. В такие моменты, когда он мог, как бы в шутку, задать вопрос, а затем показать, что ответ его совсем не интересует, я думала: не подозревает ли он кое-что большее, чем подает вид. Казалось, он каждый раз решал, что нельзя допускать того, чтобы его заключение имело что-то общее с истиной и предпочитал ощущение гармонии знанию правды.

Я легла как можно дальше от него и уснула. Мне приснился первый день школьных занятий. Я вхожу в класс со звонком, на мне надет только шелковый халат. За каждой партой сидят мальчики, они встают и толпой поднимают меня на руки, ощупывая каждый сантиметр моего тела своими пальцами, словно по мне ползет гигантская сороконожка.

Я проснулась, задыхаясь. Уже наступило утро. Голова Форда была в паре дюймов от моей. Потребовалось некоторое время, пока я заметила, что его руки лежат у меня на груди, как будто на панели управления. Он одарил меня улыбкой, которая не исчезла даже после того, как мое лицо невольно исказилось от замешательства и испуга. «Тебе что-то снилось», — произнес он. — «Чувствуешь себя развратно, детка?»