Тампа

ГЛАВА 14

Робкое поведение и незаметность в классе никак не могли выдать скрытых извращений потенциального заместителя Джека, именно поэтому сначала я полностью упустила его из вида и предприняла неудачную попытку с мальчиком по имени Коннор. Это было моей ошибкой с самого первого дня. Я начинала каждый урок с простой улыбки — возможно, моя робкая надежда проявится. Затем осматривала класс, ища во встречных взглядах многообещающую сдержанность. Вначале Коннор показался мне идеальным — он был тихим, старательным, хотя и не исключительно умным. Казалось, друзей у него немного, но он ищет любого общения.

В понедельник второй недели, протосковав и профантазировав все выходные, я попросила его остаться ненадолго после уроков. Мне удалось сохранить за собой свой передвижной класс, несмотря на то, что Розен то и дело предлагал аудиторию в основном здании. Я же стояла на том, что люблю недостатки своего места: «Как будто это школа из одной комнатушки», — говорила я. — «Когда я была девочкой, я всегда играла в учительницу времен первооткрывателей». Ему чрезвычайно понравилась эта ложь. Кажется, его прапрабабушка председательствовала в такой однокомнатной школе. Он начал рассказывать мне длинную историю об этом, а я в это время задумалась, представляя, что напеваю «Знамя, усыпанное звездами»[13] с членом школьника во рту.

У меня и в мыслях не было, что с новым мальчиком все пойдет не так, как с Джеком. Вместо этого, мне казалось, что в прошлом году я проторила путь, по которому будут послушно следовать все последующие кандидаты. Приближались выходные и Джек собирался сесть на автобус из Кристал-Спрингс и провести в доме отца пятницу и субботу под предлогом встречи с друзьями. Если бы я могла знать, что наш депрессивный секс будет лишь одной из строчек меню, а не единственной возможностью переспать с юным партнером, атмосфера не казалась бы такой удушливо свинцовой. Тогда бы я могла расслабиться, перестать заботиться о приближении времени неминуемого разрыва, и целиком отдаться наслаждению тем немногим, что осталось от наших сокращающихся встреч.

Когда остальные ученики покинули класс, оставив нас с Коннором наедине, я отвернулась от него и расстегнула две верхние пуговицы на блузке, чтобы она приоткрылась и ему был виден мой бюстгальтер. Я думала, что он уставится на меня, пока я буду разжевывать глупые подробности касательно его темы эссе. Тогда я могу притвориться удивленной таким его поведением и, возможно, вытянуть из него признание, что он действительно смотрел туда, а если так, то высказать свою польщенность и предложить ему еще более лучший вид.

Но едва я повернулось, он тут же отвел глаза влево. «У вас расстегнулась пуговица», — сказал он, указывая пальцем мне на уровень груди.

Я опустила голову, притворяясь испуганной. «Ох ты Боже», — сказала я. — «Ну вот и все». Я дождалась, когда его глаза снова встретятся с моими, но он так и не повернул голову обратно — теперь он не только смотрел в сторону двери, но и прикрыл глаза ладонью.

«Вы привели себя в порядок?» — осведомился он.

«Да, конечно». Он отнял руку от глаз, но увидев, что я так и не застегнулась, немедленно снова прикрылся.

«Вы не хотите поправить?» Что-то обвиняющее прозвучало в этом вопросе — недоумение, но ни капли волнения.

«Застегну перед следующим уроком. Так хочется время от времени расслабиться. Мне всегда казалось, что одежда может быть немного стесняющей. Ты так не считаешь?» — поинтересовалась я.

Он заерзал под столом ногами. «Зачем вы попросили меня остаться?» — наконец спросил он.

Я протяжно и огорченно вздохнула. Этот, похоже, не из веселых.

«Как я уже сказала, я хотела обсудить с тобой тему твоего эссе». Но с продолжением у него оказалось туго.

«Все писали на одну и ту же тему», — сказал он оборонительным тоном. — «У меня разве хуже чем у всех, или что тогда?»

Я не ответила, надеясь, что он посмотрит на меня, если молчание затянется, и наши глаза смогут высказать друг другу то, что нельзя сказать словами, но он этого не сделал.

«Меня просто заинтересовало твое. Вот и все». Звонок на обед затрезвонил из коридора, и паранойя Коннора подскочила до небес.

«Теперь меня отметят за опоздание на обед?» — спросил он. Из испуга и злости в его голосе я сделала вывод, что он никогда в своей жизни не опаздывал на обед. Мальчик был слишком ограниченным. Я решила оставить его в покое и успокоить кровоточащие раны Клонопином.

«Нет, не волнуйся. Я напишу тебе записку». На его теле, казалось, не осталось ни одной неподвижной точки, его нервозность начала передаваться и мне. «Видишь, я прямо сейчас напишу», — я остановилась и помахала в воздухе бумажкой с некоторой враждебностью. — «Боже».

Я подошла к столу и наклонилась, давая ему последний шанс бросить взгляд на мою грудь, от которого он на этот раз не отказался. «Можно теперь идти?» — потребовал он.

«Иди, иди», — ответила я. Этот инцидент еще больше усугубил горечь и пустоту этой недели. Я продолжала бороться с худшим из своих страхов, перспектива воплощения которого была настолько ужасающей, что я не могла заставить себя признать ее реальной до того, как случился провал с Коннором. Вероятно, что за весь год я так и не смогу найти подходящую замену!

И все же, спустя две недели ветер сменил направление. Следуя своему правилу, я бы вычеркнула из списка любого ученика, который сам проявлял инициативу, — она была признаком нахальности и импульсивности. И то и другое легко могли привести к нашей поимке. Кроме того, если начать встречаться с таким, он обратит свою энергию и властность против меня. Но Бойд проявил более высокий уровень мастерства — одной из сторон его гениальности было то, что он проявлял его настолько тонко, что я не замечала его почти целый месяц. И все же, в один из дней, покидая класс, он сделал предложение, которое я распознала безошибочно. При взгляде на меня его лицо на секунду покинуло выражение пустой беспечности и по нему проскользнула усмешка — настолько слабая, что ее едва можно было различить. Это было неожиданно, но совершенно очевидно: его взгляд говорил, что он знает, кто я такая и чего я хочу, но также в нем была и его собственная аналогичная тайна. Мы проследили друг за другом глазами лишь пару секунд, но этого было достаточно: мы оба — извращенцы, мы узнали друг друга в опознавательной телепатической игре. На следующий день я попросила его задержаться после урока. Он кивнул с невинным видом — по обыкновению всегда тихий мальчик, смирно сидящий за партой. Но как только дверь закрылась, он облизнул губы и улыбнулся: маски спали и теперь он был совсем другим зверем.

Внешне Бойд был не так привлекателен, как Джек — еще одна причина, почему я не сразу его заприметила. У него был выступающий нос и все еще торчащие уши. Кроме того, он вечно носил не по размеру большие футболки и свитеры, из под которых едва торчали руки. Его улыбка опоясывалась металлическим ободком брекетов, зато его изощренные желания позволяли представить, что это — своеобразное усмиряющее устройство, которое он с гордостью носит в наказание за самые грязные и вульгарные слова, какие только возможно произнести на человеческом языке.

Его развязность позволила мне избежать притворных вступительных речей. Первое и единственное, о чем я его спросила на нашей первой встрече, было прямым и очевидным. «Ты хочешь меня потрогать?»

Вместо ответа он приблизился и приступил к делу. Его руки были такими маленькими, что каждая из них легко могла войти внутрь меня по самое запястье. После нашего первого раза наедине он вышел из класса за пять минут до конца обеда с бывшим секретным телефоном Джека в руке.

На этой же неделе мы еще дважды занялись сексом в классе, но у нас уже созревал иной план на будущее. «Мой дом не обсуждается», — объявила я. — «У тебя бывает никого дома после школы?»

Увы, родители Бойда, в особенности его мать, были современными и куда большими домоседами, чем у Джека. Но были еще варианты с «окнами» в течение дня: Бойду разрешали оставаться на внешкольные занятия до шести часов, когда ему нужно было быть дома к ужину. Из-за этого свидания в моей машине были слишком опасны — в это время еще недостаточно темно, а парковки и стоянки у супермаркетов слишком оживленны. Принимая решение, я вовсе не пыталась кощунствовать или извращаться, это была лишь осторожность: дом Джека действительно был лучшим решением.

Объективно, Джек, сам не зная, тоже выигрывал от этого. Секс с ним в той же самой постели, где я несколько дней назад была с Бойдом, неимоверно заводил меня. В первый раз, когда я занялась с Джеком сексом после того, как переспала в этой постели с Бойдом, я скакала на нем так отчаянно, что боялась, как бы не сломать ему кости таза. У меня чуть не пошли галлюцинации от воображения картины их обоих, трахающих меня. Задыхаясь, я временами бросала взгляд вниз и мне чудился рот Бойда — меньше и не такой аккуратный, как у Джека. «Ух ты», — выдохнул Джек. Определенно, этот комментарий отражал произошедшие изменения: наш секс теперь был скорее враждебной аэробикой, чем наслаждением.

«Это точно», — подтвердила я. — «Разлука — что ветер для огня».

До начала наших отношений сексуальный опыт Бойда равнялся приблизительно нулю, но зато он был куда более продвинутым в плане извращений. Его причудливые предложения не вызывали у меня беспокойства, как в случае с Джеком, может быть из-за наивности этих перспектив, которые он произносил с таким придыханием, возбужденным шепотом, как будто эти фетиши были легендарными сказаниями, оттесненными на коже драконов и русалок, а может потому что они были у него и тогда, когда он был девственником. Они не были следствием пресыщения обыкновенным сексом. Ему хотелось попробовать все и сразу — простой секс и его оральные формы не удовлетворяли его алчущее желание. Как-то он попросил меня пописать ему в рот, что я и сделала. Не сказать, что ему это слишком понравилось, зато от этого дела у него случилась просто каменная эрекция. Еще он любил трахаться с завязанными у нас обоих глазами, и злился, что я настойчиво отказываюсь кусать друг друга так сильно, чтобы на теле оставались следы зубов.

Я была счастлива потворствовать ему во всем, что не оставляло улик. Но некоторые из его желаний были совершенно неосуществимыми. Он желал, чтобы другие увидели нас трахающимися — часто он принимался фантазировать, как я прилюдно беру у него в рот, находясь в витрине магазина на оживленной улице. Само собой, мы не могли открыть занавески в доме Джека или записывать себя на видео, так что мы удовлетворялись фильмами на заднем плане во время секса; он мог, как он мне сказал, слыша голоса актеров, представить, что люди находятся в комнате и смотрят на нас.

С того момента, как я начала спать с Бойдом, я поняла, что неприязнь к Джеку была вызвана исключительно меланхолией, которую он принес в наши отношения. Также имел место и тот факт, что я почти доросла до того, чтобы признать, что зависима от него: я нуждалась в нем, как единственном доступным источнике сексуальной разрядки. И это приводило меня в негодование. Но теперь, даже в те дни, когда у него было самое дурное настроение, часть моей первоначальной теплоты вернулась и мне уже не так хотелось с ним порвать. «Ненавижу новую школу», — признался он одним из вечеров. — «Бесит, что я вижу тебя пару раз в месяц. Хочу узнать, можно ли будет опять жить у Райанов весной и перевестись в старую школу.»

«Ты не думаешь, что такое положение выглядит… более особенным?» — спросила я. — «Выдерживая время разлуки, чтобы потом посылать к черту накапливающуюся фрустрацию?» Я попыталась обозначить для Джека светлую сторону, но, кажется, совершила оплошность.

«О чем ты? Тебе нравится, что я больше здесь не живу?»

«Конечно же нет», — ответила я. — «Просто отметила выгоду».

Впрочем, мне нравилась возможность колебаться между ними. Благодаря этому я могла проводить сравнение между их телами и отмечать небольшие физические отличия: веснушки на левой части груди Джека, сочная спелость мочек ушей Бойда. В иной ситуации я бы никогда не заметила и не насладилась бы этими различиями. Планирование всего этого происходило как-то само собой, так что разные отсеки моей жизни связывались воедино с податливой эластичностью. Я приезжала домой, якобы после собраний внешкольного оргкомитета, на самом же деле, после вечера с Бойдом, и как раз поспевала к моменту, чтобы поужинать с Фордом и спровадить его на работу. В случае когда, перед выходом на работу, он делал намек на быстрый перепих, в его предложении бывало так мало настойчивости, что мне не составляло труда отказать. «Похоже, ты больно уж уставшая для бесиловки», — заключал он, а я зевала и кивала, стараясь убедительно показать, что извиняюсь до глубины души.

Уроки как будто тоже проходили на автопилоте, что позволяло мне сосредоточиться на их сексуальных сторонах. В этом году в мой класс перевели несколько новичков из недавно закрытой школы с театральным уклоном. Они были в восторге от идеи разыграть «Ромео и Джульетту» в полном объеме. Пока они это делали, я занималась тем, что пыталась максимально правдоподобно нарисовать пенис Бойда в вялом и эрегированном состоянии. Со звонком я рвала листок на мелкие клочки.

Джанет стала куда общительнее этой осенью — неудовлетворительные оценки, которые она получала весной, теперь достигли уровня «ниже среднего» и она почувствовала, что ее работа теперь вне опасности. «Миссис Фейнлог в вас раболепно влюблена, как бывает у старых женщин», — заметила однажды одна из учениц. — «Я слышала, она называла вас прекрасным ангелом. Это немного странно». Иногда, идя по главному корпусу, я слышала резкий писк ее несоразмерных белых кроссовок по полу, потом она клала руку мне на плечо, при этом дыша так тяжело, будто два дня бежала без остановки из глухой деревни, чтобы передать мне послание.

«Хочешь глотнуть холодненького после работы?» — спрашивала она. Обычно я соглашалась, если не намечалось никаких планов с Бойдом, — все-таки смотреть на пьянеющую Джанет было меньшим страданием, чем сидение дома с Фордом. Пока я пила виски со льдом, Джанет лакала из кувшина самое дешевое разливное пиво и повествовала мне о целом круге своих проблем: нарушение кровообращения, нотации от общества домовладельцев за неподобающее состояние ее газона, и о том, как сильно она хочет привязать некоторых учеников к бамперу своего фургона и запустить его с обрыва. Я следила за ее словами с периодичностью космического спутника, пролетающего над Землей, время от времени выплывая из своих грез под аккомпанемент ползучего алкогольного тумана и предаваясь мыслям о том, представится ли когда-нибудь случай, когда я смогу удовлетворить эксгибиционистские желания Бойда — отвести его на нудистский пляж или в один из тех захудалых ночных клубов, где пары, не стесняясь, открыто спариваются, прикрываясь задранными юбками, прижимаясь к стенам туалетов. Думаю, эти посиделки только добавили уверенности моему растущему ощущению безопасности — Джанет была самой подозрительной личностью из всех мне известных, и все же даже она, похоже, не имела насчет меня никаких подозрений. И никто не имел.

В субботу после обеда Бойд позвонил. Форд только что вышел на пробежку и если бы не это, я бы не взяла трубку и Бойд, наверное, забыл бы упомянуть о произошедшем до понедельника.

«Алло?» — ответила я слегка нервозно. Бойд никогда раньше не звонил в выходные — его мать постоянно была дома, не спуская с него глаз, и ему не особо предоставлялись возможности куда-то пойти, кроме собраний церковной молодежи. «Может, мне поработать волонтером, — устроиться молодежным пастором к вам в церковь?» — пошутила как-то я. Но Бойд решил, что это потрясная мысль. «Там, наверху, есть кладовка, мой друг там прячет два порно-журнала в шкафу», — загорелся он идеей. — «Мы можем заниматься там этим и смотреть их».

«Привет», — заговорил Бойд. — «Ты мне сейчас звонила?»

«Нет», — ответила я. Потребовалось несколько секунд после его вопроса, чтобы я ощутила, как ужасное понимание растекается в моей груди. — «Тебе звонили с другого номера?»

«Да», — подтвердил он. — «Не с твоего».

«Ты ответил?» Я прокручивала в голове последние выходные с Джеком — насколько хорошо они прошли? У нас была уйма секса, его задумчивость в этот раз была меньшей, чем обычно. Не было никакого неловкого молчания, он не настаивал на том, чтобы уйти из дома и заняться сексом в машине. Напротив, он даже собирался взять домой что-то из спальни отца, — может, фото? Небольшой трофей? У меня не получалось вспомнить, но это был хороший знак того, что он начинал чувствовать себя комфортнее в своем старом доме. Перед уходом мы съели по бутерброду, сидя голыми на ковре в гостиной.

«Да», — сказал он и добавил, опасаясь упреков: «Я думал, что ты звонишь с другого телефона».

«Я никогда не звоню тебе с другого телефона, Бойд», — я не пыталась скрыть раздражение в голосе. — «Это первое правило».

«Да, знаю. Прости меня». В трубке раздавался ор радиоприемника в его комнате, так что, наверняка, мать не слышала наш разговор. «Я сильно захотел поговорить с тобой». — Он произнес это таким тоном, что мне представился провинившийся щенок, просяще присевший на задние лапы. У Бойда были навыки манипуляции, о существовании которых Джек и представления не имел, — постоянная необходимость обманывать свою властную мать вынудила его постичь их еще в невинном возрасте. Может ли быть так, что Джек решил разузнать, не сплю ли я еще с каким-то учеником? Это было не похоже на него, но исключать такой вариант было нельзя.

Как и некоторые прочие. Первое: что Форд обнаружил мой секретный телефон, скопировал единственный внесенный в него номер и позвонил. Насчет этого я сомневалась — если бы он начал подозревать, что у меня роман на стороне, его интерес ко всем моим делам возрос бы. Он бы пулял вопросами о каждом моем занятии в течение дня, прикрываясь преувеличенно равнодушным тоном, обязанным показать, что его интерес не связан ни с чем из ряда вон выходящим. Или он просто напрямик спросил бы меня про телефон. Второй вариант: кто-то просто ошибся номером. Такое случается редко, но случается. Ну и последнее: никто Бойду не звонил, а он просто хотел поговорить со мной, и придумал эту историю чтобы придать разговору нотку драматичности. Задумывался ли он о том, был ли у телефона владелец до него? Он никогда не задавал вопрос, были ли у меня ученики до него. Что-то подсказывало мне, что Бойд — из той породы, которым это до лампочки.

«Что сказал звонивший? Можешь определить, кто это был — мужчина или женщина?»

«Нет. Он молчал, когда я ответил, а потом положил трубку».

Несмотря на тревожность новостей, тихий голос Бойда заставил меня почувствовать возбуждение. «У тебя закрыта дверь?» — прошептала я. — «Давай, сейчас, залезь в шкаф, и поласкай себя. Дай мне это послушать». Я бы могла еще спросить, был ли тот номер местный или иногородний. Я могла попросить продиктовать мне его, чтобы потом поискать в интернете, сравнить со списком предоплаченных номеров, с которых мне звонил Джек. Но вместо этого, я прислонилась к стене и стала услаждать себя, прислушиваясь к тяжелому дыханию Бойда, возраставшему в трубке, и завершившемуся пронзительным стоном. Теперь проблема заблудившегося номера стала казаться и вовсе незначительной. «Я уверена, что кто-то ошибся номером», — сказала я. — «Просто никогда больше не бери трубку, пока не увидишь мой номер, понял меня?»

«Знаю, я понял», — выдержав паузу, ответил он. — «Хочешь, чтобы я еще раз сделал это? У меня все еще стоит».

Картина блестящего от влаги, неутолимого члена Бойда, как волшебная палочка, сопровождала меня в течение всего уикенда. Когда Джек позвонил мне через несколько дней, чтобы договориться о следующем свидании, я вела себя особо приветливо, но ни словом не упомянула про таинственный звонок. Было заманчиво невзначай бросить фразу про его бывший телефон, — что я избавилась от него, или что обнаружила, будто номер отобрали за неактивность. Но в конечном счете, любое упоминание, связывающее мой интерес с тем звонком, — прозвучало бы скорее обличающе. Если бы Джек упомянул о нем в каком угодно контексте, я, разумеется, поняла бы намек, и это было бы равносильно признанию с его стороны.

Но он не обмолвился ни словом. В своей новой школе он открыл для себя способ легкого кайфа с помощью вдыхания сжатого газа из банок со взбитыми сливками. Он притащил с собой несколько таких, чтобы высосать из них азот во время траха на кухонной столешнице. Когда мы кончили, он, с мутной и кружащейся головой, потянулся за моими трусами и расправил их перед светом, падающим из окна, оценивающе глядя на них, как на особо редкий вид насекомого. «Обожаю твое белье», — сказал он. Это была одна из немногих фраз, произнесенных им в этот вечер. О чем могли быть у меня еще мысли, кроме как о том, что все прекрасно и не о чем волноваться?