Танец в ритме дождя

9

Прежде чем отважиться на поездку в Германию, Алексей позвонил своему другу Никите, который вот уже более пяти лет жил в пригороде Бонна, в небольшом уютном местечке Роландсек. Тот объяснил, как лучше всего до него добраться – самолетом до Кельна, потом поездом до Роландсека, с пересадкой в Бонне. Предложил остановиться у него. Жил он один, снимая трехкомнатную квартиру, в которой самая большая комната отведена была под мастерскую, другая – поменьше – служила ему спальней и кабинетом, а третья, самая маленькая, предназначалась для друзей из России, нередко его навещавших.

Веру с Алешей страшно обрадовало известие, что городок Обервинтер – цель их путешествия – находится в двадцати минутах ходьбы от Роландсека. Он был следующей станцией на пути следования поездов по маршруту Бонн – Франкфурт.

Вера помнила слова Ольги о частной балетной школе в Обервинтере, где она преподавала классический танец, и решила начать поиски ускользнувшей плясуньи с этого городка. Алеше не оставалось ничего иного, как принять этот план, ибо, как выяснилось, он знал теперь о своей бывшей жене гораздо меньше, чем Вера…

Неразрешимый, казалось, вопрос о добыче нужных сумм на поездку также решила Вера. Ни слова не говоря Алексею, она продала свои изумрудные серьги, усыпанные бриллиантами, – единственное, что у нее оставалось от фамильного клада, добывая который, согласно последней воле умершего старика Даровацкого, Алеша чудом остался жив.

Когда она выложила перед Алешей на стол тысячу двести долларов, тот только руками развел. Ему страшно жаль было серег – единственной памяти, оставшейся от той таинственной и жутковатой истории, участниками которой пришлось стать им с Верой. Кроме того, эти серьги шли ей необычайно…

Но ничего не поделаешь… Похоже, это и впрямь был единственный выход. Вера твердо решила ехать Ольге на выручку. Она считала, что эта поездка каким-то непостижимым образом оградит их от дальнейших несчастий. Что тут скажешь – женская логика! Но возражать он не стал. Ему и самому было не по себе. Что там творится с Ольгой?..

Они собрались в один день. Верин знакомый, вхожий в немецкое посольство, помог сделать визу. Купить билеты оказалось и вовсе не сложно. Легкость, с которой они решили проблему отъезда, подсказывала, что они сделали правильный выбор – нужно ехать! Они на верном пути… Но у обоих на душе кошки скребли: добровольно лезть в петлю и вновь оказаться в сомнительной ситуации любовного треугольника… Нарочно не придумаешь! Но дело было сделано, билеты куплены (благо еще, что у обоих были загранпаспорта…). И вскоре комфортабельный лайнер вознес их над облаками.

Никита встречал их в Кельне. Он был долговяз и худ, как скелет, с резко выступавшими скулами, обтянутыми желтоватой кожей, и темными с проседью волосами, собранными в хвост на затылке. С Алексеем они приятельствовали со студенческих лет – со Строгановки, и в их тандеме Алеша всегда играл роль заводилы, а Никита, хоть и был лет на пять старше, неизменно держался в тени. Он был замкнут и немногословен, чурался женщин, на моделей своих глядел с тем же чувством, с каким токарь взирает на какой-нибудь образец детали, которую ему предстоит выточить… В пирушках и разного рода забавах, принятых в богемной среде, к которой он вроде бы принадлежал, Никита тоже не принимал участия. Словом, имел репутацию белой вороны… Поговаривали даже, что он «голубой»… Алексей в это не верил – он знал, его друг существует в своем собственном мире, отгородясь от других. Существует, никому не мешая жить так, как хочется, но и никого не впуская к себе. Он был чудак и мечтатель, тихий, скромный и незаметный. Но за этой тишиной и скромностью скрывалась железная выдержка и духовная зрелость. Алеша знал также, что в профессиональном своем мастерстве Никита мало кому уступал, к своей работе относился с почти религиозным трепетом. Это был аскет, адепт, верный своему искусству. Он исчез из Москвы так же тихо и незаметно, как жил. И многие его исчезновения попросту не заметили. И теперь, когда Алексей оказался в Германии, он понял, что и тут, в Европе, Никита не изменил своим принципам – жил затворником, влюбленным в живопись.

Никита коротко поприветствовал гостей, кивнул Алексею так, словно они расстались вчера, церемонно поцеловал руку Вере и жестом пригласил следовать за ним. Пронесясь галопом по переходам вокзала, наполненного разноязыким шумом и толчеей, они оказались на подземной автостоянке. Там среди роскошных «мерседесов» и «вольво» притиснулся в уголке обшарпанный, битый-перебитый «фольксваген» одна тысяча девятьсот неизвестного года выпуска, который Никита приобрел года четыре назад. Он еле втиснул свои длинные ноги в кабину, оглянулся, убеждаясь, что Вера с Алешей уместились на заднем сиденье, и включил зажигание… Боже, что это была за езда! Вера после признавалась, что ее первая поездка по Германии была одним из самых тяжелых испытаний в ее жизни.

Букашка-«фольксваген», рыча, как взбесившийся зверь, мелькал под колесами у гигантских рефрижераторов, несущихся с бешеной скоростью, выныривал у них под самым носом, кидался в сторону, прыгал, заваливаясь набок на виражах… Визжал, стонал, трясся, казалось, сейчас он развалится, предоставив своим незадачливым пассажирам незавидную участь вывалиться посреди скоростной трассы. Лихость, злость и какое-то дикое, разудалое ухарство, с каким Никита вел машину, напомнили Вере классический образ гоголевской птицы-тройки, рвущейся по ухабам и бездорожью. Только дороги здесь были не в пример нашим! Ни ямки, ни бугорка – ровная, словно бы проглаженная утюгом, гладь автострады. Уму непостижимо, что за механизмы или, вернее, отсутствие таковых позволяли этому взбалмошному автомобилю уподобляться кибитке, лишенной рессор, безрассудным галопом мчащейся по пересеченной местности…

Вера вжалась в продавленную кожу сиденья, стиснув зубы, чтобы не закричать, когда очередной многотонный монстр стремился растереть их в порошок. Ее пальцы впились в Алешино плечо так, что, когда он, прибыв на место, снял рубашку, чтобы переодеться, обнаружил следы ее ногтей… Сам он хранил внешнее спокойствие и даже пытался подшучивать над небывалой маневренностью этого чуда автомобилестроения, но Вера видела, что ему тоже не по себе. Всю дорогу она сидела, полуприкрыв глаза от страха, и только изредка широко раскрывала их, но глядела при этом не на красоты Германии, проносящиеся за окнами, а на очередной встречный автомобиль, с которым они вот-вот должны были столкнуться лоб в лоб!

Когда они остановились в чистом уютном дворике возле шестиэтажного многоквартирного дома с лепниной и изысканными балкончиками в стиле модерн, Вера нетвердой ногой ступила на землю. Ее пошатывало, во рту ощущался металлический привкус. Ей казалось, что из нее просто-напросто вытрясли душу!

Нечего сказать, лихо началась их поездочка!

Они поднялись на четвертый этаж по лестнице, устланной ковровой дорожкой. Никита отпер дверь и ввел их в просторную, но совершенно пустую прихожую, в которой на видном месте стояла картонная коробка со всяким хламом, да в уголке на боку валялся опрокинутый аккумулятор.

Заметив ее растерянный взгляд, Никита на ходу бросил весело:

– Пожалуйте, госпожа, в хоромы отшельника! – и, пихнув дверь ногой, распахнул ее перед своими гостями.

За дверью была его мастерская. И Вера ахнула.

Стены и потолок довольно просторной комнаты украшала легкая прозрачная ткань, дышащая от порывов легкого ветерка, проникавшего сквозь раскрытую балконную дверь. Ткань была расписана всеми цветами радуги, а кое-где расшита причудливыми узорами из бисера. Свет заходящего солнца трепетал в невесомых складках и мерцал в отблесках яркого бисера, казавшегося драгоценным. Пол, покрытый плотным бежеватым паласом, был кое-где заляпан красками, но это только еще больше оживляло всю картину. Посредине комнаты, ближе к окну, под шатром летучей драпировки был установлен мольберт, а на нем – большая картина, изображающая прирученного дракона в ошейнике, ведомого на поводке прекрасной рыжекудрой девой с драгоценным обручем на голове, наподобие диадемы. Одежды девы, столь тонкие и прозрачные, что не скрывали ее прелестей, вились под ветром, а кисть ее широкого пояса слегка зацепилась за одно из колючих, усеянных шипами и иглами, крыл дракона… Его ошейник, ее украшения и рукоять кинжала, заткнутого за пояс, также были украшены бисером.

– Тут мое царство, – пояснил Никита остолбеневшим гостям и так же – пинком – распахнул перед ними другую дверь. – А здесь будет ваше. Можете делать, что хотите! Считайте, что меня нет…

В комнате, предназначенной для гостей, не было и следа великолепия, царившего в мастерской. Здесь стоял обшарпанный полированный журнальный столик, на котором валялась груда старых газет, раскладной диван-кровать, накрытый довольно-таки вытертым, но добротным покрывалом, пара стульев, а в углу – необъятных размеров старинный сундук, окованный железом. На сундуке красовался основательно проржавевший замок.

– Ну, располагайтесь. Или давайте сначала на кухню вас провожу – покажу, где там что… Туалет и ванная – возле кухни.

– Спасибо, Никита! – ответила Вера за них обоих – Алексей так и остался стоять в дверях мастерской, завороженный увиденным. – Мы сейчас, только минутку в себя придем. Сам понимаешь – дорога дальняя…

– Ну, еще бы! – сосредоточенно рассматривая свои ногти, ответил тот. – Там, в ванной, свежие полотенца на вешалке.

– Ой, да зачем, не надо, у нас есть! – запротестовала Вера.

Но слова ее не достигли адресата – Никита скрылся в дверях третьей комнаты, осмотреть которую не предложил.

Через полчаса, приняв душ и переодевшись, путешественники предстали пред очи хозяина, чуть несколько более оживленные и посвежевшие.

Он ждал их на кухне, где был накрыт легкий ужин, состоящий из форели, запеченной в сметане, полупрозрачных ломтиков лососины и фруктов. Алексей извлек из дорожной сумки бутылку «Пшеничной» со словами:

– Ну что, Кит, тряхнем стариной? В память о нашей первой мастерской в Измайлово… Мы с Никитой года полтора снимали на двоих мастерскую, – пояснил он Вере. – Сколько этой самой «Пшеничной» тогда было выпито… Страшно вспомнить! Впрочем, тогда в основном усердствовал по этой части я да наши друзья-приятели, которые у нас дневали и ночевали неделями напролет. И когда только мы умудрялись работать… А ведь успевали-таки, правда, Кит? Я, помнится, целый цикл тогда написал. «Сновидения» назывался.

– Ага, – поддакнул Никита, – ты еще тогда обрушился на мой этюдник и разнес его в щепки, а вместе с ним – мой неоконченный натюрморт с селедками.

– Вот-вот, – рассмеялся Алеша, вспомнив свои бурные молодые годы. – Ты по большей части натюрморты ваял. И еще кошек любил малевать. Особенно рыжих… И вечно подбирал бездомных на улице. У нас в мастерской этими кошками все провоняло…

Вера мечтательно улыбнулась:

– А я бы с удовольствием кошечку завела…

– Зачем? Ты сама как кошечка! – целуя ее, рассмеялся Алеша. – Уж лучше волкодава… Чтоб незваных гостей отгонял! Вот вернемся в Москву – заведем кавказца. А? Как тебе мысль?

– Сомнительная! – в тон ему подхватила Вера. – Он меня будет к тебе ревновать… Еще загрызет, чего доброго!

– Никто у нас никого не загрызет! – благодушно констатировал Алексей и разлил водку по рюмочкам.

– Я не буду! – решительно воспротивилась Вера. – Да и тебе не советую – развезет с дороги.

– Для дамы у нас имеется кое-что получше! – возвестил Никита, доставая из настенного шкафчика удлиненную бутылку из синего стекла. – «Либ фрау мильх» – мое любимое… Что значит: молоко любимой женщины. А вообще-то я не пью. Вот разве что по такому случаю…

– Может, ты еще и не куришь? – саркастически усмехнулся Алеша.

– Угадал – не курю! – сконфузившись, признался Никита.

– Господи, какой молодец! – восхитилась Вера. – А я вот никак не могу бросить, правда, курю немного, даже не всякий день, но потом так паршиво себя чувствую… Мне кажется, от курева душа засоряется!

– Это точно! – с интересом взглянув на нее, изрек Никита. – Темнеет душа. А ее прояснять надо.

– Вот мы сейчас и проясним! – Алексей поднял рюмку. – За гостеприимного хозяина и щиру Германщину, приютившую нас!

– Ура! – гаркнул Никита, и пир начался.

Правда, он длился недолго. Закусив, Никита предложил гостям совершить небольшую прогулку на гору – к замку Роланда.

– Но ведь уже смеркается! – засомневалась Вера.

– Ну и что! Самое время для прогулок и для беседы в старинном духе, – заверил Никита. – Заодно расскажете, как там у вас дела, что в Москве делается. Только накиньте что-нибудь потеплей – ветрено. Не иначе как дождь будет.

– Так куда мы потащимся – в дождь? – Алексею явно хотелось побыть с Верой наедине. – Верку простудим!

– Ничего со мной не случится! – решительно возразила Вера – ей не терпелось окунуться в здешнюю жизнь, тем более что этот вечер был единственный, когда они могли себе позволить праздную прогулку, – завтра им нужно начинать свои поиски.

И через пять минут, надев джинсовые куртки, все трое пересекли внутренний дворик и скрылись в арке под железнодорожной насыпью. Там дорога неспешно поднималась в гору через лес, заполоненный плющом.

Никита рассказывал им легенды о здешних местах – живых свидетелях чудных дел, творившихся тут в незапамятные времена… Он объяснил им, что от самого замка Роланда сохранился лишь древний фундамент, на котором «совсем недавно» – лет двести назад – была возведена арка из камня, сплошь увитая теперь глянцевитым плющом. То был своего рода памятник Роланду – племяннику Карла Великого, который среди множества подвигов, совершенных им, мог похвастаться даже победой над драконом. Замок, где жил дракон, находился поблизости – на противоположном берегу Рейна – светлый прямоугольник полуобвалившейся башни, возвышавшейся на горе над рекой, дразнил воображение путешественников, и за разумную плату они могли посетить жилище дракона, благо там теперь были частные владения…

«Историю об этом драконе рассказывала мне Ольга, – вспомнила Вера, глубоко вдыхая терпкие испарения старого букового леса. – Что-то уж очень много места занимает в воображении местных этот дракон! Видно, дух его здесь… Притаился! Добычу чует!»

Ей отчего-то стало не по себе.

Она взобралась на кучу спиленных мощных стволов, сваленных возле журчащего ручейка, вытекающего из затона.

– Никита, а что для тебя дракон? Мы видели твою работу в мастерской… Это символ? Но чего? Что ты угадываешь за ним?

– Слезай – упадешь! – велел ей Алеша, задумчиво разгребая ногами кучи прошлогодних лежалых листьев на склоне оврага.

– Дракон… – помедлил Никита. – Как сказать… Для меня он таится в творчестве… И это тайна, которую нельзя разгадать!

– Но ведь дракон считается символом мудрости, – возразил Алексей.

– И мудрости, да! Но все-таки для меня – это символ того иррационального, чем дышит душа человека… А самое иррациональное, что есть на земле, – это творчество!

– Но ведь дракон – ужасен. Он – чудовище! Он пожирает людей! – не унималась Вера. – Выходит, в творчестве таится опасность…

– Конечно! – улыбнулся Никита. – Оно может стать кошмаром… и даже гибелью для человека. Для творца, которому открыт этот дар.

– Но почему? – Вера спрыгнула с кучи бревен и, забежав вперед, загородила мужчинам дорогу. Этот разговор ее мучительно волновал.

– Потому что творчество – это эксперимент с собственным сознанием. Это опыты с ядом, которые медик-художник проводит вслепую над собственным организмом… Для меня, во всяком случае, это так!

– Езда в незнаемое? – уточнил Алексей.

– Не только… – Никита помрачнел, видно, этот разговор касался таких вещей, о которых он предпочитал умалчивать. – Это открытие в себе сил, которые могут тебя разорвать. Искалечить душу… Если с ними не справишься…

– Ну, это ты слишком! – возмутился Алеша. – А потом, ты лукавишь… Ведь твой дракон – на картине – он-то ведь побежден! Разве не так? Значит, ты с ним справился! Значит, вообще можно справиться…

– Видимо, да… – не совсем уверенно отвечал Никита. – Только одно способно спасти того, кто вступил на эту дорожку… Кто открыл в себе силы дракона…

– И что ж это такое? – замерев, спросила Вера.

– Любовь! – бросил на ходу Никита и быстрым шагом пошел вперед по дороге, не оборачиваясь, низко наклонив голову и все убыстряя шаг.

Вера с Алешей переглянулись, не в силах скрыть своего удивления, и поспешили за ним.

Дальнейший путь все трое проделали в молчании. Никита, видимо, был не намерен продолжать эту тему. И Вера с Алешей больше его не тревожили расспросами и шли, раздумывая о своем и проникаясь удивительной красотой здешних мест.

Дорога перестала взбираться в гору – они оказались на самой ее вершине, нависавшей над Рейном. На влажной земле отпечатались следы конских копыт – рядом находилась небольшая гостиница, где можно было брать лошадей напрокат. В отдалении меж деревьями показалась пара верховых, едущих медленным шагом на выхоленных гнедых… Это были подростки – совсем юная девушка и парень помладше. Видимо, ее брат. Оба были в лосинах и высоких кожаных сапогах для верховой езды. Поравнявшись, они приветливо поздоровались. Никита, слегка наклонив голову, что-то сказал им по-немецки. Они рассмеялись и вскоре скрылись из глаз.

Какой легкой и непринужденной может быть жизнь, подумала Вера. И как вся эта природная красота, которая их окружала, не вязалась с жутковатой темой разговора, который они вели…

И все-таки тень загадочности отмечала эти места. Каменный мостик, перекинутый через глубокий овраг, вел к высокой старинной башне, такой узенькой, что она напоминала колонну с окошками, – там тоже, по словам Никиты, были чьи-то частные владения, причем хозяев никогда не было видно…

Спустившись с этого мостика к подножию горки, на вершине которой виднелась арка Роланда, они обошли ее кругом, все время поднимаясь наверх, и оказались на смотровой площадке над Рейном, огороженной каменным парапетом. Внизу, под головокружительной кручей, перед ними открывалась долина Рейна, и великая река, единым руслом объявшая Европу, казалось, что-то хотела поведать им…

– В здешних местах обитали друиды, – прервал наконец молчание Никита. – Хранители сокровенных знаний… Может, они и сейчас тут! – Он улыбнулся Вере и подвел ее к установленной у самого парапета подзорной трубе.

Порывшись в кармане джинсов, он извлек оттуда монетку в одну марку и опустил в прорезь, проделанную в корпусе инструмента.

– Погляди вон туда, – указал Никита, помогая Вере навести трубу на островок, разделявший течение реки на два рукава, которые огибали его, а затем соединялись вновь. – Там очень старый монастырь, видишь? А при монастыре – католическая гимназия. Учащиеся прибывают туда на пароме.

– Ага, вижу! – обрадовалась Вера.

– Слушай, Кит, почему ты все-таки переехал сюда? – не удержался Алексей от вопроса, который, судя по всему, давно его интересовал.

– Сам видишь, тут благодать для художника, – глядя вдаль, ответил тот. – Погода тут очень изменчива. И во мне всякий раз что-то меняется вместе с ней.

– Да, один Бог знает, что меняется вокруг оттого, что каждый из нас живет на этой земле! – неожиданно сказал Алексей, глубоко вздохнув.

Вера прижалась к нему, точно ища защиты, и он нежно ее поцеловал.

А Никита, заметив в друге эту неподдельную нежность, улыбнулся, и во взоре его засветилась радость.

Они пустились в обратный путь, притихшие и умиротворенные. И каждый не сомневался в том, что прогулка эта оставила в их душах неизгладимый тайный след…