Таша

Глава 27

— Юрас! Мастер сказал, что твоя дурь таки найдет выход. И что завтра он может и не успеть с этим. Что, чего доброго, станется что-то плохое. И что это, ты мне не скажешь? — спросила я с ходу.

Стражник остался ждать за дверью, чтобы проводить меня обратно, а я стояла у входа и сверлила взглядом Юраса. Он еще не спал — писал что-то, сидя за столом. И быстро прикрыл рукой исписанный лист, едва увидев меня. Медленно встал, удивленно глядя, вышел из-за стола и стал, опять скрывая за спиной то, что лежало на нем.

— Таша… что ты здесь делаешь? Я глазам своим не верю.

— Будь добр, ответь. Я за то время, что живу вместе с Мастером, научилась верить ему. И если он сказал, что случится плохое, то оно таки и правда — случится. И именно плохое.

Он широко улыбался, сложив руки на груди. Уже успел переодеться, и сейчас на нем были домашние штаны с исподней рубахой.

— О чем ты? Почему это должно случиться что-то плохое? Ничего такого не будет.

А я с радостью присоединилась к этой игре, испытывая новое для меня умение — узнавание лжи. До сегодня никогда я не слышала этих скрежещущих звуков, вылетающих из человеческого рта. Меня никогда не обманывали? Получается, что так. Ложь, ведь это же всегда вынужденный шаг. На нее нужно тратить силы и напрягать разум в стремлении держать человека в неведении того, как обстоят дела на самом деле. Кому и зачем нужно было напрягаться из-за меня? Во-от… А сегодня ложь лилась на меня потоком. И я легко узнавала ее — на-адо же… какое полезное умение.

— Твоя ложь осязаема на слух — она скрипит и скрежещет. Я сегодня просто купаюсь в ней. Вот мне тут сказали, что ты не вылезаешь из веселого дома, — делилась я с ним новостями.

— А мне сказали, что ты повязала свой плат для другого. Но я уже разбираюсь с этим, — он, наверное, нечаянно сдвинулся к столу. Чуть-чуть колыхнулся, но…

— Ты сейчас правдив, — довольно ответила я, — и как же ты с этим разбираешься?

Теперь он подбирал слова очень, крайне осторожно:

— Я встречусь с этим человеком, поговорю с ним, мы вместе… решим все.

— Это не ответ, Юрас, — веселилась я. Я! Веселилась! Мне было легко и как-то особенно хорошо.

— Разреши увидеть твои бумаги? Что в них? Меня допускают даже на государственный совет, если что. Твои тайны так и останутся тайнами — не переживай, — потихоньку двигалась я к столу.

Он шагнул навстречу мне.

— Не нужно. Это просто… распоряжения об имуществе.

— Правда твоя, — подивилась я, — тогда что же еще ты прячешь за своей спиной? Почему боишься, что я увижу это? Так не доверяешь?

— Ты, правда — слышишь ложь? А раньше?

— Наверное, тоже. Просто раньше меня не обманывали. А теперь — вот. У тебя, конечно же, могут быть тайны от меня…

— Я пишу распоряжение об имуществе, которым владею. Такую бумагу всегда готовят и оставляют перед военным походом. Таков порядок.

— Согласна. Это разумно. Но зачем ее так старательно прятать?

— И еще перед вызовом на поединок… — сдался Юрас.

— Ты его уже вызвал, да? Стаса?

— Пишу… письменно.

— Не надо, — выдохнула я, — мы с ним уже поговорили об этом. Он сам не рад.

— Он влез туда, куда не надо, — отрезал он.

— Он влез туда, где было свободно, Юрас. Ничто не говорило о том, что ему туда не надо. Не появлялось рядом со мной, не говорило со мной и даже не смотрело на меня.

И что я наговорила? Но он понял.

— Мне было… плохо тогда.

И это все? Все?! Ладно… Я прошла к столу и все-таки посмотрела — лист бумаги с водяными знаками, но без герба — Стагмисовы не принадлежали к высокой знати. И что тут? Вызов на поединок — время, место, имена тех, кто проследит за порядком. Я спросила его взглядом и разорвала лист. Пополам, потом еще раз.

— Ты же сильнее его в воинском умении. Это честно?

— Ты боишься за него? — скривил губы Юрас, — не переживай — уж Корбат придумал бы что-нибудь… выбор оружия за ним, мы по любому — были бы на равных.

— Спасибо. Я боюсь и за тебя тоже. А этот поединок с твоей стороны ничем не оправдан — ты ведь собрался уехать, так разве тебе не все равно?

— Нет… и я пока никуда не еду.

— А-а, поединок же… или что еще? И когда же ты решил, что пока не едешь?

— Сегодня и решил. И не только поединок… еще — ты.

— Я… не понимаю этого, Юрас. Может, все же объяснишь? Это не то, о чем ты тогда говорил мне, о чем просил. Я зря это сейчас… не с упреками пришла. Но ты сам должен понимать, что после такого… Я уже пойду — пора, меня ждет стражник. А ты не пиши больше этого, я прошу тебя, — мне было уже совсем не весело.

Он вздохнул, как-то судорожно, глубоко…

— Ты сейчас сможешь узнать правду, так же? — напряженно улыбнулся и шагнул еще ближе ко мне.

— Я пришла предотвратить поединок, а не выяснять у тебя…

— Это все понятно, — подхватил он, — но сейчас ты поверишь мне. Слушай же!

Я ринулась в сторону двери. Отчего-то стало страшно, как если бы я стояла сейчас на том обрыве над морем и собиралась шагнуть с него. Сама не знала, чего боялась, но страх был, и я бежала от него. Юрас не пустил. И я оказалась прижата к стене у двери, как тогда к конскому боку. Было не горячо и неловко, как тогда — стало очень стыдно, просто до слез. Пришла сама, напросилась… на что? Не так… не то… и виновата сама — о чем думала, идя сюда, да еще ночью?

— Не так, Юрас, — почти со слезами простонала я, — пусти.

Он шагнул назад, опустил руки, спрятал их за спиной, хрипло сказал:

— Завтра я найду плат. Если примешь — обряд сразу же. Сейчас я отпущу, но ты не знаешь… Не хочешь слушать сейчас — расскажу завтра. О том, что люблю, как хочу тебя для себя. Хочу вас с сыном рядом. Хочу свою семью… нашу. Нет, постой… важно еще одно — поджимают сроки. До первого сенокоса осталось всего… — в его голосе послышалась улыбка. Я смотрела в сторону, но точно знала — сейчас на его щеке показалась ямочка…

Я просто заставила себя вывернуться из его рук, куда снова успела попасть и выскочить за порог. Стражник сидел, прислонившись к стене и дремал… Стало совсем стыдно. Я схватилась руками за горящие щеки, сердце билось где-то в горле. Ну, хоть как-то да поговорили… Что ты творишь, Таша? Что же ты делаешь? Опять сама пришла — совсем не стало гордости. Нет ее для него…

До воинских казарм мы со стражником дошли пешком — седлать для этого коней в дворцовых конюшнях не стали. Потому и обратно по слякотной темноте шли долго — на сырой каменной брусчатке можно было и ноги свернуть. Он вел меня против холодного ветра, держа за руку, и рассказывал про сынка, что родился у него недавно:

— Я потому и примлел у стеночки, соснул малость… Неспокойный он у нас — сил нет. Или трубит или хнычет. Повитуха сказала, что норов у него такой беспокойный — вредный вырастет. Если вскорости не перестанет кричать, велела идти звать лекаря… Накормленный, чистый, а выспаться не дает совсем.

— Постойте… а сколько сынку?

— Пятый день сегодня. На человеческое дитя похож уже стал, а то какой-то запухший весь был… едва глаза видно, — охотно рассказывал о сыне стражник. Уже далеко не юного возраста, вдовец, он не так давно взял молодую жену, я знала это о нем. Видно было, что неугомонное дитя все же любили. Вспомнились слова Таруса и Дарины о том, что я могу лечить. Юрас вон тогда спокойно уснул вскоре после того, как я обняла его. Спать мне сейчас не хотелось, во всем теле чуялась небывалая легкость и сила, хотелось обнять весь белый свет! А тут рядом дитя мается…

— Сувор, а пойдемте к вам домой? Вот сразу! Далеко живете…?

Была бы я умелой и опытной лекаркой — распознала бы причину ора, который стоял в доме. А так… только вслепую — как могу.

— Нужно было лекаря сразу. Ясно же, что болит что-то. Дайте его мне в руки, — попросила я вымученную детскими криками мать.

Крикун не хотел лежать в руках, выгибал спинку, краснел личиком в крике.

— Грыжу наорет, что же вы так долго тянули? Дело в деньгах? Так нет же…

— Думали — само пройдет, просто нрав такой… — тихо и устало оправдывалась совсем еще молодая мать.

А я дивилась — да что за повитуха такая? Та, что вызывали ко мне, точно такого бы не ляпнула… Потихоньку малыш стал затихать на моих руках. Все еще жалобно всхлипывая, проваливался в спокойный сон. А меня просто затопила нежность к этому чуду — носик с белыми точечками, как был у Зоряна, светлый пушок на головке… прижала его сильнее, обвила руками.

— Прокатайте завтра свежеиспеченным ржаным хлебушком спинку — может быть «волос». Они так вот орут, спинку поднимают. У моего было… Не разодрать потом хлеб — такие длинные черные волосины впутаны… Откуда только что и взялось…

Дитя уложили спать в люльку, а мы со стражником ушли. До дома добрались чуть не под утро. Сон я нагуляла и входила в дом, как пьяная — добраться бы до постели. Прислушалась к Зоряну, дошла до комнаты Мастера, заглянула — я присматривала и за ним. А там — пусто. И я пошла искать его по дому. Нашла в том кресле.

— Что ж вы не спите, сидите в темноте? — спросила, страшась очередной выволочки за свою ночную прогулку.

— Лежал уже себе, никого не трогал. Стало ныть колено, а нынче совсем уж невмоготу… как ножом режет, — задушено простонал ведун.

— Вы же сами можете лечить, верно? Что же мучаетесь? — удивлялась я, опускаясь и обнимая его ноги. Прислонилась щекой к больным коленям, пожалела… Старый стал, совсем старый. За его командирским нравом это было и не особо заметно, а вот сейчас — видно. Внутри распирало от жаркой благодарности к нему, от жалости…

— Я разорвала тот вызов на поединок, что он намарал на листе. Вот как вы все это узнали, не пойму я? Я там была, все видела, а не поняла, а вы только пару слов услышали…

Ну, Мастер не был бы собой, если бы ответил прямо по делу.

— Когда приходит старость, то всегда находится какая-нибудь поганая болячка — смерть роет подкопы в тело. Тут попробует, там… пока не найдет таки лазейку и способ свести в могилу. Одни уходят, освобождая место, приходят другие… Так было всегда и это правильно. Такое не лечится. Это уже не болезни, а способы убрать с земли не нужного ей насельника. Так что надо просто перетерпеть и дождаться…

— Я вам дождусь, — ворчала я ему в колени, — я вот займусь вами. Надо же — собрались уже…

— Я не собрался пока, но готовлюсь, дочка, — говорил он уже своим, привычным голосом, не задушено. Значит, помогает мое лечение.

— Там, в столе у меня записи. Все, что было значимого и полезного в смысле передачи опыта, с самой моей юности — там. Все случаи, способы, много чего…

— Наверно, на этом не одного ведуна воспитать можно будет.

— Я готовлюсь передать дар тебе, Ташенька… Все, хватит, не болит уже. Посмотрим — на сколько твоего лечения хватит? Любопытно мне, как твой дар работает в эту сторону.

Я села рядом с ним — напротив, и всмотрелась в его глаза — уже не черные от боли, а серо-коричневые, как всегда. Не хитрые, не сердитые, как бывало, а серьезные. В утренних сумерках было уже немного видно.

— Вы что — чуете свой уход? Даже не думайте, я никуда не отпущу. Все подкопы перекроем. У меня со смертью, можно сказать — договор. Работали вместе, — старалась я отвлечь его от дурных мыслей, — и чего это вдруг — мне? Тогда, как придет все же пора — лучше передайте Зоряну.

Не хотелось больше никакого дара. И что мне с ним делать? С этим — своим, я хоть как-то справляюсь. Он даже пользу приносить начал.

— Я к Зоряну присматриваюсь… Потом, как уверюсь, скажу и тебе.

— Нет уж! Давайте сразу. О чем это вы? Я тогда тоже присмотрюсь, всяко в четыре глаза лучше.

— Ты лучше прислушайся. Да только без толку сейчас. Он еще не поймет, чего мы хотим от него, спрашивай — не спрашивай. И малому дитю передавать сильный дар не принято… Таша, что ты выходила к нему? Что скажешь мне?

Я заулыбалась, глядя ему в глаза. Ответила прямо:

— Сказал, что любит. Завтра идет искать плат… сегодня уже. И сразу к нам.

— А ты что решила?

— Тоже люблю… Мне сейчас легко… только и не взлетаю от счастья. Порадуйтесь со мной. Спа-ать хочу… сил нет, — широко зевала, прикрывая рот ладонью. — Пойдемте уже — хоть чуть поспим. Юрас обряд сразу хочет.

— А это мы еще поглядим… как же, — ворчал себе под нос ведун, поднимаясь и осторожно становясь на больную ногу.

— Мы, может, праздника хотим. И зажать его не позволим.