Таша

Глава 8

Больше ни о чем важном мы до самого вечера не говорили. Мужики все оставались ночевать. Мы со Славной покормили их, больше ничего делать не пришлось — они уверенно располагались сами, и правда — как в своем собственном доме. Потом выяснилось, что этот дом и на самом деле принадлежит тайной страже. А меня опять прятали здесь «до выяснения».

Мне хотелось поговорить об этом, но не при всех. И лучше бы с Мастером, пока он не уехал. Он, похоже, неплохо относится ко мне, хоть и покрикивает. Может, просто привык командовать. Стас немножко пугал, но еще больше него — Тарус. Он узнал меня, это было понятно. И, узнав, почему-то сразу невзлюбил. Сейчас хоть и не смотрел уже с сильной неприязнью, но и ничего хорошего для себя в его глазах я не увидела. А еще он почему-то не говорил своим товарищам всей правды, которую знал. Он знал, кто отец моему сыну, мог назвать и его имя, которое хотел знать Мастер. Я бы тоже хотела… Но он молчал, хотя узнал меня, знал, что я приходила тогда. Ведун не мог не знать такого, для него не могло быть ничего скрытого в той крепостце… или могло?

К вечеру, когда все уже расходились на отдых, я подошла и попросила Мастера о недолгом разговоре с глазу на глаз. Мы вышли из дома, и он повел меня по лесной дороге в сторону тракта. Но только получилось так, что это не я, а он поговорил со мной:

— Пройтись хочется, засиделся я в седле да на лавке. По этой дороге не опасно гулять, но все равно — сама далеко не ходи, не нужно. Про лес ты ничего не знаешь…

— Знаю уже… Как деревья зовутся знаю и про то, что медведи на людей нападают, и про гадюк еще… у нас их не было — только пауки. Норки в земле нарыты в великом множестве, а они в них жили. Мы детьми еще на крепкую ниточку свечной воск накручивали комочком и опускали в норку. Они хватали его лапками, вязли в нем и так ловились — мохнатые, большие, в пол моей ладони. Только мы их всегда отпускали, а то рассердятся — набегут в дом и покусают. Это вам не медведи, их много и они ядовитые.

— Медведи — это только по весне бывает, с зимней голодухи. А так они сильно сторожатся людей, боятся даже. Но здесь еще и лесная нечисть есть. Тут молодых да красивых в лес одних не пускают, — вздохнул ведун и посоветовал: — Ты потихоньку начинай уже взрослеть, Таша, привыкай думать о себе хорошо.

Парни из твоего поселения не ценили тебя потому, что про твое проклятье знали. Под запретом ты была. А так с тобой все в порядке, все при тебе. Посмотреть приятно… Ты такая веточка тоненькая пока не родишь. Потом и округлишься по-матерински, если ты это недостатком своим считаешь. И ты не нескладная, а немножко еще угловатая по-детски.

В тебе главное есть, для мужика главное — хочется тебя, такую маленькую и нежную, заслонить собой и сберечь ото всех бед. Это основное, если мы чувствуем по-настоящему. Я тебя по-отцовски жалею, а Микей по-мужски оценил. Он рвался сюда — я пока не пустил…

А давай сейчас одно дело выясним, а? Чем скорее все о тебе узнаем, тем скорее ты свободу от нас получишь.

Он взял меня за руку и повел с заросшей травой дороги в лес. Захрустели под ногами мертвые сучки, заваленные истлевшими за зиму листьями, зачмокали ботинки по сырой лиственной падали. Отводя рукой ветки лесного подлеска, ведун искал что-то, вглядываясь в подножие деревьев. Уже упали сумерки, а в лесу так и вовсе стемнело. Но он нашел, похоже, то, что искал и потянул меня за собой быстрее.

Мы подошли к поросшей свежей зеленью сумеречной полянке, и он попросил меня:

— Присядь сюда, глянь — это тоже весенний цветок, только поздний. Сильно пахучий, сладко пахнет и нежно. Чем-то на тебя похож. Он раскроется только через седьмицу. Хочешь сегодня увидеть его, запах узнать? Это радость, настоящая радость. У тебя ее мало было последнее время… так попроси его, вели раскрыться вот сейчас, сей миг, только для тебя. Захоти этого, прикоснись к нему, помоги…

Чтобы лучше разглядеть цветок, я наклонилась ближе, протянула руку, потрогав невысокий крепкий стебелек, покрытый снизу доверху твердыми, крепкими узелками. Похоже — нераскрывшимися еще цветами. Погладила листочки, втянула носом воздух — пахло сырым лесом, пока больше ничем. А ведун так хорошо рассказал… и мне захотелось, правда захотелось узнать запах цветка, похожего на меня. И я попросила его, потянулась, согрела стебелек, не дотронувшись, только согнув вокруг него ладошки ковшиком…

Из-под них послышался едва слышный звук, и почудилось шевеление. Я растопырила пальцы, а потом и вовсе, забыв обо всем, упала на колени. Опустила руки, опираясь ими в мокрую землю и, затаив дыхание, смотрела, как с тихими, едва слышными хлопками раскрывались снизу вверх по стеблю цветочки. Светились чистым белым цветом небольшие лепестки, похожие на горшочки с резным краем. Поплыл в сыром лесном воздухе тот самый запах — тонкий, сладкий, сильный, и правда — немыслимо приятный. Сдавило в груди от того, что я почувствовала, что ширилось у меня внутри. Захотелось радоваться, вдыхать этот аромат полной грудью, любоваться светом этого маленького чуда… жить хотелось! Радостно жить, в полную силу!

— Вот и выяснили, — тихо сказал ведун в темноту, — вставай уже… мокро тут… пойдем к дому. Я правду тебе сказал — ты, как это лесное диво. Не раскрылась еще, но уже многое обещаешь. А я — старый и мудрый дед, уже и сейчас вижу тебя такой — светлой, нежной и чистой, как весенний цветок. Ты пока прячешься, как он, не зная своей женской силы. А потом раскроешься… не когда внешне изменишься, нет. А когда перестанешь чувствовать себя ущербной. Ты очень красивая, Таша, по-своему красивая. И кто-то это уже увидел и понял…

— Ну, давайте — говорите! — задрала я подбородок, изо всех сил стараясь смело, без страха смотреть в глаза Тарусу.

Он перевел глаза с отъехавшего отряда на меня и скривил губы в усмешке. Спросил тихо, с придыханием:

— Знаешь уже, что спрос с тебя будет? Значит, и вину свою признаешь. Я спрошу, непременно спрошу, только ты не трясись так — я ничего тебе не сделаю. Если бы даже хотел — уже ничего этим не исправить.

— Если бы я еще знала, за что вы так невзлюбили меня. Я и видела-то вас всего пару раз. Когда успела так сильно насолить?

— Тихая мышка осмелела, пищит? — хмыкнул насмешливо ведун, — вопросы тут буду задавать я! А ты — правдиво отвечать на них. Скажешь неправду — пожалеешь. Я спрашиваю, а ты отвечаешь — коротко, внятно. Все тебе ясно? Тогда первый вопрос: кто тебя научил прийти в крепость к Юрасу?

Я честно и правдиво ответила:

— Бабка Мокрея.

Ведун подобрался и хищно оскалился. Вся храбрость, которую старался вселить в меня Мастер, куда-то разом делась — испарилась, улетучилась, в землю ушла… И я сжалась под его взглядом, обхватив плечи руками и вытаращив испуганные глаза.

— Кто она такая, где сейчас и зачем вы это сделали? — продолжал допрос ведун.

— Она сестра моей родной бабушки, померла этой зимой. Зачем сделали? — облизала я сухие губы, — для того, чтобы родить дочку от любимого, — закончила шепотом.

Он рыкнул, ударил кулаком по стене дома. Думала — убьет одним только взглядом. Теперь стало сильно страшно, и я заплакала одними глазами. Так, как когда-то бабка Мокрея — слезы тихо поплыли из широко открытых глаз, по неподвижно застывшему в ужасе лицу. И ведун опомнился, бросил быстрый взгляд на мой живот и отвернулся. Потом сказал уже спокойнее:

— Рассказывай сама, как дело было. Как придумали, как сделали, кто помогал? Я обещал, что ничего тебе не сделаю, так все и будет. Но я должен знать, кто поломал жизнь моему другу.

— Он живой? — выдохнула я. Хотелось узнать самое главное.

Ведун повернулся, взглянул на меня.

— Живой и здоровый.

Я заулыбалась и вытерла слезы. Улыбка не хотела сходить с лица и страх совсем пропал. Так, улыбаясь, и рассказывала ему про все — с самого начала. Про наше родовое проклятие, про то, как полюбила. Как ждала его за пряниками, подводила сажей брови, кусала губы, стараясь понравиться. Как рвалась увидеть его в крепости, а меня не пускали туда. Как узнала про толстую Сташу. Про наш семейный совет с бабкой Мокреей. Как купала она меня с ромашкой и наряжала невестой. Потом о том, как ждала под калиткой, а он вышел, взглянул и не прогнал. Что не отпускал почти до утра, не отринул моего обещания хранить ему верность. Значит, и не был против того, чтобы стать для меня первым и последним. Что все было с его и моего согласия, и никому я жизнь не ломала, в мыслях не было. Я даже имени его не спросила и у людей не узнавала, чтобы ненароком не навредить, если он не свободен. Договаривала уже совсем спокойно:

— Ничего мне не нужно от него. Только наша… наш сын да еще знать, что он тогда выжил. Спасибо, что имя его сказали — знать теперь буду. И никому не проговорюсь, даже сыну, когда подрастет. Теперь мне совсем хорошо стало… что бы вы еще хотели узнать?

Тарус покачал головой и отошел от меня, ушел в сторону, а я вернулась в дом. На душе было легко и спокойно. Будто я закрыла за собой дверь и вошла в новую жизнь. И теперь не держит меня там больше ничего. А впереди только хорошее — дитя родится, теплое лето настанет, раскроются в лесу через седьмицу пахучие цветы… Я повторяла его имя — про себя, и тихонечко, чтобы никто не услышал — вслух:

— Юрас… Ю-урас…

Красивое имя и очень шло ему — к его веселой, с хитринкой улыбке. К озорной ямочке на щеке. К веселому и легкому нраву… Пусть будет счастлив… жив и здоров.

Пришла осень, подходил мой срок… живот торчал вперед остро и высоко. А сзади, как говорила Славна, даже не видно было, что я в тягости.

— Это потому, что мальчик, — объясняла она мне, — девочка всегда удобнее лежит и умнее — к мамке приникши. И живот тогда шире и круглее. А эти герои все норовят вперед выскочить. Будем ждать, когда пузо вниз осядет, опустится. Это значит, что день-два осталось. Тогда и гонца пошлем за повитухой. Сейчас еще рано, нечего тут чужим отираться.

Я оглаживала живот, согласно улыбалась — нечего им тут делать. Мы так хорошо и спокойно жили со Славной… Хозяева дома наведывались редко. Приезжали, как правило, под вечер — то Мастер, то Тарус, то Стас… Привозили гостинцы, которыми мы лакомились потом чуть не до следующего их приезда. Это были летние плоды, вареные из сахара сладости, разные ягоды в кленовом сиропе и в меду. Выпечку я просила не возить — у меня она получалась лучше и я сама одаривала гостей на обратную дорогу своими пряниками и сладкими пирогами с лесной ягодой.

Еще летом нам пригнали корову, привезли несколько курочек и петуха. Корова была крупнее, чем у нас дома. И не рыжая, а черно-белая, с длинными и острыми рогами, она была спокойной и удойливой. Молока хватало и нам двоим, и пятерым стражникам, что всегда жили при усадьбе. Так же пятеро воинов всегда сопровождали начальство, которое проведывало нас. И я как-то спросила Мастера — почему их всегда пять?

— Они обучены сражаться малым числом по пятеро. Знают, как прикрыть товарищу спину, умеют не мешать друг другу в битве. Слажено у них все и отработано — боевыми пятерками, — терпеливо объяснил он мне.

Мастеру я была рада больше других. Мы с ним много говорили, он рассказывал мне о том, что такое они есть — ведуны. Что такое их сила и как они ею пользуются. Рассказывал о нашем государстве и его соседях. Что сейчас делается в этом государстве и в столице. Только про меня ничего не говорил, пока я сама не попросила об этом.

— А что говорить, если даже Мокша толком не разобрался в тебе? Одни догадки да предположения. Лоскутное одеяло из кусочков шила когда-нибудь? Вот так и мы — постепенно… то одно, то другое вскроется и приложится. Строжище сказал, что тебе нельзя сейчас с покойниками говорить — дитю плохо. Вот и бережем тебя — та бляшечка на поясе, да кружочек на шнурочке тебя и прикрывают. Ну, ты уже знаешь это. И поселили тебя подальше от них — не упокоенные души возле своего дома держатся или у места гибели, если дом далеко. Что отцовского огня в тебе нет — это я и сам вижу. Что дар фэрии нашли в тебе — тоже понятно. Это, конечно, редкость, но почти ничем для нас не интересная — дар чисто женский, только вам и полезный. Выращивай цветы, пеки пироги… не того я от тебя жду.

— А чего тогда? — разбирало меня любопытство.

— Твоего следующего разговора с покойником, вот чего. Мокша их у города подразогнал… то есть — помог и отпустил. Но это же на время? Так что, думаю, потом тебя будут поджидать уже другие. После родин и посмотрим.

— А если я этого не захочу? — прошептала я.

— А кто же тебя спросит? Ты, считай, уже на государственной службе находишься. Плохо живется тебе сейчас? Хорошо живется. Мы все для этого сделали, так что за тобой должок. Все по чести. И всему свое время. Потихоньку узнаем все про тебя, не спеша, чтобы не навредить. Ты теперь одна из нас, так что и защитим, и отстоим, и поможем… но и от тебя того же ждем.

— Если бы я еще знала — что смогу для вас?

— Слышать ты их можешь, а они многое знают, да и могут тоже.

— Что же может бестелесный привид? — удивилась я.

— Вот же, — довольно улыбался Мастер, — какие полезные у нас с тобой разговоры получаются. Ты, на будущее, не стесняйся, спрашивай про все, что только в голову придет. Привиды… они и убить могут. Но ты их не бойся — тебя не тронут, потому что своей чуют, как и ты их. Ты же тогда ринулась защищать их от меня. Плохое слово про них собственной обидой почувствовала. Вот так и ты для них своя уже, так что не обидят, а может даже и прикроют при случае.

— От кого прикроют?

— У нас всех одна угроза…

Подробнее рассказать не захотел, но сказал, что это только пока.

Приезжал к нам и Стас. Тот со мной почти не говорил, только проверял службу у стражи. Тарус еще… этот притих и затаился — такое понятие было у меня про него. Не вспоминал про тот наш разговор и не смотрел больше волком. Только пристально наблюдал, изучал, вникал в каждое произнесенное мною слово. Будто ждал, что я нечаянно открою что-то новое и нехорошее о себе — то, чего он и ждал от меня.

А я старалась думать о хорошем — нашла как-то недалеко от дома крохотную сосенку ростом с ладонь. Она проросла из семечка прямо на полянке и ее могли затоптать в любое время — она была еще маленькой и почти незаметной. Я старалась подрастить ее быстрее, обозначив и огородив для начала сухими ветками. Ходила к ней каждый день, грела руками, гладила мягкие светлые иголки. Скоро деревце доставало колена. На него подходили посмотреть стражники, дивились моему дару. Скоро и сухие ветки убрали — сосенка рвалось ввысь — пушистая, ровненькая.

И я так же рвалась душою куда-то… Когда ушли страхи и заботы о куске хлеба да крыше над головой, ожидаемо захотелось чего-то большего — светлого, хорошего, настоящего. Человеческая жадность велика, а часто и безмерна. Только дали мне Силы вкусить малую толику благополучия, как заодно захотелось и счастья. Сейчас я уже знала, что оно может быть у меня, а верилось что и будет. Обнимет меня когда-нибудь сильной и ласковой рукой мой милый, как было в том видении. А я буду млеть от счастья рядом с ним, хватаясь за эту руку, будто не веря в то, что оно нашло меня — мое счастье.

Надо бы помочь, сделать и себе шаг ему навстречу, да только я не знала — в которую сторону?